Текст книги "Журнал «Если», 2001 № 05"
Автор книги: Александр Громов
Соавторы: Христо Поштаков,Андрей Синицын,Роберт Франклин Янг,Владимир Гаков,Эдуард Геворкян,Дмитрий Байкалов,Евгений Харитонов,Сергей Питиримов,Максим Митрофанов,Шейла Финч
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)
А визголет по-прежнему висел над садом – огромный, молчаливый, грозный. Он походил на какое-то сверхъестественное существо. На бога, который спустился с Олимпа, чтобы понаблюдать за тщетной возней людишек.
Мы с Полом двинулись по дорожке к воротам. Машина Пола все еще чадила, и несколько пожарных заливали ее водой из брандспойтов. Краем глаза я заметил Дженнис, которая сидела в чьей-то машине сразу за воротами (одному Богу известно, где и как она ее достала). И хотя машину со всех сторон обступали люди, я невольно подумал, что мы могли бы вскочить в нее и попытаться убраться отсюда до того, как ситуация окончательно выйдет из-под контроля. Потом, когда люди успокоятся, мы могли бы вернуться и попытаться поговорить с ними на языке разума.
Мы дошли почти до самых ворот, и никто нас не остановил. Но когда я уже положил руку на створки, намереваясь распахнуть их, до моих ушей долетел какой-то странный гул.
– Гляди! – Глухо сказал Пол, кивком головы указывая куда-то в конец улицы.
Я повернулся туда. Крепко держа друг друга за руки, к нам шагали молодые колонисты. Их было всего несколько десятков, но их лица показались мне суровыми, а движения – решительными.
Толпа перед воротами гудела слишком громко, и за этим шумом старые колонисты не сразу заметили появление группы младокаледонцев. Но вот стоявшие с краю начали один за другим оборачиваться; заметив новоприбывших, они дергали за рукава ближайших соседей, а те, в свою очередь обернувшись, передавали известие дальше. Минуло всего несколько минут, и вся толпа настороженно притихла.
Старых колонистов было в два или три раза больше, чем молодых, и если последние не запаслись самодельными гранатами (а я этого не исключал), рукопашная схватка могла закончиться не в их пользу. И те, и другие были вооружены лопатами, бейсбольными битами и просто дубинами, а это означало: если они сойдутся, то будет много пробитых голов, сломанных рук и носов, просто ушибов. Даже если никто не погибнет, последствия этой стычки могут оказаться трагическими. Общество окончательно расколется на два лагеря, и пройдет еще очень много времени, прежде чем в Льюкарсе снова восстановятся мир и согласие.
Могли ли пришельцы помешать этому, задумался я. И захотят ли? Был ли на борту визголета Туклик, или за нами наблюдали его политические противники? Что вообще инопланетяне думали о происходящем? Сознавали ли они весь трагизм положения, или, напротив, оно их только забавляло?
О, Господи! Бог свидетель, я ничего подобного не хотел, однако обстоятельства поставили меня в самый центр событий. Хочешь – не хочешь, надо что-то делать, что-то решать. И будь я на несколько десятков лет моложе, я бы не колебался ни минуты, но сейчас мой разум, мою волю словно парализовало. Призраки прошлых поражений вновь ожили в моей душе, и страх вцепился мне в горло ледяными пальцами.
Что же, еще одна неудача, еще одно поражение? Ну, нет!.. Даже мысль о том, что меня ждет, если сейчас я промолчу, была мне невыносима!
– Стойте! – крикнул я.
Несколько человек услышали и посмотрели на меня.
– Стойте! Выслушайте меня!.. – крикнул я громче и поднял руку. Мой голос и мой жест сделали свое дело – еще больше людей повернулись в мою сторону, и я понял: мне по крайней мере удалось завладеть их вниманием.
– Это не выход! – прокричал я. – Сила тут не поможет. Вы можете драться, можете убивать друг друга, но это ничего не даст!
Из толпы неожиданно вынырнул Бейли – вынырнул и остановился перед нами. Его лицо исказила злоба.
– Этот субъект, – крикнул он в ответ и указал на Пола, – уничтожил нескольких человек. Сегодня утром его бомбы убили наших товарищей. Ты слышишь, Лэмб?!.. Это – убийца! Из-за него погибли наши братья!
– Так пусть же больше не будет смертей, Бейли! – снова крикнул я, перекрывая глухой ропот, поднявшийся в толпе после слов Бейли.
– Если этот человек виновен – его надо судить. Надо дать ему шанс сказать несколько слов в свою защиту, а не устраивать самосуд. Надо остановить убийства.
В руках Бейли была длинная толстая дубина, и он обеими руками поднял ее над головой.
– Вот мы их и остановим! – прорычал он. – Остановим раз и навсегда. Отойди, Лэмб, не мешай нам!
И с этими словами он бросился вперед.
Оттолкнув Пола в сторону, я прыгнул ему навстречу. Я собирался схватить Бейли, повалить на землю и обезоружить, пока свирепая жажда крови не охватила толпу.
В те краткие мгновения, когда мы летели навстречу друг другу, я успел хорошо рассмотреть дубинку в руках Бейли. Она была трех футов длиной и в руку толщиной, и сделана из твердого на вид, хорошо отполированного дерева. Должно быть, подумал я с отрешенным спокойствием, это была деталь какого-то предмета обстановки. Вот уж поистине, в любой трагедии есть элемент фарса: лидер одной партии убивает лидера другой партии ножкой от стола. Хорошо хоть не кремовым тортом!
К моему огромному изумлению, тело мое отреагировало быстрее, чем я ожидал. Увернувшись от удара дубины, которая уже начинала опускаться, я поднырнул под мышку Бейли и обхватил его обеими руками.
Потом я сжал его грудную клетку в медвежьих объятиях.
Я ничуть не преувеличиваю. Неожиданно я почувствовал в руках такую силу, какой не обладал никогда в жизни. Странный восторг охватил меня – это был восторг победы, смешанный с радостью обладания подобным нечеловеческим могуществом. Я все сильнее сдавливал врага и чувствовал, как все окружающее перестает для меня существовать – я чувствовал только, как Бейли слабо сопротивляется, силясь освободиться.
Толпа пораженно застыла, с благоговейным страхом следя за нашей борьбой. Вот Бейли выронил свою глупую палку. Вот воздух с шумом вырвался из его груди, и я услышал, как хрустнули ребра противника. От боли он вскрикнул, я тут же выпустил его, и он упал передо мной на колени.
Победа осталась за мной. Сомнений в этом не могло быть ни у одной, ни у другой стороны.
Голова Бейли поникла. Он выглядел изможденным, опустошенным, словно вместе с воздухом я выдавил из его груди всю ненависть.
– Встань, Бейли, – сказал я, протягивая ему руку. – Встань! Мы должны поговорить с этими людьми. Мы должны честно рассказать им все. Пусть они отправятся по домам, и пусть каждый из них думает о том, как он едва не стал убийцей.
Но к моему изумлению Бейли отрицательно покачал головой. Потом он посмотрел на меня, и я увидел на его лице выражение мрачного торжества. Он почти улыбался. Это было так неожиданно, что в первое мгновение я даже не понял, почему он смеется.
А потом – чуть правее меня, в самой середине толпы – прогремел взрыв. Бросив взгляд в ту сторону, я успел заметить синеватую вспышку и поднимающийся вверх столб белесого дыма. В ту же секунду прогремел второй взрыв – на этот раз чуть левее меня, а за ним – еще один – на самом краю толпы.
На несколько мгновений воцарилась/потрясенная тишина. Потом толпа взорвалась ненавистью и страхом. Людское море качнулось в нашу сторону – подальше от того места, где взорвались брошенные кем-то бомбы. Взметнулись вверх дубинки и черенки от лопат…
Наверху, над нашими головами, раздался пронзительный вой. В следующую секунду визголет, о котором большинство просто забыли, открыл предупредительный огонь по саду перед домом Пола. Выстрелы ударили в землю за моей спиной – как я понял, это была попытка образумить, остановить толпу.
Но из этого ничего не вышло. Правда, те, кто бежал впереди, пытались остановиться, в шоке перед огненным ураганом, но арьергард продолжал напирать.
Вскрикнув от страха, Бейли метнулся в сторону, стараясь спастись от тонкого огненного луча, который двигался к нам через сад. Он бежал, а луч пламени не торопясь следовал за ним, словно выискивая свою жертву, выделяя ее среди прочих. Что я мог поделать? Таково было решение сгудонцев. Они хотели изгнать дьявола прямо сейчас, не откладывая. Они собирались выкорчевать зло, пока оно не пустило корни и пока ситуация не стала необратимой. Я понимал это, но я понимал и другое. Я знал: как только огненный луч настигнет Бейли, начнется паника, и тогда могут погибнуть десятки, даже сотни людей.
Справа по улице, ярдах в тридцати от меня, лежал на боку доставочный грузовичок из «Обсервера». Лобовое стекло грузовичка было разбито вдребезги. «Говорить правду!» – было написано на его борту красивыми желтыми буквами. Чтобы добраться до Бейли, огненный луч с визголета должен был перебраться через этот грузовичок, через написанный желтым лозунг.
Я бросился к грузовику, вскарабкался на него и повернулся лицом к огненному лучу. Зная, что люди внизу не могут не видеть меня, я поднял руки навстречу смертоносному лучу, словно смиряясь перед неизбежным, словно готовясь заключить смерть в объятия. Вот луч уже в десяти футах, в пяти… На несколько мгновений он, казалось, заколебался, замедлил движение, остановился у самого борта грузовика.
Я мог дотянуться до него рукой, но, как ни странно, я не чувствовал страшного, испепеляющего жара. Мостовая внизу пузырилась и кипела, асфальт расплавился и превратился в огненное озеро, но я не чувствовал ничего.
Луч снова двинулся. Он медленно огибал, обходил меня с левой стороны.
Нет. Только не это. Бросив быстрый взгляд вверх, где – белый и равнодушный – по-прежнему висел визголет, я шагнул в сторону и, вытянув перед собой руки, прыгнул в раскаленное, голубовато-белое сияние.
Глава 6Чье-то огромное лицо плавало в воздухе в нескольких дюймах от моего лица. Лицо растянулось в улыбке, и я услышал глубокий, довольный смешок.
– Это было неплохо, Лэмб. С-сказать по с-совес-сти, то, что вы с-сделали, было прос-сто превос-сходно!..
Это был Туклик. Судя по широкой улыбке, настроение у него было отменное.
– Вы пос-ступили в точнос-сти как напис-сано у вашего пис-сате-ля Конрада. С-самопожертвование ради других. Умереть, чтобы с-пас-ти других и с-собственную чес-сть. Ис-скупить кровью. Ос-сень по-ка-толичес-ски, ос-сень по-з-земному, Лэмб. Я преклоняюс-сь перед вами.
– Так я жив?! – вырвалось у меня.
– О, да, живы и невредимы. К тому же теперь вы герой. – Туклик перестал шипеть. – Я уже сообщил мадам Дюбуа, что вы живы. Когда через несколько часов мы приземлимся в парке, вас придут встречать тысячи людей!
– Герой?.. – переспросил я растерянно.
– Вы отдали жизнь, чтобы спасти людей, Лэмб. Они знают это. И молодые колонисты, и старшее поколение понимают: вы пожертвовали собой, чтобы остановить беспорядки. Чтобы никто больше не погиб… – Он громко рассмеялся, так что все его жирное тело заколыхалось, словно резиновое. – Это было идеальное решение, Лэмб. Для пущего эффекта я дал вам секунды полторы, потом выключил луч, но все, кто собрался на улице, успели увидеть вас внутри огненного столба. Они видели вас в огне! Все дальнейшее было делом техники, как говорят у вас на Земле. Я использовал стат-поле, чтобы перенести вас на борт, настроил вживленные устройства на полное восстановление, и вот… – Туклик драматическим жестом развел свои короткие ручки.
– И вот – результат. Герой жив и здоров!..
– Сознайтесь, Туклик, вы нарочно это подстроили. Ведь вы сделали это со мной специально, не правда ли? – сказал я спокойно. Я чувствовал себя таким усталым, что мне не хотелось ни возмущаться, ни протестовать.
Инопланетянин торжественно кивнул; при этом склонилась не только его голова, но и все тело Туклика слегка подалось вперед. Он как будто поклонился мне, а не просто сказал «да» в ответ на мою догадку.
– Тогда почему я жив?..
– Почему? – Туклик слегка пожал плечами. – Мы хотели сохранить колонию, Лэмб, хотели, чтобы жизнь здесь наладилась, и…
– Нет, – перебил я его. – Я хотел спросить, как вышло, что я не сгорел, не превратился в золу… Вы сказали, что перенесли меня на борт, настроили приборы и… А ведь от меня не должно было остаться даже дыма! Я же своими глазами видел, как рядом со мной закипел асфальт!
– Ах, вот вы о чем! – Туклик снова улыбнулся. – Дело в том, Лэмб, что на нас, сгудонцев, это оружие не действует. Вообще-то, оно довольно слабое. Особое излучение с заданной длиной волны воздействует непосредственно на молекулы, возбуждает их, дестабилизирует, разрывает межмолекулярные связи. Но мы… – Он сделал небольшую паузу, немного подумал, потом закончил неопределенно: – Но мы защищены.
– И я?
– И вы тоже, Лэмб.
– Я тоже… защищен?
Туклик внимательно посмотрел на меня, вздохнул протяжно, словно терпеливый взрослый, разговаривающий с умственно отсталым ребенком. Я не хотел слышать, что он ответит, однако иного выхода у меня не было.
– Да, Лэмб. – Туклик кивнул. – Помните, однажды я сказал, что вы – один из нас? Это утверждение соответствует действительности в гораздо большей степени, чем вы тогда подумали. Вживленные в ваше тело устройства – они восстанавливают, создают, перестраивают, регулируют. И защищают.
– Я об этом не просил.
– Нет, вы можете спорить, – возразил он мягко и снова улыбнулся мне своей широкой улыбкой, которая впервые показалась мне приятной и почти… человеческой. – Я помогу вам, и мы прекрасно проведем время. – Туклик неожиданно потянулся ко мне и обнял меня своими короткими, тонкими ручками. Наверное, я единственный из землян, кто может похвастаться тем, что его обнимал сгудонец.
Несколько часов спустя, когда на востоке взошел Арран, мы действительно подлетели к одному из самых больших парков Льюкарса и, на несколько секунд зависнув над ним, с пронзительным ревом опустились на центральный холм. В парке тотчас собралась толпа. Несколько минут спустя открылся люк, откинулся широкий трап-пандус, и мы – Туклик и я – торжественно спустились по нему на землю. Клаату барада никто.
Туклик был прав, разумеется. И старые колонисты, и молодежь приветствовали меня с одинаковым воодушевлением и радостью. Я был тем ответом, который они так давно мучительно искали. Им нужен был лидер, вождь, человек, которым они могли бы восхищаться и за которым готовы были идти в огонь и воду. Особенно радовалась моему возвращению мадам Дюбуа – теперь уже просто Кларисса. Я думаю, государственная власть всегда была для нее тяжким бременем, и она была только рада, когда ей представилась возможность переложить ответственность на кого-нибудь другого.
Да и Туклику тоже был нужен человек, способный сплотить, консолидировать каледонское общество. Ведь как ни суди, каледонская колония действительно была форпостом на окраине империи, крепостью на границе таинственных, туманных пустошей, в которых скрывались племена хитрых, коварных дикарей.
Туклик уже объяснил мне, какое значение для Сгудона имеет этот орбитальный перевалочный пункт, лежащий на пересечении нескольких торговых трасс, и какое значение приобретает в этой связи земная колония, население которой могло поддерживать орбитальную станцию в рабочем состоянии. Как я и думал, с самого начала все дело было в прибыли – и ни в чем другом.
Ну а я… Что ж, я по-прежнему считаю себя просто стареющим поэтом. До сих пор мне удается выкраивать пару часов в неделю, чтобы занести в компьютер несколько мыслей и поделиться ими с Дженнис. Внешне, впрочем, я представляю собой ходячее доказательство совершенства сгудонской биотехнологии. Выгляжу я очень молодо – намного моложе, чем имею право выглядеть, да и чувствую себя превосходно. Достаточно сказать, что я никогда не болею и никакие стариковские слабости давно мне не досаждают. Дженнис, во всяком случае, считает, что мы – прекрасная пара, и я еще ни разу ее не разочаровывал.
Ах да, моя рука… та, которая была нашпигована раскаленным шлаком и почти парализована воспоминаниями о боли и стыде, терзавшими меня несколько десятилетий… Теперь она совсем здорова; травмированные мышцы и сухожилия обрели былую силу и гибкость, так что по крайней мере в физическом плане я снова могу считать себя полноценным человеком. И только вонзившиеся глубоко в мякоть оплавленные песчинки я попросил не убирать.
Почему я не спешу расстаться с этими безгласными свидетелями моего прошлого? Мне кажется, что я еще не заслужил этой награды. И, стоя на балконе Дома Правительства и глядя на деревья городского парка, над которыми виднеется белая громада Тукликова корабля (как раз сегодня, после нашего последнего ужина, он наконец-то должен отбыть на Сгудон, чтобы доложить о своих успехах), я думаю о том, что вряд ли когда-нибудь ее заслужу.
А еще я думаю: теперь это, наверное, не так уж важно. Важно только то, что происходит с тобой здесь и сейчас.
И этого, мне кажется, достаточно каждому.
Перевел с английского Владимир ГРИШЕЧКИН
Брюс Гласско
ЧЕСТНЫЙ ТОМАС
Честный Томас лежал у реки как-то летом.
Вдруг глядит и глазам он не верит:
По бузинному дереву в облаке света
К нему спускается фейри. [7] 7
Шотландской «Балладой о Честном Томасе» вдохновлялись многие писатели, ее отзвуки можно услышать как в произведениях «отцов основателей» жанра, так и в работах современных фантастов. Есть и прямые описания событий, которые произошли с Томасом, ставшими возлюбленным Королевы эльфов; одну из таких версий журнал предложил читателям Э. Кашнер в повести «Томас Рифмач» («Если» № 9, 1994 г.). У нее другое прочтение, в научно фантастическом ключе. Первая и пятая строфы баллады (в последовательности текста рассказа) даются в переводе Н. Левиной, остальные – в переводе С. Маршака. Фейри – в английском, шотландском, ирландском и валлийском фольклоре – волшебные существа мужского и женского пола, добрые и злые, большие и маленькие, домашние и странствующие.
[Закрыть]
В переполненной пивной, усевшись как можно дальше от меня, четверо поденщиков пили круговую «по колышкам». Колышки укрепляют лесенкой внутри кружки, и каждый пьющий должен отхлебнуть столько, чтобы открылся новый колышек-метка, прежде чем передать кружку соседу. «Вассейл, – кричали они по своему саксонскому обычаю, глядя, как прыгает кадык собутыльника при каждом глотке. – Будь здоров!» Десять и восемь десятков лет тому назад, когда я был молод, архиепископ Ансельм целую проповедь произнес против питья «по колышкам». Но я тогда столько же слушал его, сколько нынешние парни слушают своих епископов.
Нынче никто – ни мужчина, ни женщина – не осмелится разделить со мной чашу. Впрочем, эти парни расплескали достаточно эля, чтобы я нюхнул его запаха, теплого, кисловатого, севшего… Я теперь беру свое причастие, свой взяток, где придется, где найдется.
Кончиками пальцев я попробовал запах краснолицей хозяйки пивной. Она оставила его на стакане меда, который мне подала. Ее имя – Кейт. Ничего хорошего: отрывистое и грубое, как лай. Не успеешь начать его, а оно уже кончилось и в ушах не оставило звука. А вот смысл, который запечатлел ее пот на обожженной синей глине, дело иное: им проникнуты целые баллады об одиночестве и желаниях Кейт. С тех пор как муж ее упокоился в земле, плоть трактирщицы жаждет мужской руки. А еще я чую в ней яйцо, уже готовое начать свой долгий путь к лону. Если вспахать ее нынешней ночью, она даст всходы.
Я чую, как она исходит жаром, перекидываясь шутками у столов… А-ах! Вот и священник. Отец Оуэн. Меня распирает желание пройти мимо его стола и нюхнуть, как следует, чтобы понять, отзывается ли он на сердечную тоску Кейт? Но я сижу там, где сидел. Отец Оуэн неодобрительно относится к моему языку и Королеве, которая меня ему обучила.
Под сытыми отрыжками поденщиков, под волнами пота, исходящими от Кейт, под терпким недовольством жидкой слюны отца Оуэна прячется общая для всех угрюмая басовая нота: едкий привкус страха. Они меня боятся… все до одного… меня, тихо пьющего в уголке свой одинокий мед. Они редко заговаривают со мной, опасаясь, что я им отвечу. Даже отец Оуэн, который регулярно проклинает меня со своей кафедры в церкви, еще не раз подумает, прежде чем выговорить свою неприязнь мне в лицо. Даже Божьи служители страшатся Истины.
Порыв жгучего морозного ветра дунул в узкое оконце и принес с собой людские голоса и конское ржание. Всадники явно заметили зеленую ветку над дверью, указующую, что это место и есть эрсельдунская таверна. Они спешиваются. Вскоре через порог перешагивает стройный гладко выбритый мужчина. Одними лишь глазами, без помощи других органов чувств, я могу определить, что передо мной – придворный и прибыл от королевского двора, потому что одет на французский лад. Башмаки у него остроносые, а рукава длиннющие и узкие, дабы показать всем важность своего владельца, который слишком хорош, чтоб работать руками. К тунике его приколот пурпурный цветок.
Незнакомец без труда выделил меня среди прочих посетителей: я, как всегда, сидел один. Я встал, когда он направился ко мне, чтобы пожать руку. Этот новый обычай завезли к нам с Востока крестоносцы, и он очень помогает мне в моем занятии. А что не откроет рукопожатие, подскажет знание королевского двора.
– Вы – Александр Макдугал из Арджилла, – говорю я ему. – Вчера утром в сопровождении одного-единственного слуги вы выехали из Роксбурга, когда роса еще лежала на траве. Вы ехали почти всю ночь, останавливаясь лишь для того, чтобы напоить коней. Ваш горец-слуга очень вам предан, но конь вас боится, потому как вы его не щадите. А теперь скажите, что вам угодно от Честного Томаса Рифмача?
Мой фокус произвел нужное действие, и у Макдугала поубавилось спеси. Наступило неловкое молчание.
– Если все это вам известно, – промолвил наконец лэрд, – тогда вы должны знать и то, зачем я приехал.
Вообще-то, я уже сказал ему все, что знал, но тут мне на помощь поспешила Кейт.
– Наш Томас, – сказала она гостю, – никогда и не заявлял, что в силах ответить на любой вопрос. Мы здесь знаем только одно: он всегда говорит правду, – произнося эти слова, она на меня не смотрела. У нее за душой была такая правда, которую ей вовсе не хотелось бы оглашать прилюдно…
Лэрд посмотрел с досадой.
– Значит, я зря проделал столь долгий путь?
– Посмотрим, – откликнулся я. – Задайте свой вопрос.
Я снова уселся на стул, а он пристально оглядел комнату, прежде чем опуститься напротив. Кейт принесла гостю бутылку гасконского вина, слишком дорогого для местных, но Макдугал был не первым из знатных господ, приезжавших ко мне с вопросами. Он наливает кружку и без колебания осушает ее.
Мне же она приносит еще меда. Я откидываюсь назад и беру на язык несколько капель. Это метеглин – мед со специями, пряный и пьяный, который привозят морем из далекого Уэльса. По суше, конечно, было бы легче, но в наши дни Пограничье чересчур опасно для торговцев. Я пробую его и узнаю, что весной было мало дождей; не хватило их цветам-медоносам, так что пчелы недобрали взятка. Да и пряности были плохо просушены… и еще, что солома в улье подгнила…
– Хм-хм, – неловко откашлялся Макдугал. – Что ж, ладно. Через две недели я женюсь на Изабелле Стюарт, внучке Александра Стюарта, связанного родственными узами с троном. Мой вопрос таков: когда ей придет время родить, будет это мальчик или девочка?
– Что вам в этом? – досадливо осведомился я. Посади пятерых таких в тонущий корабль, и они станут препираться из-за груза, а не думать о корабле. Если бы я мог поговорить с ними на своем языке… я сказал бы им, как пусты их споры, бессмысленны звуки, которые попадают в глухие уши и гаснут там безответно. Иногда я дивлюсь тому, как им вообще удается сообщать друг другу нечто, отдаленно похожее на мысли.
Лэрда мой вопрос удивил, но он все еще относился ко мне с почтением. Он начал бубнить о гибели на море принцессы Маргарет, и смятении, в которое повергла эта трагедия весь двор.
Они дожили до конца своего Золотого века, все эти знатные господа. За короткий срок их чудесная королевская семья пришла в упадок, и предстояла им сотня лет нужды и бедствий. Они смутно ощущали это. Даже сидевший передо мной молодой человек, который уже вмешался в какой-то заговор и теперь стремился породниться через еще не родившегося младенца с одним из претендентов на престол.
Я почувствовал запах золота в его кошелке и потребовал плату. Пять королей назад (я был тогда подростком) в Шотландии не водилось своей монеты, но, пока я странствовал, король Дэвид велел начать се чеканку. Удобная штуковина, надо заметить, очень хороша для старого арфиста. Потому как метеглин дорог здесь на севере и станет еще дороже из-за грядущих войн.
Пока лэрд отвлекся, доставая кошелек, я протянул руку и коснулся кончиком пальца пурпурного цветка на тунике. Похоже было, что его приколола ему какая-то дама. То, что я почуял, очень меня удивило. Дама была, без сомнения, его нареченной. Я узнал кровное родство со Стюартами. Но пальцы, прикреплявшие цветок к одежде будущего мужа, источали сердечное томление. Мало знавал я знатных пар, в которых муж и жена испытывали друг к другу истинную любовь. А в сердце Изабеллы она цвела, сильная и чистая, как роза среди вереска. Однако мне не было ясно, отвечает ли будущий муж взаимностью.
Меж тем в глубине я почуял мрачный гнетущий запах. У нее было слабое сердце, и кровь сочилась в ее легких… Мне уже доводилось чувствовать такое раньше.
– Была ли ваша нареченная в детстве склонна к лихорадкам? – спросил я. – Не распухают ли иногда ее суставы, как при водянке? Легко ли она устает?
– Изабелла так же здорова, как любая другая шотландка! – вскричал Макдугал, и острый запах его страха резанул меня, словно кинжалом. – Что ты хочешь сказать, Рифмач?
Истина рождается у меня под языком, словно капля меда, но я колеблюсь. Когда я ощущаю подобное кровотечение в теле женщины, это признак того, что она не переживет первых же родов. Как поступит он, если я открою ему это? Покинет ли он невесту у алтаря, возложив на меня всю вину за измену? Или все-таки женится на ней и, несмотря ни на что, зачнет в ней дитя – либо не поверив мне, либо пренебрегая советом, в надежде на искусство повитухи? А может быть, он женится на ней и позаботится о том, чтобы никакого ребенка не было, пожертвует продлением своего рода ради нее самой, ради того, чтобы в старости вместе сидеть у камелька?
Выдержит ли его любовь такое испытание? Вопрос этот мучит меня, как острый нож, приставленный к сердцу. Я не могу отрешиться от образа юных любовников среди весенних трав, хоть слова их любви жгут мне глаза, словно скисшее вино. Иногда мне кажется, что в их бессвязной речи я вот-вот найду свою Королеву, словно ломтик сладкого яблочка в горшке овсянки.
Способна ли выдержать испытание любовь? Этот вопрос задаю я себе, когда дождь стучит по соломенной крыше моей хижины и весь этот мир кажется мне тюрьмой. Птицы под стрехами роняют пух, несут слово надежды и семейной радости. Но затхлый вкус слова, который несет плесень на подоконнике, говорит о том, что в конце концов все поглотит земля.
Часто истину проще найти, чем высказать. Но если я попытаюсь рассказать ему, что узнал, на доступном ему языке, как мне быть дальше? Что скажет об этом моя Королева со звезд?
Я попросил Макдугала немного обождать и раскрыл свой кошель. Внутри лежала крохотная бутылочка с питьем, которое я ценю выше всякого другого. Распустив затычку, я вылил одну золотую капельку на кончики пальцев и, вдыхая ее аромат, богатый и полный, как королевская казна, дал ей впитаться в кожу. Многое из ее полноты и сочности с годами повыдохлось, но когда я беру эту капельку на язык, в ней оказывается достаточно крепости, чтобы вернуть память о моей Королеве. Словно передо мной раскрывается книга, написанная золотыми буквами.
Вот этот путь, что вверх идет,
Тернист и тесен, прям и крут.
К добру и правде он ведет,
По нем немногие идут.
Другая – торная – тропа
Полна соблазнов и услад.
По ней всегда идет толпа,
Но этот путь – дорога в ад.
Бежит, петляя, меж болот
Дорожка третья, как змея,
Она в Эльфляндию ведет,
Где скоро будем ты да я.
Все началось с того, что фейри запуталась в ветках дерева.
Я никогда раньше фейри не видывал, так что постарался подробней ее рассмотреть. Похожее на веретено тельце было покрыто густым зеленым мехом и увенчано пучком тонких пушистых усиков и шестью глазами, расположенными в виде двух треугольников. Ее тонкая талия застряла в развилке ветвей бузинного дерева, и четыре крылышка, размером и цветом сходные с листьями бузины, отчаянно бились, пытаясь освободить это существо. От торса отходила, наверное, дюжина тоненьких палочек-ножек, половина из которых в этот миг сжимала всевозможных жуков, которые стремились вырваться и разлететься в разные стороны.
Я, бережно отогнув ветку, освободил существо, и оно, жужжа в сгущающихся сумерках, полетело в сторону луга. Сгорая от любопытства, я последовал за ним на расстоянии. За три дня до этого моя возлюбленная отвергла меня, так что, хотя я и был печален, но чувствовал себя свободным, как ветер. Отец к тому времени решил, что толку от такого бездельника и шалопая не будет, и велел мне подыскивать другое жилье. Предлогом, позволявшим мне целыми днями бродить по холмам, была охота, но я захватил с собой и арфу, потому что новая баллада стоила в моих глазах больше оленя. Я знал сорок семь баллад, девять из них были собственного сочинения, и, будучи в подпитии, я с гордостью, чуть фальшивя, пел их под приветственные крики и стук кружек моих друзей. Оставалось две недели до исполнения семнадцати лет моего пребывания на земле.
Посреди луга высилась странная скала, хотя еще недавно ничего подобного здесь не было. Она была почти столь же высока, как и скала, на которой стоит замок Стерлинг. Фейри выжгли вокруг нее пространство, и неимоверное их количество, больших и маленьких, теперь прибывало и убывало через дыры в скале. Все они танцевали под басовое, похожее на звучание скрипки, гудение трепещущих крылышек. Они выделывали такие сложные узоры и спирали, с которыми не сравнятся никакие пируэты, прыжки и приседания господских балетов. И выглядело это куда изящнее. В целом их танец производил впечатление сумятицы и хаоса, но в любом месте, куда падал мой взор, царил строгий порядок.
Я услышал шум за спиной и обернулся. Трое бескрылых фейри, ростом с собаку и крабьими лапами, почти окружили меня. Однако даже в тот миг, когда они на меня накинулись, возбуждение, владевшее мною, преобладало над страхом, потому что я знал: если когда-нибудь я вернусь в Эрсельдун, то смогу написать об этом балладу из баллад. У меня был с собой отцовский нож, но я не стал его вытаскивать, потому что они были красивы и мне не хотелось причинять им вреда. Арфа моя упала на камень и сломалась. Они опутали меня паутиной из клейкой слюны и понесли внутрь скалы.
У меня тут лепешка в запасе есть
И еще есть бутылка вина…
Так что прежде, чем дальше продолжить путь,
Ты поешь и выпей до дна.
Скала оказалась пустотелой, и комната, куда они меня принесли, располагалась, наверное, вблизи поверхности, потому что я видел солнце, тускло просвечивающее сквозь потолок, как сквозь воск. Я знал много баллад о фейри, а главное, понимал, что не должен вкушать их еды и пить их вина. Но выбора у меня не оставалось: я лежал, спутанный по рукам и ногам, а они лили мне в рот какую-то сладкую мутную жидкость. Я захлебывался, но глотал. Язык мой немел, и глаза заволакивало туманом.
И тогда я ощутил, что словно отделяюсь от своего тела и, плавая над ним, наблюдая его со стороны, будто смотрю на дитя, играющее с куклой. Я ничего не чувствовал, а они налетели целым роем – их было много дюжин – и принялись щипать и тормошить эту куклу клешнями, зубками, длинными тонкими язычками, растворяя мои путы своей слюной. Я ничего не почувствовал, когда чья-то острая, как меч, передняя лапка вырезала дыру у меня под языком, а другая лапка сунула туда желтую восковую монетку. Я также ничего не почувствовал, когда они продели мне в ноздри розовые ленточки, а в дырочки, которые просверлили в моем черепе, вставили красные бусинки.
