Текст книги "Искушение Кассандры"

Автор книги: Александр Андрюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

25

В тот день директриса больше не появлялась. Не появилась она и на следующий день. Работники музея пожимали плечами и ничего вразумительного по этому поводу сказать не могли. Домашний телефон Петровой тоже не отвечал. Такое наглое исчезновение директрисы очень нервировало Карасева.

– Как только она объявится, тут же позвоните мне, – попросил он вахтершу.

Если еще и Сафронов не явится на допрос, будет просто труба. Но Сафронов на допрос явился вовремя, минута в минуту, как написано в повестке, «к двенадцати ноль-ноль».

Когда он вошел и сел на стул, Карасев сразу же вызвал эксперта. С художника сняли отпечатки пальцев и соскоблили грязь с его обуви. Кроме того, состригли все ногти. Художник ко всем этим процедурам отнесся с философским спокойствием.

Его ладони были как лопаты, а ботинки – сорок седьмого размера. Кроме того, Саша, подмигнув, положил перед следователем копию заключения экспертизы, где черным по белому было написано, что отпечатки пальцев на очках Берии идентичны с отпечатками пальцев на двери.

Карасев протянул Сафронову подписать протокол об ответственности за дачу ложных показаний, но художник отклонил его и сказал:

– Я правдиво отвечу на все ваши вопросы без всякой подписки. Но давайте поговорим сначала без протокола. Дело здесь деликатное, и я очень надеюсь, что в вашем заведении имеют представление о порядочности. Взамен я обещаю быть с вами предельно откровенным.

– Что ж, тогда ответьте мне на такой вопрос, – произнес строго Карасев, – где вы были вечером третьего октября с десяти до половины двенадцатого?

– Провожал домой даму, – широко улыбнулся художник.

– Она это может подтвердить?

– К сожалению, подтвердить не может, – художник шумно вздохнул. Поскольку это замужняя женщина.

Карасев нахмурился. Ответ ему явно не понравился.

– Кто может подтвердить, что вы в тот вечер не были в музее?

– А кто вам сказал, что я в тот вечер не был в музее? – странно усмехнулся художник. – Я был в тот вечер в музее. Но немного раньше: где-то с девяти до десяти. А в десять мы как раз из него вышли.

– С той самой замужней женщиной?

– Совершенно верно.

Карасев растерялся. Он смотрел в спокойные глаза художника и не знал, как дальше строить допрос. Прежняя схема уже рассыпалась.

– Замужняя дама, насколько я догадываюсь, – это Алла Григорьевна?

– Вы правильно догадываетесь, – покачал головой художник. – Но неправильно делаете, что впутываете ее в убийство. Она здесь совершенно ни при чем. Я ее знаю давно. Аллочка на это не способна. Как вы уже догадываетесь, у нас с ней роман. Более того, он у нас длится уже восемнадцать лет. Мы не знаем, когда и чем это закончится и во что в конечном итоге выльется…

Художник сел поудобней и снова тяжело вздохнул.

– Мы с ней учились вместе в университете. Хотели пожениться. Уже подали было заявление в загс, но тут она поехала с подружками на юг и, как бывает, познакомилась там с красивым парнем. После чего вернулась и вышла за него замуж. Ну я, естественно, тоже женился. Только наша страсть вспыхнула с новой силой. После того как у нас появились дети, у нее – двое, у меня – трое, мы стали тайно встречаться. И вот с тех пор так и живем: где попало встречаемся, через час расстаемся. Сначала она приходила ко мне в мастерскую, пока не засекли соседи, теперь стали встречаться в музее.

– И чтобы не раздувать сплетни, вы стараетесь ходить в него как можно реже? Даже не появляетесь на собственных презентациях…

– Абсолютно верно! Да и чего мне делать днем в музее, когда все, что надо, я посмотрю вечером, спокойно, с бокалом шампанского в руках и любимой женщиной в обнимку! – Тень улыбки мелькнула в глазах художника.

– Вечером вы заходите в музей через запасные двери?

– Да, через двор и через черный ход – сразу на второй этаж. Двери черного хода я разблокировал, так что милиции мы не боялись, вахтеров тоже. Сигнализация железная, ночные сторожа понятливые, ведем мы себя тихо, мусора не оставляем. Словом, все чин чинарем.

– Сколько же лет вы встречаетесь в музее?

– Года три.

– И ни разу за это время вас не засек ни один сторож?

– Ни разу. Сторожа в музее тихие. Буйных и любопытных Аллочка сразу увольняет. К тому же я подозреваю, что с некоторыми у нее договоренность, чтобы по таким-то дням не соваться на второй этаж.

– Локридскому она за это даже добавила полставки дворника, – проявил осведомленность Тарас.

– Какому еще Локридскому? При чем здесь Локридский? – нахмурился художник.

– Сторож, которого убили. Я же вам говорил.

Глаза художника сделались стеклянными.

– Тот самый Локридский с ГТС? Вы хотите сказать, что он работал в музее сторожем?

– Работал. Причем десять лет. Вы разве не знали, что здесь убили сторожа?

– Нет, я в курсе, что в музее убили сторожа, но я не знал, что это и был тот самый Локридский. Когда я от вас услышал, что убили Локридского, мне и в голову не пришло, что это тот самый сторож из Аллочкиного музея.

Карасев недоверчиво всмотрелся в Сафронова и подумал: «Если прикидывается шлангом, то делает это весьма профессионально».

– Надо же, как складывается судьба, – покачал головой художник. Локридский – это какой-то мой черный человек, который и после смерти продолжает откусывать куски моего покоя и даже благополучия. А ведь такое ничтожество. Варвар! Античеловек!

– Что это значит – античеловек? – удивился Карасев.

– Это тот, который не понимает устремлений человеческого духа. Которому, говоря образно, не дано наслаждаться пением соловья, но именно такие никогда не пройдут мимо соловья, а обязательно поймают его, вырвут язык и съедят.

– Ну вы хватили! – засмеялся Карасев.

– Вы думаете – это метафора? – удивился художник. – В Древнем Риме соловьиные языки считались изысканным деликатесом. Что это, как не варварское надругательство над человеческой душой, ибо во все века соловьиное пение считалось бальзамом для души.

– Но давайте вернемся, Федор Ильич, к третьему октября. Итак, в девять вечера вы вошли на второй этаж и…

– Ну что и… Вы хотите знать эротические подробности?

– Нет! Я хочу знать, слышали ли вы что-нибудь подозрительное?

– Ничего я не слышал.

– Но, может быть, Алла Григорьевна что-нибудь слышала?

– И она ничего не слышала. Когда мы встречаемся, она слышит только меня.

– Но, может быть, она спускалась на первый этаж, в туалет или еще зачем-то: проверить сторожа, все ли у него нормально.

– Она никогда не проверяет сторожей. Она старается с ними не встречаться, чтобы было меньше разговоров. И в туалет она не спускалась. Около десяти мы тихо-мирно вышли из музея…

– Двери не заперли?

– Не помню. Кажется, не заперли. Когда входили, двери точно были не заперты. Обычно перед свиданием Алла Григорьевна уходит из музея последней. Она проверяет кабинеты, все ли ушли, чтобы вдруг не получилось конфуза. После этого она спускается в подвал и отпирает запасные двери, чтобы потом нам не возиться в темноте с замком и чтобы в музее не было лишнего скрежета. А запирает двери она обычно на следующее утро.

– Вспомните, когда вы вышли, видели кого-нибудь поблизости?

– Никого.

Карасев вздохнул и вдруг вспомнил:

– А очки вы зачем сняли с Берии?

Сафронов сморщил лоб.

– С Берии? Это было месяц назад. Я их не снял, а нашел на полу в коридоре. Мы с Аллочкой спустились посмотреть выставку. Сторож в это время был в отрубе. Вернее, мы думали, что он в отрубе. На самом деле, не успели мы толком осмотреть фигуры, как услышали его шаги. Он спьяну начал шастать по музею, и нам пришлось спрятаться за фигуры. Только после того, как он спустился в туалет, я сунул очки в рукав какой-то фигуре, поскольку на Берии очки уже были, и мы убежали…

– Понятно, – вздохнул Карасев, соображая, что разговор с художником насчет убийства не прояснил ничего.

– Где сейчас Алла Григорьевна?

– Она очень напугана. Прячется у меня в мастерской. Как мужчина мужчину прошу вас не придавать широкой огласке нашу тайну.

Карасев, подумав немного, пообещал, что эту историю он не станет рассказывать прессе. Тарас отпустил художника на все четыре стороны с подпиской о невыезде и впал в депрессию.

Все, что рассказывал художник, было похоже на правду. Вряд ли он мог убить Локридского из мести. Однако он мог пристукнуть его за то, что тот взялся их шантажировать. Почему бы нет! Обычная житейская ситуация.

Тогда зачем понадобилась вся эта чехарда с магнитом? Тихо грохнули бы сторожа, подтерли следы и культурно исчезли. Так нет! Мажут руки Берии кровью Локридского, затем в карман фигуры суют магнит. Ради чего?

Карасев немного поразмыслил и решил, что, возможно, для того, чтобы сбить с панталыку следствие. Действительно, наутро Петрова является на работу самой первой, снимает магнит, стирает с него отпечатки и прячет его в карман Берии. Потом она нагло врет, что видела открытой дверь отдела Гончарова и валит все на Александрову с вытекающими отсюда последствиями.

В этом случае некая логика присутствует. Однако если все так, то дальнейшие их действия совсем не логичны: они аккуратно стирают отпечатки с разводного ключа, с ручек дверей в вестибюле, с крючка, но оставляют кучу следов со стороны черного хода…

На этих размышлениях в кабинет влетел Саша и взволнованно поведал, что отпечатки пальцев Сафронова идентичны с отпечатками пальцев на ручке запасной двери. Также они идентичны с отпечатками на очках Берии. Следы ботинок тоже совпадали один к одному.

– Усекаешь? – спросил эксперт.

– Усекаю. Что еще?

– На входной двери остался отпечаток носка кроссовок приблизительно сорок второго размера. Входную дверь открывал кто-то ступней правой ноги.

Карасев подпрыгнул.

– Совпадает с теми следами кроссовок, которые вы обнаружили в предбаннике?

– Откуда я знаю. Ты же велел… игнорировать?.

Карасев тут же набрал сотовый Берестова и спросил:

– Леня, вспомни, перед тем как выйти из музея, ты пинал центральную входную дверь?

– Ты с ума сошел! Я же был с дамой! Джентльмены открывают перед дамами дверь исключительно тремя пальцами левой руки.

– Ах да. Извини! Я забыл, что ты джентльмен! У тебя же жена в Лондоне.

– Хорошо, что напомнил. Ей нужно послать валюту. А ты все выводишь на чистую воду Берию? Кстати, знаешь, что я сейчас подумал? Мне кажется, душа Берии здесь ни при чем. Когда я заснул в музее, мне почему-то Берия не снился.

– Ты еще и заснул?

– Так, немного, прикорнул! Иными словами, вырубился. Но вырубился с установкой увидеть во сне убийцу. Так вот, Берию я во сне не увидел. И знаешь почему? Потому что он давно в аду. Но зато я увидел Древнюю Элладу.

26

– А что тебе еще говорил твой историк? – выкатывала глазища Алена, валяясь на Катиной кровати и болтая в воздухе ногами.

– Ну ты, Аленка, раздобрела. Куда тебя так распирает? – качала головой Катя.

– Когда у тебя будет двое детей, и тебя разопрет! Ну его на фиг! Рассказывай дальше…

– Он говорил, – сощурила глаза Катя, – что нынешнее слово – это завтрашняя реальность. У нашего времени нет внятного слова, а значит, завтрашний день лишен внятной реальности. Нынешнее искусство лишает нас светлого будущего, потому что оно лишено светлого начала.

– Это точно! – вздохнула Алена, переворачиваясь на спину. – Телик смотреть невозможно. Убивают на всех каналах. Откуда нашим детям черпать светлое? Кругом одна уголовка, Катька! Кстати, – Аленка снизила голос до полушепота, – ой, что будет? Алеха возвращается с зоны. Квартиры нет. Как пить дать, первым делом явится к нам с Мишкой…

– Он что, под амнистию попал?

– Попал! Пять лет чистоганом оттарабанил. Ну да фиг с ним! Значит, нынешнее искусство лишает нас будущего? Что делать будем, Катька? Давай с тобой создадим что-нибудь светлое, чтобы спасти будущее! Или лучше давай съездим к твоему историку!

– Ты с ума сошла! – засмеялась Катя.

– Это ты с ума сошла. Столько лет прошло, а все его помнишь, покачала головой Алена. – Поверь моему опыту: он всю жизнь перед тобой будет стоять, как живой… Пока не отдашься. Лучше лишний раз отдаться, чем всю жизнь сожалеть о бездарно прожитых днях.

– Мне сейчас не до чего. На носу защита. Потом сразу поеду в Питер. Меня пригласили работать в Эрмитаж.

– Значит, будешь ученой крысой? – широко зевнула Алена. После чего взглянула на часы и начала лениво сползать с дивана.

– Мне пора Толика забирать из садика. Ой, какая тоска! Ты хоть в Питер уезжаешь, а мне здесь, в этой беспросветной Твери, гнить и гнить. Увез бы меня кто-нибудь из этой тоскливой страны… Кстати, ко мне клинья Мишкин брат подбивает, Агафон. Обещает увезти в Германию. Говорит, у него там все схвачено. Жить будем, говорит, там, как новые немцы.

– Ну а ты как?

– Никак! Менять шило на мыло? Мне эти Мемноновы уже поперек горла встали…

Когда Аленка ушла, сделалось грустно. Катя закрыла глаза и увидела Астерина. Он смотрел на нее все тем же умным, но уже не веселым, а каким-то унылым взглядом и тихо говорил:

– Нынешняя мысль – это материя завтрашней жизни. До тех пор пока в искусстве не будут создаваться светлые образы, светлому будущему не бывать.

Неожиданно историк снова превратился в Аполлона, а Катя в вещую Кассандру. Уже наступали сумерки. Вдали простиралось море. По стану греков расползались громадные клубы дыма.

– Художники ближе к богам, нежели земные цари, – продолжал с грустной улыбкой Аполлон. – Им единственным на земле дано право обтесывать грубые души людей. Да проклянут люди тех творцов, которые служат не возвышению человеческого духа, а их низменным страстям! – Аполлон взял ее за руку. Пойдем со мной, Кассандра! Трою уже не спасти. Если уж творцы взялись за ее разрушение, тут бессильны даже боги.

– Кого ты имеешь в виду, Аполлон? – встревожилась Кассандра.

– Художника Эпея. Его искусством восхищался весь Олимп, а теперь он сотворил то, что твой родной город превратит в руины. Но если бы только город. Он превратит в руины твою душу.

Кассандра взглянула в осколок горного хрусталя и увидела в опустевшем стане греков огромного деревянного коня. Вокруг него дымились жилые постройки и военные сооружения бывшего лагеря ахейцев, а по дымящимся головням бродили толпы изумленных троянцев. На их лицах сияла радость.

– Греки отбыли домой! – пожимали они плечами. – Осада с Трои снята.

Среди развалин и головешек некогда неприступного укрепления греков стоял огромный деревянный конь.

– Что это значит? – пожимали плечами троянцы, глядя на это диво.

В тот же миг в осколке горного хрусталя Кассандра увидела пастухов, тащивших с поля напуганного грека Синона. Когда его подвели к коню, он упал перед троянцами на колени и стал умолять не убивать его, без конца повторяя, что только чудо спасло его от смерти. Он рассказал, что перед тем, как отбыть на родину, сородичи решили принести его в жертву. Но Синону удалось развязать веревки и убежать.

– Что это значит? – спросил Приам у пленника, указывая пальцем на коня.

Синон не моргнув глазом ответил, что конь сооружен для того, чтобы умилостивить богиню Афину, разгневанную на греков за похищение палладия. Если троянцы ввезут коня в город, то он станет всемогущей защитой Трои, поскольку греки восхищены мужеством горожан.

Кассандра вырвала свою руку из ладони Аполлона и воскликнула:

– Сделай так, чтобы троянцам не изменил рассудок. Я вижу, что в брюхе лошади затаились враги.

– Ничто так не затемняет рассудок, как радость после лишений. Люди, измученные десятилетней войной, при первых признаках ее окончания уже не в силах поверить в плохое. Такова их природа. Но обещаю тебе, Кассандра, что мой ученик, провидец Лаокоон, швырнет в брюхо коня копье и все услышат лязг железа. Но не захотеть расслышать и просто не расслышать, к сожалению, – не одно и то же. Свет надежды так же ослепляет рассудок, как солнце ослепляет истинное небо. А теперь пойдем со мной, – протянул руку Аполлон.

– Нет! – покачала головой Кассандра. – Я останусь среди людей.

– Что ж, прощай! – грустно улыбнулся Аполлон. – Мы больше не увидимся на этом свете. На прощание хочу напомнить, что не пророчества спасают города, а стремление людей к горним вершинам.

Он исчез в ту же секунду, как только закончил говорить. Солнце закатилось за море. В стане греков продолжали гореть постройки. На душе Кассандры скребли кошки. «Ничего, все будет хорошо, – успокаивала она себя. – Аполлон держит слово». К прорицателю Лаокоону троянцы всегда прислушивались с большим вниманием.

На городскую стену стали выходить люди. Они с изумлением смотрели на пожар в ахейском лагере, и в глазах их разгоралась надежда. Еще ни один не предположил вслух, что греки спускают на воду корабли и отбывают на родину, однако это читалось на всех лицах.

Кассандра отвернулась от моря и пошла прочь. «Радость после лишений ослепляет рассудок так же, как солнце ослепляет истинное небо», прошептала она слова Аполлона и направилась в храм Зевса. Там вещая дочь Приама снова взглянула в осколок и увидела, как Лаокоон громадным копьем метит в деревянное брюхо коня. От удара копья конь содрогнулся и в нем глухо звякнули железные доспехи греков. Все услышали этот лязг, но ни один не высказал сомнений относительно подарка своих врагов. «Неужели после этого троянцы потащат коня в город?» – подумала Кассандра.

На следующий день Кассандра проснулась от радостных криков. Она побежала к городским воротам и с ужасом увидела, что коня волокут на площадь к дворцу Приама.

– Стойте! – закричала она истошно. – Вы тащите в брюхе этого коня гибель священному Илиону.

Конь остановился. Все, кто был на площади, повернули голову в ее сторону. Стало тихо. «Только бы не запнуться», – подумала она и крикнула:

– В этом коне находятся греки! Его нужно немедленно сжечь!

С минуту было тихо. Троянцы недоуменно переглядывались, не зная, как воспринимать слова царской дочери. Но вдруг к Кассандре подошла ее мать Гекуба, обняла ее за плечи и сказала:

– Уходи, Кассандра! Не порть горожанам праздник. Не пристало царской дочери омрачать радость, которую ниспослали боги.

И вдруг по задним рядам толпы прокатился несмелый смешок. Его подхватили средние ряды, и вскоре вся площадь разразилась грубым развязным хохотом. Горожане опять впряглись в коня и поволокли его к дворцу Приама.

Отец, встретившись глазами с дочерью, нахмурился и прошел мимо. «Теперь город спасти сможет только Елена», – мелькнуло в голове у жрицы, и она поспешила во дворец Париса…

…Неожиданный телефонный звонок согнал Катю с постели. Она вскочила и помчалась в зал, на ходу проклиная того, кто отвлек ее от прекрасного сна. Разумеется, звонила неугомонная Аленка.

– Катька, ты чего, заснула? Извини, если разбудила.

– Ближе к делу, чего звонишь? – сердито пробормотала Катя, еще не вернувшаяся в реальность.

– Знаешь, Катя… – начала мямлить Аленка. – Ты, конечно, меня будешь ругать за то, что я суюсь не в свои дела…

– Ну-ну, не тяни резину…

– Так вот. Я звонила в Ульяновский университет и выяснила, что Александр Астерин уже давно там не работает. По слухам, он уехал за границу, кажется в Канаду. Давай и мы с тобой уедем, Катька! Вот только где деньги взять?

Девушка долго осмысливала слова Аленки и все никак не могла врубиться в смысл. Наконец произнесла:

– Дура, кто тебя просил разыскивать?

– Ты что расстроилась, Катька? Ты расстроилась, что он за границей? Да найдем мы его, не переживай!

– Не найдем мы его уже никогда, Аленка! Потому что он не за границей, не в Канаде, а там, на небе!

– Типун тебе на язык, Катька!

– Это не то, что ты подумала. Он на небе потому, что он бог, а не человек. Не зря же у него фамилия Астерин, что означает «рожденный на острове Астерия». А на острове Астерия родился Аполлон.

27

С утра Карасева вызвал шеф.

– Что у тебя там с убийством в музее? Продвигается? Начальство уже нервничает. В чем дело? Почему тормозишь? Я тебя не узнаю, старик! Столько дней расследуешь, и нет даже версии…

– Версии есть, – вздохнул Карасев. – Только какие-то нетипичные…

Первую версию, о том, что художник Сафронов грохнул Локридского за долг десятилетней давности, шеф отмел сразу.

– Соображай, Тарас. На такое способен только маньяк, но никак не художник. Кроме того, уж совсем невероятно, что в это убийство он мог втянуть любовницу. Нет! Все это чушь собачья!

Вторая версия: художник разбил башку сторожу за то, что тот пытался шантажировать влюбленную пару, – заставила начальник почесал за ухом.

– История, конечно, романтичная, – хмыкнул шеф. – Восемнадцать лет, говоришь, и никто ни ухом ни рылом? Во дают! Это точно не типично для нашего региона… Вот раскопал так раскопал. Ты, действительно, Тарас, пока воздержись афишировать. Все равно в качестве версии это ни черта не годится. Ну не может простой российский сторож шантажировать своего директора, от которого полностью зависит, который одним росчерком пера может выкинуть его на улицу по любой статье. Нет, не то! Сторож своим шантажом больше бы потерял, чем приобрел.

– Но так уже было! – возразил Карасев. – Ради того чтобы зажилить пятьсот долларов, он лишился блатной работы.

– Нет-нет, настоящие художники не служат мамоне. Гений и злодейство несовместимы. А Сафронов гений. Я видел его работы. Правда, в них ни черта не понятно, но что гениально – этого не отнимешь.

– А директриса сбежала – это факт! – не сдавался Карасев. – Ее поведение с самого начала показалось мне странным. Во-первых, убийство она пыталась свалить на свою заместительницу, Михайлову. Во-вторых, доказывала мне, что в тот день пришла на работу позже Александровой, тем самым намекала, что магнит сняла она. В-третьих, когда я прижал ее с отпечатками пальцев, Петрова просто сбежала с работы. И кстати, уже третий день не появляется в музее!

– Неужели пустилась в бега? – удивился шеф. – Здорово ты, значит, ее прижал. Впредь с женщинами будь поосторожней, тем более с любовницами художников. А Сафронов, кстати, не сбежал?

– Сафронов – нет. Вчера он явился ко мне на допрос.

– Слава богу! – скептично произнес шеф. – А кстати, как она пыталась доказать, что пришла на работу позже своей сотрудницы? Пришла, увидела, ткнула пальцем, что ли?

– В том-то и дело, что нет! Саму Александрову директриса не видела. Видела только открытую дверь ее кабинета.

– Александрова, говоришь, – поморщился шеф. – А как ее зовут?

– Екатерина Алексеевна.

– Екатерина Алексеевна, – пробормотал шеф. – Екатерина Александрова… Катя…

Шеф запнулся и взглянул Тарасу в глаза.

– Сколько ей лет?

– На вид двадцать два.

– Я тебя спрашиваю не на вид. Сколько ей лет фактически?

Карасев виновато пожал плечами, а шеф грозно сдвинул брови.

– Она приезжая?

– Да.

– Откуда?

Карасев опять пожал плечами, но шефа ответ уже не интересовал.

– Катя Александрова! – воскликнул он и вдруг хлопнул себя по лбу. Немедленно отправляйся в архив и быстро ознакомься с материалами дела «Маньяка-антихриста». Его первой жертвой была Катя Александрова…

Интуиция шефа не подвела. Это была она. Карасев долго всматривался в фотографию семнадцатилетней девочки Кати, и сердце его сжималось. Из казенной серой папки смотрело на него худое детское личико с потухшими глазами и пышной копной волос. В каком же году это произошло? В октябре девяностого. Значит, ей сейчас двадцать семь.

Карасев углубился в чтение. Она приехала из Твери. Поступила в университет на факультет журналистики. Проучилась чуть более месяца… Третьего октября девяностого года с ней это и произошло.

«Но в девяностом на тот же факультет поступал Женька Городецкий, вспомнил Карасев. – Он должен ее помнить…»

Маньяк настиг ее на крыльце православного храма, на которое она взбежала, чтобы найти защиту от преследователя. Сторож в это время отсутствовал, и маньяк изнасиловал ее прямо на паперти. Потому он и получил прозвище «Маньяк-антихрист».

Далее Карасев ознакомился с показаниями жертвы. Она ничего не помнила, поскольку сразу же потеряла сознание, едва насильник зажал ей рот. Ее подобрала патрульная машина и доставила в тринадцатое отделение милиции.

К материалу дела было подшито медицинское свидетельство пострадавшей. Перенесенный шок не прошел бесследно. К девушке вернулся ее врожденный дефект – заикание.

Карасев пролистал ее «Личное дело». Поскольку маньяк не был пойман, сведения о первой жертве продолжали поступать в отдел и подшиваться в папке. В девяносто первом Катя поступила на исторический факультет Московского педагогического университета. В девяносто шестом закончила с отличием, после чего была принята на должность научной сотрудницы в Эрмитаж, где и работает по сей день.

Карасев пожал плечами и снова вгляделся в фотографию. Может, не она, а просто похожа? Да нет – точно она. Больше ни у кого нет таких пышных волос и роскошных ресниц. Только что эта девушка делает в этой средневолжской дыре, тем более после Санкт-Петербурга?

Карасев вернул материал архивариусу и отправился к капитану Меркулову, который вел дело «Антихриста». По счастью он оказался на месте.

– «Антихристом» интересуешься? – удивился он, неохотно отрываясь от бумаг. – Дело темное и незаконченное. Уже четвертый год об этом типе ничего не слышно. Но это не значит, что маньяк прекратил охотиться на девушек. Просто затаился. Он очень хитер и осторожен. Бегает, кстати, очень хорошо! Это не шутка: шесть изнасилований и ни одна из жертв не может ничего толком рассказать.

– Просто невидимка! – поморщился Карасев. – Меня, Алексей Борисович, больше всего интересует Катя Александрова, первая его жертва.

– Так все есть в архивных материалах, – сказал капитан.

– С материалами я ознакомился. Мне бы хотелось услышать от вас что-нибудь субъективное.

– В принципе мне дополнить совершенно нечем, – пожал плечами капитан. – Что первая жертва, что вторая, что все остальные – это все юные девочки, шестнадцати-семнадцати лет. Они друг на друга похожи как две капли воды.

– Внешне?

– Я бы не сказал, что внешне. Внешне они разные. Среди них и блондинки, и брюнетки, и шатенки… Хотя нет. Внешне они тоже схожи: все, как одна, тонкой кости.

– И голубой крови, – улыбнулся Карасев.

– Пожалуй, что и голубой, – задумался капитан. – Но их сходство в другом: все жертвы «Антихриста» – девочки нетипичные. Все отличницы и большие умницы, это само собой, но, кроме того, они все не от мира сего.

– Словом, с божьей искрой, – вставил Карасев. – А маньяк – он какой?

– Если бы я знал, какой маньяк, я бы здесь не сидел, я бы его придушил собственными руками. Судя по всему, тип он неприметный, возможно, тихий, но терпеливый. Он выслеживает свои жертвы в тихих районах, пугает их и потом в течение получаса гонится за ними, не показывая себя. Психика жертвы не выдерживает. Когда он подходит сзади и зажимает им рот, они уже готовы – не могут от страха ни пискнуть, ни пальцем пошевелить. Он пережимает им сонную артерию, и девочки отключаются. Шесть жертв. И ни одна не видела не только его лица, но даже рукав одежды. Одна, правда, описала его указательный палец: кривой, грязный, с черным ногтем, что говорит о том, что насильник не из интеллигентной среды, да ваша Катя Александрова описала его кирзовые ботинки, раздолбанные, со сбитыми носками и клепками. А вокруг клепок выцарапаны как бы лепестки ромашек…

– Стоп! – подпрыгнул Тарас. – Кажется, я где-то видел такие ботинки! А может, ошибаюсь! Продолжайте!

– А продолжать, собственно, нечего. Если вы действительно, Тарас Александрович, видели на ком-то такие ботинки, сразу сообщите мне…

– Я попробую вспомнить. Но у вас наверняка есть подозреваемый?

– Есть один, но у него всегда железное алиби…

Карасев пожал капитану руку и направился в свой кабинет. Нужно было немедленно разрешить два вопроса: та ли это Катя Александрова, на которую десять лет назад напал «Маньяк-антихрист», и если та, что она делает в этом городишке?

Первым делом Карасев позвонил художнику Сафронову. Если он пустился в бега вслед за Петровой, то Тарас объявит всероссийский розыск. Однако ни в какие бега он не пустился.

– Ильич у аппарата, – услышал Тарас знакомый голос.

– Федор Ильич, это Карасев. Передайте Алле Григорьевне, что она может выходить из подполья. Я вышел на след настоящего убийцы. Жду ее звонка.

«Если не позвонит, значит, убили они», – подумал Карасев и набрал телефон телевидения.

– Нельзя ли услышать Городецкого?

– Городецкого можно услышать всегда! – произнес в ответ бодрый мужской голос, и Карасев услышал взбудораженный гогот Женьки.

– Старик, – сказал Карасев, – у меня к тебе просьба. Напряги мозги и вспомни одну девушку, с которой ты поступал в университет. Ее звали Катей…

– Александрова? – перебил Городецкий. – Прекрасно ее помню. Эффектная была деваха. От нее «торчал» историк по античке Астерин. Ты знаешь, история с ней вышла невеселая. На нее напал маньяк…

– Я знаю! Что это за историк по античке?

– Был такой препод у нас в университете. Но после того как с Катькой это случилось, он запил и ушел из университета. А потом эмигрировал в Канаду.

– Слушай, ты можешь ее узнать в лицо?

– Да запросто!

– Прошло десять лет.

– Катьку я узнаю хоть через сто лет.

– В таком случае через час я жду тебя у входа в музей.

Не успел Карасев положить трубку, как раздался звонок. Звонила Петрова.

– Тарас Александрович, – пролепетала она всхлипывающим голосом. – Я не убивала Локридского.

– Я знаю, Алла Григорьевна, успокойтесь, – произнес Тарас как можно мягче. – Я хочу вам задать вопрос относительно вашей сотрудницы Александровой. Вы сказали, что она нездешняя. Откуда она.

– Она из Твери. Приехала поступать в наш университет на исторический факультет. Полтора месяца назад попросилась к нам в музей на полставки младшей научной сотрудницы. Ну, я вижу, девушка серьезная, старательная, вот и взяла.

– Ее трудовая книжка лежит у вас?

– Ну какая трудовая книжка, когда человек работает на полставки.

– Свой диплом она, конечно, тоже не показывала?

– Ну какой диплом? Она ведь только школу окончила. Сейчас мы берем на работу и без диплома. Почему нет, когда у человека способности к научным исследованиям. Тем более что на такую зарплату сейчас мало кто пойдет…