355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Александр Житинский » Путешествие рок-дилетанта » Текст книги (страница 5)
Путешествие рок-дилетанта
  • Текст добавлен: 12 октября 2016, 06:06

Текст книги "Путешествие рок-дилетанта"


Автор книги: Александр Житинский


Жанры:

   

Музыка

,

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

Глава 8
РД: Джинн из бутылки

Мог ли я предположить, опубликовав свои невинные заметки, что мне придется возвращаться к этой теме снова? Оказалось, что круг проблем, затронутых мною, необычайно широк, а острота их сравнима с остротою ежовых игл.

Целый еж проблем, если можно так выразиться.

Об этом дали знать письма читателей и телефонные звонки. Они заставили меня вспомнить любимую с детства повесть и ощутить себя пионером Волькой, случайно наткнувшимся на сосуд с джинном Хоттабычем. Разница состояла в том, что мой Хоттабыч не был добродушен. Он был джинном требовательным и нелицеприятным, ибо категоричность читательских писем заметно превосходила категоричность моих «Записок». Некоторые молодые товарищи указывали мне, чем я должен заниматься, о чем имею право писать, а о чем – нет. Все это меня удивило. Я полагал, что у нас свобода высказываний. Тем не менее я продолжал свои попытки вникнуть в мир современной музыки и сопутствующих ей явлений.

Надо сказать, что профессионалы встретили мои измышления гораздо спокойнее любителей. Автор показал свое незнание и непонимание рок-музыки? Ну что ж, надо дать ему возможность познакомиться с нею.

Так я был приглашен на открытие сезона в Ленинградском рок-клубе.

У входа стояли толпа желающих и наряд милиции. Толпа отличалась от обычной лишь тем, что в ней был повышенный процент людей экстравагантного вида – в широкополых шляпах, с длинными волосами, перехваченными лентой, в смелых одеждах.

Концерт состоял из выступления трех рок-групп, или трех «команд», как нынче принято выражаться. Я не привожу их названий лишь потому, что в мою задачу не входит критическая оценка творчества той или иной полупрофессиональной группы.

Мне не хотелось бы выступать в роли душителя молодых дарований, тем более самодеятельных, тем не менее вынужден сказать, что концерт оставил безрадостное впечатление. Прежде всего, он был удручающе однообразен. Все вещи походили одна на другую. Сила звука, вокал на пределе возможностей голосовых связок, конвульсивные движения солистов – все заявляло о том, что со сцены говорится нечто важное, нечто значительное, нечто такое, без чего мир не может далее существовать. Только какие-то серьезные и даже экстраординарные причины могут заставить людей так напрягаться. Но что же они хотели мне сообщить? Каюсь, я не понял, ибо ритм начисто забивал мелодическую основу, а также слова песен, несмотря на то что их выкрикивали из всех сил молодых легких.


Поначалу я решил, что все тексты исполняются на английском, и успокоился. Значит, в смысл вникать не надо. Но потом из хаоса стали вырываться отдельные русские слова. Обеспокоенный, я справился у соседей, на каком языке поют. Выяснилось, что на русском. Это повергло меня в сильнейшее изумление; я никак не мог взять в толк, зачем же сочинять тексты и исполнять их, если ничего не слышно?

Итак, музыки и слов не было, оставалось следить за световыми эффектами, одеждой и поведением музыкантов. Но этого ли они добивались? Ведь я по-прежнему видел по их лицам, что они хотят мне что-то сказать, хотят войти со мною в контакт, точно с космическим пришельцем, но у нас не только разные языки, а разная природа органов восприятия.

Они отчаянно сигналили мне инфразвуком, а мои уши могли воспринять только ультразвук.

Впрочем, скоро я заметил, что сильно преувеличил потребность музыкантов в общении. Если бы это было так, неужели они не нашли бы способа донести до слушателя музыку и текст? У тех, кому есть что сказать, это обычно получается. Кощунственная мысль зародилась у меня: бешеная громкость и звуковой хаос нужны этим ребятам для того, чтобы снять все вопросы относительно содержания своих вещей. И то, что поначалу я принял за самозабвенное желание докричаться до моей души, было просто самозабвением. Они выходили на сцену для того, чтобы забыться и, если получится, довести до забвения публику. Однако зал не мог да и не желал включаться в настроение артистов. Криво усмехались, вяло аплодировали, срывались в буфет. Ожидаемого мною одушевления, доходящего до экстаза, не наблюдалось.

Очевидно, слушатели имели в виду другие, более высокие критерии исполнительского творчества.

Все это живо напомнило мне обстановку джазовых «джем-сейшн» двадцатилетней давности. И мы так же придирчиво слушали «своих» музыкантов, поверяя их игру звучанием трубы Луи Армстронга, кларнета Бенни Гудмана, саксофона Чарли Паркера.

И все же отличия имелись.

Даже для нас, любителей джаза, он не представлялся джинном из бутылки, способным выполнить все желания.

Рок – это джинн из бутылки.

В перерыве мне удалось побеседовать с солисткой одного из ансамблей, молоденькой и весьма миловидной девушкой по имени Оля, и одним из слушателей, которого звали Николай. Он был знатоком и апологетом рока.

Я спросил, слышала ли Оля свою группу со стороны? Представляет ли она, как это звучит? Знает ли, что ничего, кроме «бум-бум-бум», со сцены не слышно?

В ответ она стала говорить об аппаратуре, что она, мол, плохая и не их собственная. К тому же ненастроенная.

Я спросил, считает ли она рок своим призванием? Связывает ли с этой музыкой свои профессиональные и жизненные планы?

Она твердо сказала «да».

Почувствовав во мне оппонента, в разговор включился Николай.

– Вы в принципе не способны понять эту музыку, – сказал он. – Для вас она навсегда останется шумом.

– Почему? – удивился я.

– Вы респектабельны. Вы уже нашли свою дверь и открыли ее. Ваша система ценностей кажется вам единственно возможной…

Может быть, он был прав. Хотя респектабельности во мне не больше, чем в любом человеке моего возраста.

– Допустим, что это так, – сказал я. – Почему же респектабельность и моя система ценностей не мешают мне воспринимать другое искусство, как старое, так и новое?

– Какое новое?

– Новую поэзию, новую живопись, новый театр. Вообще, мне нравятся эксперименты. Если только они содержательны.

– Но вы понимаете под содержательностью лишь то, что соответствует вашим представлениям о жизни. А рок – другое. Он направлен против респектабельности. Он ее разрушает. Вам неуютно его слушать? Так и должно быть. Вам должно быть неуютно.

– Мне так же неуютно слушать шум реактивного двигателя или когда водят ножом по стеклу. Означает ли это, что самолеты направлены против респектабельности?

– Не занимайтесь казуистикой, – сказал он. – По-вашему, искусство должно делать человека счастливее?

– Только так, – сказал я. – А как же иначе?

– Это духовная сытость. Рок направлен против сытости.

– Но дайте же мне, черт возьми, почувствовать хотя бы это! Дайте мне это понять!

– Дело в том, что вы привыкли воспринимать на смысловом уровне. Если сказать вам словами, что вы респектабельны, – вы поймете. А когда вам неуютно сидеть в зале, когда вам бьют по нервам, – вы не понимаете.

Он был достойным оппонентом.

Впрочем, я не стенографировал беседу, и сейчас мне кажется, что я спорю с самим собой.

На том же концерте мое внимание привлек гитарист, руководитель самодеятельной группы. Он выделялся среди других артистичностью. В нем был нерв. Я узнал, что зовут его Георгий, и после концерта подошел к нему и спросил, можно ли встретиться и поговорить. Он согласился.

И вот я в гостях у рокера.

Георгий встретил меня в дверях, учтиво поклонился. Высокий и красивый молодой человек лет тридцати с роскошными волосами, спадающими на плечи и грудь. Тонкие черты лица. Чем-то он напомнил мне мушкетера.

Поначалу в нем чувствовалась настороженность. Он читал мои «Записки» и, естественно, видел во мне если не врага, то противника. Разговор начался дипломатично. Присутствовали также: жена Георгия, собака овчарка и кошка.

Но потом все встало на свои места, беседа потекла спокойно и затянулась почти до утра. Еще раз подтвердилось, что все проблемы нужно решать мирным путем.

Сама обстановка в доме говорила о том, что жизнь рок-музыканта еще не вошла в стадию респектабельности. Были заметны следы взлетов и падений. Например, имелся цветной телевизор – знак благополучия, но недоставало чего-то элементарного. Из уважения и симпатии к хозяевам не буду уточнять, чего именно.

Судьба Георгия, вероятно, достаточно типична для многих самодеятельных, точнее, полупрофессиональных рок-музыкантов. Лет в тринадцать он впервые услышал БИТЛЗ. Появление БИТЛЗ сильнейшим образом повлияло на людей, родившихся в 1952–1953 годах. Не случайно Георгий, как выяснилось, одного возраста с Андреем Макаревичем.

Итак, в возрасте тринадцати лет Георгий взял в руки гитару, стараясь на первых порах лишь воспроизвести песни БИТЛЗ. Потом появились единомышленники. Сформировалась группа. И дальше – на протяжении пятнадцати лет – были долгие поиски своей музыки. Менялись состав группы, ее название, музыкальные вкусы. Не менялись лишь устремленность и уверенность в том, что рок – это единственное, чем хочется заниматься.

Он немного учился музыке. Но там не преподавали рок, и это было не очень интересно. Профессий у него много и нет ни одной настоящей, потому что каждую работу он рассматривает прежде всего с такой точки зрения: насколько она помешает (поможет) заниматься роком.

Его группа имеет своих приверженцев. Иногда ее приглашают на выступления. Но постоянно репетировать негде, держать аппаратуру – тоже, не говоря о том, что хорошая аппаратура стоит немалых денег.

Статус самодеятельной группы таков, что фактически ею никто не занимается, за исключением Дома художественной самодеятельности, который по своему положению не может обеспечить ни регулярных выступлений, ни репетиций, ни мало-мальской оплаты.

Хотел ли он перейти на профессиональную эстраду? Были ли такие попытки?

Вопросы сложные. Наверное, хотел. Но препятствий здесь много: и недостаточный профессионализм группы, и нежелание согласовывать свой репертуар с требованиями худсовета, и организационные трудности. Одно я понял ясно: заниматься этим как «делом» Георгий не хочет. Он хотел бы заниматься искусством.

Насколько основательно это желание? Грубо говоря, подкреплено ли оно талантом, самобытностью, умением?

Не мне судить. Но меня привлекли в нем искренность и настойчивость.


Когда мы окончательно почувствовали доверие друг к другу, о чем свидетельствовал переход на «ты», я попросил его спеть. Он взял в руки гитару – обыкновенную, акустическую – и начал. И я впервые расслышал все слова и понял их смысл. Не скажу, что я был от них в восхищении, – это не моя поэтика. Но она, безусловно, имеет право на существование.

А потом мы вместе пели народные песни. Это было странное пение, поскольку я пел вполне традиционно, а Георгий придерживался какой-то другой гармонии, царапающей мне слух. И все же мы пели вместе.

Хозяева уложили меня спать на диване, под боком у меня пристроилась кошка, музыкально мурлыкая в какой-то своей гармонии. Да разве в этом дело, кто в какой гармонии поет?

Говорят в шутку, что познание какого-то нового явления проходит три стадии, которые характеризуются следующим к нему отношением:

1. Это полная ерунда.

2. В этом что-то есть.

3. Это просто великолепно.

Начиная «Записки», я имел довольно смутное представление о группе МАШИНА ВРЕМЕНИ и ее руководителе Андрее Макаревиче. Помнится, даже пожимал плечами в первой главе: «Кто такой этот Макаревич?» На что один юноша в письме ответил так: «А если бы я спросил вас: „Кто такой Бетховен?“»

«Ого! – подумал я. – Значит, это их Бетховен. В этом следует разобраться».

Потом я побывал на концерте МАШИНЫ, о чем уже написал, прослушал записи, поговорил со знатоками и, наконец, встретился с самим Макаревичем.

Итак, по порядку.

Как я узнал, путь Макаревича и его группы до недавнего времени почти совпадал с путем моего знакомого Георгия. Правда, с одной оговоркой.

Будучи еще самодеятельной группой, МАШИНА уже имела огромную популярность. Несколько лет назад произошел естественный, хотя и удививший многих, поворот: группа стала профессиональной.

На нашей эстраде не так много людей, которые могут собрать закрытый стадион народу. Кроме Аллы Пугачевой, никого называть не буду, чтобы не обидеть остальных. Макаревич и его группа могут собирать стадион каждый вечер на протяжении двухнедельных гастролей в большом городе.

Сама по себе популярность еще не говорит о высоком качестве любого искусства. Святослав Рихтер вряд ли сможет собрать стадион. Ему это не нужно. И все же феномен популярности нельзя объяснять лишь пренебрежительными ссылками на массовую культуру. В этом есть снобизм. Популярность МАШИНЫ не падает уже который год, при том что многие другие группы вспыхивают и исчезают без следа, как праздничные шутихи.

Значит, МАШИНА несет в себе нечто существенное – если не для искусства, то для времени. Правда, существенное для времени почти всегда существенно и для искусства. Вспомним Высоцкого. Многие отказывали его песням в принадлежности к искусству, признавая их характерность для времени. Теперь время платит искусству долг.

…Вновь я побывал на концерте МАШИНЫ спустя год после первого посещения. Группа выступала в огромном Ленинградском спортивно-концертном комплексе. На уходящих ввысь трибунах сидели пятнадцать тысяч человек, в основном молодежь четырнадцати – восемнадцати лет. В составе группы за год произошли изменения: вместе с прежними исполнителями – Андреем Макаревичем, гитаристом Александром Кутиковым и Валерием Ефремовым, играющим на ударных инструментах, – появились худенький и легкий Сергей Рыженко, владеющий скрипкой, гитарой, флейтой и фортепьяно, и Александр Зайцев, играющий на клавишных. Оба очень молоды. Их появление несколько изменило внешний рисунок исполнения и, как мне кажется, приблизило к зрителям. Сдержанная и с виду бесстрастная манера игры Зайцева на органе выгодно отличается от ерничества бывшего исполнителя Подгородецкого, а маленький, юркий Рыженко с падающей на лоб косой челкой пшеничного цвета вносит своими скрипочкой и флейтой нечто трогательное в облик ансамбля.

За год я прошел стадию «в этом что-то есть» и пытался сформулировать для себя, в чем же состоит это «что-то». Я уже понимал тексты и почти понимал музыку. Теперь мне хотелось получить информацию из первых рук.

После концерта меня познакомили с Макаревичем. Он тоже читал мои «Записки», однако это никак не отразилось на нашем общении. Вместе с группой я уселся в «рафик», и мы поехали в гостиницу. Вместе со мной ехал мой сын, который учился в девятом классе. Он тоже был на концерте, и я не смог отказать ему в удовольствии видеть вблизи своих кумиров.

Надо сказать, что МАШИНА живет в напряженнейшем ритме. Она дает по двести концертов в год. В тот день было три концерта. Мы встретились между вторым и третьим. В тесном «рафике», куда набилось человек двенадцать, царила деловая обстановка: обсуждали звучание, мелькали незнакомые мне технические термины.

Мы беседовали в гостинице полчаса, больше времени не было. За полчаса трудно установить контакт и обсудить важные проблемы. Для меня важнее было составить общее впечатление. Могу сказать, что оно оказалось весьма благоприятным. Я увидел серьезного и умного человека, испытывающего ответственность за то, что он делает. Мне кажется, что Макаревич лучше всех сознает, какой силы джинна выпустил он на волю. Имя ему – популярность.

Особенность этой популярности в том, что она пережила уже по крайней мере две волны. Первая волна пришлась на сверстников Макаревича, то есть людей, которым сейчас уже около тридцати лет. Для многих из них с МАШИНОЙ связано воспоминание о юности и, как всякое воспоминание, окрашено в нежные тона. Вторая волна захватывает нынешних подростков, которым лет четырнадцать – шестнадцать. Для самого Андрея она несколько неожиданна. Это значит, что ему удалось выразить какие-то характерные черты юношества нашего времени.

Две высказанные им мысли меня, честно говоря, обрадовали. Во-первых, он глубоко верит в возможности развития рок-музыки на нашей почве – как национальной, так и социальной. Многие музыкальные жанры – и опера, и симфоническая музыка, и джаз – зародились далеко от нашей страны. Это не помешало им прижиться у нас, а нам – создать собственную традицию в этих жанрах.

Во-вторых, говоря о путях развития рок-музыки, Андрей особо выделил поэзию как тот идеал, к которому стремится рок, по крайней мере одно из его ответвлений.

Здесь самое время поговорить о Макаревиче как песенном поэте.

Он лирик по своему складу, причем романтического направления, берущий свое начало скорее от Окуджавы, чем от Высоцкого. Те же темы, те же идеалы, слегка подправленные временем. Вспомним: «Вот стоят у постели мои кредиторы. Молчаливые Вера, Надежда, Любовь» – у Окуджавы, а у Макаревича: «Мы строили лодки, и лодки звались – Вера, Надежда, Любовь». Или: «И друзей созову, на любовь свое сердце настрою, а иначе зачем на земле этой вечной живу» – у Окуджавы и «Эти несколько дней я мечтал об одном, я мечтал об одном, мой друг, чтоб собрать всех друзей за одним столом и увидеть, как свят наш круг» – у Макаревича. Вечные темы дружбы, товарищества, верности, любви и надежды получают в песнях Макаревича несколько иное разрешение, чем у Окуджавы. Если у Окуджавы преобладают спокойная мудрость и достоинство, то у Макаревича больше тревоги за судьбу своего круга друзей, за чистоту идеалов. И это вполне объясняется временем и возрастом поэтов, складывавших свои строки.

Я думаю, что люди, скептически относящиеся к МАШИНЕ ВРЕМЕНИ, не дали себе труда вникнуть в смысл песен, не захотели услышать за непривычной музыкальной гармонией истинной веры, тревоги и боли.

Через день я снова был на концерте МАШИНЫ, теперь уже во Дворце спорта «Юбилейный». И снова слушал «За Тех, Кто В Море», и «Свечу», и полюбившегося мне «Скворца». После концерта состоялась запись нашей беседы с Андреем на видео-магнитофон для ленинградской дискотеки «Курьер». Она прошла без всякой подготовки, на чистой импровизации. Я позволю себе привести часть этой беседы, текст которой любезно предоставили мне устроители дискотеки.

РД: Поскольку я здесь человек достаточно случайный, позвольте мне задавать наивные вопросы. Поэтому я спрошу так: Андрей, то, чем вы занимаетесь, – это рок? Что такое рок в вашем понимании?

Макаревич: Музыкальный язык может быть любым. За время своего существования рок вобрал в себя огромное количество стилей, направлений и течений. Для меня рок – это, прежде всего, определенное духовное начало, в отличие от поп-музыки, которая является чисто коммерческой. Для рока характерны плотный, необходимый, искренний контакт с залом и идея, которую ты хочешь донести до слушателя, до сопереживателя. Он уже не просто слушатель, а соучастник происходящего.

РД: Не боитесь ли вы потерять этот контакт с более молодыми поколениями? Вы изменяетесь, я вижу изменения, произошедшие всего за один год. Надеюсь, что ваш рост – профессиональный, поэтический – на этом не остановится. Ищете ли вы сложности? Меняется ли ваш язык?

Макаревич: Ощущения, естественно, меняются, но общие проблемы – они же вечны, они всегда были, и их не так уж много. Язык тоже меняется постепенно, но не в сторону усложнения. Может быть, он даже упрощается. Нам бы и дальше хотелось сохранять контакт с залом. Сейчас он, по-моему, есть.

РД: Безусловно. Я сегодня в этом убедился.

Макаревич: Кстати, о названии ваших заметок. Вы уже третий раз на нашем концерте, так что ваш дилетантизм, я думаю, постепенно сходит на нет?

РД: Я надеюсь. Начиная чем-то заниматься, всегда выступаешь как дилетант. А как вы смотрите на проблему профессионализма?

Макаревич: Рок с самого начала был и останется искусством дилетантов в хорошем смысле этого слова. Эта музыка начиналась как самодеятельная и остается во многом такой, поэтому она народна. Многие не очень подготовлены к восприятию сложных музыкальных форм. Может быть, контакт с залом возникает и потому, что делают рок-музыку люди, как правило, не имеющие специальной музыкальной подготовки. Я не хочу сказать, что она совсем не нужна, и не агитирую против музыкального образования, но всякий раз, когда какое-то направление рок-музыки усложняется, становится более профессиональным в узком смысле слова, оно теряет массовость, становится элитарным, хотя существуют очень интересные направления авангарда и джаз-рока, которые по сложности не уступят классической музыке. Мы не усложняем нашу музыку сознательно, так как хотим сохранить контакт с аудиторией. Наш язык должен быть прост.

РД: Это верно. Язык может быть прост, но мысли при этом должны быть глубоки. Не так ли?

Макаревич: Мы стараемся… Рок как искусство уже не нов. Если говорить отдельно о музыке, почти все в нем уже сделано. Значит, все зависит от конструкции вещи, от правильно найденной формы, от того, что автор хочет сказать и есть ли ему, что сказать.

РД: Вот вам сейчас двадцать девять лет. А как вы себя представляете всорок? Пятьдесят? Что вы будете петь и играть?

Макаревич: Трудно сказать. Настолько быстро идет время, столько перемен во всем – и в музыке, и в мире, – что нельзя сказать, что будет через двадцать лет… Но вот я слушаю пожилых джазовых музыкантов, которые играют диксиленд. Мне это очень нравится, и я не один такой, сейчас это стало популярно. Я не думаю, что рок как музыка сильно изменится. А значит, мы будем ее играть!

Один из главных мотивов в песнях Андрея Макаревича – мотив дома. Это и старый, полузабытый дом детства, и дом, который должен построить каждый человек на земле, и дом, в котором мы все живем, – наша страна и наша планета.

«Пусть мир знает одно – меня сохранит дом», – поет он в одной песне.

Закрытая дверь детства в доме, где он «вчера до звонка доставал еле-еле», в мире с забытым садом, в стране сказочных богатств и верных друзей, еще манит его. Это она привлекает многие сотни тысяч его слушателей, только вчера шагнувших из детства навстречу жизни. И когда я видел их блестящие глаза в огромных дворцах спорта, я думал о том, как мало мы дали им тепла, что дом их неуютен, а родителям нет до них дела. Не будем же спешить упрекать их в черствости и жестокости. Они плоть от плоти нашей. Оглянемся лучше на себя, на дом, уже построенный нами, и спросим: так ли мы его построили?

Детей мало одеть и обуть и спросить с них за отметки. Им нужен дом – тот дом, о котором поет Андрей:

 
«Я забыл о бурях и о громе,
Мне теперь дороже тишина.
И живу я в старом-старом доме.
Из него выходят три окна.
Первое окно выходит в поле,
В поле наших самых лучших лет.
В этом поле не бывает боли
И любой вопрос находит свой ответ.
Там и днем и ночью солнце светит,
Летом и зимой цветет земля…
Не взрослея, там играют дети,
И один из них, наверно, я…»
 

«Аврора», № 3, 1983 г.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю