Текст книги "Собрание сочинений в девяти томах. Том 1. Подводное солнце"

Автор книги: Александр Казанцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 42 страниц)

Глава четвертая. Друзья

Академик Михаил Дмитриевич Омулев встал из-за стола. Привычно сутулясь – он был огромного роста – Михаил Дмитриевич задумчиво почесал кончиком карандаша аккуратно подстриженную бородку и взглянул на часы.

«Пора, Женя предупредила, что у нее соберутся друзья. Не стоит мешать молодежи, лучше съездить в институт».

Поправив на гриве седых волос черную «академическую» шапочку, Михаил Дмитриевич раскинул руки и потянулся так, что хрустнули суставы. Потом подошел к шахматному столику и окинул взглядом расставленную позицию. Однако он не позволил себе заняться «личной страстью», как он сам называл составление шахматных этюдов.

Из соседней комнаты донеслись приглушенные звуки рояля.

Звонок в передней помешал академику послушать дочь.

– Так это снова вы, голубчик мой! – воскликнул он, открыв дверь и крепко пожимая руку Федору. – Все-таки отыскали Женю на заводе? Говорят, добились «ученой степени капитана дальнего плавания» без защиты диссертации – «гонорис кауза»? – шутил он, провожая Федю к двери столовой, где играла Женя. Он готов был окликнуть дочь, но Федор остановил его.

Некоторое время они молча стояли у полуоткрытой двери. Михаил Дмитриевич с удовольствием отметил впечатление, произведенное на Федора музыкой. Ступая на цыпочках, он пошел по коридору переодеваться.

Федор продолжал стоять, смотря на распушившиеся светлые волосы Жени, на изгиб ее шеи, на овал щеки.

Музыка была ему знакома – финал концерта, слышанного во время рассказа Алексея о ледяном моле.

Женя откинулась на спинку стула, бессильно опустила руки, запрокинула голову. Глаза ее были закрыты.

«Где она сейчас? В Хрустальном Дворце будущего?»

Мог ли Федор предположить, что эта гордая девушка думала в этот момент совсем о другом…

До сих пор для Жени мужественность и энергия воплощались в Алеше с его грандиозными мечтами. Появился Федор. Если Алешу можно было сравнить со сверкающей струей, то Федор, пожалуй, напоминал сжатую пружину, в которой чувствуется огромная, скрытая сила.

Внезапно, как это часто бывает, Женя почувствовала на себе взгляд, обернулась и увидела Федора.

Ей показалось, что она краснеет. Чтобы скрыть это, она с нарочитой замедленностью движений поднялась, жестом приглашая Федора войти.

Потом, вспомнив о состоявшейся беседе Федора с Алексеем, она бросилась к гостю, взяла его за руку, усадила в кресло, забрасывая вопросами:

– Рассказывайте, – торопила она. – Что он говорил? Это замечательно? Ведь правда?

Федор молчал.

Женя выпрямилась, посмотрела сверху вниз на сидящего Федора. – Что же вы молчите?

– Кажется, огорчу, – через силу сказал Федор. Женя вскинула голову, приглашая Федора продолжать.

– «Грандиозные стремления» Алексея – просто фантазия, – как бы подвел итог Федор. Глаза у Жени сузились, стали зеленоватыми. – Ах, вот какое заключение дает нам опытный полярный капитан!

Ясно одно: Алексею надо проверить свой замысел.

Где проверить? Как проверить? – спросила Женя.

– В Арктике. С полярниками, – спокойно ответил Федор, вертя в руках трубку и не решаясь закурить.

Уголки губ у Жени опустились.

– Оч-чень хорошо!.. Оч-чень! – процедила она. – Во всяком случае с первым полярником он уже поговорил. Очень интересно, что этот полярный специалист поправляет не только своего малоопытного друга, но и… моего отца! – Женя вскинула голову еще выше. – Поправляет академика Омулева, специалиста по искусственному замораживанию, директора Института холода, к тому же одобрившего Алешину идею постройки мола.

– Не понимаю в искусственном замораживании. Заранее согласен с академиком. Мол можно строить. Но чтобы строить в Арктике, надо ее знать.

В передней раздался звонок.

– Простите, – с холодной вежливостью сказала Женя, используя возможность прекратить разговор. – Звонят.

Она вышла из комнаты, подтянутая, стройная, неторопливая. Федор проводил ее взглядом, недовольный собой и всем на свете.

Женя на мгновение показалась в дверях. Смотря мимо Федора, она сказала:

– Это Денис и наш Витька. Они уже знают о вас. Надеюсь, вас теперь ждут более приятные встречи с бывшими друзьями детства. Прошу извинить хозяйку, занятую домашними хлопотами. – И, вскинув голову, она удалилась.

Первым в комнату торопливо вошел Виктор, тучный и рыхлый, с гладко зачесанными, уже редеющими волосами. Одет он был по последней моде, но нарочито небрежно, в хороший костюм из яркой немнущейся ткани.

Виктор подал Федору руку, стараясь больно сдавить пальцы, но это ему не удалось. У капитана ладонь оказалась железной.

Денис вошел в комнату с осторожной неторопливостью, словно боялся, что он раздавит или разобьет здесь что-нибудь. Был он такого же огромного роста, как академик. Пиджак плотно облегал его могучие плечи, воротничок врезался в атлетическую шею. Он провел рукой по стриженным бобриком волосам и оглушительно рявкнул:

– Ну, здоров будь, моряк!

Струны рояля отозвались легким звоном. Потом Денис провел рукой по жестковатым усам и, раскрыв объятия, двинулся к Федору.

– Плаваешь, Федька! Замечательное дело! – нарочито утрируя свой украинский говор, забасил он. – Ну, как? Женат? Дети есть? У меня хлопчики.

Федор невольно взглянул на люстру. Ему показалось, что ее хрустальные подвески закачались.

– Про тебя говорят, – ответил он Денису, – трубы ставишь, будто скульптуру высекаешь.

В чистенькой, выложенной белыми изразцами кухне Женя гремела посудой.

– Старшего я Алешкой назвал, – смеялся Денис. – А младшего – Федькой назову!

Улыбнулся и Федор.

– Леди и джентльмены! – возвестил Виктор. – Сегодня я имею два ультрасовременных голоса. – И он вынул из кармана какое-то письмо. – Я всегда убеждал, что ко всему «святому» надо относиться скептически. Будущее принадлежит нам, скептикам!..

– Вот он всегда такой, – сказала вошедшая Женя, снимая фартук.

Федор повеселел.

– Садитесь, почему вы все стоите? – приглашала теперь уже радушная хозяйка.

– Сыграли бы нам… Женя, – сказал Федор, подчеркивая этим, что он не придает значения ее резкости.

Женя посмотрела на него. Ее глаза и уголки губ улыбнулись, но брови тотчас сошлись, чтобы напомнить, что мир еще не наступил.

– Нет, – сказала она. – Пусть лучше Денис споет. У него чудесный бас.

– Играть и петь потом, синьоры, – прервал сестру Виктор. – У гайдаровцев сегодня почти полный кворум. Даже Майкл «присутствует». Я нарочно захватил его письмо.

– Как ты хорошо сделал! – обрадовалась Женя. – Я уже пообещала это… нашему гостю. Федя, садитесь, – она указала на стул рядом с собой.

– Давай, давай, тащи свои новости из подземелья, – прогудел Денис, усаживаясь. Он расставил колени и уперся в них руками. Стул под ним заскрипел.

Виктор встал у рояля, как становятся певцы. Одной рукой он оперся о черную крышку, в другой держал листок. Его румяное лицо было торжественным. Он начал читать:

«Хэлло, Вик!

Вспомните о рыжем Майкле, который сидел когда-то вместе с вами у костра и прикидывался немым. Теперь это вполне современный здоровенный парень, по-прежнему рыжий и веснушчатый, который с университетским дипломом в кармане стоит на распутье шоссейных дорог и не знает, по какой из них ему отправиться в надежде хоть где-нибудь приложить свои силы.

Стоять у той самой бензоколонки, где я только вчера потерял работу заправщика автомашин, до такой степени гнусно, что мне смертельно захотелось написать это письмо. Конечно, адреса вашего у меня нет, но я пошлю письмо в Москву, в Академию наук, в надежде, что оно дойдет до мистера академика, и он сочтет возможным передать его сыну или дочери, хотя, быть может, молодая леди совсем забыла меня.

Хэлло, Джин! Хэлло, Вик! Я обращаюсь к вам, а имею в виду всех тех, кто сидел с нами у костра. Мне отчаянно захотелось поговорить с теми, кто не стоит вот так же, как я или мой озлобленный кузен Джерри, на распутье дорог, скомкав в кармане никому не нужные дипломы и решая вопрос: чинить ли шоссе или катать толстяков в колясочках по модной выставке? Мне хочется знать, что есть разница между нашей „благодатью“ и чем-то другим… Я ведь хорошо запомнил мечтания, которыми вы занимались на берегу сибирской реки. У нас тут пишут о ваших стройках. Пугают ими. Напишите, как там у вас, а я вам напишу о себе, хотя вряд ли это очень интересно.

Все было хорошо, пока жила тетушка, хотя она и была системы невыключающихся автоматов. Все же она помогала нам с Джерри окончить колледж и даже поступить в университет. Я там считался лучшим бейсболистом. Черт возьми! Если бы мне не повредили руку, я бы хоть этим теперь занялся. Джерри – тот отличился по литературной части. Пишет он совсем не дурно. Бойко. И с природной злостью. Но беда в том, что его „бойкие писания“ что-то никто не печатает. Не может, как говорят, попасть в тон. Впрочем, также не может попасть в тон и „физик“ Майкл Никсон, которого, оказывается, никогда не допустят к интересной работе.

Мы с Джерри делим друг с другом каждый цент, который удается заработать. Он считает себя ультрасовременным, все отрицает, и, кроме того, чертовски влюблен в прехорошенькую девушку, но… Какая там женитьба, если перо в долларовой шляпке стоит дороже, чем перо литератора. Я тоже влюблен, но удрал от своей девушки подальше. Ужасно скверно идут дела. А казалось, что можно сделать так много! Ведь атомная энергия должна была перевернуть все основы техники. Физикам ли заботиться о заработке? Но… президенты меняются, а техника у нас в основном остается прежней, в чем заинтересованы влиятельные фирмы. В „атомные лаборатории“ нам, мечтавшим о „невесомом“ топливе для личных автомобилей, никак не попасть.

Что-то не так у нас устроено. Когда я задумался об этом, то вспомнил о вас. Мой Джерри смеется и говорит, что я попадусь на коммунистическую пропаганду и что второй раз мне в Сибирь удрать не удастся. Нет! Пожалуй, здесь я нужнее. С Джерри мы еще поспорим, но я подожду вашего письма.

Я помню, что все мы называли себя гайдаровцами. Вот было бы здорово подписать так это письмо.

Впрочем, подпишемся пока просто Майкл Никсон».

Виктор читал переведенное им письмо. Он давно уже забыл о своей шутливо-картинной позе. Он читал, склонившись над роялем, положив листок на черную крышку. Ему удалось передать горькую иронию письма. Когда он кончил, все некоторое время молчали.

– Кто-нибудь ответил? – спросил Федор, выколачивая трубку.

Женя обернулась к нему, оживленная, взволнованная.

– Мы еще не успели отослать. Алеша не написал… Каждый из нас писал о себе несколько строк. Теперь и от вас строчки будут, Федя… А выводы… выводы пусть он сделает сам. Мне кажется, ему это необходимо.

– Чую я, не зря этот американский хлопчик о гайдаровцах вспомнил, – сказал Денис, услышав в передней звонок и поднимаясь, чтобы открыть.

– Я сама! – вскочила Женя. – Конечно, это Алеша. Женя исчезла.

«Торопится», – заметил про себя Федор.

Через минуту в комнату влетел Алексей, возбужденный, с горящими глазами. Он снял шляпу и с силой пустил ее к потолку, поймав на лету.

– Все решено! – воскликнул он.

Он скинул серый спортивный пиджак и остался в легкой безрукавке, словно ему было очень жарко.

– Все решено! – повторил он.

– Что ты шумишь, словно премию за проект получил? – спросил Денис, щуря в улыбке глаза.

– Получил, но не премию, не ушат холодной воды, а… половину Ледовитого моря на голову! И вылил на меня этот ледяной водопад наш дорогой гость, полярный капитан! – Алексей взмахнул рукой в сторону Федора, потом оглядел всех. – Забавнее всего, ребята, то, что он ведь нрав! Чертовски прав! Потому-то я и бросаю все на свете и отправляюсь в Арктику!

– Как в Арктику? – стоявшая в дверях Женя нахмурилась.

Алексей даже не повернулся в ее сторону.

Сядем, ребята! – предложил он, сам садясь верхом на стул. Он положил подбородок на его спинку, на мгновение закрыл глаза, словно силясь что-то представить, потом заговорил спокойнее: – Я все рассказал этому полярному волку. Не спорю, я ожидал большего энтузиазма, чем присвоения моей идее категории мечты. Впрочем, мечта – первый этап проектирования!..

Если не оторвана от действительности, – вставил Федор.

Я не хочу отрываться от действительности и решил, прежде чем поднимать вопрос о докладе – пожалуй, там докладывать пока что еще и нечего – отправиться в Арктику, чтобы посмотреть на месте, «где и как строить», посоветоваться с людьми знающими – с моряками, с полярниками. Он дело советует, Федор. У него холодная голова, чему я завидую, а потому отправляюсь на его корабле и тебя с собой возьму. Слышишь, Жень? Завтра же завербуюсь на работу в Арктику.

Федор покосился на Женю.

«Очевидно объяснение отнюдь не для посторонних», – подумал Федор и заметил, что ему это неприятно. Он повернулся к Денису:

– Все водопроводчиком работаешь? Не учишься? Денис, поняв маневр Федора, повернулся спиной к Жене и Алексею и заговорил гулким басом:

– Я вот долго соображал, о чем Майклу написать. Ну и решил. Батька мой каменщиком был. Так он всегда, – идет мимо дома, который сложил, да думает: «Мой дом!» А разве рабочий теперь не скажет: «Моя улица, я ее асфальтом заливал»? Один писатель нам рассказывал, что он чувствует, когда у соседа в вагоне свою книгу видит. Так он то самое рассказал, что я чувствую, когда мимо своих домов прохожу, где трубы прокладывал. В окнах свет горит, по трубам моим вода течет, как по артериям кровь. И выходит – жизнь дому я дал. Вот об этом и размышляю, когда на трубы смотрю. Чувство-то это, быть может, Майклу незнакомое. А надо, чтобы он его понял. И еще написать хочу, что трубы эти астрономии моей не мешают. Ты мои статьи о Марсе читал? Э, друже, как же ты так? Спор нескончаемый идет! А если на Марсе жизнь? А марсиане? Э! Отрицать легче всего. То же интереснейшее дело! Трубы у них проложены от полюсов через экваторы. Воду от тающих льдов они по тем трубам подают со скоростью трех с половиной километров в час… и вдоль труб полосы растительности появляются с той же скоростью, каналами их прежде называли. Ты обязательно об этом прочти. Теперь уже мало кто сомневается. В искусственно созданной марсианской атмосфере несколько лет земные животные живут. Ты обязательно прочти. Я б и Майклу посоветовал, да не знаю… до того ли хлопцу, если он у бензоколонки на перепутье стоит.

Отойдя к дальнему окну, Женя холодно говорила подошедшему к ней Алексею:

– Что значит, ты возьмешь меня с собой? Я сдержу свое слово и буду работать на твою грандиозную мечту. Ты думаешь, что моя специальность тебе не понадобится? Ты хотел бы просто иметь меня под боком. Ты сам не понимаешь, как задеваешь этим меня, оскорбляешь, унижаешь!..

– Но ведь я уезжаю на два года, готовиться к будущему проектированию, – говорил Алексей.

– Напрасно ты считаешь меня пригодной только для поддержания твоего хорошего… творческого настроения. Плохо ты меня знаешь. Кажется, Федя и тот уже лучше познакомился со мной. Подчиненная подруга из меня вряд ли выйдет.

– Жень! – возмущенно воскликнул Алексей. Но Женю трудно было остановить.

– Что касается моих способностей, то я готова отдать их все целиком… твоему делу, а не тебе, Алексей.

– Ты просто не хочешь, чтобы я ехал! – вспылил Алексей.

– Неправда. Федора стоит послушать, стоит поучиться у него здравому смыслу. Теперь я очень хочу, чтобы ты уехал. Хочу потому, что чувствую – ты со своим проектом еще нетвердо стоишь на ногах.

– Ну, это мы еще посмотрим! – заносчиво сказал Алексей. – Меня не требуется поддерживать. С ног не падаю. От этой обязанности тебя освобождаю, так же как и от твоих детских желаний осуществлять мои проекты.

– Меня не нужно освобождать. Я знаю, как помочь твоему делу!

Глава пятая. Обещание

Огромное помещение напоминало самолетный ангар. Надувное перекрытие, казалось, ни на чем не держалось, чудесным сводом простираясь над сетью «капониров», «блиндажей» и «долговременных огневых точек»…

За свинцовыми, высотой в два человеческих роста стенами укрывались диковинные приборы и аппараты, о назначении которых трудно было догадаться. Объединяли их схожие пульты с циферблатами, экранами и клавишами управления.

Центральный зал ядерных исследований походил, пожалуй, на крепость, готовую к отражению штурма, хотя на самом деле люди, засевшие за толстыми, сложенными из тяжелых свинцовых кирпичей валами, сами штурмовали невидимые крепости атомного ядра.

Однако чем дальше велась здесь, изнутри свинцовой крепости, осада атомного ядра, тем больше загадок вставало перед физиками.

Не так давно считалось, что неделимый, как полагали в прошлом веке, атом состоит из нескольких элементарных частичек: электрона, протона и нейтрона. Но пытливый ум теоретиков и изобретательность экспериментаторов показали, что этих «элементарных» частиц куда больше. Были обнаружены «зеркальные» по электрическому заряду частицы, или «античастицы», в их числе прежде всего позитрон, соответствующий электрону, но только с положительным зарядом, затем заявили о своем существовании многие очень странные и короткоживущие частицы, получавшие названия к-мезонов, мю-мезонов, и многие другие. Скоро число их достигло двухсот. Понять, почему их так много и почему они столь неустойчивы, казалось невозможным.

Недалеко от центрального зала института, под таким же надувным сводом помещался крупнейший в мире синхрофазотрон, младший и самый мощный брат из семьи физических машин-титанов, способных силой магнитного поля разгонять элементарные частицы до энергии в десятки миллиардов электрон-вольт.

Этот новейший синхрофазотрон увеличивал энергию частиц еще на один порядок, то есть еще в десять раз больше. Однако, как шутили сами физики, являясь чудом инженерной выдумки, плавая на жидком свинцовом фундаменте, он тем не менее старел даже за время своей постройки, потому что пытливые ученые уже искали другие методы разгона частиц, задумываясь над плазменными устройствами.

Синхрофазотроны любили сравнивать с былыми броненосцами и даже говорили, что если прежде лишь та страна могла считать себя передовой, которая могла строить броненосцы, то ныне лишь возможность создавать синхрофазотроны выдвигала страну в число передовых.

Конечно, синхрофазотрон походил на броненосец разве только в финансовых ведомостях, намного превосходя по стоимости своих стальных предшественников. Он представлял собой исполинское электромагнитное кольцо, похожее сверху на беговую дорожку ипподрома. Былой броненосец мог бы свободно плавать внутри этого металлического кольца.

Разгоняющиеся до субсветовых скоростей элементарные частицы несчетное число раз пробегали по всей длине кольца, увеличивая свою энергию и становясь, наконец, микроснарядами, способными вторгнуться в атомное ядро, разрушить или изменить его.

Право работать хоть считанные минуты на синхрофазотроне оспаривали меж собой обитатели свинцовых «блиндажей» и «капониров».

Иные из этих солдат пауки бывали счастливы даже тогда, когда их очередь попасть в «крытый ипподром» приходила хотя бы между четырьмя и пятью часами утра.

Человек пытался здесь получить частички, летящие с теми же скоростями, до которых они на протяжении миллионов лет разгонялись в космосе относительно слабыми, но действующими на безмерных расстояниях магнитными полями.

Человеку не терпелось. Чтобы удовлетворить свою жажду знания, он стремился получить в своей лаборатории за считанные минуты то, что природа делала за миллионы лет. Ради этого приходилось идти на всяческие ухищрения.

На равных правах со своими учениками в определенные часы по расписанию пользовался услугами всей «огневой мощи» современного «физического броненосца» и сам руководитель института академик Овесян.

Его «личный блиндаж» помещался совсем в другом здании, стены которого изнутри были выложены свинцовыми кирпичами и уже потом оштукатурены.

Внешне его лаборатория выглядела несколько странно. В ней было множество переделанных аппаратов, которые, казалось бы, даже не напоминали те, что стояли в центральном зале.

В светлые ясные дни в голубых стенах отражалась яркая медь приборов. Ванночки электролизов и аккумуляторы в стеклянных банках, похожих на аквариумы, отбрасывали солнечные блики на потолок. Колбы ртутных ламп сверкали серебром, начищенные шары разрядников – золотом. Геодезическими рейками поднимались шкалы гальванометров, отсчеты на которых делались издали как бы через теодолиты, стоящие на других столах.

Комната была длинной, как коридор. Двумя непрерывными рядами тянулись лабораторные столы, широкие и массивные. Разноцветные изолированные провода в резиновых и пластиковых трубках переплетались в виде причудливой сети, словно исполинский паук соткал здесь сложную паутину. Разобраться в ней мог только сам академик.

Вид лаборатории говорил о характере ее хозяина, походя одновременно и на школьный физический кабинет и на вычислительный центр электронных машин, занимавших здесь своими пультами целую стену, расцвеченную сигнальными лампочками.

По соседней стене, рядом с пультами вычислительных машин, тянулся центральный распределительный щит из темного мрамора с желтыми полосками шип и ручками контакторов. Академик мог получить здесь любую комбинацию разных напряжений электрического тока.

Перед нагромождением блестящей меди, стеклянных трубок, шлангов и проводов косо висела картонка с красной молнией, черепом и скрещенными костями.

В дальнем конце лаборатории был иной мир. Ни одного лишнего провода не было здесь на столе, ни одного ненужного сейчас прибора. Многочисленные, они выстроились на полках в стеклянном шкафу. В двух высоких вазах рядом с рентгеновскими трубками красовались цветы.

«Заповедник Веселовой» – так называл академик рабочее место своей помощницы.

У пульта дистанционного управления стояла Маша Веселова, молодая женщина, крупная, широкая в кости, с кольцом тяжелых светлых кос на голове. У нее был широкий крутой лоб, четкий профиль и полный подбородок. Что-то было у нее от русских красавиц и казалось, что из всех головных уборов больше всего к лицу ей будет кокошник.

Но на Маше был не сарафан, а лабораторный халат, и смотрела она не в слюдяное оконце, а на распределительный щит, на показания приборов. Вверху вспыхивали лампочки, за щитком щелкали контакторы. Казалось, что, кроме этого, ничего не происходит в лаборатории.

Но в заветном «крытом ипподроме» по приказу Маши (сейчас было «время академика») магнитной мощью машины-титана разгонялись «микроскакуны», превращаясь в снаряды непостижимых энергий. Они бомбардировали тонкие пленки вещества, нанесенного на стеклянные пластинки, установленные в камере перед выходной щелью синхрофазотрона.

В веществах этих происходили чудесные превращения, о которых столетиями мечтали алхимики средневековья. Маше Веселовой ничего не стоило, например, превратить черный неприглядный металл в золото.

Однако помощницу академика меньше всего интересовали сейчас эти давно полученные физикой реакции. Как и сотни других сотрудников института, но в общем самостоятельно, она пыталась вместе со своим шефом приподнять занавес над незнаемым, разгадать тайну «элементарных» частиц, провозглашенных многими авторитетами физики первичными кирпичиками мироздания. А как все-таки устроены эти кирпичики? Из чего они состоят? И почему они так разнообразны? И капризны? И неуловимы?

Мировая физика была разделена на два непримиримых лагеря. Одни считали «неопределенность» свойством этих первичных кирпичиков мироздания и, скрываясь за математическими формулами, отметали какие бы то ни было попытки наглядно представить себе микроструктуры, выраженные этими формулами. Им казалось непростительной вульгарностью упрощать псевдонаглядностью их математическую сущность. Однако эта «сложнейшая неопределенность» приводила на деле к логичному выводу о непознаваемости микроэлементарных структур.

Другая часть физиков не мирилась с такой точкой зрения и настойчиво искала наглядную картину, которую можно было бы не только выразить математически, но и подтвердить экспериментом.

Время шло, потоки противоречивых физических теорий создавали подлинные водовороты накапливаемой научной мысли, в которых легко было утонуть. А загадок становилось тем больше, чем глубже проникал человек в микромир.

Академик Овесян принадлежал к первой школе физиков, но его смелые эксперименты давали пищу противоположному лагерю, пока что неспособному объяснить результаты его опытов.

Маша Веселова беспрекословно во всем помогала своему руководителю, он был для нее высшим авторитетом еще с первой с ним встречи.

Первый их разговор произошел давно, когда она была совсем девочкой – ей минуло тогда четырнадцать лет. Вместе с подружками она слушала взволнованную лекцию молодого профессора в Большом зале Политехнического музея. Физик поразил ее своей неистовой одержимостью.

Он заговорил, казалось бы, о самом обыденном – о запахе! Но как заговорил! Оказывается, наука никак не могла объяснить, что же такое этот всем знакомый запах! Многие физики всю жизнь пытались разгадать эту тайну. В числе их был и Рентген. Великий физик нашел свои знаменитые Х-лучи, однако не создал теории запаха. Академик Иоффе тоже стал физиком, увлекшись проблемой запаха. Множество открытий было сделано физиками, они овладели даже атомной энергией, но запах так и не был полностью объяснен.

Молодой профессор показался девочке удивительным. В ее представлении он стоял у самого входа в неведомый, загадочный мир. Стоило ему приоткрыть дверь, и он войдет туда, даже может взять с собой ее, Машу. И она решила, что непременно должна поговорить с профессором. Это было не просто, но она, упрямо-настойчивая, все-таки добилась своего.

Овесян был несколько удивлен, узнав, что эта школьница, прослушав его лекцию, собирается стать физиком, чтобы придумать… теорию запаха! Она простодушно призналась, что очень любит духи.

Овесяну понравилась эта сосредоточенная девочка, которой нипочем неудачи всех физиков мира. И тогда, сам не зная, в шутку или всерьез, Овесян пообещал, что возьмет Машу к себе в помощницы, когда она закончит университет.

Невольно начав игру, Овесян уже не мог остановиться. Он подтвердил, что возьмет Машу в помощницы, но ей придется заняться совсем другой проблемой, вовсе не теорией запаха. Они вместе с нею будут работать над проблемой «солнечного горючего».

Затаив дыхание, широко открыв свои синие глаза, слушала девочка увлекшегося профессора. Худощавый, с орлиным профилем и острым подбородком, с огромными залысинами над узким лбом и в то же время с густыми вьющимися волосами, он показался Маше чуть похожим на Мефистофеля…

– Солнце! – продолжал Овесян, расхаживая вдоль длинного стола физической аудитории университета, где настигла его Маша. – Это всего лишь одна из небольших звезд, но она излучает колоссальную энергию. – Овесян стремительно прошел к доске и размашисто написал: «3,5 × 10²³ киловатт». – Это в миллиард миллиардов раз больше мощности всех земных энергостанций! Астрономическая цифра? Не мудрено, это астрофизика!.. Откуда же эта энергия? Раньше думали, Солнце горит, пылает. Кончится горючее, и потухнет светило. Превратится сначала в тусклый, а потом в темный шар, и в черном мраке будут бессмысленно кружиться вокруг него в мертвом механическом движении другие холодные шары, и в том числе тот, что прежде был Землей, на котором когда-то была жизнь…

Девочка поежилась. «Нет! Не может так быть! Жизнь, прекрасная, светлая, не исчезнет! Нет!» И она протестующе подняла руку. Профессор заметил это, но продолжал:

– Ученые подсчитывали: когда придет всеобщий мрак? Определили: если Солнце состоит даже из одного только углерода, топлива хватит лишь на пятьсот лет. Позвольте! Но Солнце светит миллиарды лет и не думает сгорать! В чем же дело? Оказывается, тревожиться нечего. Пожар Солнца особого рода! Атомный пожар! Атомного топлива хватит на несчетные миллиарды лет!

Девочка вздохнула и снова затаила дыхание.

– Атомная энергия впервые была использована для ядерного взрыва. Американский летчик, сбрасывая над японским городом парашют, не знал, что бросает атомную бомбу. Последствия ее взрыва очень хорошо известны всем! Ядерная бомба с тех пор стала угрозой существованию на Земле всего живого! – Овесян, взмахивая руками, забыл, что перед ним не внимательная аудитория, а всего лишь одна зачарованная слушательница. – Атомная энергия стала символом разрушения! Но человечество хочет иного! Атом должен служить людям. Не во имя разрушения, а во имя созидания! На Солнце энергия рождается, кстати говоря, не разрушением, а созиданием!.. – потряс он в воздухе рукой. – Там, в ослепительной небесной лаборатории, из простейших атомов создаются новые вещества, и щедрая энергия освобождается из ядерного плена. Слейте воедино два атома кислорода, вы высвободите несметное количество скрытой в ядре энергии. Но в условиях Солнца никак не столкнуться ядрам кислорода, слишком велика сила их отталкивания. Чтобы преодолеть ее, нужны скорости, рожденные миллиардами градусов тепла. А на Солнце и звездах только миллионы градусов. Ну что ж. И при миллионах градусов возможны реакции созидания. Пусть, например, сольются воедино сразу четыре самых легких атома водорода! Это может случиться, если налетят один на другого два двойных по массе атома водорода, так называемого дейтерия, тяжелого водорода. Новое ядро, которое получится после такого слияния, будет ядром гелия! Гелий в русском переводе – солнечный. Его давно обнаружили на Солнце. Образуется гелий, и при этом освобождается огромное количество энергии, в десять раз больше, чем при распаде урана в атомной бомбе, при одном и том же количестве вещества. Отталкивание самых легких ядер, ядер водорода не так уж велико. Конечно, проверить непосредственно на Солнце, происходит ли там такая реакция, невозможно. Но она там весьма вероятна. Очевидно, вся энергия, которую излучает Солнце, в том числе и на нашу Землю, именно такого происхождения. Следовательно, солнечные лучи, дающие жизнь всему живому, обязаны превращению четырех атомов водорода в один атом гелия! Так почему же, я вас спрашиваю, не создать такую «солнечную реакцию» у нас на Земле? Ведь водород не уран, он повсюду! Вода, обыкновенная вода – это атомное топливо будущего! И мы умеем уже кое-что делать, умеем превращать в гелий тяжелый водород. Но вот беда! Его можно получить лишь из тяжелой воды, составляющей ничтожную долю в воде обыкновенной. Чтобы обуздать термоядерную реакцию с тяжелым водородом, уже сейчас строят плазменные установки. Но нам с тобой этого будет мало! Нам нужно научиться «сжигать» обыкновенную воду! Превратить ее в атомное топливо!.. И мы пойдем здесь своим путем!..