Текст книги "Искушение Кассандры"

Автор книги: Александр Андрюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Александр Николаевич Андрюхин
Искушение Кассандры

1

Нельзя сказать, что Астерин ей не нравился. Он был мужчина приятный во всех отношениях. От него как от преподавателя «торчали» все девчонки первого курса: кудрявый блондин с синими глазами и коротенькой бородкой, обладающий грациозной осанкой и мягким баритоном. Он был высок, строен, опрятен; одет всегда с иголочки. Лицо открытое, светлое, взгляд проницательный, на губах вечная улыбка. На вид – не более двадцати восьми.

Но Александр Федорович замечал только ее. Когда Катя входила в кабинет, его лицо начинало светиться. Во время лекций он не сводил с девушки глаз. Возникла иллюзия, что препод читает только для одной студентки. Его внимание к ней было настолько явным, что становилось стыдно. В тот вечер третьего октября она с тремя девчонками и двумя юношами осталась на дополнительное занятие.

– История не развивается стихийно! – говорил он своим мягким баритоном. – В истории все последовательно и закономерно, поэтому то, что мы имеем сегодня, совершенно естественно вытекло из вчерашнего дня.

У него была удивительная дикция. Это она не могла не отметить, как человек, заикающийся с детства. Всю жизнь она боролась с этим ужасным недостатком и только в прошлом году перестала посещать логопеда.

– В истории все логично, – продолжал Александр Федорович, заглядывая Кате в глаза. – Из чего следует, что предсказывать общественные события не представляет особых трудностей, если владеешь фактами, логикой и знаком с законами развития человеческого общества. Вот, к примеру, кто-нибудь из вас пытался предсказывать события?

– Я предсказывала! – подняла руку Катя.

– И что ты предсказывала? – улыбнулся историк, и в его голосе прозвучала такая нежность, что юноши заулыбались, а девчонки закатили глаза.

– Смерть отца своей подруги… Есть у меня подруга в Твери. Зовут ее Алена… Она старше меня на три года.

– Минуточку! – остановил историк. – Потом я с удовольствием послушаю, а сейчас вы должны уяснить одну вещь: в истории закономерно все, поэтому она не прощает необдуманных поступков…

После занятий историк поймал ее за руку, когда она пыталась выскользнуть в коридор за своими сокурсниками.

– Ну, – блеснул веселыми глазами. – Продолжай! Итак, ты приехала из Твери. А в Твери у тебя осталась подруга Алена.

Последним из кабинета выходил Женя Городецкий. Прежде чем закрыть дверь, он оглянулся и расплылся в понимающей улыбке.

– Можно, Александр Федорович, я вам расскажу потом? – попросила Катя, томно опуская глаза.

– История не прощает, когда ее откладывают на потом. Здесь и теперь!

Он усадил ее за стол, а сам присел напротив.

– Итак, твою подругу в Твери звали Аленой…

– Ну да, Аленой. Она была самой красивой девочкой в школе. В общем, история короткая, – начала смущенно студентка. – С Аленой мы подруги с детства. Отец у нее был строителем. В то время он работал в Ставрополе. И вот возвращаемся мы с ней вечером с дискотеки, и Аленка мне говорит: «Давай зайдем ко мне. Мама собиралась печь блины». Я согласилась. Стали мы подниматься по лестнице, и вдруг на площадке второго этажа я случайно взглянула в окно и увидела черный гроб, а в нем Ленкиного отца со свечой в руках. Я ей говорю: «Аленка, у тебя умер отец». А она мне: «Чего ты плетешь, он только вчера звонил…» Добегаем мы до четвертого этажа, звоним – открывает ее мать вся в слезах и говорит: «Пришла телеграмма. Папа умер».

Катя подняла глаза на историка.

– Тяжелый случай, – улыбнулся он. – Однако твое предсказание исходит не от рассудка, а от сердца. Ты, конечно, девушка талантливая, но вдохновение у тебя слепое. Только это детали! Насколько я догадываюсь, это не единственное твое пророчество?

– Не единственное, – ответила она. – Другая история длиннее.

– История не измеряется метрами. Она измеряется временем. А время сейчас располагает… – произнес он и предложил отправиться в кафе. Катя согласилась.

Нельзя сказать, будто она тяготилась тем, что за ней, семнадцатилетней девочкой, ухаживал взрослый мужчина. Катя приблизительно предполагала, чем это может закончиться. Но в тот вечер очень хотелось рассказать еще и про собаку. И она, конечно, рассказала эту историю в каком-то милом ресторанчике, не слишком шумном и не слишком людном, за бокалом шампанского и чашкой кофе, где играла ненавязчивая музыка и сновали милые официантки, поднося то мороженое с орехами, то какие-то невообразимые напитки.

Случилось это тоже в Твери и тоже в Ленкиной семье за полгода до того, как умер ее отец. У них от «чумки» погибала собака Стрелка. Аленка прибежала к ней и сказала, что Стрелка совсем плохая и этой ночью, возможно, умрет. Ее хотели усыпить в ветлечебнице, но Аленка не дала. Катя закрыла ладонями глаза и вдруг увидела Стрелку живой и веселой, кувыркающейся в снегу возле дома. Она отняла ладони от глаз и уверенно произнесла.

– Вижу Стрелку живой и здоровой!

В этот же вечер она ушла к Аленке ночевать. Ей поставили раскладушку в Аленкиной комнате. А ночью подползла умирающая Стрелка. Больше Катя не могла спать. Она ежеминутно опускала руку в темноту, гладила дрожащую спину собаки и молила всех святых, чтобы они пожалели ни в чем не повинное животное. И вот среди ночи дверь в комнату отворилась и в нее бесшумно вошел высокий блондин со светлым лицом и голубыми глазами. Он даже не вошел, а вплыл в тесную спальню. Его ноги едва касались пола. Аленка спала. А Катя не испытала ни страха, ни удивления, ни беспокойства по поводу того, что в девичьей ни с того ни с сего появился взрослый мужчина. И вдруг гость произнес, не открывая рта: «Нагрей воду до такого состояния, что запястье не будет терпеть, и окуни собаку с головой. Потом напои ее белым и теплым». Произнеся это, блондин улыбнулся белозубой улыбкой и вдруг неожиданно добавил, что они с ней еще встретятся. После чего выплыл из комнаты тем же макаром, что и вплыл.

Катя вскочила, разбудила подругу, рассказала, чту ей только что привиделось, и они бросились на кухню греть воду. Нагрев ее до температуры семьдесят градусов, девчонки окунули Стрелку с головой, а затем дали теплого молока. Наутро Стрелка ожила. К вечеру она уже самостоятельно спустилась по лестнице. А на следующий день они отправились с собакой в ветлечебницу. Ветеринары долго качали головами и почесывали затылки. «А ведь точно, бактерии собачьей чумы погибают при температуре семьдесят градусов. И молоко тоже вредит бактериям».

Закончив рассказ, Катя сделалась пунцовой. Она запнулась только единственный раз, и то в том месте, где описывала блондина, потому что он как две капли воды был похож на Астерина. Историк смотрел умными глазами и, казалось, знал о ней все, даже то, чего она сама о себе не знала.

– Да ты сама Кассандра, – произнес он мягко и взял ее руку.

Когда Астерин коснулся губами ее пальчиков, сердце у нее замерло. Потом Катя сама не помнила, как оказалась у него дома. Это было похоже на сон: танец под тихую музыку в ресторане, затем еще один бокал шампанского, какие-то ступени в коврах, ухмыляющийся швейцар, такси и наконец полутемная прихожая его квартиры.

Девушка начала приходить в себя только после того, как он опустился на колени и принялся расстегивать ее босоножки. Тогда-то она предприняла робкую попытку высвободиться из его рук. Он чутко уловил ее движение и поднял голову. Глаза его были слегка затуманены. Историк нежно поцеловал ее коленку, и она проснулась окончательно.

– Что вы делаете, Александр Федорович? Прекратите! Мне пора домой.

– Разве у тебя есть здесь дом? – улыбнулся он.

– Мне нужно в общежитие! Его сейчас закроют.

– Его уже закрыли! – интеллигентно вздохнул он. – Оставайся у меня! Даю слово, что не буду больше к тебе приставать.

– Нет-нет! Извините! Я не могу!

Она подцепила ногой босоножку и выбежала из уютной квартиры в темный вонючий подъезд, легко сбежала с третьего этажа и оказалась на улице. Вокруг ни души. В радиусе километра ни единого фонаря. Ну и глухомань! Теперь надо выбираться из этого района. Только как?

Нельзя сказать, что Катя была против того, чтобы мужчины целовали ей колени. Просто она к этому не готова. Ей еще так мало лет. Наконец, она об этом еще не думала.

Она направилась в сторону трамвайной линии, но сбилась с пути. Прислушалась. Не слышно ни трамваев, ни машин. Кругом одни девятиэтажки с черными окнами, и больше ничего. Как здесь люди живут?

И вдруг сзади она четко уловила зловещий звериный шорох. Девушка оглянулась и увидела чью-то метнувшуюся тень. Катя испугалась и рванула вперед. Она бежала долго, спотыкаясь в темноте о какие-то кирпичи, лавочки, клумбы, детские песочницы. Она бежала и чувствовала, что кто-то невидимый бежит за ней следом и не только не отстает ни на шаг, но даже испытывает наслаждение от ее ужаса. Катя дважды падала в траву, но, молниеносно вскакивала и продолжала бежать. От страха хотелось выть, но – бесполезно, вокруг ни души.

И вдруг она увидела свет и побежала так быстро, как только смогла. Это горел фонарь во дворе какой-то маленькой церквушки. Девушка увидела ворота и облегченно вздохнула. Но радость была преждевременной. Ворота оказались запертыми на цепь. Не раздумывая, бедняжка перемахнула через шершавый частокол, сильно ободрав руки, и побежала к храму. В ту же минуту она с ужасом услышала сзади деревянный скрип: преследователь тоже лез через забор. Катя подбежала к храму, взлетела на паперть и принялась с визгом молотить по дверям, чувствуя, как это зловещее нечто приближается к ней. И в ту самую секунду, когда она уже хотела оглянуться, чья-то сильная рука заткнула ей рот и пригнула голову к крыльцу. Последнее, что она увидела, это серые кирзовые ботинки со сбитыми носами и ржавыми клепками по бокам, вокруг которых были выцарапаны дурацкие лепестки ромашек…

Очнулась она от холода. Вокруг было темно и тихо. И по-прежнему ни души. Девушка лежала на паперти вниз лицом с задранным платьем. Рядом валялись трусики. Ноги были липкими от крови. Катя поднялась, с трудом перелезла через забор, вышла на дорогу и увидела милицейский «уазик»…

Милиционеры все поняли без слов. Посадили в машину и привезли в участок. Там ей дали телефон. Она набрала тверской телефон родителей и, клацая зубами, произнесла:

– М-мама! З-забери м-меня о-отсюда…

2

Ровно десять лет спустя утром четвертого октября старший научный сотрудник художественного музея Зоя Михайлова спешила на работу. В тот день она решила прийти пораньше, чтобы завершить опись экспонатов музейного фонда. Накануне поработать не дали: сначала отвлекли телевизионщики, приехавшие снимать выставку восковых фигур, затем – директриса, приказавшая написать аннотацию к гжельскому фарфору, потом неожиданно явились слесари для продувки батарей, и, кроме Зои Павловны, некому было проследить за ними в подвале.

Слесари возились с обеда и до восьми вечера, при этом опустошив две бутылки портвейна и истоптав резиновыми сапожищами все ковры хранилища, но так и не закончили работу. Они ушли, слегка покачиваясь, бросив в коридоре грязный чемодан с инструментами, масляный моток проволоки и разводной ключ величиной с лом и пообещав прийти на следующее утро – продолжить подготовку к отопительному сезону. Поэтому Зоя Павловна решила завершить свою опись до начала рабочего дня, пока голова свежая, никто не отвлекает и есть возможность немного сосредоточиться.

Словом, когда Зоя Павловна ступила на крыльцо музея, было без пятнадцати восемь. За это она ручается головой, потому что посмотрела на часы, чтобы прикинуть время для работы. Часа и пятнадцати минут вполне хватало не только на перепроверку оставшихся экспонатов, но и на то, чтобы наклеить новые ярлыки на фарфоровую посуду восемнадцатого века. Она нажала кнопку и услышала за дверьми мощный рев музейного звонка. «Это не звонок, это противотанковая сирена. Когда-нибудь у сторожа случится разрыв сердца, и тогда – прощай, Родина», – подумала она и позвонила повторно.

Но сторож не спешил открывать. Либо у него уже случился разрыв сердца, либо ему снилось, что он – броненосец «Потемкин». Зоя Павловна снова взглянула на часы и занервничала. Она раздраженно вдавила палец в черную кнопку, и раскат получился таким тревожным, что сидящие на карнизе голуби испуганно взметнулись ввысь. Но и этот душераздирающий звук не вызвал в музее никакого движения. Кто сегодня дежурит? Как пить дать, Локридский. Ох и не нравился же Зое Павловне этот проходимец Локридский!

Она забарабанила по двери кулаками, и дверь открылась. «Да здесь не заперто?» – удивилась Михайлова и вошла. В вестибюле было пусто, стоял какой-то неприятный, тревожащий душу запах. «Задам же я сейчас Локридскому», – подумала она и завернула в сторожевую каптерку. Телевизор в каптерке работал, но сторожа не было. Значит, отлучился ненадолго. Сигнализация была включена. На «Рубине» горели все лампочки. Светилась даже ячейка входной двери, которая по идее должна мигать. Зоя Павловна пожала плечами, выключила телевизор и вернулась к дверям. К датчику входной двери был приляпан пластилином магнит. «Так-так, – покачала головой Михайлова. Дверь разблокирована, сторожа нет. Заходи кому не лень и бери чего хочешь! Ай да Локридский, ай да сукин сын…»

Зоя Павловна накинула на дверь крючок, вернулась в каптерку и позвонила в отдел вневедомственной охраны.

– Снимите с пульта музей! – сказала она.

– Снимаем! – ответили на пульте.

Она отключила «Рубин» и направилась к себе в кабинет. По пути предстояла одна неприятная процедура – прохождение через зал с восковыми фигурами. Зоя Павловна была не робкого десятка, однако от этих фигур ей было не по себе. Именно от этих, петербургских, а не от других. На ее счету музей четыре раза предоставлял площади различным историческим выставкам с восковыми персонажами, и к ним она всегда относилась спокойно, но эта экспозиция вызывала у нее отвратительные чувства. Здесь были цари, их жены, дети, а также известные государственные деятели. Больше всего Зоя Павловна боялась Ивана Грозного. Глаза у него были совершенно белыми от бешенства, а жилистые паукообразные руки настолько правдоподобными, что того и гляди схватят за юбку. Сталин также не располагал к умилению. Он смотрел своими черными глазами жестко и недобро, хотя и мимо. Но чем больше в них вглядываешься, тем сильнее ощущение, что сейчас он выйдет из оцепенения и повернет на тебя свои жуткие блестящие глазенки. Берия из-под шляпы и тонких очков смотрел так, что невольно холодело под ложечкой. Даже Николай Первый таил в своем облике что-то необъяснимо зловещее. Вот кто из экспозиции совсем не вызывал страха, так это Петр Первый. В его облике не было ничего безумного, хотя глаза тоже были навыкате, но смотрели они куда-то очень далеко, бог знает в какие запредельные дали.

Зоя Павловна не без трепета шагнула в темный зал с восковыми фигурами и, покосившись на Ивана Грозного, прибавила шагу. Пока шла, старалась не смотреть на восковых царей и государственных деятелей с хитрыми прищурами и жуткими руками, но спиной настолько ощущала их присутствие, что последние метры почти бежала. Когда вылетела в коридор и захлопнула за собой дверь, почувствовала, что тревожащий душу запах усилился. В темной глубине коридора, где вчера сантехники бросили свои инструменты, лежало что-то черное и объемное. «Никак батареи?» – была первая мысль. Только с каждым шагом Зоя Павловна чувствовала все сильнее, что у стены рядом с инструментами лежит не что-то, а некто. «Никак восковая фигура?» – была вторая мысль.

Но когда подошла ближе, то взвизгнула так, что заложило собственные уши. Это был сторож Локридский. Он лежал лицом вниз в какой-то ужасной и неестественной позе. Одна рука упиралась в стену, другая закрывала пробитую голову, из которой расползлась по полу черная густая кровь. Именно от крови исходил этот запах…

В ту же секунду Зоя Павловна, визжа и прикрывая ладонями виски, понеслась обратно: сначала по коридору, затем через зал с восковыми фигурами, стараясь на них не смотреть. Но когда краем глаза зацепила Ивана Грозного, то завопила с новой силой. Он смотрел и зловеще улыбался. Михайлова выбежала в вестибюль и вдруг с ужасом услышала сзади скрип чьих-то сапог.

Зоя Павловна рывком сорвала крючок, пнула ногой дверь и пулей вылетела на улицу. Только пробежав полквартала в сторону сельскохозяйственной академии, она позволила себе оглянуться. На крыльце музея было пусто, но дверь едва заметно колыхалась, будто ее подергивали изнутри. В тот же миг ей показалось, что стекло двери потемнело.

«Там кто-то ходит!» – мелькнуло в голове, и ноги стали заплетаться. На улице не было ни души. По утрам в этом месте всегда мели дворники, но сегодня их не было. Не было никого и на ступенях сельскохозяйственной академии. Обычно здесь всегда курили студенты. «Ах да, ведь еще нет восьми…»

Она застучала каблуками по ступеням академии, заметив, что двери учебного заведения открыты настежь. Тут же навстречу вышел сонный милиционер с дымящейся сигаретой в руках.

– Звоните скорее в милицию! У нас сторожа убили! – закричала она, трясясь и оглядываясь на здание музея.

Милиционер вытаращил глаза и застыл, как греческое изваяние, не понимая ни слова из того, что ему только что прокричала эта сумасшедшая женщина со стучащими зубами. Наконец некое подобие мысли мелькнуло в его сонных глазах.

– Где убили? В выставочном зале? – спросил он.

– Да-да, в музее! – закивала Зоя Павловна, указывая рукой на здание, из которого только что дала деру.

Милиционер пульнул сигарету мимо урны и, резко развернувшись, нырнул в вестибюль.

3

Двадцатишестилетний милицейский следователь Тарас Карасев сидел в своем крохотном кабинете, заваленном документацией, и откровенно зевал. Когда неделю назад он вселился в этот кабинет, то решил, что первым делом выбросит отсюда все эти пыльные, желтые папки, сломанные стулья и четыре печатные машинки «Башкирия». Заглянув в сейф и обнаружив в нем три десятка пустых бутылок, следователь подумал, что их тоже следует выбросить на помойку, и лучше всего – вместе с сейфом. Намеревался он это сделать в конце недели, но ближе к пятнице понял, что даже если ему и разрешат вынести отсюда все лишнее и обосноваться в этой норе капитально, положения это ни в коем случае не исправит. Нужно не мусор выметать из кабинета, а самому выметаться из этого волжского захолустного городишки, и лучше куда-нибудь в Москву.

Карасев два года назад закончил юридический. Окончил с отличием, а что толку? Где эти особо важные дела? Где коррумпированная мафия, где вооруженные банды, где изощренные убийства, политический шантаж, запугивания и перехват финансовых потоков, где, наконец, неслыханные по своим размерам и дерзости ограбления и похищения людей? В этом городишке не то что банкира, ни одного депутата не грохнули. Да и кому нужны эти провинциальные депутаты? За что их грохать? За принципиальную позицию? Но у них нет никаких позиций. Есть только мечты. Точнее, одна мечта на всех найти хорошую должность в Москве.

Хотя полгода назад одному депутату из Законодательного собрания засветили кулаком под глаз. Причем в подъезде собственного дома. Разумеется, случайно, по пьяни. Это потом уже плевый инцидент депутат хотел представить как политическую акцию. Но достаточно было взглянуть на средневолжскую физиономию местного «просветителя», чтобы сообразить, что подобный порыв души на него снизошел исключительно с бодуна, а вовсе не из каких-то патриотических побуждений.

Здесь все преступления с бодуна. Кражи, разбои, насилия, убийства все с легкой руки зеленого змия. Для этого, что ли, Тарас штудировал криминалистику, чтобы разбираться в том, как слесарь дядя Гриша тюкнул топориком продавщицу тетю Клаву за то, что та не дала на опохмел? Или какой-нибудь чувачок Санек уделал трубой козла Колька – за то, что тот не дал закурить? В этом гнусном городишке все ничтожно и карикатурно, даже преступления.

Сделав такой вывод и решив хлебнуть кофейку, Тарас отправился было с чайником в туалет, но внезапно раздался телефонный звонок. Звонил Леонид Григорьевич, шеф.

– Карасев, ты хотел заняться расследованием запутанного дела? Поезжай немедленно в художественный музей, там убили сторожа.

– Сторожа? – удивился Карасев. – Кому он понадобился?

– Вот и выясни, кому. Узнай, может, пропали какие-нибудь ценные экспонаты. Ну и так далее… Не мне тебя учить.

Шеф положил трубку, а Карасев грустно покачал головой. «Ну начальник лопухнул. Неужели в этом музеюшке еще есть экспонаты, из-за которых можно убить? Мужик, ты сам-то понял, что сказал?» – мысленно воскликнул Тарас и поставил чайник в шкаф. После чего поморщился, предчувствуя, что в каптерке у сторожа отыщет минимум четыре бутылки какой-нибудь политуры с отпечатками пальцев его же соседа по дому и максимум два селедочных скелета на промасленной газете. «М-да. Жизнь не радует разнообразием», – со вздохом подумал он и спустился к дежурным.

– Машина свободна?

– Свободна-то она свободна, да бензина нет, – ответил, зевая, офицер. – А тебе куда?

– До музея.

– Так здесь два шага, пешком дойдешь. Туда, кстати, уже отправились эксперты. Если не хочешь идти, подожди. Через час освободится машина шефа.

Карасев не стал ждать и отправился пешком, с досадой отмечая, что в этом чертовом Ульяновске даже выехать на место происшествия проблема. Вот уж захолустье так захолустье.

Через пятнадцать минут он добрался до места и увидел у музейных ворот целых два «уазика» из экспертного отдела. Молодцы криминалисты! Времени зря не теряют. В вестибюле толпились смущенные сотрудники музея.

– Кто первый обнаружил труп? – спросил Карасев.

– Я! – ответила женщина лет пятидесяти, в серебристых очках, с обесцвеченными волосами, аккуратно уложенными под шишку. Она была бледной и напуганной, однако держалась с благородным достоинством.

– Представьтесь, пожалуйста.

– Старший научный сотрудник Зоя Павловна Михайлова.

– Спасибо. А кто последний видел сторожа? – спросил Карасев, переводя взгляд на столпившихся за ее спиной сотрудников.

Все стали растерянно переглядываться, тыкать друг в друга пальцами, отпираться, и в конечном итоге выяснилось, что убитого последней видела тоже Зоя Павловна.

– Так-так, – сощурился Карасев, – значит, вы вчера ушли домой позже всех, а сегодня пришли на работу всех раньше?

– Выходит, что так, – растерянно пробормотала Михайлова. – Но я вчера задержалась из-за слесарей. Мы ушли вместе.

– Пардон! Как вместе? – вмешалась директриса музея, стройная шатенка лет сорока. – А кто же сдавал музей на пульт?

– Вообще-то… я сдавала, – растерялась Зоя Павловна. – Я имела в виду, что со слесарями я вместе вышла из хранилища и дошли до вестибюля…

– Так и говорите! – подняла палец директриса. – Что именно вы ушли из музея последней, и не надо, пожалуйста, валить на слесарей.

Зоя Павловна сделалась пунцовой.

– Что вы этим хотите сказать, Алла Григорьевна? Что это я убила сторожа?

– Я хочу сказать, Зоя Павловна, – сдвинула брови директриса, – что нужно говорить все как есть, а не запутывать следователя.

Директриса перевела преданный взор на Карасева, а тот вдруг спросил у Михайловой:

– Вы всегда уходите с работы позже всех, а приходите всех раньше?

– Да нет, – замялась Михайлова. – Я ухожу как все. Просто так получилось… Извините…

Глаза ее растерянно забегали. А у директрисы глаза остекленели. Она побагровела и опять было открыла рот, чтобы вставить еще что-нибудь веское и разоблачительное, но Карасев сказал:

– Понятно. Я с вами поговорю потом. А сейчас покажите, где труп.

Алла Григорьевна с готовностью провела его через зал с восковыми фигурами, толкнула дверь в коридор, но сама дальше не пошла. В коридоре копошились криминалисты. Они сдержанно приветствовали следователя и сразу ввели в курс дела.

– Убили разводным ключом, – доложил эксперт Саша. – Было нанесено два удара по голове. Первый пришелся по темени. Второй по затылку. От второго удара была проломлена черепная коробка. Смерть наступила мгновенно. Это произошло часов в одиннадцать вечера.

Карасев взглянул на скорченный труп, лежащий вниз лицом в луже собственной крови. Одна рука вцепилась в стенку, другая зажимала проломленную голову. Рядом валялся огромный разводной ключ, верхушка которого была черна от запекшейся крови. Тут же у стены стоял чемодан с инструментами слесарей, а посреди пола валялся масляный моток проволоки.

– Отпечатки пальцев сняли? – спросил Карасев.

– Отпечатков на ключе нет, – развел руками Саша. – По всей видимости, убийца был в перчатках. Или потом стер отпечатки.

– Стер отпечатки? – удивленно вздернул брови Карасев. – Интересно… А следы обуви есть?

– Следов обуви тоже нет! Вернее, посторонних следов нет. Есть несколько следов сотрудников музея. Женских следов. Но удар явно не женский. Нужно обладать недюжинной силой, чтобы пробить черепушку.

– Я понял! Ручки двери смотрели?

– На дверной ручке отпечаток одной женской ладони. И на крючке отпечаток той же ладони.

– И больше никаких отпечатков?

– Никаких.

Карасев задумался.

– Интересно… Ну а… в комнате сторожа отпечатки на бутылке, на стаканах…

– Никаких бутылок мы не нашли, – пожал плечами Саша. – На чашке есть отпечатки. Судя по всему, сторожа. Из чашки пили чай. Водку не пили. На телефонной трубке есть отпечаток той же женской ладони. Ну а стаканы чистые. Ими не пользовались.

– А пахнет? – кивнув Карасев на труп.

– Абсолютно не пахнет. Врач уверен, что он был трезвым. Точно, конечно, покажет экспертиза, но по предварительному осмотру признаков опьянения не обнаружено.

– Странно… – пробормотал Карасев и, бросив долгий взгляд на тело, отправился осмотреть каптерку.

В каптерке не было никаких следов пребывания посторонних. По всей видимости, алкоголь точно не распивали. Если бы распивали, а потом унесли, остались бы следы закуски. Если бы унесли и остатки закуски, остались бы крошки. Нет! Посторонних в каптерке не было. Также не было никаких следов беспорядка. Все мирно, чинно и как будто на своих местах: электроплитка на подоконнике, чайник на электроплитке, чашка с недопитым чаем на столе, телевизор на тумбочке. На топчане страницами вниз лежит раскрытая книга Набокова «Лолита». Книга, судя по всему, сторожа.

Все признаки того, что убийство для этого городишки явно нетрадиционное, то есть совершено на трезвую голову, да еще без отпечатков пальцев. Вот это ни черта!

Карасев покинул каптерку и направился в кабинет директора.

– Мне нужно поговорить с сотрудниками музея, – сказал он директрисе.

– Пожалуйста! – с готовностью ответила она. – Можете в моем кабинете. Кого пригласить?

– В первую очередь Михайлову. Кстати, вы уже осмотрели музей? Экспонаты все на месте?

– Сейчас производим более тщательный осмотр, но, исходя из беглого осмотра, кажется, ничего не пропало. Во всяком случае, наиболее ценные музейные реликвии на месте.

– А какие у вас самые ценные? – поинтересовался Карасев.

Алла Григорьевна расплылась в счастливой улыбке.

– Жемчужиной нашего музея является портрет Екатерины Второй, кисти неизвестного художника. Он, слава богу, цел.

– Это который четыре метра в высоту и три в ширину?

– Совершенно верно. Из-за размеров похитить портрет вряд ли возможно. Но есть у нас картины и поменьше, например «Ева с гранатом». Она всего три на два. К счастью, и она на месте.

– То есть самое ценное в музее – это наиболее объемное? – догадался Карасев, подавляя улыбку.

– Да нет, почему же! – ответила директриса, не понимая сарказма. – У нас есть и довольно мелкие экспонаты, которые представляют региональную ценность. Например, гжельский фарфор. Но он тоже не тронут…

– Я понял, – перебил Карасев. – А в фондах музея у вас есть что-нибудь такое, из-за чего можно убить…

– Ну… – задумалась директриса, – чтобы убить, конечно, таких ценностей нет, но вообще шедевры, пусть не мирового, а регионального значения, в наших фондах имеются. Например… Э… Вот… Ну сразу навскидку я сказать не могу. Надо посмотреть списки. Кстати, мы как раз обновляем списки наших фондов. Зоя Павловна этим занимается. Но вряд ли в подвалах что-нибудь пропало.

– Почему?

– Потому что подвалы на замках. А замки все на месте. Мы уже проверили. Зоя Павловна вчера сама лично все закрыла. После слесарей.

– Словом, куда не взгляни, все дороги ведут к Зое Павловне, улыбнулся Карасев, утомившись от болтовни директрисы. – Что ж, зовите ее, раз она заведует фондами и последней ушла из музея! Кстати, кто сегодня пришел в музей вторым, после Зои Павловны.

– Александрова из отдела Гончарова, – ответила директриса.