Текст книги "Журнал «Если», 2001 № 05"
Автор книги: Александр Громов
Соавторы: Христо Поштаков,Андрей Синицын,Роберт Франклин Янг,Владимир Гаков,Эдуард Геворкян,Дмитрий Байкалов,Евгений Харитонов,Сергей Питиримов,Максим Митрофанов,Шейла Финч
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)
Когда мы с Тукликом появились в зале приемов, Кларисса Дюбуа беседовала о чем-то со своим первым помощником – худым, чрезмерно улыбчивым типом, которого я уже встречал в госпитале. Но сегодня Бейли – так звали помощника – не улыбался. Напротив, он что-то горячо доказывал, и его лицо даже слегка раскраснелось от неудовольствия или гнева. Слушая его, мадам Дюбуа лишь рассеянно улыбалась и качала головой, время от времени вставляя какие-то короткие замечания.
Но стоило им увидеть нас, как все в мгновение ока переменилось. Лицо Бейли озарилось широкой сердечной улыбкой. Шагнув нам навстречу, он приветливым жестом протянул мне руку.
– Мы очень рады видеть вас, мистер Лэмб… – сказал Бейли. – И вас, разумеется, тоже, господин генеральный консул, – добавил он и слегка поклонился Туклику. – Для нас большая честь принимать вас у себя.
Но Туклик, не обратив на него ни малейшего внимания, сразу заговорил с губернаторшей.
– Мадам С-сюбуа, – сказал он шепеляво, – меня очень бес-спо-коят пос-следние новос-сти…
– Мы делаем все, что в наших силах, Туклик, – ответила губернаторша, устало улыбнувшись. – Лично я придерживаюсь мнения, что все дело в общении, вернее – в отсутствии такового. Группировки или партии, на которые раскололось наше общество, просто не желают объяснить друг другу свои позиции.
– Старые колонисты и молодое поколение общаются только через «Обсервер», – вставил Бейли. – А поскольку правительство не контролирует, что печатается в этом листке, предсказать, как далеко могут зайти страсти, невозможно. Положение складывается крайне опасное.
– Но на страницах «Обсервера» обе партии по крайней мере говорят о том, что их волнует, – возразила мадам Дюбуа, поворачиваясь к своему помощнику.
– Не говорят, а скорее, – орут, – возразил Бейли, но, заметив выражение лица своей патронессы, тотчас поправился: – Хотя, вы правы – в целом, конечно, это можно называть обменом мнениями…
Туклик поднял руку, и они оба замолчали.
– Нас-сколько я помню, – сказал он сварливо, – с-свобода печати – это ваш-ша идея. Вы нас-стояли на этом, когда мы только начинали колонизас-сию. Даже тогда эта конс-сепсия показалас-сь нам довольно с-странной. Нельзя пос-сволять вс-сем и каждому критиковать правительс-ство. Что же, теперь вы рас-скаиваетес-сь в с-своем реш-шении? Может быть, вы хотите, с-стобы мы положили этому конес-с?
Туклик шипел, как рассерженный уж, и в другое время это показалось бы мне смешным, но последний заданный им вопрос был просто взрывоопасным. Слишком многое оказалось брошено на весы. Конфликт между губернаторшей и ее первым помощником был слишком очевиден, и я – сторонний наблюдатель – не мог не испытывать неловкости. К этому чувству примешивалась и моя личная симпатия к Полу Силзу и его коллегам из «Обсервера», но главным было все же не это. Вопрос Туклика имел самое непосредственное отношение к будущей судьбе людских поселений на Каледонии. Я понимал: если сейчас руководители колонии признают, что идеалы свободной прессы оказались нежизнеспособны, это будет равнозначно просьбе помочь остановить беспорядки. Сгудон, конечно, вмешается, но тогда с мечтой о независимости людям придется распрощаться надолго. С другой стороны, рассуждал я, если мадам Дюбуа откажется от предложения Туклика, нынешняя неспокойная ситуация при первой же ошибке администрации может перерасти в самое настоящее братоубийство. А если это случится, разве Сгудону не придется вмешаться?.. Словом, вопрос был не из простых, и я искренне радовался, что отвечать на него придется не мне.
Губернаторша отрицательно покачала головой.
– Нет, Туклик, я думаю, мы сумеем решить эти проблемы в полном соответствии с нашей конституцией, не затронув провозглашенных в ней свобод.
Пока она это говорила, я внимательно наблюдал за Бейли. Его лицо словно застыло, и только на губах играла какая-то неестественная улыбка. Очевидно, он придерживался иного мнения.
– Как угодно, мадам, как угодно… – проговорил Туклик и улыбнулся той самой знаменитой сгудонской улыбкой, которую наши повелители способны в любой момент пустить в ход. – Я просто поинтересовался.
Остаток вечера прошел в более или менее светских разговорах, но за каждой сказанной фразой я угадывал сильнейшее напряжение. Бейли был амбициозен и рвался к власти. Это представлялось мне опасным.
Так я и сказал Туклику, когда после окончания приема он вез меня к дому Силза на одном из лимузинов.
– Да, мистер Лэмб, боюсь, что вы правы, – спокойно ответил он.
– Бейли стремится действовать. А мадам Дюбуа, как вы, вероятно, тоже заметили, склонна выжидать – выжидать и надеяться, что до худшего дело не дойдет. Любопытная складывается ситуация, вы не находите?
И он усмехнулся загадочно.
– Любопытная, Туклик?.. – переспросил я. – Ничего любопытного я здесь не вижу. По совести сказать, мне просто страшно.
– О, нет, Лэмб, это действительно любопытно. В высшей степени любопытно!
И снова я заметил, что Туклик говорит на чистейшем английском языке, хотя почти весь вечер он шепелявил, словно специально подчеркивая свое неземное происхождение.
– Как угодно, – сухо сказал я, и он воздел вверх свои маленькие ручки, словно призывая меня к спокойствию.
– А у меня есть для вас новость, – сказал он. – Хотите узнать – какая?
Я ненадолго задумался. У меня не было уверенности в том, что я действительно хочу слышать какие-то новости от этого дельфиноподобного инопланетянина.
– Ну хорошо, выкладывайте… – промолвил я наконец.
Туклик удовлетворенно кивнул.
– Эти беспорядки… Как я понял, они и вас коснулись. Вы пострадали во время взрыва?
– Я был ранен, но не сильно.
– Но все могло кончиться гораздо хуже, верно?
И снова я ненадолго задумался, не в силах понять, куда он клонит.
– Да, все могло кончиться значительно хуже, – ответил я. – Мне повезло. Я успел укрыться за каменной скамейкой – она защитила меня от осколков.
Туклик улыбнулся.
– Для человека вашего возраста, Лэмб, вы двигались на редкость проворно. Скажите, когда произошел взрыв, не казалось ли вам, будто вы видите все происходящее словно в замедленной съемке? Ведь вам хватило времени, чтобы отреагировать?
– Да, хватило. – Я кивнул. Только сейчас я начал понимать, насколько невероятным было мое везение. Я находился всего в тридцати ярдах от урны, в которую неизвестный бросил адскую машину. Однако я не только успел укрыться от осколков, но и видел, как вырастает над урной багровое пламя. Туклик был прав – все происходило как в замедленной съемке, и только я действовал с обычной скоростью или чуть быстрее.
– И сейчас, – продолжал допытываться Туклик, – вы чувствуете себя совершенно здоровым и в прекрасной форме?
– Д-да, пожалуй, – согласился я. – Я действительно отлично себя чувствую. Должно быть, путешествие, новые впечатления и прочее благотворно на меня подействовало.
– Очень благотворно, – подтвердил Туклик.
Лимузин плавно повернул на улицу, где жил Силз. Шофер, по-видимому, прекрасно знал, куда надо ехать и как туда добраться, так как за весь путь он не задал ни мне, ни Туклику ни одного вопроса.
Туклик повернулся на сиденье и посмотрел на меня в упор.
– Эти проблемы на Каледонии… – начал он, и впервые за все время нашего знакомства я уловил в его голосе что-то отдаленно напоминающее нерешительность. – Мы наблюдаем за ними. У нас, знаете ли, тоже есть свои партии, и все они внимательно следят за происходящим.
О, Господи, пронеслось у меня в голове. Уж не собирается ли он посвятить меня в подробности сгудонской политической жизни? И если да, то зачем ему это нужно? Зачем мне, землянину, разбираться в их внутренних проблемах? Борьба за влияние? Какие-то трения между власть имущими? Ну нет, благодарю покорно!!.
– Я не хочу ничего об этом знать, – сказал я как можно тверже.
– И все же я прошу вас выслушать меня, Лэмб.
Я кивнул – почти против своей воли. Слушать такие вещи было небезопасно, но не слушать было, пожалуй, еще опаснее.
Туклик между тем молчал, словно что-то обдумывая. Наконец он сказал:
– Я начну с самого главного, Лэмб. Мне нужна ваша помощь.
Я не выдержал и рассмеялся.
– Моя помощь?! Вы, должно быть, шутите! Что я могу сделать, чтобы помочь вам? Я старый, больной человек, Туклик, и я поэт, а не солдат. Я устал. Помните, мы говорили об этом, пока летели сюда?
Тогда, на борту сгудонского транспортного корабля, Туклик прочел мне одно мое стихотворение – совсем небольшое, в несколько строк, – в котором говорилось о судьбах прошлых земных империй. Он утверждал, что оно, вместе с «Озимандией» Шелли, принадлежит к числу его любимых произведений. Я был польщен, разумеется, но ни на йоту ему не поверил.
– Не так уж вы больны, Лэмб. И не так уж сильно устали.
– Да, – признал я. – Сейчас я чувствую себя хорошо, но боюсь, что надолго меня все равно не хватит. Через пару часов я могу свалиться и проспать неделю. Послушайте, Туклик, не знаю, что у вас на уме, но только я вряд ли сумею оказать вам серьезную помощь.
Тут я сообразил, что он мог иметь в виду.
– Но, может быть, вы хотите, чтобы я что-то для вас написал? Например, речь или эссе для местной газеты? Это мне действительно по силам, но…
– Нет, Лэмб, ничего такого… Нам всегда нравилось, как вы пишете, но на сей раз я прошу вас об одолжении иного рода.
– О каком же?
– Помните, во время путешествия вы заболели?.. – Несмотря на вопросительную интонацию, это был не вопрос, а утверждение, поэтому я промолчал. Молчал и Туклик, причем у меня сложилось впечатление, что он черпает в нашей беседе какое-то извращенное удовольствие.
– Помню, – промолвил я наконец. – Ну и что?
– В процессе лечения ваш организм подвергся, гм-м… некоторой перестройке. Мы позволили себе кое-что подправить, улучшить. Иными словами, мы не только избавили вас от простуды, но и вживили вам кое-какое оборудование. Надеюсь, вы на нас не в претензии?..
– Господи Иисусе, Туклик!.. Что вы со мной сделали?!
– Не с вами, а для вас. Эти, гм-м… устройства должны помочь вам, поддержать ваше здоровье и придать дополнительные физические силы. Они… – Он сделал небольшую паузу, очевидно, подыскивая подходящее слово. – Эти приборы отыскивают в вашем организме неполадки и устраняют их. Там, где можно что-то улучшить, поправить, они делают это. В пределах, разумеется, своих да и ваших возможностей.
– Поправить? – тупо переспросил я.
Туклик протянул в полутьме свою тонкую руку с длинными пальцами и легко коснулся ими моего предплечья.
– Я покажу вам… Смотрите.
Он ловко расстегнул манжет моей рубашки и задрал рукав вверх вместе с пиджаком, обнажив кожу, покрытую шрамами и темными пятнами, где много лет назад в нее впились раскаленные песчинки. Потом Туклик нахмурился, но тотчас улыбнулся мне и сказал негромко:
– Я только что связался с кораблем: Он передал вашим устройствам необходимые инструкции, и вот… – Туклик показал на мою руку, – …результат.
Я проследил за его взглядом. Из-под кожи предплечья торчала черная кремниевая чешуйка размером с ноготь моего большого пальца. Нет, не просто торчала – она выходила наружу; через несколько секунд она упала на пол, и я увидел на месте застарелого шрама чистую, здоровую кожу.
– Эти устройства ничего не делают – только помогают вам, мистер Лэмб. Пока они функционируют, вы будете чувствовать себя сильным и здоровым.
Он немного помолчал, задумчиво склонив голову набок, словно прислушивался к чему-то.
– Они уже удалили несколько кровяных бляшек на стенках сосудов в районе сердца, – сказал Туклик. – И полипы в нижнем отделе вашего кишечника. Ваш мышечный тонус улучшился, и теперь вы быстрее реагируете на опасность. Иными словами, Лэмб, вы стали значительно моложе и можете оставаться молодым еще много, много лет…
– О, Господи!.. – снова пробормотал я. – Что они со мной сделали? Зачем?!..
Туклик широко улыбнулся.
– Я понимаю, вы поражены, можно даже сказать – потрясены. Но не беспокойтесь: вы ничего не потеряли, а приобрели многое. К тому же эти устройства не вечны. Всего через пару недель они выйдут из строя, рассыплются на мелкие детали и будут удалены из вашего организма естественным путем. Вы снова станете таким, как были: старым – и стареющим – поэтом.
– Что ж, и на том спасибо, – выдавил я с трудом.
Он рассмеялся – словно залаял.
– Слава Богу, что существуют на свете старые поэты. С вами приятно иметь дело, Лэмб!..
Тут Туклик снова стал серьезным.
– Я хочу, чтобы вы усвоили: то, что мы проделали с вами, может быть в любой момент проделано снова, только наши устройства станут более долговечными, более универсальными. Мы можем расширить ваши мыслительные способности, перестроить кости и сухожилия, улучшить кровеносную и лимфатическую системы и сделать еще многое другое. Ваша левая рука снова станет здоровой и будет сильнее, гибче, чем раньше. Я уже не говорю о зубах и прочем…
– Короче, вы предлагаете мне безупречное здоровье. Вторую молодость!.. – Я рассмеялся. Мне было совершенно ясно, что без подвоха здесь не обошлось. Сгудон, спору нет, обладал такими возможностями, какие нам и не снились, однако инопланетяне никогда и ничего не делали просто так. Любой пустяк должен приносить доход – именно такой лозунг мог быть начертан на знамени этой меркантильной расы, если бы, конечно, они опустились до такого бессмысленного расточительства, как знамена. Я, во всяком случае, давно усвоил, что сгудонцы никому ничего не давали бесплатно.
– Что еще у вас в запасе, Туклик? Вечная жизнь? Бессмертие?..
– В каком-то смысле – да, – ответил он спокойно и совершенно серьезно. – Во всяком случае, здоровье и долголетие я могу вам обещать.
– И что я должен отдать вам взамен? Свою бессмертную душу?
Но Туклик не принял шутки, хотя был отлично знаком с земными религиозными представлениями.
– Скоро наступит критическая стадия, – сказал он. – И вы должны будете предпринять некое действие.
Я вздохнул.
– Я ни о чем вас не просил, Туклик. И то, что вы предлагаете, мне не нужно. Заберите ваши приборы, позвольте мне остаться таким, каков я есть. Пожалуйста…
– Наша империя велика, Лэмб. Многие служат нам верой и правдой.
– Вот именно, Туклик! Это ваша империя, а не моя.
– Вы ошибаетесь, она и ваша тоже. Вы – здесь, значит, Земля тоже здесь. Вы – ее часть, и следовательно, часть империи.
Лимузин остановился у дома Пола Силза.
– Боюсь, Туклик, что когда этот критический момент настанет, я вас разочарую, – сказал я. – Ведь вы, вероятно, осведомлены о моем прошлом?
Он кивнул.
– Да, мы знаем… – Туклик сделал знак водителю. Тот вышел и, обогнув лимузин, открыл передо мной дверцу. Я выбрался наружу, но тут же снова наклонился и заглянул в салон.
– Я ничего не обещаю Туклик. И буду только рад, когда ваши устройства наконец сломаются и выйдут «естественным путем».
Но он только улыбнулся, и водитель захлопнул дверь машины.
Глава 4Мой Лейт делит город надвое;
Вот повод для печали…
Норман Маккейг. «Двойная жизнь».
Прошло две недели, и мне начало казаться: все, что наговорил мне Туклик, было просто неудачной шуткой. Я действительно чувствовал себя лучше, чем обычно, однако и в супермена не превратился. Мои колени все так же скрипели по утрам, и после долгих дневных прогулок знакомо ныла усталая поясница. Иными словами, что бы собой ни представляли, как бы ни функционировали тукликовы «устройства», их действия я почти не ощущал.
Но если я чувствовал себя вполне сносно, Льюкарс явно переживал не лучшие времена. Напряженность в отношениях между старыми колонистами и младокаледонцами с каждым днем нарастала, хотя случаев насилия больше не было.
Я много гулял по городу и видел, чувствовал все это. Эмоции кипели в людях, как перегретый пар в котле, грозя каждую минуту вырваться наружу. Это было видно по тому, как представители двух партий косились друг на друга на улицах, как сквозь стиснутые зубы разговаривали в лавках и кафе, и хотя даже до словесных перепалок дело доходило редко, мне, постороннему, было очевидно, что скорый взрыв неизбежен.
Бейли, первый помощник Клариссы Дюбуа и фактический вице-губернатор, с каждым днем все яростнее обрушивался на Пола Силза и других сотрудников «Обсервера», обвиняя их во всех смертных грехах, так как, по его мнению, именно они были виновны в нагнетании напряженности. По инициативе Бейли офис генерал-губернатора даже начал издавать собственную ежедневную газету. Как писал в редакционной статье первого номера сам Бейли, это было сделано «в интересах справедливости», дабы граждане колонии имели доступ к «объективной информации».
Новая газета, равно как «Обсервер», а также груды писем, которые ежедневно поступали главным редакторам обоих изданий, служили, однако, лишь дополнительным напоминанием о том, что, несмотря на отсутствие явных проявлений экстремизма, источник напряжения продолжает свое подспудное существование. Глухая ненависть, тлевшая в сердцах молодежи и старых колонистов, могла каждый день вылиться в новые взрывы, уличные столкновения и прочие беспорядки.
Как-то вечером мы с Силзом возвращались домой из редакции «Обсервера», где я встречался с редактором, предложившим мне написать серию статей. По дороге я в очередной раз попытался обсудить с Полом сложившуюся ситуацию, однако мой молодой приятель был против обыкновения немногословен. Сегодня утром он получил по электронной почте-письмо с угрозами в свой адрес. Это было не первое послание подобного рода, и хотя Пол старался не обращать на них внимания, количество начинало переходить в качество, и он чувствовал себя подавленным. В конце концов я оставил попытки разговорить его и стал смотреть в боковое окно машины. По стеклу медленно стекали дождевые капли – в Льюкарсе опять шел дождь.
До дома Пола, где я прожил все эти несколько недель, оставалось чуть больше мили. Молодой журналист мне очень нравился; общаться с ним, а также с его сестрой и ее подругой, мне было легко и приятно. Несмотря на разницу в возрасте, мы четверо отлично ладили и почти всегда понимали друг друга. Пол, во всяком случае, явно считал, что на мое мнение можно положиться, поэтому все трое нередко обращались ко мне за советом по тому или иному вопросу. Чаще всего они, конечно, спрашивали, что я думаю о причинах нынешнего кризиса и как лучше всего выйти из сложившейся ситуации, и я изо всех сил старался быть им полезным. Был ли я в своих оценках объективен и беспристрастен? Были ли они правы, считая меня авторитетом в политических вопросах? Мне казалось, что да. Я надеялся на это. И все же о своем разговоре с Тукликом я не сказал им ни слова.
Крупные капли воды косо ползли по стеклу окна. Иногда они сливались друг с другом и начинали двигаться быстрее. Встречный поток воздуха раздувал их, расплющивал по стеклу, сгонял в угол окна. Ветер, дождь, тряска – эти три силы словно сговорились между собой и теперь действовали заодно, стараясь как можно скорее столкнуть дождевые капли куда-то в небытие, в забвение.
Впрочем, пришедший на ум образ не понравился мне – слишком точно он отражал происходящее и слишком мало в нем было надежды. Сильно тряхнув головой, чтобы отогнать мрачные предчувствия, вызванные видом гибнущих в безвестности водяных капель, я стал смотреть сквозь мокрое стекло на дома вокруг. Это продолжалось недолго. Вскоре Силз притормозил и свернул в ворота сада – на короткую гравийную дорожку, ведущую к его дому.
Пол жил в одноэтажном каменном домике – довольно простом и маленьком, но зато перед ним был довольно широкий двор. Земля во дворе была покрыта похожей на мох сизовато-зеленой губчатой растительностью, которую они здесь называли травой. Еще во дворе рос могучий красавец-дуб с толстым коричневатым стволом и глянцевыми ярко-желтыми листьями. Его нижние ветви нависали над подъездной дорожкой, а тень от кроны была такой большой, что накрывала не только двор, но и половину дома.
Этим вечером я собирался поработать. Каким бы обманчивым ни было царившее в городе спокойствие, сосредоточиться на поэзии оно позволяло, и мне казалось, что я сумею написать несколько стихотворений, отталкиваясь от моих первых впечатлений – от картин и звуков, которые встретили меня на Каледонии. Замахиваться на что-то большее я пока не отваживался, ибо эмоциональная сторона жизни колонии еще не была мне окончательно ясна.
Достав свой портативный универсальный экран, я засел за работу. За год, прошедший с тех пор, как я его приобрел, экран успел стать мне верным другом и помощником. Его активная матрица могла преобразовывать написанные от руки строки в печатный текст, так что я мог видеть и рукописный вариант стихотворения, и примерную версию того, как оно будет выглядеть в книге. Поначалу наличие двух изображений изрядно меня раздражало, но вскоре я привык к этой особенности своего портативного экрана и уже не мог без нее обходиться. Глядя на печатный вариант стихотворения, я мог лучше прочувствовать его форму и иногда глубже вникнуть в смысл написанного, поскольку, по моему глубокому убеждению, содержание и сила воздействия любого стихотворения – в особенности написанного «белым стихом» – во многом зависит от расположения строк и слов в них. Экран же позволял мне исправить в готовом стихотворении те мелкие погрешности, которые я обычно замечал, только когда держал в руках вышедшую из типографии книгу.
Набросав начерно несколько строк, я надолго задумался, подыскивая подходящую рифму для последней строфы, которая помогла бы мне сохранить мысль. Краем уха я слышал, как Пол включил в соседней комнате телевизор. Передавали специальный выпуск новостей, посвященный тому, что официально именовалось в Льюкарсе «Нашими небольшими проблемами». Сначала я не особенно прислушивался к тому, что говорил диктор, но постепенно его голос все глубже проникал в мое сознание, и в конце концов я не выдержал и отложил работу (что в любом случае было самым правильным, поскольку я на собственном опыте убедился: если не можешь найти рифму, лучше встать и пройтись, а не стараться «высидеть» ее). Выйдя в соседнюю комнату, я присоединился к сидевшим перед телевизором Полу, Полине и Дженнис.
Я испытал странное чувство, увидев на экране телевизионную версию того, что произошло со мной и с Полом больше двух недель назад. Видеоряд сражался в моем сознании с моими же собственными воспоминаниями! Неужели на улицах было так много людей, недоумевал я. Действительно ли от сожженной машины поднимался такой черный, жирный дым? Может ли быть, чтобы бросивший меня на землю взрыв изуродовал столько домов и оград?
Передо мной было как будто две реальности – совсем как несколько минут назад, когда, работая над стихотворением, я сравнивал между собой рукописный и набранный тексты. Взрыв, который произошел на моих глазах, помнился мне совсем другим, и я готов был возмущаться, протестовать, но передо мной были документальные кадры – неопровержимые свидетельства того, что я ошибался. Должно быть, поэтому, глядя на экран телевизора, я не на шутку рассердился. Мне казалось ужасно несправедливым, что события, зафиксированные бездушными видеокамерами, оказались совсем не такими, какими я их помнил. Немного облегчения принесли мне и слова Пола, который объяснил, что события, частично заснятые на пленку им самим и случайно оказавшимся в толпе видеолюбителем, были впоследствии восстановлены с помощью компьютера на основе свидетельств очевидцев. В этой демонстрации якобы документального репортажа я продолжал видеть какой-то подвох и, к несчастью, не ошибся. Появившийся на экране комментатор – седовласый представительный мужчина, явно принадлежащий к поколению первых колонистов – заявил, что, по мнению властей Льюкарса, вдохновителем и организатором взрывов, чудом не приведших к человеческим жертвам, является «известный лидер так называемых младокаледонцев, местный журналист Пол Силз».
Несколько мгновений мы все сидели, как громом пораженные. Потом Пол пошевелился в кресле и простонал:
– О, Господи!.. Вот что получается, когда единственная на планете телевизионная станция оказывается в руках правительства! Как бишь они сказали?.. «Вдохновитель и организатор»?.. Ну и ну!
Полина нервно усмехнулась.
– Ты давно хотел прославиться, Пол! Вот тебе, пожалуйста…
– Не такую славу я имел в виду. – Он покачал головой и улыбнулся. – Хотя лучше скандальная известность, чем никакой.
Полина откинула назад свои густые рыжие волосы.
– Нет, Пол, кроме шуток, это может быть опасно. Похоже, тебя специально подставляют.
– Да, – вставил я. – Тебе нужно быть очень осторожным, Пол. Эта передача превратила тебя в мишень. И если раньше у старших колонистов не было конкретного врага, то теперь у них есть ты. Впрочем, опасность грозит не только тебе, но и Полине, и даже Дженнис.
– О, нет, мистер Лэмб, я не думаю, что в городе может повториться что-то похожее, – возразила Дженнис. – Жители Каледонии никогда не были склонны к насилию. Хотя, – добавила она поразмыслив, – положение действительно складывается неприятное.
Пока она говорила, я смотрел на нее. Дженнис была высокой – всего на дюйм-полтора ниже меня – и стройной, но не худой, а спортивной, атлетически сложенной молодой женщиной. Темно-русые прямые волосы были острижены довольно коротко и едва доставали Дженнис до плеч. Ее миловидное лицо с высокими скулами и узкими, как у азиаток, глазами, начинавшими задорно сверкать, когда она улыбалась, производили на меня сильное впечатление. Иными словами, это был мой тип. Тридцать лет назад я регулярно влюблялся в таких женщин.
– Объяснить эти взрывы довольно трудно, – продолжила Дженнис после небольшой паузы. – Я уверена, что это не молодежь, но я так же не могу представить, чтобы старые колонисты пошли на такое. В конце концов, мы же их дети!.. Неужели весь этот шум поднялся только из-за того, как следует относиться к анпикам? Просто в голове не укладывается!..
– Ну, положим, с этого все началось, – сказал Пол, – но сейчас вопрос не только в этом. Противоречия между молодежью и старшим поколением не исчерпываются одной лишь проблемой аборигенов. На данном этапе речь идет ни больше ни меньше, как о свободе слова и о свободе печати. С самого начала у нас на Каледонии была представительная демократия, но сейчас, как мне кажется, мы понемногу сползаем к диктатуре. А это, поверьте мне, вопрос далеко не формальный. Возможно, от того, какая форма правления установится на Каледонии, будет зависеть само существование колонии.
– Жаль, что противостояние зашло так далеко. Теперь колонистам будет трудно найти общую почву, чтобы договориться, – вздохнула Дженнис.
– Нет и не может быть ничего общего между свободой и диктатурой! – с горячностью возразил Пол. – А диктатура – это как раз то, к чему стремится Бейли. Он считает, что может управлять колонией, как своей вотчиной, и что сгудонцы будут спокойно за этим наблюдать.
– Ты действительно полагаешь, что Сгудон не станет вмешиваться? – удивился я.
– А зачем ему вмешиваться? – Пол пожал плечами. – Зачем, если все будет тихо-мирно? А я уверен, что все действительно будет очень гладко, очень цивилизованно. Цивилизованней даже, чем сейчас. С точки зрения сгудонцев диктатура даже выгоднее, чем демократия. При диктатуре никто не шумит, никто не протестует…
– Кто знает, что для них выгоднее? – возразила Дженнис. – Ведь мы до сих пор даже не знаем толком, зачем они создали колонию на Каледонии. Они так и не объяснили этого внятно.
Услышав эти слова, я улыбнулся и кивнул в знак согласия. Людям всегда было трудно постичь сгудонскую логику.
– Дженнис права, – сказал я. – Мы знаем, для чего сгудонцам понадобилась Земля. Точнее, мы знаем, что она служит им чем-то вроде подсобного хозяйства, загородной фермы, которая производит зерно и поставляет спирт-сырец, только зачем им столько спирта? Куда они его отправляют? Почему именно спирт, почему не каучук и не ежевичное варенье? И точно так же мы не знаем, для чего им Каледония.
– Мы учили в школе, – подала голос Полина, – что Каледония – это поселок пионеров на границе империи, своего рода опорный пункт и перевалочная база будущих космических трасс. Сгудону все равно бы пришлось колонизовать эту планету, а поскольку по природным условиям она походила на Землю, разумнее всего было заселить ее землянами.
Я пожал плечами.
– Это может быть просто пропагандой, но может оказаться и правдой. Кто знает?..
– Вот именно – «кто знает», – сказал Пол. – Но сейчас речь не о Сгудоне, а о Бейли и его друзьях. Я считаю, что сгудонцы палец о палец не ударят, чтобы помочь нам остановить эту банду.
– То есть ты хочешь сказать, что мы все равно ничего не можем сделать и что кризис неизбежен? – спросила Полина.
Он покачал головой.
– Я не знаю. Но особенных причин для оптимизма у меня нет.
– Может быть, вы можете чем-то помочь, Клиффорд? – спросила Дженнис, поворачиваясь ко мне. – Старшие колонисты относятся к вам с симпатией, молодежь тоже вас уважает, да и сгудонцы, похоже, с вами считаются.
Я расхохотался.
– Мне кажется, – сказал я, – и те, и другие, и третьи относятся ко мне лучше, чем я того заслуживаю. Нет, Дженнис, на вашем месте я бы не стал ставить последние деньги на эту старую лошадку… – (В этом месте я ткнул себя пальцем в грудь.) – Я даже не политик! Я старый школяр и посредственный поэт, который чувствует смерть и торопится опубликовать еще несколько сносных стихотворений.
Дженнис посмотрела на меня почти сердито.
– Зачем вы так говорите, Клиффорд? – спросила она. – Ведь по писательским меркам вы совсем не старый, вам еще писать и писать!.. Лично мне кажется, что вы в отличной форме. Если бы я не знала, что на самом деле вам уже исполнилось шестьдесят пять лет, я бы ни за что не дала вам больше сорока пяти!
Эти слова Дженнис одновременно и польстили мне, и испугали. Неужели я действительно выгляжу настолько моложе своих лет? Способен ли я по-настоящему объективно оценивать свое физическое состояние? Было ли мое хорошее самочувствие естественным или то была работа сгудонских инженеров, медиков, физиологов и Бог знает каких еще специалистов? Остался ли я самим собой или превратился в машину, в искусную подделку, в подобие живого человека? Во второй раз в жизни я боялся доверять себе, своим мыслям и чувствам. Во второй раз в жизни я не знал твердо, кто я.
И все же я сказал:
– Ты молода, Дженнис, а молодость склонна выдавать желаемое за действительное. Но я твердо знаю, что мне немного осталось. Вот закончу свою последнюю книгу, вернусь на Землю и поселюсь на необитаемом острове, чтобы в тишине и покое дожить оставшиеся деньки.
