Текст книги "Путешествие рок-дилетанта"

Автор книги: Александр Житинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)

Прощаясь, Утесов подписал мне фотографию. Таким образом, планируемый мною дружественный жест все же состоялся.

– Только не пишите, бога ради, что, когда мне было три года, я пел арию Ленского: «Куда, куда вы увалились, златые пни моей весны!» Об этом все пишут. Это правда, но об этом все пишут…

– Хорошо, – сказал я. Поэтому я и не пишу.

Я вышел на широкое Садовое кольцо, которое закруглялось к Комсомольской площади, к Ленинградскому вокзалу, к моему дому. По улице шла современная молодежь. Несовременной молодежи не было видно.

В небе торчал шпиль высотного дома.

– Дяденька, можно прикурить?

Передо мной стоял паренек лет семнадцати, в джинсах, в тонкой клеенчатой куртке расцветки канадского флага. Я не сразу понял, что «дяденька» – это я. Только что, в гостях у Утесова, я три часа ощущал себя безумно молодым.

Он прикурил и пошел быстрой походкой по Садовому кольцу, закругляясь совсем в другую сторону. А я вспомнил слова Утесова, слышанные мною полчаса назад: «У нас очаровательная молодежь. Чудесная молодежь! Умная, разбирающаяся во всем, умеющая поступать как следует, ощущающая долг, чувство прекрасного… Но есть, к сожалению, и такая, которая склонна к подражанию. Как сделать, чтобы всю нашу молодежь переключить на положительные качества, я не знаю. Если бы знал, я был бы, наверное, секретарем комсомола».

«Аврора», № 3, 1981 г.

Глава 2
Кредо дилетанта

Репортаж РД о его встрече с Леонидом Утесовым был опубликован в мартовской книжке «Авроры» за 1981 год. РД послал экземпляр журнала Леониду Осиповичу и получил через неделю письмо, где было написано: «Прочитал журнал с удовольствием, я сам себе очень понравился. Просто зауважал себя. Оказывается, я совсем не такой, каким многие меня представляют. Репортаж очень хороший. Я сердечно благодарю Вас как за содержание, так и за теплоту, выявленную в нем. Спасибо!!! Всегда буду рад встречам с Вами. С дружеским приветом! Л. Утесов».

РД был счастлив.

Собственно, никакого РД тогда еще не существовало, это словосочетание родилось несколько позже, а тогда был литератор, недавно вступивший в Союз писателей и еще не утративший привычки откликаться на слово «молодой», поскольку в молодых литераторах у нас ходят до сорока лет. Совсем недавно в журнале «Нева» была опубликована его повесть «Лестница», пролежавшая в столе восемь лет, в «Авроре» появилась повесть «Хеопс и Нефертити», готовилась к изданию повесть «Снюсь» в той же «Неве». Судя по всему, литературная стена, в которую много лет бился лбом РД, была, наконец, сломлена, и дальше ожидалось сравнительно безмятежное профессионально-литературное существование, когда-то охарактеризованное Ильфом и Петровым с убийственной краткостью: «Писатель пописывает, читатель почитывает».

Так нет же, потянуло его в рок-н-ролл.

История умалчивает о причинах этого поворота, не столь резкого, ибо РД по натуре был человеком постепенным, но безукоснительным, так что уже через несколько лет РД почувствовал себя шагающим совсем в другую сторону относительно пути, по которому гурьбою шли его литературные коллеги.

Нам остается только гадать, чем были вызваны этот плавный отход от реальности и поиски иного пути. Проще всего было бы объяснить это бзиком, какие случаются с человеком, перевалившим за половину жизни, но, как уже замечалось, с крышей у РД ранее был полный порядок. Возможно, дело объяснялось просто скукой открывавшейся жизненной перспективы, точнее сказать, известностью наперед многого и многого из того, что с ним должно случиться. Тут уместно вспомнить о литературном методе РД, который всегда писал свои вещи, не зная, чем они кончатся. Если он знал конец повести или рассказа, то не было нужды записывать его на бумагу. Зачем? Чтобы получить еще немного денег? Писать имело смысл лишь для того, чтобы самому узнать, каким же образом герой выкрутится из ситуации, куда его загнал автор. Интерес автора к тому, что происходило на бумаге, каким-то образом передавался читателю, поэтому сочинения РД при всех своих недостатках отличались, как правило, одной особенностью: их было любопытно читать.

Вот и сейчас, между прочим, мы совершенно не знаем, куда приведем РД в конце книги, хоть она и документальна.

Мы говорим о себе во множественном числе не потому, что сильно себя уважаем, а потому, что нас действительно несколько: во-первых, это некое реальное лицо, сидящее за пишущей машинкой; во-вторых, это Автор, воплощенный в интонации, манере и способе повествования; и в-третьих, это его герой РД, который сам является автором многих глав данной книги.

Когда мы думаем, что какой-нибудь фан рок-н-ролла станет это читать, мы приходим в ужас, поскольку нам интересно одно, а фану – совершенно другое. Но все же сочиняем эту книжку мы и будем писать в ней именно то, что интересно нам, а фаны пусть пишут сами.

Нас сейчас интересует вопрос о дилетантизме: в узком смысле – как вопрос о причастности РД к тому явлению, о котором он писал и продолжает писать; в широком же – как вопрос о дилетантизме самого явления. Споры об этом до сих пор идут очень бурные и сводятся, в общем, к проблеме: имеют ли право люди, не прошедшие профессиональной выучки в искусстве, заниматься этим искусством? Не профанируют ли они его?

Скажем сразу, что РД является убежденным защитником дилетантизма и термин «рок-дилетант» появился на свет не случайно, а в нем изначально была заложена программа действий, которую РД в дальнейшем попытался осуществить.

Всякий термин ничего не стоит, покуда он не определен.

Обратимся к Далю. В его словаре дилетантом называется «человек, занимающийся музыкой, искусством, художеством не по промыслу, а по склонности, по охоте, для забавы…».

Браво, Владимир Иванович!

Какой замечательный оттенок придает далевскому определению это самое «не по промыслу». Именно в этом РД и видел суть дилетантизма. Заниматься чем-нибудь «не по промыслу», а «по охоте» и даже «для забавы» – это и означает заниматься от чистого сердца, не для денег. Существенно и то, что Даль не говорит о науке как предмете дилетантизма, а упоминает только музыку, искусства и художества. Заниматься наукой дилетантски, не имея специальной профессиональной подготовки, – глупо и самонадеянно. Знания нужно получить. Но научиться чувствовать – увы или же слава богу – нельзя. Чувства – это то, что не приходит извне, а рождается в человеческой душе, следовательно, совершенно безразлично – занимаешься ты искусством профессионально или дилетантски. Важен результат, а он зависит прежде всего от силы твоего чувства.

Однако в каждом искусстве есть то, что принято называть техникой: наработана некоторая школа, будь то школа рисунка, танца или игры на музыкальном инструменте, создан, наконец, особый язык, присущий данному виду искусства, – язык классического балета или пантомимы, язык джаза или язык поэзии. Язык не есть что-то застывшее, как и в живой речи, он непрерывно изменяется, обогащается. И все же для его обогащения требуется знать основы языка.

Проще всего с литературой. Ее язык, ее основа и школа – живая разговорная речь, которой каждый владеет с детства. Конечно, существуют и специальные формальные литературные школы, но ни одна из них не претендует на создание особого языка, отличного от того, на котором мы разговариваем, – иначе писатель и поэт превратятся в инопланетян.

Но как же обстоят дела с музыкой? Насколько важна в ней школа? РД много размышлял над этими вопросами, много спорил, никогда, впрочем, не считая себя абсолютно правым. Он привык подвергать сомнению собственную правоту, как и правоту всех других людей.

С одной стороны, совершенно ясно, что, не умея играть на гитаре, ничего на ней и не сыграешь, разве что извлечешь некий звук. А на трубе и звука не извлечешь, а точнее, не извлечешь музыкального тона, получится лишь шипение. Значит, нужно научиться.

Это бесспорно.

Но, с другой стороны, РД знал и любил музыкантов, прежде всего джазовых, таких как Диззи или Армстронг, про которых было известно, что они никогда не учились музыке и даже не знают нот.

Все дело в том, что мы подразумеваем под словом «учиться».

Сторонники профессионализма в искусстве понимают под обучением систематический процесс, начинающийся в раннем возрасте и проходящий под руководством педагогов в специальных учебных заведениях. В музыке это – музшкола, музучилище, консерватория. Из консерватории выходят люди с дипломами о высшем музыкальном образовании. Они, несомненно, умеют технично извлекать звуки из музыкальных инструментов и досконально знают нотную грамоту.

Однако это не всегда означает, что они – музыканты, подобно тому как выпускники филологических факультетов, владеющие науками о языке – фонетикой, лингвистикой, морфологией, семантикой, – далеко не всегда становятся поэтами и писателями.

Для этого надо иметь еще что-то. Раньше говорили: дар Божий.

РД предпочитал в искусстве людей, двигающихся со стороны Божьего дара к профессиональному умению. Именно их он и называл дилетантами. У дилетанта процесс обучения ремеслу гораздо более мучительный, длительный, лишенный методики. Но он же и более плодотворный, ибо ничто не принимается на веру, ничто не употребляется в готовом виде, почти до всего доходишь сам, по пути изобретая массу велосипедов и выкидывая их без сожаления. По существу, дилетант учится всю жизнь, потому что никогда не наступает момента получения диплома и осознания себя профессионалом. Параллельно, учась технике, дилетант может создать и нечто новое в искусстве. Он никогда не говорит себе: «Сначала я выучусь, а потом буду создавать искусство». Он сразу берется делать искусство и учится на своих ошибках, подвергаясь насмешкам и гонениям.

Сколько раз у РД спрашивали: «Скажите, вы учились в Литературном институте?» – «Нет, я закончил Политехнический, – отвечал РД. – Мне этого достаточно».

Сколько раз он слышал, как какой-нибудь журналист, музыковед или композитор спрашивал у рок-музыканта: «Скажите, а вы знаете нотную грамоту? Ах нет… Тогда о чем же говорить?»

Может создаться впечатление, что РД признавал лишь дилетантский путь в искусстве. Совсем нет. Сам он не раз испытывал недостаток в исторических, философских и филологических знаниях и восполнял его в той мере, в какой они были необходимы для практической работы. Образование не может повредить таланту, эту истину не надо доказывать. Однако в наш век специализации и научного мышления профессионалами в искусстве стали считать лишь тех, кто учился ему специально и получил соответствующий диплом, а это не убеждало РД. В конце концов, когда он шел на выставку художника, его не интересовало наличие у того диплома, интересовали лишь картины. То же происходило и на концертах.

Таким образом, дилетантизм РД был не просто защитной маской, помогавшей ему на первых порах: чего, мол, с меня взять, я дилетант! Он был своего рода философией в искусстве, которая самым непосредственным образом могла быть приложима к рок-музыке. Однако философия дилетантизма, такая удобная с виду (зачем учиться, когда есть талант?), на деле оборачивалась каторжным трудом. Дело в том, что дилетант ничем не защищен, он представляет собою очень удобную мишень для критики. Первый же читатель, слушатель, зритель может бросить ему презрительно: «Ты дилетант!» Поэтому дилетантизм предполагает, по сути, овладение профессией на более высоком уровне, чем уровень, заданный профессиональным обучением. Лишь тогда художник может смело называть себя дилетантом, чтобы услышать в ответ: «Ну что вы!.. Какой же вы дилетант?..»

Рассуждения эти относятся и к РД, и к рокерам. Различие в том, что первый называл себя так публично, а вторые предпочитали помалкивать. И все же потихоньку делали свое дело так, что некоторые из них добрались до высот искусства, которые и есть высоты профессионализма.

Все это было заложено в псевдониме, избранном РД на заре своего нового увлечения. Он уже чувствовал, что, назвавшись так, не бросит дело на полпути, не останется дилетантом, а начнет медленно, но верно исследовать неведомый мир, как профессор Челленджер в одном из любимых с детства романов Конан Дойла.

Глава 3
РД: Дискотека крупным планом

Можно ли писать о том, что знаешь так же глубоко, как большинство читающей публики? Точнее, так же неглубоко.

Можно, если есть слова. Слова возникают, если есть мысли. Мысли же рождаются благодаря чувствам. Все очень просто.

Чувства у меня определенно имелись. Они возникали всякий раз, когда я видел на улице хозяйственные сумки с изображениями Боярского и Пугачевой, когда прочитывал незнакомые слова на импортных кофточках, когда пытался вникнуть в смысл текстов, исполняемых под электрогитарный рев, когда виновато топтался под музыку в молодежной компании рядом с юношами и девушками, чьи движения вызывали во мне зависть и стыд.

Короче говоря, я решил выставить себя на посмешище. Во-первых, потому, что хотел вникнуть в проблему отцов и детей. Во-вторых, по моей склонности ко всякой новой деятельности.

Я сказал себе, что не буду врать. То есть буду писать, что вижу и как вижу.

Меня ободряли, говоря, что нет ничего ценнее свежего взгляда и не обязательно быть курицей, чтобы судить о качествах снесенного яйца.

Ну, насчет своей свежести я иллюзий не питал.

У меня было впечатление, что я высаживаюсь на Марс без знания языка и копейки марсианских денег, чтобы вступать в контакт и писать об этом репортажи.

Моя дочь в это время сдавала сессию в институте и сидела над конспектами лекций со стереонаушниками на голове. Она говорила, что ВЕАТLЕS помогают ей усваивать теоретическую механику.

Для начала я восстановил собственные скудные впечатления, связанные с рок-музыкой.

Это было в 1956 году. Я жил тогда во Владивостоке и учился в девятом классе девятой школы.

И вот однажды в бухту Золотой Рог вошел ослепительный лайнер «Грузия», который привез наших олимпийцев из далекой Австралии, из Мельбурна, с XVI Олимпийских игр.

Наши олимпийцы только что блестяще там выступили. Владимир Куц, Лариса Латынина, Вячеслав Иванов и многие другие.

Естественно, весь Владивосток встречал «Грузию» у причала. Была зима, и загорелые спортсмены, приплывшие из Южного полушария, казались нам богами, спустившимися на землю. Они весело помахивали руками с высокого борта теплохода. Хлопал на ветру красный транспарант, гремел духовой оркестр военных моряков.

Я тоже стоял на причале, ибо активно занимался тогда спортом и мне хотелось взглянуть на своих кумиров.

Олимпийцев радушно принимали в школах, воинских частях, клубах и даже на квартирах.

Случилось так, что мой отец был близко знаком с Николаем Георгиевичем Озолиным, бывшим рекордсменом страны по прыжкам с шестом, одним из руководителей нашей спортивной делегации. Ныне Николай Георгиевич – доктор педагогических наук, профессор Государственного центрального института физической культуры. Его рекорд послевоенной поры превышен уже более чем на полтора метра.

Озолин с группой своих подопечных оказался у нас дома. Мы сидели за столом, обедали и слушали рассказы об Австралии и спортивных соревнованиях.

И вот, когда речь зашла о западных нравах и развлечениях, бывших тогда для нас тайной за семью печатями, появилась небольшая пластинка, которую поставили на проигрыватель. Двое совсем молодых людей, знаменитых в мире спорта, – гимнастка Полина Астахова и рекордсмен страны по тройному прыжку Олег Федосеев – вышли на свободное место и, к нашему восторгу и изумлению, показали нам танец, который они называли «рок-н-ролл», что означало вроде бы «качаться и крутиться».

Крутились они как бешеные. На Полине Астаховой была юбочка колокольчиком, как на Людмиле Гурченко из «Карнавальной ночи», тогда была такая мода, а Олег – в узких брюках, тоже, кстати сказать, виденных нами впервые, – он подкидывал, переворачивал и вращал партнершу, успевая при этом проделывать ногами что-то умопомрачительное.

Все это происходило под скрежещущую, ударявшую в уши музыку, на фоне которой хриплый голос в яростном ритме отсчитывал по-английски:

«Оnе, twо, thrее о’сlосk! Four о’сlосk – rосk!»

Тогда я, кажется, не поинтересовался, как называется это музыкальное произведение и кто его исполняет. Только теперь, услышав у коллекционеров запавший мне в душу ритм, я узнал, что это был Билл Хейли с его знаменитым «Роком вокруг часов».

Помнится, все тогда очень смеялись, а больше всех Астахова и Федосеев. Они плясали рок филигранно – координации им было не занимать, гибкости и молодости тем более, – но в то же время слегка пародировали заокеанскую публику, с которой они познакомились в Мельбурне.

Потом мы гадали, сколько продержится это увлечение. Было высказано мнение, что через год рок-н-ролл отомрет, потому что на смену ему придет что-нибудь еще более дурацкое. Хотя, честно признаюсь, рок в исполнении олимпийцев мне понравился. Я как сейчас вижу их спортивные фигуры, смеющиеся загорелые лица. Говоря избитыми штампами, это был праздник молодости, красоты и здоровья.

У Полины Астаховой в сумочке лежала олимпийская медаль.

Если бы я знал тогда, что четверть века спустя мне придется вспоминать об этом – и совсем не в связи с историей нашего спорта или с моей личной биографией, а благодаря той заморской пластинке с металлическим голосом Билла Хейли, которая причисляется ныне к классике рок-музыки!

Тем не менее я все же лично присутствовал при рождении этого явления, чем не могут похвастать многие молодые читатели.

Между прочим, как я сейчас понял, та встреча с олимпийцами была, по сути дела, дискотекой в миниатюре. Собравшиеся прослушали рассказ о новом музыкальном явлении, сопровождавшийся показом модного танца, который они при желании могли повторить.

Правда, до рождения слова «дискотека» было еще довольно далеко.

Поначалу, исследуя этимологию этого слова, я предположил, что дискотека, по аналогии с библиотекой, картотекой или пинакотекой (здесь уместно заглянуть в словарь иностранных слов), есть собрание грампластинок, понынешнему – дисков.

Я ошибался. Если дискотека и собрание, то только не дисков, а молодых людей, которые слушают музыку, смотрят слайды и танцуют. В перерывах они пьют пепси-колу и едят пирожные.

Во времена моей молодости мы тоже собирались на танцевальные вечера. Правда, не было слайдов и пепси-колы. Но достаточно ли их присутствия, чтобы переименовывать танцы в дискотеку?

Когда я обращался с этим наивным вопросом к юношам и девушкам, на меня смотрели снисходительно. Что, мол, с него взять? Вообще, у них не укладывалось в мозгу, что я мог когда-нибудь танцевать.

Одна девушка девятнадцати лет сказала определенно:

– Вам уже сорок. Вы свое взяли и должны уступить нам дорогу.

Я понял, что она обращается ко мне как к представителю поколения, и сказал:

– Может быть, я свое взял. Но я еще не отдал. Так что вы берите, девушка, берите, пока не поздно!

– И не подумаю! – сказала она.

Продолжая исследование дискотеки и отличий ее от обыкновенных танцев, я включил телевизор. Мне сказали, что на телевидении есть передача «Дискотека».

Сам этот факт уже указывал на то, что дискотека – это не танцы. В самом деле, трудно предположить, чтобы танцы моей молодости транслировались по телевидению, как хоккей. Хотя, ей-богу, пара-тройка драк на танцплощадке, которые я помню до сих пор, наверняка украсили бы собою любой хоккей.

Итак, передавали дискотеку.

Молодой человек с микрофоном, лениво танцуя, приближался к группе юношей и девушек, которые тоже покачивались под музыку. Не переставая танцевать, они вступили в беседу.

– Назовите ансамбли и исполнителей на букву «м»?

– Маккартни! МАШИНА ВРЕМЕНИ! Макаревич! Поль Мориа! Махавишну! – бодро отвечали танцующие.

– Спасибо! Я удовлетворен! – сказал ведущий и отплыл.

Он-то был удовлетворен, а я нет. Во-первых, почему именно на «м»? Есть и другие буквы. Во-вторых, зачем они ему? В-третьих, кто эти Макаревич и Махавишну?

Потом я узнал, что это такая викторина. Предыдущие буквы я пропустил.

Далее они еще потанцевали. Затем ведущий пустился в непонятные мне рассуждения относительно рок-музыки. Танцующие поддакивали, иногда несмело возражали. Вдруг, как гром среди ясного неба, раздался женский голос:

– А вам не кажется, что вы не совсем точно определяете границу между «ритм-энд-блюзом» и «тяжелым роком»?

Женщину показали. Она сидела у телевизионного пульта и была, вероятно, режиссером передачи. Удивило меня то, что женщина примерно моего возраста. Откуда ей знать разницу между «ритм-энд-блюзом» и, как она выразилась, «тяжелым роком»? Значит, есть еще и «легкий»?..

Я ничего не понимал, но мне стало жаль эту женщину, потому что интонация выдавала ее. В интонации присутствовал испуг. Женщина явно не понимала, о чем она говорит.

В ее голосе я ощутил ужас моего поколения, еще недавно бывшего молодым, перед нынешней молодостью и ее безумными увлечениями.

А там, на экране, разобрались с «тяжелым роком» и поехали дальше. Пустили пленку с изображением целой группы девушек в костюмах, напоминавших космонавтов. Девушки что-то делали руками и ногами, при этом пели. Кто они были – танцовщицы или певицы, – я тоже не понял.

Я выключил телевизор и глубоко задумался.

«Крепкий орешек», – подумал я…

Вскоре представился случай глубже познакомиться с дискотеками. В Ленинграде проводился смотр-конкурс, победители которого показывали свои программы в заключительном туре. Я узнал, что в Ленинграде зарегистрировано около семидесяти дискотек, но точного их числа не знает никто. Дискотеки вспыхивают и угасают, как лампочки цветомузыки. Лишь немногие из них являются постоянно действующими.

Перед заключительным туром оргкомитет отсматривал программы. Происходило это во Дворце культуры работников связи. Танцевальный зал на пятом этаже спешно готовился к смотру. На высоких козлах стоял маляр и что-то подкрашивал. Носили стулья и столы, настраивали пульты. Грянула музыка, началась репетиция очередной программы. В зале погасили верхний свет. Маляр присел у своего ведра и вытащил «Беломор». По его лицу было трудно догадаться, как он оценивает происходящее.

А двое ведущих, отчаянно пытаясь быть веселыми и раскованными, начали тематическую программу. Она была посвящена истории Ленинграда.

Ведущие вели себя так, будто бы перед ними полный зал молодежи. На самом же деле их смотрели члены оргкомитета, человек восемь – усталые и задерганные предстоящим конкурсом.

Тем не менее их попытались втянуть в литературную викторину. За правильные ответы угощали жевательной резинкой. На экране мелькали слайды: петербургские дома, старинные гравюры и портреты. Попутно члены оргкомитета узнавали, что «царь заставил Пушкина посещать придворные балы», «американцы построили Дом книги», а «литератор Греч ссорил Пушкина с Николаем Андреевичем Гоголем»…

Это была чудовищная мешанина из имен, дат и непроверенных, а то и просто неверных фактов.

Маляр спустился с козел и исчез в неизвестном направлении.

После короткого и энергичного обсуждения программа была отвергнута.

«В известной басне Крылова герой объедается популярным первым блюдом! Как называется это блюдо? Какие первые блюда вы еще знаете?»

«Уха, – страдая от неловкости, отвечали члены оргкомитета. – Борщ. Харчо. Солянка…»

Вот именно, солянка.

И вот началось!

Председатель жюри объявила об открытии заключительного тура, и в зал, точно цунами, выкатился из колонок первый аккорд музыки. В центре зала было свободное место для танцев. По бокам располагались столики. За столиками сидели молодые люди. Опоздавшие спешили на свои места из буфета, прижимая к груди бутылочки пепси-колы и бережно неся тарелки с бутербродами.

– Наша дискотека начинает свою программу! Желаем вам приятного отдыха!

Ритм, ритм!

Будто к уху приложили подушку и колотят по ней деревянной скалкой. В центре зала откуда ни возьмись появились извивающиеся фигурки, затянутые во что-то блестящее. Они напоминали шелковичные коконы, только до чрезвычайности подвижные. Это были заводилы танцев. Возглавлял их небольшого роста молодой человек в полупрозрачной белой накидке. Серебряная ленточка стягивала его античную шевелюру. Он был похож на мотылька и Амура одновременно. Пока он солировал в центре зала, обнаруживая явную балетную выучку, его коллеги вытягивали за руки в круг первых танцующих.

Маленькая девушка с пышной гривой волос, похожая на пони, прогарцевала мимо меня, возглавляя змейку пляшущей молодежи. Я остался в одиночестве за своим столиком и стал медленно чистить апельсин, стараясь не смотреть в облицованную зеркальным стеклом колонну напротив, где делало то же самое мое старое и неуместное изображение. Оно мне не нравилось.

Носок моего ботинка предательски подрагивал под столом. По-видимому, молодым у меня остался только он. Ботинок прямо-таки рвался в бой. Но когда я представлял себя в этой молодой, беспечной, прыгающей толпе, томне становилось грустно. Я мог с грехом пополам изобразить лишь прыжки, но не молодость и беспечность.

Я никогда не был страстным любителем танцев. Между тем, когда я вспоминаю собственную жизнь, выясняется, что танцы занимали в ней определенное место. Мне удалось пережить танцевальные увлечения примерно трех последних столетий. Впрочем, как и любому человеку моего поколения. В шестом классе я посещал кружок бальных танцев, где нас учили светски подходить к даме и кивком головы приглашать ее на танец. В танце полагалось тянуть носочек и смотреть на даму с аристократической полуулыбкой.

Танцы были такие: мазурка, краковяк, падеспань, падепатинер, полька, кадриль, вальс… Кажется, еще что-то.

Вспомнил: менуэт и гавот.

Господи, как летит время! Менуэт и гавот!

Хотел бы я сейчас попробовать пригласить даму на гавот. Моя дочь и слова-то такого не знает.

Я взрослел, и сменяли друг друга танцевальные эпохи: танго, фокстрот, чарльстон, рок-н-ролл, буги-вуги, твист, шейк…

Если забыть об эстетической стороне бытовых танцев, то у них имеются следующие утилитарные цели: а) выработка танцующими координации движений; б) поддержание мышечного тонуса; в) времяпрепровождение; г) знакомство с партнером или партнершей, поддержание знакомства, ухаживание и т. п.

Что касается первых трех пунктов, то современные танцы дадут сто очков вперед танцам прошлых лет. Это трудная и опасная работа, требующая подготовленного костно-мышечного аппарата. Трясутся полы, гудят колонны.

В Америке на танцующих упал потолок. Мощность средней дискотеки равняется мощности колхозной гидроэлектростанции.

Но с последним пунктом заминка.

Вспомним, какие муки, какие страдания пережили мы в юности на танцах!

И из-за чего? Только из-за боязни пересечь зал, подойти к противоположной стене, у которой жались девочки, и с деревянным кивком пригласить на танец ту… Или даже эту.

Ноги становились как ватные, прошибал пот, в глазах толпились красные шарики, в ушах стучала кровь. И вдруг тебе отказывают! И ты как идиот возвращаешься к противоположной стене под огнем кинжальных взглядов всей школы. Ах, позор…

Или стоять в стайке подруг, мять влажный платочек, делать вид, что тебе безразлично, когда вокруг приглашают всех, кроме тебя, и краснеть, и слезы наворачиваются… Ах, обида!

Я уже не говорю обо всех переживаниях, связанных с тем, куда положить руку и в какую сторону двинуть ногу. Это неописуемо.

Этот священный ритуал приглашения, выбора, равносильного жизненному (так казалось), ритуал, породивший множество драм и неврозов, начисто изжит современным танцем.

Я не могу забыть одного паренька лет шестнадцати, увиденного однажды в Крыму. Мы отдыхали семьей в пансионате, расположенном вдали от шумного Южного берега, где-то между Севастополем и Евпаторией.

Там была открытая танцевальная площадка, над которой висел алюминиевый репродуктор-колокольчик. По субботам из него падала на площадку хриплая музыка, а отдыхающие с детьми от нечего делать толпились рядом. Почти никто не танцевал, за исключением группы молодых девушек и стайки детей, уморительно им подражавших.

Парень приходил из соседнего поселка один, вел себя скромно, стоял под ветвями акации, залитой электричеством южной ночи. Медленные танцы он пережидал, но когда колокольчик начинал ритмично содрогаться, он выходил на возвышение танцплощадки и начинал танцевать.

Глаза его были прикрыты в экстазе, он словно гладил себя движениями ладоней, гримаса боли и счастья искажала лицо. Ему никто не был нужен, только он сам и музыка. Это была квинтэссенция нарциссизма и одиночества.

«А знаешь ли ты, старик, древнюю истину? – довольно развязно сказал внутренний голос. – Молодость всегда права».

«Это преимущество проходит со временем, – отвечал я. – И еще посмотрим, что будут танцевать их дети!»

Собственно, это я и имел в виду, когда говорил об отмщении.

…Я писал эти строчки, а из динамика за моей спиною доносился обволакивающий голос Аманды Лир. Таким голосом могла бы петь космическая пришелица.

А мне вспоминалась вполне земная девушка, посетительница дискотеки. Я приметил ее на второй программе, а потом наблюдал специально. Она посещала каждую конкурсную дискотеку и танцевала каждый танец. Семь часов танца в день.

Высокая, рыжая, в вельветовых брюках песочного цвета, она выходила на площадку и танцевала с веселым азартом, будто споря с кем-то и ощущая свое превосходство.

«Я хочу повеселиться и размять тело, – весьма кстати переводил текст очередного шлягера диск-жокей. – Я танцую, и все на меня смотрят. И вы отнять этого не можете!»

«Аврора», № 2, 1982 г.