Текст книги "Заколдованный круг"

Автор книги: Александр Кулешов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Александр Кулешов
Заколдованный круг

Глава I
ЧЕЛОВЕЧЕК ИЗ МАКАО

Над Нью-Дели вздымалось гигантское, ослепительно синее небо. Это была особая синева, неведомая другим городам. Словно сработанную древними мастерами и расписанную хитрым лаком по тайным, утерянным ныне рецептам немыслимых размеров чашу опрокинули над городом. И стала она куполом. И сверкает такой пронзительной синевой, что глазам становится больно.

А потому, наверное, и все остальное так необычно, ярко, так по-своему красочно в этом дремлющем городе: и розовые, как розовые фламинго, дворцы, и белые, словно белые фламинго, минареты, и иссиня-зеленая листва деревьев, и желтая пыль дорог…

Но ярче небес и куполов, красочней дворцов и стенных росписей одежда швейцара «Ашука-отеля», самой роскошной гостиницы города.

Всеми цветами радуги, золотом и серебром сияют его камзол, и пояс, и шаровары, и тюрбан, чернее тропической ночи его усы и борода, подобно старинной меди застывшее в великой торжественности лицо.

Одна за другой бесшумно и важно подкатывают к подъезду, похожему на врата древнего храма, самые дорогие, самые роскошные автомобили ценой в десятки тысяч долларов. Из них выходят и медленно поднимаются по мраморным ступеням господа ценой в миллионы. Господа в тропических шортах и черных костюмах с шерстяными жилетами, в бурнусах и гранбубу, украшенных золотым шитьем, в летних рубашках и белых, похожих на кальсоны, узких штанах.

Огромный швейцар для того и поставлен у тех райских врат, чтобы с почтением и поклонами открывать автомобильные дверцы тучным и отгонять тощих, что толпятся поодаль, надеясь дождаться горсти монеток.

Ослепительное небо остается за дверями.

В прохладных холлах отеля царит полумрак.

Лифты, медлительные и тяжелые, поднимают обитателей «Ашука-отеля» к бесконечным коридорам, вдоль которых вытянулись непроницаемые массивные двери номеров. За этими дверями необъятные, словно теннисный корт, комнаты.

Но эти комнаты, за которые платят в день столько же, сколько получает в год их строитель, скромны и тусклы по сравнению с «сюитами» – апартаментами-люкс, что расположены на верхнем этаже. Те даже не имеют номера. На их полированных, из красного дерева дверях искусным резчиком вырезаны изображения быка, или слона, или коня, пли оленя…

Тот, кто занимает «сюиту», не говорит портье: «Дайте мне ключ от номера 115-го», он небрежно бросает: «Мне ключ от слона».

Когда невысокий, с пергаментным лицом человечек, которому можно было бы одинаково дать что сорок, что шестьдесят лет, тихим хриплым голосом прошептал: «Сюита бык. Заказана», портье чуть не выпал за свою широкую стойку к ногам посетителя, протягивая ему резной тяжелый ключ. Долгим, преданным взглядом провожал он нового постояльца (а вдруг обернется?), направляющегося к лифту в сопровождении двух боев. Бои сгибались под тяжестью потертых кожаных чемоданов. Шествие замыкал секретарь. Под мышкой у него был длинный чехол, в каких носят наборы «клабов» для игры в гольф. «Клабы» весят немало, но для человека такого роста и с такими плечами разве это вес?

Человечек с пергаментным лицом проник в «сюиту бык». Наградил боев столь щедрыми чаевыми, что даже они, привыкшие к постояльцам-миллионерам, вытаращили глаза и, наступая друг другу на ноги, заторопились спиной вперед к выходу. Не снимая шляпы, человечек направился к телефону, а секретарь, бросив на стол, отчего тот затрещал, свои «клабы» для гольфа, торопливо прошелся по апартаментам.

После этого он вернулся в гостиную и, вынув из «кладного» чехла засверкавшие черным металлом части, начал неторопливо, но споро собирать автомат.

Тем временем человечек с усталым, пергаментным лицом заканчивал телефонный разговор.

– К сожалению, я завтра же должен вернуться в Макао, – говорил он по-немецки. – Сами понимаете, что такое фирма без хозяина. Нужен глаз да глаз. В наше время на одного честного служащего девять воришек… А? Да? У вас тоже? Ну, вот видите. Значит, жду вас вечером. Я привез весь комплект образцов, как вы просили. И не забудьте, пожалуйста, европейские прейскуранты. На немецком языке – как условились. До вечера…

Положив трубку, он снял шляпу, сбросил пиджак и, подойдя к холодильнику, налил себе большой стакан ледяного сока.

А тот, с кем вел он телефонный разговор, находился от него на расстоянии едва ли пяти метров в «сюите олень» по ту сторону устланного толстым пушистым ковром коридора.

Это был румяный, совершенно лысый господин, напоминавший пастора без сутаны. Пасторообразный господин тоже снял пиджак. Словно между ним и его пергаментным собеседником существовала телепатическая связь, положив трубку, он торопливо направился к холодильнику и, налив большой стакан сока, залпом осушил его.

Сверкающее делийское небо постепенно темнело. Оно становилось все синей, потом снизу поползли к зениту лиловые краски. Они всё ширились, все густели, и вот ужо небесная крыша стала напоминать фиолетовый атласный шатер. Атлас превратился в бархат, черный бархат, на котором бриллиантово засветились крупные звезды. С пугающей быстротой опустилась на город ночь.

Она прикрыла густые сады, пыльные дороги, тихие улочки. И только «Ашука-отель» своим могучим освещением расталкивал ночь. Горели огромные фонари у входа, сверкали цветные огни баров и ресторанов, светились бесчисленные окна колоссального здания, молочные шары у автомобильной стоянки, вдоль аллей, на террасах заливали все лунным светом.

Большой черный «мерседес» с шофером за рулем терпеливо ждал на стоянке, когда оглушительный голос портье донесет до него из репродуктора приказ клиента подавать Но клиент не спешил. Он сидел в «сюите бык» и то и дело вытирал потную, сверкающую лысину большим клетчатым платком. Напротив, улыбаясь, пил сок человечек с пергаментным лицом. В комнате они были одни. Но в соседнем помещении, сжимая вспотевшими руками автомат, застыл у двери секретарь, а в коридоре прогуливался у дверей, напряженно прислушиваясь, не позовет ли хозяин, секретарь лысого господина. Он был маленький и хилый на вид, зато па расстоянии двадцати метров попадал в муху из любого из четырех пистолетов, которые неизменно носил на себе.

Дружественная беседа в «сюите бык» продолжалась уже полчаса и подходила к концу. Собственно, все детали взаимовыгодной торговой сделки были оговорены давно, и раз навсегда. Сама встреча была далеко не первой. Собеседники хорошо знали друг друга в лицо, хотя и не знали ничего друг о друге.

Секретари-телохранители, пистолеты, конспиративные явки и пароли были скорее данью рутине, нежели необходимостью. Существовали куда более эффективные меры защиты: огромные взятки полиции и пограничникам, высокое положение и связи тех, кто стоял за спиной мелких коммивояжеров, сидевших сейчас друг против друга со стаканами сока в руках, наконец, могущественные силы на разных концах земли, по сравнению с которыми и высокопоставленные хозяева коммивояжеров были лишь пешками в гигантской шахматной партии, отличавшейся от настоящих шахмат лишь тем, что все фигуры здесь были черные и выигрывал всегда один и тот же игрок.

– За ваше счастливое возвращение! – Лицо человечка с пергаментной кожей осклабилось, он поднял стакан с соком.

– За ваше! – поднял свой стакан лысый господин, похожий на пастора, добрые глаза ласково лучились из-под седых бровей.

Они встали, пожали друг другу руки. Пергаментный небрежно запер в стенной сейф, любезно предоставляемый дирекцией отеля постояльцам «сюит», толстенький саквояж, набитый западногерманскими марками («прейскуранты на немецком языке»), лысый приоткрыл дверь в коридор и вместе со своим хилым секретарем перетащил к себе тяжелые чемоданы. Расставание прошло без печали. Каждому предстоял долгий путь домой.

Пасторообразный господин позвонил портье, портье вызвал со стоянки «мерседес». Бои втащили в машину тяжелые чемоданы и долго кланялись, благодаря за щедрые чаевые и не ведая, что их товарищи из другой смены поднимали те же чемоданы в апартаменты совсем другому постояльцу.

А тем временем пергаментный человечек безмятежно укладывался спать, на всякий случай положив ключ от сейфа в рот, поскольку не очень доверял своему секретарю.

Секретарь же, развалившись в кресле с автоматом на коленях, бодрствовал всю ночь, во-первых, на случай маловероятного нападения, а во-вторых, потому что не очень доверял своему хозяину…

Наутро, прихватив толстенький саквояж, они поедут на аэродром и улетят в Макао, где месяц-другой будут спокойно жить на полученный за операцию гонорар, чтобы в назначенный час вновь отправиться на свидание к добродушному лысому господину. И так из года в год, пока что-нибудь не случится и не придется надолго приютиться за решеткой или вкусить вечный покой где-нибудь в глухом тупичке с пулей в затылке. Что ж, таковы уж неудобства их выгодной профессии.

Просто тогда в «сюиту бык» или «олень», а может быть, «слон» с тяжелыми чемоданами будут приезжать другие. И вполне может быть, что на встречу к ним с толстеньким саквояжем, набитым марками или долларами, франками, фунтами, будет являться не лысый пастор со своим хилым секретарем, а тоже кто-то новый.

Потому что доброта и приветливость седобрового господина и искусство в стрельбе его маленького секретаря, к сожалению, не могут гарантировать им вечную райскую жизнь на земле. Они тоже смертны. И больше, чем другие люди. Они звенья длинной цепи. Мелкие звенья. А чем мельче звено, тем легче оно ломается…

Цепь же та ох как длинна! Как сложна, как хитроумна! В ней много мелких, средних, даже крупных звеньев, и любое из них может сломаться (и будет тотчас заменено). Только на концах ее звенья, которые никогда не ломаются. Могучие, прочные, незыблемые. Золотые звенья. По цепи той движутся маленькие, неприметные зернышки. Много превращений происходит с ними на пути, пока не станут они тяжелыми золотыми слитками в банковских подвалах за тысячи километров от тех мест, где увидели свет.

Долгая, длинная, трудная дорога…

Высоко в горах плодородного треугольника, где сходятся границы Китая, Таиланда и Лаоса, в начале года расцветает «цветок радости». Так называли средневековые японские самураи опийный мак. До самого марта ласкают людской глаз пурпурно-красные и лиловато-белые поля.

Опадают алые, белые лепестки. Тогда обрывают похожие на маленькие яйца коробочки. Особыми ножами с тремя лезвиями делают на коробочках надрезы и цедят белую млечную жидкость – кровь макового сердца. Два дня она стынет густея. А потом ее собирают, кипятят и, клейкую, вязкую, скатывают в тяжелые шары.

Шары те везут продавать. На глухих горных перевалах, на пересечениях неведомых троп ждут контрабандисты свой товар. Они платят щедро – золотом, серебром, деньгами, а то и товарами. Пятьдесят долларов за килограмм! Царская цена.

Контрабандисты спускаются с гор, и опиум продолжает путь.

Немало путей у «цветка радости» к конечному пункту своего путешествия. И много с ним за это время происходит превращений. С первых же шагов алый цвет лепестков его превращается в алую кровь. По узким и неверным горным дорогам, сквозь густые, непроходимые леса, знойными пустынями идет караван: две сотни мулов, две сотни носильщиков, полтысячи охранников… Они везут двадцать тонн опиума – миллион долларов, которые заплатят хозяину каравана синдикаты контрабандистов. Но и сам хозяин должен платить скрывающимся в Бирме бандитам. Сколько раз они нападали на караваны, сколько раз лилась кровь!

Таких караванов немало пылит по дорогам. В юго-восточной Азии каждый год производится около тысячи тонн опиума. А ведь опиум – это сырье, из него делают полуфабрикат – морфий и позже концентрат – героин. Одна тысяча тонн опиума – шестьдесят тонн героина. Или миллиард разовых порций «белой смерти» для наркоманов.

И еще восемь тысяч тонн опиума производится в одной из крупнейших азиатских стран. Пятьсот тонн героина, один килограмм которого в Европе и Америке стоит более двадцати тысяч долларов. А всего десять миллиардов долларов!

Такова цена «белой смерти».

В разных местах расположены целые фабрики, превращающие опиум в морфий, героин, кокаин…

Чтобы легче было перевозить, опиум превращают в морфий – маленькая плитка восьми унций весом, четыре на три дюйма размером, с клеймом «999», словно золото высшей пробы. Плитку потом превратят в героин.

В потайных, тщательно спрятанных лабораториях Марселя, в подвалах старинных рейнских замков, в заброшенных пакгаузах морских портов идет превращение сырья в полуфабрикаты, полуфабрикатов – в концентраты. Ведь тот самый килограмм опиума, за который ошалевшие от счастья горцы мео получают на пятьдесят долларов товаров, будет продан в Сан-Франциско за две тысячи долларов. Четыре тысячи процентов! Ради этого стоит рисковать. И рискуют.

Какие только способы не изыскивают торговцы наркотиками, чтобы провезти свой товар! Чего только не делают полицейские и таможенники, чтобы этот товар перехватить!

Через все препоны «цветок радости» попадает наконец по назначению. И тогда с ним происходит последнее превращение – он становится цветком горя.

Тот, кто впервые попробует героин, может несколько недель жить на ежедневном «пайке» ценой, если считать в американской валюте, в три доллара, через год ему требуется уже сорок долларов.

Фармацевтическая фирма «Здоровье» – одна из крупных фирм, торгующих наркотиками. Она напоминает полярный айсберг. Одна седьмая ее возвышается на поверхности и сверкает незапятнанной репутацией, а шесть седьмых скрыты в мрачных глубинах бизнеса наркотиков.

Фирма «Здоровье» выпускает патентованные стимулирующие средства. Десятки миллионов таблеток раскупают студенты, чтобы не спать ночи перед экзаменами; бизнесмены, чтобы иметь свежую голову во время переговоров с конкурентами; светские бездельники, чтобы не уснуть за столом на очередном банкете; политические деятели, чтобы быть в форме во время десятого за день митинга или собрания, на котором надо выступить.

Фирма «Здоровье» выпускает и патентованные успокоительные препараты. Их раскупают истеричные дамы-миллионерши и их мужья-миллионеры, у которых лопается голова от забот, куда деть миллионы, и другие мужья, не знающие, где достать копейки, чтобы прокормить своих жен; их раскупают рабочие, возвращающиеся с завода с гудящей, как колокол, головой; молоденькие секретарши, мечтающие уснуть, а не проводить бессонные ночи в мыслях о завтрашнем дне…

С утра бело-голубые фургоны фирмы «Здоровье» с изображением румяного папы, улыбающейся мамы и их пухлощекого младенца на кузове колесят по городу, развозя новые горы пилюль.

И совсем в иных местах, вдали от сверкающего стеклом и металлом монументального здания, в скромных, затерянных в маленьких городских домишках, в задних комнатах неприметных дешевых ресторанчиков, в загородных виллах, напоминающих крепости с бетонными подвалами, пулеметами на чердаках и электронными ловушками в садах, трудятся подлинные создатели благополучия фирмы. Те, кто перегоняет морфий в героин, кто прессует плитки гашиша, кто штампует сигареты с марихуаной и конфеты с ЛСД. Те, кто доставляет с потайных частных аэродромов или контрабандных судов килограммы белого порошка. Те, кто встречается с самолетными стюардессами и пароходными стюардами, дипломатами, прикрывающими контрабанду дипломатическими паспортами, и специальными курьерами, умеющими обмануть (или купить) самых бдительных таможенников. Те, наконец, кто разносит тайную продукцию фирмы «Здоровье» по ипподромам и барам, университетам и школам, студенческим общежитиям и районам бедняков. Чтобы вернуться оттуда с мелкими бумажками.

Мелкие бумажки превращаются в крупные, а те, в свою очередь, в золото, ценные бумаги, акции вполне респектабельных предприятий, в земли, доходные дома. То, что на языке деловых людей называется «статьями законного бизнеса».

Наркомания все растет, расползается, словно злокачественная опухоль, по стране, наркоманы насчитываются уже не тысячами, а миллионами, ими полна армия, университеты, школы… Наркотический бизнес дает тысячепроцентную прибыль. Он выгоден всем – и бандитам, и сенаторам, и контрабандистам, и респектабельным бизнесменам, и продажным полицейским, и политикам… Он не выгоден только мелюзге, отчаявшимся, запутавшимся, мечущимся, юным, не видящим опасности, да и не юным, не умеющим опасность предотвратить.

Глава II
ДОМАШНИЙ ВЕЧЕР

Родители веселых молодых людей, собравшихся сегодня у Терезы Лонг, – респектабельные богатые люди. Это все солидные, уважаемые бизнесмены. И прежде всего сам господин Лонг, отец Терезы.

Посмотрев на часы и убедившись, что рабочее время кончилось, он отпускает секретаршу, надевает шляпу и, на персональном лифте, спускается в холл. В холле пусто – служащие разошлись. Господин Лонг садится в машину.

Откинувшись на мягкие подушки, полузакрыв глаза, он едет домой. Он спокоен и доволен. Сегодня день прошел отлично. Масса деловых удач! Он был в форме. Впрочем, он всегда в форме. Господин Лонг не стар – пятьдесят лет. Какая же это старость! Он первоклассный теннисист и охотник, великолепно играет в гольф и кегли. А уж в плавании он может посоревноваться с любым приятелем своей дочери.

Он сидит – стройный, широкоплечий, без капли жира на длинных эластичных мышцах. Ни сединки в коротком светлом ежике волос, ни одного вставного зуба, совсем мало морщин на загорелом, энергичном лице. Глаза полузакрыты. Господин Лонг не очень любит показывать свои глаза. Поэтому он часто прикрывает их длинными темными ресницами (предмет гордости!) или черными очками.

Машина въезжает в открытые ворота, прошуршав по гравию, подкатывает к лестнице, ведущей к парадным дверям. Торопливо выскочив и обойдя машину, шофер открывает дверцу. Господин Лонг выходит и с наслаждением вдыхает загородный, свежий, сыроватый после дождя воздух. Он поднимает взгляд к освещенным окнам дома. Там, за тюлевыми занавесками, мелькают силуэты, горят все люстры – у дочери вечеринка.

Господин Лонг улыбается. Он любит дочь. Ей весело – значит, весело и ему.

Простившись с шофером кивком головы, он быстро, – по-юношески энергично взбегает по ступеням и скрывается за парадной дверью своего красивого дома.

В доме шло веселье. Тереза – Тер, как звали ее друзья, – устраивала очередную вечеринку по случаю… По какому же случаю? Этого никто не помнил, да это и не имело значения. «Случаи» находились чуть ли не каждую неделю. Важно было собраться. Студенты частенько собирались на вечеринки. Разумеется, по-разному. Кто жил в общежитиях, набрав горы пива в банках и сандвичей в целлофановых пакетах, рассаживались, как сельди в бочке, в чьей-нибудь комнате и «проводили вечер». Например, слушали записи любимого певца. Или до хрипоты спорили. Кто самый великий автор детективных романов? (Сходились на том, что Достоевский.) Идти ли походом в столицу с протестом против никому не нужной войны? Можно ли навести порядок в стране, если стрелять в каждого плохого президента? (Но поскольку каждый находил у президентов какие-нибудь недостатки, то получалось, что президентов требовалось больше, чем куропаток…)

Иногда, собравшись, готовили газету. В университете их выходили десятки, по числу обществ и кружков. Газеты потом расклеивались на стенах.

Иногда просто напивались, гасили свет, обнимались с девчонками… Иногда танцевали, иногда пели, иногда даже играли в шахматы…

Словом, сколько было студентов, столько и способов проводить вечера. Это зависело от взглядов, привычек, толщины кошелька, интересов. Но каждый считал, что его образ жизни единственно правильный.

Тер и ее компания принадлежали к тем, кого большинство других студентов называло «бездельниками». Это было не совсем справедливо, поскольку относилось не к академической активности, а к финансовому безбедному (в основном благодаря родителям) положению. Кроме того, в компанию «бездельников» попадали порой люди отнюдь не богатые.

Во всяком случае даже в этой компании не у всех были такие просторные, такие красивые и богатые дома, как у Терезы Лонг, и чаще всего собирались у нее.

Именно этому господин Лонг, отец Терезы, обожавший ее и обожаемый ею, радовался больше всего.

У других дети болтаются по кабакам, по каким-то притонам, по собраниям, а то и митингам, уезжают в лес на машинах и черт знает чем там занимаются. И неизвестно, с кем дружат и как проводят время. Бывает, и дома не ночуют. Им девятнадцать, восемнадцать, семнадцать лет. Но они уже считают себя взрослыми, все познавшими, все испытавшими, во всем разочаровавшимися. Отец и мать для них – мамонты, ископаемые, представители давно ушедшего мира. А между прочим, случись что– и тут же с воплями и слезами мчатся в объятия к «мамонтам»: выручайте, спасайте родное дитя.

Ох, эта современная молодежь! Безвольная, беспомощная, мечущаяся, попадающая на любую удочку, в любой капкан, ни на что не способная. Не то что его поколение! Военное поколение.

В войне, правда, ни он, Лонг, ни ему подобные не участвовали. Но это не важно – воевали те, кто не был способен ни на что другое. Дураки. А вот он и его «ребята» работали, работали, как звери! Это потрудней, чем воевать. Куда там фрицам до конкурентов на черном рынке, чиновников-взяточников, враждебных гангстерских банд! Вот где была война – не то что там, на полях сражений. Выкрасть или купить у интендантов партию оружия, продовольствия, которого напрасно ждали солдаты в окопах, лекарств для раненых, переправить все это в Африку, Азию, продать повыгодней, вложить деньги в новое дело – это да, это подвиг, это победа. Не ровня какому-то взятому штурмом городишке, форсированной реке!

Для такой войны требовалось не только умение стрелять и орудовать ножом. Здесь нужны были волчьи зубы я волчий характер, железное, неистребимое, все подавляющее стремление разбогатеть и полное презрение к судьбам людей, своих и чужих, вообще любых людей, которые оказывались на дороге.

Здесь выживали самые жестокие, самые беспощадные, самые коварные. Впрочем, господин Лонг предпочитал другие эпитеты – самые умные, самые сильные, наименее… связанные предрассудками.

Теперь у него было все. И была любимая дочь. Не такая, как вся эта современная молодежь.

Она была настоящая порядочная девушка, ей нечего и некого скрывать. Она собирает своих друзей у себя, в его, Лонга, доме.

Приходят симпатичные молодые люди из уважаемых семей, воспитанные девушки. Все учатся в университетах, занимаются спортом. У всех (ну, почти у всех) богатые родители, с большинством из которых господин Лонг встречается в своем клубе, или на теннисном корте, или просто в гостях.

Тер не якшается с какими-то длинноволосыми вонючими бродягами-«хиппи», с крикунами, что устраивают демонстрации протеста по всякому поводу, протирая штаны в сидячих забастовках.

Вот Луиджи. Его отец лет тридцать назад приехал из Сицилии, а теперь владеет десятком макаронных фабрик (правда, поговаривают, что он связан был с мафией и из Сицилии бежал, но когда это было!). Симпатичный парень, воспитанный, деловой, мало пьет, увлекается яхтами и машинами. Чем не муж для Тер?

Или Рог. Страшноват, конечно, и ростом Тер до плеча. Зато у отца не десяток макаронных фабрик, а три десятка банков. И тоже симпатичный.

Правда, Тер к ним как-то не очень… Скорей всего, ей нравится Дон (она пытается скрыть, но разве отца, да еще такого, как Лонг, обманешь?). Конечно, Дон – парень что надо: красавец, атлет. Первый баскетболист университета, первый танцор, да и учится отлично. Но вот насчет деньжат плохо дело. Живет с матерью и пенсионером-отцом. Ну, кончит университет, станет инженером, пусть даже с помощью его, Лонга, определится на приличное место. И что? Разве это муж для Тер? И потом, не производит он впечатления сильного парня. Впрочем, надо подумать, присмотреться, может быть, все-таки удастся и из такого сделать человека. А пышущий здоровьем баскетболист – неплохая реклама для его предприятия.

Есть еще Рив – темная лошадка. Тоже не из богатых. Какой-то мрачный, какой-то разболтанный. Но ведет себя, во всяком случае, вполне прилично.

На подруг дочери он тоже не может пожаловаться.

Например, Зена: красавица, чемпион университета по плаванию. А как поет! (Не будь она подругой Тер, он бы и сам не прочь приударить за такой.) Матери у нее нет, зато отец – уважаемый в стране человек, сенатор, владелец адвокатской конторы, бывает у Лонга в гостях. Умный человек, все понимает. Не раз оказывал услуги и сам в накладе не оставался.

Лилиан тоже очень приличная девушка. Шумливая немного, так ей восемнадцать, в конце концов. И родители – симпатичные люди. Отец – руководитель отдела по борьбе с наркотиками городской полиции. Тоже бывает в гостях. Сидеть с ним за партией в бридж или вести светскую беседу – сплошное удовольствие.

Есть у Тер и другие друзья…

А вообще Тер вполне демократичная (как и он сам) девушка. К ней заходят порой и совсем, ну совсем какие-то бродяги. Например, та красотка, которая (неизвестно откуда взяв денег) поступила в университет, «чтоб хорошо выйти замуж». Она прямо признается в этом с очаровательной непосредственностью. Или одно время бывал здоровый парень. Он, чтоб учиться, мыл посуду в ресторане и все острил: «Вот получу диплом инженера, мне за мытье посуды больше платить будут». А сам все мечтал вернуться на завод. Да пока до третьего курса добрался, завод закрыли. Так он и исчез куда-то, перестал приходить. Даже есть один цветной, как его зовут, дай бог памяти, – Чин… Чин Ган…

Словом, отличная молодежь. Воспитанная, серьезная. Учится. И веселиться умеет.

Господин Лонг любит, возвращаясь домой, видеть в ярко освещенных комнатах, где звучит музыка и веселые голоса, всех этих симпатичных, красивых, элегантных молодых людей, которые его хорошо знают и ценят. Он вроде бы один из них, хоть и отец Тер. Лилиан – та прямо бросает на него иной раз взгляды, которые не следовало бы обращать к отцу подруги.

Господин Лонг поднимается на второй этаж, проходит в свою комнату, принимает душ, переодевается и спускается к «ребятам». Его встречают радостными возгласами. Тер (слегка раскрасневшаяся от пива) целует отца в обе щеки. Девушки следуют ее примеру, парни жмут руку.

Нет, они действительно любят господина Лонга, такого моложавого, всегда энергичного, веселого. Он не отец их подруги, он их старший товарищ. С ним можно поболтать о чем угодно, поделиться кое-какими маленькими тайнами, попросить совета.

Выпив пару коктейлей, господин Лонг покидает веселое общество и уходит в глубину дома, на кухню, обедать. Эта странная привычка, шокирующая его светских друзей, поражающая прислугу и умиляющая жену – обедать на кухне двадцатикомнатного особняка, – сохранилась у него с давних пор.

«Хочу видеть, как готовят мне блюда, не подсыплют лч отравы», – объясняет господин Лонг друзьям и весело подмигивает. Все смеются. И никому невдомек, что господин Лонг говорит правду. От тех тревожных времен, когда под мышкой носил он пистолет, в рукаве притянутый резинкой нож, а в кармане кастет, и пошла та привычка. Верить нельзя было никому – могли пристрелить из-за угла, заложить в мотор машины динамитную шашку, отравить. Скрываясь на потайных квартирах от конкурирующих банд, он сооружал под одеялом на кровати куклу, а сам спал в ванной. И всегда ел на кухне – внимательно наблюдал, как готовят.

Те времена прошли. Конкуренты давно почивают в могиле или сбежали в дальние страны. А привычка обедать на кухне осталась.

И, сидя за огромным деревянным столом, вдыхая запахи блюд, он с улыбкой прислушивался к долетавшим из гостиной голосам.

В гостиной веселье продолжалось. Наступил тот час вечеринки, когда собравшиеся, разбившись на пары или небольшие компании, располагаются кто у камина, кто за низкими столиками, кто на широких мягких диванах.

Тереза сидела в кресле, у ног ее уселся Дон. Возле них. на низком инкрустированном столике стояли пивные бокалы.

Румянец на щеках Терезы свидетельствовал, что бокалы те были не первые.

– Почему ты так уверен? – Она смотрела на Дона вызывающе, но было ясно, что сам предмет спора не имеет для нее значения. Ей нравилось поддразнивать своего поклонника, она получала удовольствие от самой беседы, как бы глядя со стороны, любовалась им и собою.

Они действительно были красивой парой. Тереза – высокая, гибкая, с рассыпавшимися по плечам блестящими светлыми волосами, с длинными стройными ногами, которые совсем не прикрывала кожаная мини-юбка. И Дон – черноволосый красавец, с загорелым лицом и ослепительной белозубой улыбкой. Он тоже был очень высок, этот лучший центровой университетской баскетбольной команды. И хотя он примостился у ног своей подруги, его голова достигала ее плеч.

С восхищением Дон смотрел на Тер, на ее волевое, как у отца, лицо с квадратным подбородком, с морщинкой над переносицей, с капризным тонкогубым ртом. Такое лицо могло бы отпугнуть своей твердостью. Но все скрашивали глаза. Где-то в самой глубине их притаилась доброта. И еще улыбка – сверкающая, веселая. А улыбалась она часто.

– Ну так почему ты так уверен? – повторила Тер свой вопрос.

– Да потому, что мы сильней, – лениво возразил Дон: ему не хотелось спорить.

– Это ты решил?

– Почему я? Это общеизвестно.

– Хвастун! – Тер щелкнула его в лоб. – «Общеизвестно»! Вот обставят вас, как детишек.

– Не обставят. – Дон взял ее руку и приложил к своей щеке.

– Обставят! – Она отняла руку. – Хочешь пари?

– Хочу, – неожиданно оживился Дон, – проигравший платит поцелуй.

– Великолепно! – расхохоталась Тер. – В любом случае ты в выигрыше.

– Почему я? Может быть, ты?

– Нахал! – Она опять щелкнула его в лоб. И вдруг нахмурилась. – Слушай, Дон, ты последнее время не приглядывался к Риву?

– Нет, а что? – Дон был озадачен.

– Тебе не кажется, что он какой-то другой. Словно скрывает что-то. Да и внешне, посмотри на него: какой-то серый, под глазами синяки. Можно подумать, что ночи напролет не спит.

– Вполне возможно. – Дон подмигнул. – Надо присмотреться к Лилиан, нет ли тех же симптомов…

– Да перестань! Я не шучу. Надо поговорить с ним. Он ведь не хотел приходить сегодня, еле уговорила. Вялый какой-то.

– Тебе в Армии спасения трудиться, – проворчал Дон. – Твоя специальность – душеспасительные беседы. Ну, может, занимался вчера поздно. Или влюбился. Кстати, ведь Лилиан ему действительно нравится. А она никак. Вот лучше б ты с ней поговорила.

– И поговорю!.. – Тер порывисто встала. – Сейчас пойду, велю приласкать его. Нечего…

– Лучше б ты сама кое-кого приласкала… – невесело пошутил Дон.

– Приласкаю, приласкаю, не плачь. У тебя завтра ответственная игра. Всякие эмоции вредны.