Текст книги "Заколдованный круг"

Автор книги: Александр Кулешов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

Глава III
«БОБРЫ» И «РЫСИ»

Спортивный зал «Зеленый сад» представлял собой огромное, не очень чистое помещение, похожее на сарай. Около шести тысяч зрителей могли разместиться, потеснясь, на обшарпанных, порезанных, пятнистых от грязи трибунах. Некрашеные железные балки под крышей, цементный пол, закопченные окна не делали зал уютней. Только натертая до блеска баскетбольная площадка ярко желтела в этом сером, неприветливом окружении. Она казалась песочным пирожным, забытым на столе, накрытом несвежей клеенкой.

К потолку тянулись клубы сизого табачного дыма. Гулким эхом отдавались под сводами крики продавцов пива, мороженого, орехов, газет. Из репродукторов неслись хриплые, неразличимые рекламные призывы.

Пахло пивом, табаком, пылью, пустотой большого помещения. Трибуны были заполнены на три четверти. Болельщики «Рысей» разместились с одной стороны, болельщики «Бобров» – с другой. И те и другие пришли, вооружившись флагами, транспарантами, трещотками, барабанами, трубами. Многие были одеты в форменные одежды клуба, с цилиндрами на головах. Кое-кто надел картонные маски, изображавшие рысьи или бобровые морды.

В ожидании начала по площадке маршировал смешанный университетский оркестр: девушки в коротких штанишках, высоких белых сапогах, с киверами на головах. Девушки без конца маршировали, ритмично поднимая голые ноги, сдваивая ряды, расходясь и сходясь, перестраиваясь в колонны по три, по четыре, в развернутые шеренги. Впереди шествовала румяная красавица с жезлом, которым отбивала такт.

На трудившийся в поте лица оркестр никто не обращал внимания. Народ был занят разговорами, щелканьем орехов, опустошением пивных банок, спорами, криками, налаживанием прихваченного болелыцицкого снаряжения.

Так продолжалось около часа. Потом оркестр ушел, сопровождаемый жидкими хлопками. Вдруг на площадку выбежали человек десять ребят и девчат – босых, с длинными непричесанными волосами, разметавшимися по плечам. Они были одеты в белые (и порядком грязные) рубахи до пят и держали в руках плакаты: «Поклоняйтесь Сатане», «1 Только Сатана спасет вас», «Сатана не допустит гибели». Побегав вокруг площадки под равнодушными взглядами публики, поклонники сатаны спокойно вернулись на трибуны и приготовились болеть за свою команду.

Наконец на площадку выбежали для разминки игроки.

Казалось, в зале произошел горный обвал – взвыли трубы, заверещали трещотки, со всех сторон понеслись неистовые крики.

«Рыси» в черных трусах и майках и «Бобры» во всем желтом разошлись к своим щитам и начали лениво разминаться. Когда игроки и судьи заняли места, на какое-то мгновение в зале повисла мертвая тишина, потом раздался свисток – и игра началась.

С этого момента и до конца игры, включая минутные перерывы, на трибунах не стихал шум. Он гудел ровным гулом, взрывался неистовым грохотом, когда та или иная команда выигрывала очки, немного стихал в момент штрафных и вновь нарастал. На фоне незамиравших трещоток выли трубы, заливались свистки, били барабаны, топали каблуки. Сквозь эту какофонию прорывались отдельные и хоровые вопли, скандированные подбадривания, даже куплеты университетских гимнов. Над головами взлетали каскетки, пиджаки, надувные подушечки для сиденья, просто скомканная бумага, пустые пивные банки…

Но игроки не обращали на это внимания, они привыкли.

Сначала вперед вырвались «Рыси». Дон выиграл подряд шесть очков. Потом еще два. Счет стал 8: 0. Однако, оправившись от первого натиска противника, «Бобры» перешли в контратаку. Постепенно счет сравнялся, даже стал 12: 10 в пользу «Бобров». Получив два персональных замечания, Дон временно покинул площадку – тренер берег своего лучшего игрока.

Прошло уже двенадцать минут. Черные и желтые молнии без устали метались по площадке…

Тер, Зена, Лилиан и Луиджи сидели в середине двадцатого ряда. Девушки были перепоясаны черно-белыми шарфами – цвета «Рысей». На голове Луиджи красовался цилиндр с оскаленной мордой хищника, намалеванной золотой краской.

У всех были трещотки, которые они немилосердно крутили, пока не уставала рука.

Почти не разговаривали. Лишь изредка обменивались репликами, вопя истошными голосами в ухо соседу. Услышать что-нибудь в чудовищном грохоте, стоявшем в зале, было почти невозможно.

К перерыву «Рыси» снова вели 38: 32.

Отдых. Отдых и у трибун. Разгоряченные, охрипшие болельщики набросились на пиво, мороженое, воду. Вытирали вспотевшие шеи, обменивались впечатлениями, отчаянно спорили. Каждый видел ошибки игроков, каждый сыграл бы иначе.

Сходились в одном: судьи безбожно подсуживали соперникам. Тут мнение было единым: все судьи – жулики, наверняка подкуплены!

Перерыв кончился. Игра продолжалась. Сумев добиться незначительного преимущества, «Бобры» ушли в защиту. Это было ошибкой. «Рыси» усилили натиск, они наступали по всему фронту.

Раза три Дон бросал мяч чуть не с середины площадки и каждый раз удачно. Большой необходимости в этом не было, но он ни на минуту не забывал о худом, костлявом человеке, равнодушно посматривавшем на площадку. Он единственный из всех присутствующих в зале не кричал, не хлопал и не свистел. Лениво жуя резинку, иногда даже зевая, он следил за игрой. Но Дон знал, что ни одна мелочь, ни одно движение игроков не ускользает от взгляда этого человека. И ни одна ошибка. Это был тренер национальной сборной, и его мнение было для Дона важней, чем остальных пяти тысяч зрителей. Вот ради него он и старался показать себя. Пусть знает, что с дальней дистанции Дон тоже никогда не промахивается. Был в зале и еще один человек, который никак не выражал своих чувств. Полный, элегантный, моложавый, в очках, он молча следил за игрой, изредка записывая что-то в маленький блокнот. Он сидел на лучших местах, в окружении спортивного вида мужчин, то и дело наклонявшихся к нему и что-то шептавших на ухо.

Это был Доначио – владелец крупнейших и сильнейших профессиональных баскетбольных и бейсбольных «конюшен». Их у него было не менее дюжины, они все время колесили по стране и по свету, принося своему владельцу огромные барыши. Чтобы управлять ими, требовалось немалое искусство – надо было не только находить и сманивать или покупать игроков, надо было организовывать турне, заключать пари. точно знать, когда его ребята, кому и с каким счетом должны были проиграть, а когда выиграть, и все это организовать, кому дать взятку, с кого взять, а кого и отправить с помощью нанятых детективов в больницу… И еще не попадаться при этом.

Господин Доначио принадлежал к сливкам городского общества, дружил с Лонгом – отцом Тер – и даже собирался выставить свою кандидатуру в городские советники.

А сейчас, окруженный консультантами, он внимательно наблюдал за игрой и уже занес в свой блокнотик против фамилии Дона такую сумму для контракта, какой Дон не заработал бы не то что в должности инженера, а даже на посту директора фабрики. Но это в будущем, когда Дон кончит университет. Кончит… и убедится, что деваться все равно некуда, что длинных рук Доначио ему все равно не миновать.

…Наконец «Рыси» не только вышли вперед, но и стали удаляться семимильными шагами. В игре наступил перелом. Психологически «Бобры» уже проиграли. Но болельщики их от того не стали тише. Наоборот, они вопили с еще большим подъемом, пытаясь вдохнуть в свою команду новые силы, как пытаются надуть проколотую камеру, не зная, что есть прокол и попытки обречены на неудачу.

Разумеется, болельщики «Рысей» ответили на это новым взрывом энтузиазма, дабы поддержать победный натиск своих любимцев.

На трибунах творилось что-то невероятное, казалось, потолок не выдержит и обрушится вместе со своими железными балками.

В этом хаосе и шуме остался почти незамеченным инцидент, происшедший на площадке. Неожиданно один из защитников «Рысей» без всякой видимой причины упал и начал корчиться в судорогах. На губах его выступила пена. Судьи на мгновение остановили игру, дали штрафной в сторону «Бобров», решив, что кто-то из них ловко и незаметно ударил под ложечку злополучного защитника.

Упавшего вынесли. Подняв, над головой руку и потряхивая пятерней, на его место выбежал запасной, и игра продолжалась в том же темпе.

Только Лилиан, толкая Тер в бок, тревожно спрашивала:

– Тер, Тер! Ты видела? Что это с Ривом? Что они с ним сделали?

– Ничего, – отмахнулась Тер. – Баскетбол ведь не шахматы. Ну, толкнули – очухается. Смотри! Смотри! Ох Дон, ох молодчага! А? Как прошел, нет, как прошел!

– А ведь ты права, – Луиджи наклонился к Лилиан и кричал ей в самое ухо, – там что-то случилось! Я точно видел, никто его не толкал, он сам упал.

– Да? – Лилиан сидела бледная, расстроенная. – Мне тоже так показалось. Просто я думала, что ошиблась…

– Ты не ошиблась, – покачал головой Луиджи, – он упал сам. Надо бы выяснить.

– Я пойду! – Лилиан вскочила.

– Тебя не пустят в раздевалку, пойду я.

Луиджи уже собрался уходить, но в этот момент прозвучал финальный свисток, грохот на трибунах еще усилился (если это вообще было возможно), и игроки покинули площадку.

Победили «Рыси».

Огорченные болельщики «Бобров» понуря голову покидали зал. Болельщики «Рысей», наоборот, распевали свой университетский гимн, хором восхваляли любимых игроков и прежде всего Дона, вопили, пританцовывали, ликовали. Но особенно ликовал Дон. Когда, возбужденный, восторженный, еще пышущий жаром, он вернулся в пахнущую потом, паром и сыростью раздевалку и, сбросив мокрые – хоть выжимай – трусы и майку, уже собирался идти в душ, в комнату спокойно и уверенно, словно к себе домой, вошел худой, костлявый человек. Сразу отыскав глазами Дона, он приблизился к нему и, не переставая жевать резинку, негромко сказал:

– Очухаешься, позвони, вот телефон. Будем работать, – и так же неторопливо вышел из помещения.

А Дон, совершенно голый, с бумажкой в руке и счастливой улыбкой на губах, застыл посреди комнаты под направленными на него со всех сторон восхищенными и завистливыми взглядами товарищей.

Еще недавно это был их коллега, пусть лучший, но такой же игрок «Рысей», как они. Теперь же в раздевалке возвышался олимпиец, член сборной команды страны, перед которым открывались такие необозримые спортивные дали, что и у более крепких и опытных могла закружиться голова. Придя в себя, бросились поздравлять Дона.

Пришел тренер, он уже знал, в чем дело, и был доволен: и ему реклама – вырастил олимпийца. Шумели, смеялись, выпили на радостях пива, приняли душ, переоделись, обсудили все аспекты проблемы и только тогда вспомнили о Риве.

– А где Рив? – всполошился наконец Дон. – Что с ним? Куда он делся? Тренер помрачнел.

– Подонок ваш Рив, чуть всю команду не подвел. Допинг принимал!

Все закричали, зашумели, посыпались вопросы.

Вспомнили недавний процесс, когда игрок «Мустангов» возбудил дело против своего клуба, требуя огромную сумму компенсации за потерянное здоровье – его заставили принимать в виде допинга различные наркотики. Вспомнили двенадцатилетних пловцов, которым тренеры тоже впрыскивали допинг. Вспомнили хоккеиста Бобби Бона, сумевшего с переломом стопы доиграть матч, после того как тренер буквально напичкал его наркотиками. Вспоминали многое другое. Наконец вернулись к случаю с Ривом.

Выяснилось следующее. Когда Рива принесли в медпункт, туда явился представитель команды «Бобров» и потребовал контроля на допинг. Представитель «Рысей» начал спорить, без конца ссылаясь на правила, уставы, соглашения, на отсутствие комиссии, квалифицированных врачей и т. д. и т. п. В конце концов атаку удалось отбить, тем более что игра кончилась и было ясно, что опротестовывать ее результаты бесполезно.

Но когда Рива увезли домой, а представитель «Бобров» покинул помещение, врач сказал тренеру «Рысей», что игрок принимал допинг, что налицо все признаки наркотического отравления и что он, врач, не удивится, если выяснится, что парень давно этим делом балуется.

Игроки стояли ошарашенные. Их Рив, которого они все так хорошо знали, и вдруг принял допинг. Или – и уж в это все отказывались верить – наглотался каких-то наркотиков. Быть не может!

Некоторое время обсуждали случившееся. Но потом веселое настроение взяло верх. Ведь победа! Да еще какая! Из суеверия ничего заранее не планировали, но решено было прямо отсюда ехать на банкет. Оказывается, банкет тайно от игроков (чтоб не сглазить!) планировал руководящий комитет клуба болельщиков.

И вот переодевшиеся, сияющие, элегантные спортсмены входят в зал, где две сотни избранных членов клуба с нетерпением ждут своих героев.

Банкет происходит на тридцатом этаже, в недорогом, но популярном у спортсменов ресторане. Пригласили журналистов, радиорепортеров, фотокорреспондентов. Сверкают блицы, звучит торжественный марш, победителям преподносят подарки, цветы. Кончаются речи и торжественные тосты (пьют только соки), и баскетболистов расхватывают по столикам.

Дон, разумеется, оказывается в компании Тер, Луиджи, Зены, Лилиан. Они сидят и обсуждают события дня. Прежде всего, конечно, поднимают бокалы с соком за победу, за «Рысей», за университет, за несказанную удачу Дона (он всем демонстрирует бумажку с телефоном олимпийского тренера).

Тер с нежностью смотрит на Дона:

– Какой же ты все-таки молодец! Когда ты забрасывал мяч, я готова была каждый раз целовать тебя.

Лилиан неожиданно начинает плакать. В разгаре веселого, радостного вечера это настолько всех потрясает, что никто не находит, что сказать.

Наконец Тер, самая решительная, обнимает подругу за плечи, спрашивает:

– Да что с тобой? Что случилось?

– Рив… – всхлипывает Лилиан. Дон собирается было рассказать, о чем сообщил тренер, но на этот раз вовремя прикусывает язык.

– Который час? – осведомляется Луиджи. – Может, поедем к нему?

Тер смотрит на часы.

– Во-первых, поздно. А во-вторых, его наверняка нет дома. Он там больше не бывает.

И Тер рассказывает о вчерашней поездке к Риву, которую они с Доном предприняли.

– Так что же делать? – уныло спрашивает Лилиан.

– Вот что, – говорит Дон, – в конце концов, это не только наш товарищ, это игрок команды, где я капитан. Завтра же соберу «Рысей», и будем принимать меры. Выясним, в чем дело. Тогда решим. А пока бесполезно ныть, все равно сегодня мы ничего не можем сделать.

На том и решают. Дон и Тер вновь обретают хорошее настроение. Лилиан вытирает глаза и даже начинает улыбаться.

Банкет затягивается допоздна. Но спят все крепко, довольные прошедшим днем.

Хозяин фармацевтической фирмы «Здоровье» сидит в кабинете своего пригородного дома в мягком кресле у камина и дремлет в ожидании. Кабинет расположен на первом этаже. Стеклянная дверь ведет в сад, и по выложенной каменными плитами тропинке можно пройти в самый глухой уголок сада, где в массивной стене есть железная дверь, выходящая на боковую улицу. Ночных посетителей не должны видеть чада и домочадцы. Ни при каких обстоятельствах.

По каменной тропинке, опустив шляпы на глаза, приходят в кабинет таинственные люди.

Они вносят тяжелые кожаные чемоданы с наклейками многих гостиниц многих стран, в том числе делийского «Ашука-отеля», опускают на ковер, вытирают мокрые лбы.

Хозяин фирмы вынимает из кармана ключи, открывает чемоданы. Его глазам предстают аккуратно запечатанные плексигласовые пакетики с белым порошком. Не торопясь, тщательно хозяин фирмы пересчитывает пакетики, что-то записывает в книжечку, снова запирает чемоданы и подходит к книжному шкафу. Он проводит ладонью по книгам, и шкаф скользит в сторону. Приглашающий кивок головы, люди поднимают чемоданы и исчезают в открывшейся двери. Они спускаются по бетонным ступеням, проходят короткий коридор и останавливаются перед стальной дверью. Здесь их догоняет хозяин фирмы, он снова шарит ладонью, на этот раз по стене. Дверь открывается, в низкой, большой комнате одновременно зажигается свет. У стен полки, на полках чемоданы, баулы, ящики, мешки. Люди вскидывают чемоданы на одну из полок и покидают комнату.

Гаснет свет, затворяется стальная дверь, становится на место книжный шкаф. Хозяин фирмы достает из ящика стола два заклеенных конверта и вручает их пришельцам. Те благодарно кланяются и выходят через стеклянную дверь в сад.

Порой приходит плотный, даже толстый человек. Впрочем, чувствуется, что толщина его из мышц – не из жира. Не сняв каскетки, он плюхается в кресло. Он одет довольно элегантно, в клетчатый костюм, клетчатый плащ. С этим туалетом странно контрастирует серая каскетка, какие носят прорабы на строительствах.

– Что нового? – спрашивает хозяин фирмы.

– Мало, – отвечает толстяк, – за этот месяц все положенное мы сдали, все ожидаемое получили. С производством дела идут отлично, хуже с мелким сбытом. Происходит уплотнение клиентуры. – Толстяк выговаривает фразу с важностью, она ему самому нравится, он повторяет: – Уплотнение клиентуры. Некуда больше внедрять товар. Университеты, лицеи, колледжи охвачены.

Он замолкает, уставившись на хозяина фирмы – своего хозяина.

– Беритесь за школы, – ворчит хозяин, – другие давно уж взялись. А мы все ждем чего-то.

– Не ждем. Беремся. Но трудновато. Там свои сидят…

– А мы чем хуже?

– Вы же сами говорили, что другие давно взялись. Думаете, они нас там с поцелуями ждут? Можно, конечно, влезть и нам, но без заварухи не обойтись. Решайте.

– Ладно. Подождем. И дай команду – пусть распространителями займутся, последние звенья пусть прижмут. Поставь им крайний срок. Потверже, потверже! А то ты все пригласительные билеты рассылаешь: будьте, мол, любезны, сделайте одолжение, приведите клиентов, тогда сбавим вам цену! Сразу чтоб вели! И пока не приведут, ни копейки не уступать. Все.

– Хорошо, – толстяк встает, – будем жать. Может, чего еще нацедим.

– Ну-ну…

Совсем поздно является человек странного вида. У него не только поднят воротник и шляпа с необъятными полями надвинута по самые уши, но и нижняя часть лица закрыта шарфом, а на глазах темные очки, на руках перчатки.

Хозяин фирмы иронически смотрит на вошедшего.

Тот беспокойно оглядывается по сторонам, садится на первый попавшийся стул.

Хозяин фирмы – хозяин вошедшего – улыбается.

– Все в порядке? Я тебе жизнь не осложняю?

– Да, пока в порядке, – ворчит пришедший. – А жизнь, конечно, осложняешь. Что ни день, то скандал. Один из окна выбрасывается – решил, что он ангел, другой вообразил себя танком, видишь ли, и пошел на таран самосвала, а сегодня нашелся чудак: «Я апельсин!» – кричит, требует, чтоб из него сок выжали. А когда никто не захотел, сам себе живот вспорол… Ну? И это те, что с ЛСД балуются, про других уж не говорю. Потом вот что, курильни эти все-таки ты убери поглубже куда-нибудь. Уж очень много шума. Все туристы повадились ходить туда. Туризм туризмом, но опиум-то настоящий. Когда-нибудь возьмутся за меня. Я ведь не бог и не президент.

– Ничего. Не возьмутся. Я что-нибудь сделаю. Но и ты пойми, дела-то надо делать. Надо на хлеб зарабатывать и мне и тебе… – Хозяин встает, достает из ящика стола заклеенный конверт, потолще прежних, и протягивает гостю: – Вот, спасибо тебе.

– Тебе Спасибо, – бормочет тот и, спрятав конверт в карман, торопится уйти.

Глава IV
ГОРЬКИЙ ДЕНЬ

Рив не спит. Заложив руки под голову, Рив лежит на жесткой, скрипучей кровати в грязном номере дешевенького, завалящего отеля.

Уже несколько дней он живет здесь.

Он не может жить дома. Не может видеть родителей. Он только звонит им изредка по телефону, чтоб не беспокоились, не заявляли в полицию о пропаже сына. Так и сегодня. После припадка, который так не вовремя случился с ним на площадке, его отвезли на машине домой. Поблагодарив санитара, он неверной походкой вошел в подъезд, подождал, пока машина отъехала, и снова вышел на улицу. Сырой воздух, мелкий дождь окончательно привели его в себя, и он уже более твердо направился к своему отелю. Не дойдя нескольких кварталов, он свернул в темный переулок, в конце которого красные неоновые буквы сообщали: «Бар».

Неровный кроваво-красный свет падал на мостовую, на две-три машины, прикорнувшие у входа. В этом свете все казалось зловещим и нереальным.

В жалком баре было еще мрачнее. Звучала приглушенная музыка, но никто не танцевал на отведенной для этого между столиками площадке. В уголках, разделенных бамбуковыми перегородками, жались какие-то неясные силуэты. Изредка доносился хриплый смех, визгливый возглас, звон стаканов.

За стойкой, освещенной все тем же красным неоновым светом, возвышался бармен, могучий, совершенно лысый, с волосатыми обнаженными руками.

Рив подошел к стойке, кивком головы поздоровался с барменом и вопросительно посмотрел на него. Тот молча кивнул в сторону грязной, выцветшей занавески, прикрывавшей выход на лестницу, ведущую в подвал к туалетам.

Когда Рив скрылся за занавеской, бармен дважды нажал ногой кнопку под стойкой.

Рив спустился по скользкой лестнице со сбитыми ступенями и оказался в узком, темном проходе. Между двумя фанерными дверями, на одной из которых был изображен мужской ботинок, а па другой – женская туфля, сидела па ящике старуха. Перед ней возвышался лоток с разложенными на нем пачками сигарет, пакетиками соленых орехов, жевательной резинкой.

Услышав, что кто-то начал спускаться в подвал, старуха насторожилась, но, когда тусклая лампочка в проволочной сетке под потолком дважды мигнула, успокоилась.

Рив подошел к лотку и сказал:

– Пачку нестандартных.

Старуха вынула из ящика, на котором сидела, вполне стандартную пачку сигарет и протянула Риву. Если что и было необычным в этой покупке, так это несуразно высокая цена, которую после тщательного осмотра всех своих карманов все же сумел уплатить Рив за сигареты.

Засунув пачку в карман, он торопливо поднялся обратно в зал и, кивнув на прощание бармену, вышел на дождливую улицу.

Рив зашел в первый попавшийся подъезд, воровато огляделся и, вскрыв пачку, щелчком выбил сигарету. Вот теперь можно было определить, что пачка действительно нестандартная: вместо двадцати в ней было девятнадцать сигарет и чуть толще обычных.

Рив закурил.

Он затягивался глубоко, полузакрыв глаза, забыв обо всем на свете.

Кончив курить, Рив быстро направился в отель. В голове стоял туман, слегка тошнило, но мрачные мысли куда-то улетели. Рив ощущал покой.

Он знал, что это ненадолго, что скоро тиски страха и отчаяния сожмут его еще сильней и надо успеть заснуть раньше.

Торопливо пройдя мимо крепко спавшего ночного портье, он поднялся на четвертый этаж по плохо освещенной лестнице, открыл дверь ключом, который носил с собой, а не оставлял на доске, и, не раздеваясь, лишь скинув ботинки, бросился на кровать.

Сон навалился на него мгновенно бетонной плитой. И так же мгновенно покинул его среди ночи. Сколько Рив ни крутился, как ни старался, заснуть не удавалось. Тогда он выкурил еще одну сигарету и, подложив руки под голову, стал ждать сна. Но сон не приходил.

Вместо него пришли горькие мысли, горькие воспоминания о последних месяцах его жизни, о немногих месяцах, перевернувших всю жизнь.

В тысячный раз спрашивал он себя: как же все это произошло? Почему? Могло ли быть иначе?

Все началось с вечеринки.

На эту вечеринку пригласил Рива его сокурсник по университету Ал. Ал всегда вызывал у Рива двойственное чувство. С одной стороны, брезгливости, даже отвращения. Вечно расхлюстанный, неопрятный, с землистым лицом и лихорадочно горящими глазами, он поражал бесконечной сменой настроения: то хохотал по любому поводу, орал, острил, всех перебивая и перекрикивая, то ходил мрачный, молчаливый, пугливо озирался по сторонам, словно ждал нападения из-за угла. Бывало, он пропадал по неделям, затем снова появлялся, еще более обтрепанный и опустившийся. С другой стороны, личность Ала была полна каких-то неведомых тайн; он наверняка знал что-то, о чем представления не имели ни Рив, ни другие студенты, какая-то извечная печаль наложила на него свою метку. И это влекло к нему, будило любопытство.

Ал ни с кем особенно не дружил, занимался между делом, но умудрялся сдавать экзамены.

Однажды Риву показалось, что Ал присматривается к нему, выделяет его из толпы других студентов, старается найти предлог для беседы.

Как-то они сидели на скамейке в университетском парке, томясь над учебником философии, в которой ничего не понимали (да и не хотели понимать).

– Завидую я тем, у кого всегда хорошее настроение, – неожиданно произнес Ал, мечтательно глядя в небо.

– Неплохо, конечно, – пробормотал, еще весь в философских дебрях, Рив. – Конечно. Кто ж тебе мешает?

– Мало ли кто! – Ал усмехнулся. – Учебник вот и вообще занятия, холод в комнате, денег не хватает, на что хочу, девушка, которая нравится, на меня не смотрит. Ты вот со мной дружить не хочешь… Причин много.

– Почему не хочу? – вяло запротестовал Рив. Ему не хотелось спорить, но еще меньше хотелось читать учебник философии.

– Не знаю почему. Может, брезгуешь – мол, оборванец этот Ал, шалопай, бездельник и вообще темный тип…

– Ладно, ладно… – Рив улыбнулся своей обычной доброй улыбкой (он тогда еще улыбался так). – Что ты на себя наговариваешь! Сам вечно всех сторонишься. А я…

– Вот захочешь со мной дружить, – гнул свое Ал, – и у меня сразу будет хорошее настроение. Слушай, пойдем со мной завтра на вечеринку к ребятам. Тут неподалеку. Отличные ребята. И девчонки мировые. Нет, ты не думай, все приличный народ, не какие-нибудь. Пойдем! Клянусь, не пожалеешь. И вот тебе слово, раскрою секрет вечно хорошего настроения. Обещай, что пойдем! Обещай! Мне вот как это нужно! – неожиданно срывающимся голосом закончил Ал и умолк.

Рив был ошарашен. В конце концов, к чему столько темперамента, чтоб пригласить на вечеринку? Он и так не прочь. Рив не был особенно разборчив в знакомствах, будут веселые ребята – отлично. Он готов. Конечно, Ал не лучшая рекомендация для компании. Но он там будет не один, да и уйти всегда можно.

– Чего разволновался? Пожалуйста. Пойдем. Если весело, я всегда рад, – пытался он успокоить Ала.

Но тот воспринял его согласие как невиданный по роскоши подарок.

– Спасибо, Рив! Спасибо, друг! – Он проникновенно тряс его руку. – Я знал, что на тебя можно положиться. Спасибо! Я зайду за тобой. Или нет, давай лучше встретимся. Часов в восемь. Буду ждать… да хоть здесь же, на этой скамейке.

Рив потом недоумевал, почему ничем не примечательный поход на вечеринку вызвал у Ала такое возбуждение. Ну, вечеринка и вечеринка, стоит ли из-за этого поднимать шум? Студенты только и делали, что мотались по вечеринкам. Он сам недавно попал на одну. Совсем другую, чем те, к каким привык у Тер.

Он попал сюда случайно – его зазвал однокурсник. Вечеринка происходила у какой-то веселой, могучей, спортивного вида девушки в общежитии. Девушка была такой красивой, а юбка ее такой крохотной, что Рив весь вечер не мог оторвать глаз от ее голых загорелых ног и веселого, красивого лица.

А тем временем вечеринка шла полным ходом. Вернее, это была не вечеринка, а эдакое научное собрание. Пятеро из присутствующих (а на следующем вечере следующие пять) должны были в одной фразе изложить свое «кредо», свою философию, цель жизни. Спорить запрещалось. Просто в конце все собравшиеся писали на анонимных записках имя того, чье «кредо» пришлось им по душе, записки собирали в банку и путем простого подсчета голосов выяснялось, чья философия лучше.

Первым выступил длинный парень в очках: «Все, что имею, готов отдать другим, а они пусть отдадут мне все, что имеют», – сказал он и вытер лоб, словно произнес длинную речь. За ним слово взяла маленькая хохотушка, она улыбнулась и сказала: «Что бы ни происходило, надо всегда смеяться, если удастся, даже на собственных похоронах». И она громко рассмеялась при всеобщем молчании. За ней поднялась хозяйка дома во весь свой богатырский рост, она уперла мускулистые руки в могучие бедра, выставила вперед загорелую голую ногу и с вызовом заявила:

«Хочу любить всех ребят, каких встречу за день, и чтоб они все меня любили». Она оглядела всех сидевших в комнате ребят (большинство опустили глаза) и победно села на место, задрав свою крохотную юбочку чуть не выше пояса. Четвертым оратором оказался парень с суровым, болезненным лицом и горящим взглядом. «Надо, чтоб никогда-никогда не было войны, нигде, никогда! – выкрикнул он и, окинув взглядом сидевших перед ним, презрительно бросил: – Только с таким дерьмом, как вы, многого ве сделаешь». Присутствующие возмущенно запротестовали.

Неожиданно пятым предложили выступить Риву. Сначала он растерялся, но потом осмелел и провозгласил: «Все люди должны заниматься спортом, чтоб всегда быть здоровыми и в хорошем настроении». Реакция аудитории была кислой, ну и черт с ними!

Так что разные компании собирались в университетском городке.

Так или иначе, а на следующий день, к восьми часам, надев по этому случаю галстук, он явился к условленной скамейке. Ал уже ждал его. Он даже вскочил от волнения и тревоги – боялся, что Рив не придет! – увидев его, засиял, замахал руками, бурно выражая свой восторг.

– Пошли! – сказал он под конец и потащил Рива к остановке автобуса.

Ехали недолго и вышли у одного из тех стандартных домов, что десятками возникали на окраине города в последнее время. Здесь селились люди среднего достатка – мелкие служащие, отставные полицейские, заводские мастера, приезжие, имевшие кое-какие сбережения, но не решившие еще, куда и как их применить, учителя, сестры из соседнего госпиталя.

Вот в квартиру одной из таких сестер они и постучались.

Сначала все шло хорошо. Хозяйка оказалась приветливой девушкой лет двадцати. Она была самой старшей. Остальным сестрам было лет по восемнадцати, явилась даже какая-то шестнадцатилетняя подсобница. Симпатичные были и ребята – несколько учеников расположенного неподалеку колледжа, два студента, разносчик из мясной, бой маленького отеля. Всего набралось человек десять.

Угощение было скромным: банки с пивом, с соками, бутерброды, бананы… Пили мало, зато много курили…

Но постепенно Рив начал ощущать какое-то смутное беспокойство. Словно за всем этим внешним фасадом что-то скрывалось, что-то главное, чего пока он не мог понять. В комнате словно сгущалось странное напряжение. Все были посвящены в тайну, и только он ничего не знал. Оставался беззащитным. Может быть, поэтому он пил больше других, осушая пиво банку за банкой (чего обычно никогда не делал). За окном опустился вечер, но света не зажигали, только метались взад-вперед огненные язычки двух свечей. Стоявший в углу магнитофон источал монотонную, упорную, впивающуюся в мозг, в душу музыку. Волновало и близкое соседство одной из сестер, черноволосой, голоногой и голорукой, сидевшей, как и он, на полу, откинув голову, закрыв глаза, но как-то незаметно все тесней и тесней прижимавшейся к Риву.