Текст книги "Искушение Кассандры"

Автор книги: Александр Андрюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

4

Через некоторое время в кабинет вплыла Зоя Павловна и робко присела на стул напротив следователя. Выглядела она очень бледно, глаза ее были встревоженными, пальцы дрожали.

– Вы действительно думаете, что Локридского убила я? – произнесла она, поймав серьезный взгляд следователя.

– Почему вы так решили? – удивился Карасев.

– Алла Григорьевна мне сказала, что я подозреваемая номер один. Это правда?

Карасев снова подавил улыбку, подумав, что этим провинциальным холмсам уже все давно известно. Они всегда все знают заранее, у них давно свои версии, и следователи с красными дипломами для них были и будут вечными дилетантами.

– Успокойтесь, Зоя Павловна. Я еще ни к какому решению не пришел, ответил Карасев. – Лучше ответьте мне на такой вопрос: во сколько вы вчера ушли с работы?

Михайлова страдальчески сморщила лоб и напряженно уставилась в пространство. После двухминутного раздумья она неуверенно ответила:

– По-моему, около восьми. Точно, было без пяти восемь когда сантехники, наконец, допили свою несчастную вторую бутылку. Первую они начали пить в половине шестого. Это я хорошо помню. Потому что как увидела, что они готовят стаканы, так сразу им сказала: «В шесть заканчивается мой рабочий день и я закрываю подвал, независимо от того успеете вы со своими батареями или не успеете». Словом, предупредила, что сидеть ради них не намерена. Они меня заверили, что до шести закончат и с батареями, и с бутылкой, хотя у них с продувкой еще, кажется, конь не валялся. Так вот, в шесть они только начали откручивать первую заглушку. Я естественно, была рядом и наблюдала, как они работают. Им, видимо, надоело, что я за ними слежу, и они ушли за шкаф. Развили там бурную деятельность: начали стучать и скрежетать ключами. Я пару раз поднималась наверх, а они там все скрежетали и стучали.

– Зачем же вы поднимались? – спросил Карасев.

– Как зачем? Все уходят домой, а я сижу в подвале с двумя мужиками. Мне директриса велела сидеть до тех пор, пока они не закончат. А потом она велела сдать музей на пульт. Ну я сидела и ждала, как велела директриса, а вовсе не потому, что мне очень нравится оставаться после работы. Где-то часов в семь мое терпение лопнуло, я заглянула к ним за шкаф и увидела, что они откупоривают новую бутылку. Ну я, разумеется, начала ругаться, а они: «Зоя Павловна, еще пять минут – и уходим». После этого прошло не пять минут, а пятьдесят. Я засекла. В восемь мы обычно сдаем музей на пульт. Тут мне ничего уже не оставалось, как просто их выгнать. Они хотели оставить свои грязные инструменты прямо в хранилище, но я не позволила. И они бросили чемодан с ключом и проволокой в коридоре…

Тут Михайлова осеклась и испуганно подняла глаза на следователя. Следователь улыбнулся.

– Что же вы остановились, Зоя Павловна? Продолжайте, я слушаю.

– А чего тут продолжать. Получается, я виновата, что убили Локридского. Если бы я позволила оставить инструменты в подвале, тогда бы, возможно, нечем было убить сторожа. Но поймите, в хранилище не должно быть ничего постороннего.

– Я понял, понял! Пожалуйста, дальше, – защелкал пальцами Карасев. Сантехники бросили свой инструмент в коридоре и проследовали к выходу…

– Ну да! К выходу! Они вышли на улицу, а мы со сторожем начали сдавать музей на пульт. Сначала сделали пробную сдачу. Объект на пульт взялся. Потом, когда я выходила из музея, сторож за мной закрыл дверь. Сигнализация взялась нормально.

– Откуда вы знаете, что нормально?

– Если бы не нормально, за мной приехали бы из вневедомственной охраны ночью. Они любят приезжать ночью.

– С этим понятно! – кивнул Карасев. – Вчера вы ушли на два часа позже, а сегодня явились на час раньше. Поясните!

– Дело в том, – занервничала Зоя Павловна, – что мы ежегодно обновляем список экспонатов музейного фонда. Я хотела сегодня утром до начала работы завершить этот список, чтоб над душой никто не висел, потому что днем нет никакой возможности. Без конца дергают: то начальство, то корреспонденты, а тут еще слесари свалились на мою голову…

– Понятно, – нетерпеливо перебил Карасев. – Скажите, во сколько точно вы сегодня пришли на работу и кто вам открыл дверь?

– Дверь? – удивилась Михайлова. – Ее никто не открывал. Она была открытой. Но сначала я этого не заметила. Подошла к двери, посмотрела на часы – было без пятнадцати восемь – и стала звонить. Звоню, звоню – никто не открывает. Тогда я стала барабанить кулаками по двери и тут увидела, что она открыта. Я вошла и сразу же направилась в комнату к сторожу.

– Минуточку! Если вы открыли дверь, то должна сработать сигнализация. Должно зазвенеть!

– Нет! Ничего не зазвенело. Сигнализация не сработала. К датчику на двери был прилеплен магнит. Пластилином. Но это я заметила потом, когда зашла в комнату к сторожу и увидела, что ячейка входной двери горит как ни в чем не бывало. Тогда я вернулась к входным дверям и увидела, что на датчике приляпан магнит.

– Так-так… – насторожился Карасев. – Значит дверь была разблокирована посторонним магнитом. Ну и вы его, естественно, сняли.

– Нет, не сняла!

– Почему?

– Не знаю. Как-то не пришло в голову.

– То есть он до сих пор там висит?

– Наверное! – пожала плечами Зоя Павловна.

– Пойдемте покажете! – поднялся Карасев.

Они отправились в вестибюль, где растерянными кучками стояли сотрудники музея, продолжая обсуждать событие и, по всей видимости, не собираясь расходиться по своим местам. Однако никакого магнита на датчике не было. Карасев обследовал пол, заглянул под ковер, даже вышел на крыльцо. После чего вопросительно уставился на Михайлову. Но она в ответ только недоуменно развела руками.

– С утра был! Видела собственными глазами…

Их окружили любопытные музейные работники. Узнав, в чем дело, они добровольно присоединились к поисками пропавшего магнита. Когда служащие совместно с криминалистами перерыли весь вестибюль, Карасев попросил эксперта обследовать датчик. Саша тут же взгромоздился на принесенный из каптерки стул и вытащил увеличительное стекло. Внимательно осмотрев косяк через лупу, эксперт цокнул языком и нанес на датчик порошок. Однако пальчики не проявились. Саша спрыгнул со стула и доложил:

– Пластилин на датчике был. Подтверждаю. Цвета коричневого. Свежести не первой. Магнит прикреплялся к нему на два пластилиновых катышка. Все было сделано очень аккуратно: пальцы не коснулись датчика. Так же аккуратно магнит был и снят.

– А я знаю, где этот магнит! – внезапно вмешалась уборщица. – Он у сторожей на шкафу лежит. Показать где?

Направились в каптерку, следом всей толпой двинулись музейные работники, но Карасев популярно объяснил, что расследование – дело больше индивидуальное, нежели коллективное. Директриса намек поняла и приказала всем расходиться по своим кабинетам. Однако никто не разошелся.

Приведя криминалистов в каптерку, уборщица залезла на стул и стала шарить на шкафу, в котором сверху лежала посуда, посередине – грязная роба, а внизу стояла обувь.

– Вот здесь он был! А сейчас нет. Это был общий магнит. Им пользовались все сторожа.

– Как это пользовались? – удивился Карасев.

– Да неужто не понимаете? – в свою очередь удивилась уборщица. – Вещь для сторожей очень нужная. Если требуется отлучиться среди ночи по каким-то своим нуждам, лепи его на датчик и преспокойно иди куда хочешь.

– Как это иди? – ужаснулась директриса.

– А что? Музей-то все равно под сигнализацией, – не моргнув глазом ответила техничка.

– А входная дверь пусть остается открытой?

– Ну и остается! – пожала плечами уборщица. – А кто об этом знает? Кому в голову взбредет ночью идти в музей, когда в него и днем никто не ходит.

Алла Григорьевна сделалась пунцовой.

– И часто таким образом сторожа отлучаются ночью? – сверкнула она глазами.

– А это уж я не знаю, – развела руками уборщица. – Я ночью здесь не присутствую… в отличие от некоторых…

Между тем эксперт взгромоздился на стул и стал через увеличительное стекло обследовать поверхность шкафа. Скрупулезно осмотрев каждый сантиметр, он поцокал языком и пробормотал с досадой:

– Зря это вы сейчас здесь руками водили… гражданка.

– Эх, Вера, Вера! – всплеснула руками директриса. – Ну кто тебя учил по шкафам шарить? Ты стерла все отпечатки пальцев.

– А там и не было никаких отпечатков! – уверенно заявила уборщица. Там только пыль одна была.

– Вот пыль-то как раз и была мне нужна, – пробормотал с досадой эксперт.

– Вспомнила! – хлопнула себя по лбу уборщица. – Пыли там тоже не было. Я ее три дня назад стерла.

– Когда стирали, магнит видели? – спросил Карасев.

– А как же! – воскликнула уборщица и поморщилась. – Хотя вру! Магнита не было. Ей-ей! Три дня назад магнита на шкафу не было. Как пить дать не было.

– А кто три дня назад дежурил? – спросил следователь.

– Локридский дежурил, – ответила директриса.

5

Часа через два вся это нелепица стала раздражать Карасева. Никаких следов, никаких зацепок, никаких мотивов. Магнит исчез. Отпечатки пальцев на шкафу затерла уборщица. Не обнаружено доказательств того, что в музее находились посторонние. К тому же ничего не пропало. Кроме магнита. Однако, если магнит был с утра, а сейчас его нет, значит, его снял кто-то из сотрудников. «Так-так», – задумчиво грыз ручку Карасев, сидя за столом в директорском кабинете.

Прежние расследования дались ему легко. Через минуту после осмотра трупа он уже интуитивно догадывался о мотивах убийства и четко знал, где искать преступника, его сообщников и свидетелей. А сейчас он даже не представлял, в каком направлении двигаться дальше.

До разговора с Михайловой Карасев был уверен, что сегодня во что бы то ни стало нужно отыскать магнит. Но после получасовой беседы с ней следователя стали одолевать сомнения: ведь кроме магнита Зоя Павловна видела еще и улыбающегося Ивана Грозного. А также слышала скрип его сапог и даже через стекло двери лицезрела его мимолетную тень. Она явно намекала на то, что исчезновение магнита дело рук воскового царя. «Так-так, – хмурился Карасев, продолжая грызть ручку, – с такими свидетелями можно далеко уйти…»

Конечно, это не означало, что магнита не существовало. Он явно был. Им широко пользовались сторожа. Тем более что, по словам эксперта, на датчике остался пластилин. Вполне возможно, что музейная работница его видела, но не обязательно сегодня утром. Это бывает со страху, когда ум заходит за разум и память начинает вываливать наружу все подряд. Но если магнит действительно с утра висел на датчике, то его снял кто-то из сотрудников музея. А это означает, что он в данный момент еще находится в здании. Карасев сорвал телефонную трубку и набрал номер вахтера.

– Скажите, сегодня из персонала кто-нибудь выходил на улицу?

– Никто не выходил.

– А из музея еще есть выход?

– Есть черный ход во двор. Но им не пользуются уже года три. Он ведет сразу на второй этаж.

– Ключи от черного хода у кого?

– У Зои Павловны.

– Понятно. Слесари еще не появлялись?

– Нет.

– Как появятся, дайте знать.

Карасев бросил изгрызанную ручку в корзину и отправился к экспертам. Они уже завершили работу, осмотрев и обнюхав все залы и закутки музея, а также сняв у музейщиков отпечатки.

– Есть что-нибудь интересное? – спросил Тарас у Саши.

– В подвале обнаружены следы мужских резиновых сапог сорок третьего и сорок пятого размеров. Там протекало из батареи и от этого на полу образовалась ржавая лужа. Так что следы получились довольно четкие.

– Это ноги слесарей! – махнул рукой Тарас. – Магнит нашли?

– Нет! С магнитом глухо. По логике, от него должны были избавиться сразу. Его должны либо бросить в мусор, либо смыть в унитазе. Мусорные корзины мы проверили, в унитазах посмотрели. Магнита нет. На данный момент все, но мы еще не закончили.

– Когда снимали отпечатки, заметили у кого-нибудь на пальцах пластилин?

– Ничего мы не заметили. Честно говоря, на пластилине мы не сосредоточивались. Для того чтобы сорвать с датчика магнит, не обязательно касаться пластилина.

– А чтобы прикрепить?

– А чтобы прикрепить, нужно скатать как минимум два шарика. У трупа никаких следов пластилина на пальцах не обнаружено. Так что магнит к датчику, скорее всего, крепил не сторож.

– Если его вообще крепили, – вздохнул Тарас и пошел разыскивать директрису.

Он нашел ее в кабинете Гончарова. Она стояла у раскрытого шкафа и листала старинную книгу. За столом сидела миловидная черноволосая девушка лет двадцати двух. Красавица была настолько погружена в свою писанину, что даже не подняла головы. Алла Григорьевна напротив – расплылась в улыбке и участливо поинтересовалась:

– Уже что-нибудь нашли?

– Ищем, – неопределенно ответил Карасев, задерживая долгий взгляд на девушке. Она была в его вкусе. «Допросить, что ли?» – подумал он.

– Алла Григорьевна, я хотел бы вам задать несколько вопросов относительно Локридского, – произнес Карасев.

– Нет проблем! – с готовностью отозвалась директриса и сунула книгу в шкаф. – Идемте ко мне в кабинет! – Она кинула взгляд на девушку и приказала: – Когда закончите с аннотацией, займитесь тургеневскими письмами!

– Хорошо, Алла Григорьевна, – ответила девушка, подняв на нее свои красивые глаза.

– Это наше племя – младое, незнакомое, – пояснила директриса, когда вышли из кабинета. – Очень талантливая девушка. И скромная.

– В чем же ее талант? – улыбнулся Карасев.

– Во всем! – ответила директриса. – У нее всеобъемлющее мышление и прекрасно развито чувство синтеза. Это важно для исследовательской работы. И потом, она очень живо интересуется историей нашего края, хотя сама приезжая.

После того как они зашли в кабинет и сели за стол друг против друга, Карасев спросил:

– Что за человек был Локридский?

– Человек как человек, – пожала плечами Алла Григорьевна. – Тихий, непьющий, бесконфликтный. Другие сторожа – три месяца проработают, ну, бывает, что и год, ну, от силы – два и поминай, как звали. А Александр Яковлевич работает у нас, дай бог, уже десять лет. Точнее, работал.

– Мне показалась, его не очень любит Зоя Павловна.

– Ну… понимаете… – замялась директриса, – человек он… не очень приятный. Хотя о покойниках плохо не говорят… Да и сказать-то о нем ничего плохого нельзя… Ну что-то было в нем неприятное… Я не могу объяснить.

– Алла Григорьевна, пожалуйста, поконкретней, – насторожился следователь.

Директриса подняла глаза к потолку и замерла.

– Как бы это объяснить? – произнесла, искривив рот. – Человек он был серый. Всегда ходил в одной и той же одежде: в черном невзрачном пиджачке и синей рубашке. Хотя, повторяю, он не был отрицательным. Он не пил, не курил, не хулиганил. Но рядом с ним было как-то не по себе. Понимаете, говоришь с ним об одном, а думаешь о другом: скорее бы договорить и уйти. Словом, это не объяснишь.

– Друзья у него были?

– Вряд ли. Он из тех, которые все в себе. Но это, наверное, от трудного детства. Родители у него были репрессированы. Он воспитывался в интернате… Хотя, знаете, он был заядлый болельщик. Футбол очень любил. Еще книги читал. И, кстати, все больше классику.

– Понятно! Но кому он все-таки перешел дорогу, если его убили?

– Я ума не приложу! – всплеснула руками директриса. – Он был человек совершенно безобидный. Не только никогда не перечил, но даже голоса не повышал…

В это время в кабинет постучали.

– Слесаря пришли, – прошептала вахтерша, заглянув в комнату.

– Прекрасно! Зовите их сюда, – оживился Тарас.

В ту же минуту в кабинет ввалились два подвыпивших архаровца в черных промасленных робах. У первого косил один глаз, у второго глаза были навыкате. Оба казались весьма растерянными.

– Присаживайтесь! – сказал им Карасев.

Они послушно сели на стулья и вопросительно уставились на следователя.

– Представьтесь!

– Я Петров Колян… Э-э, Николай то есть, а это Андрюха Ушаков, произнес тот, что с глазами навыкате, кивая на своего товарища. – Э-э… ЖКО номер четырнадцать.

– Ясно! – сдвинул брови следователь. – Уже в курсе, что вчера произошло после вашего ухода?

– Рассказали, – закивали оба.

– Ну теперь рассказывайте: сколько вчера выпили и во сколько ушли из музея?

Друзья переглянулись. Тот, что косил, втянул голову в плечи, а тот, у которого глаза навыкате, обреченно развел руками.

– Да почти ничего и не пили. По бутылочке «Анапы» засосали и пошли домой. Это, так сказать, для поддержания тонуса. А без этого нельзя! Без этого работа не пойдет!

– Не пойдет! – интенсивно закивал товарищ. – Да еще сыро в подвале. Вот мы по стакану и тяпнули… чтобы не простыть…

– Чисто для здоровья, – поддержал другой.

– Инструмент, значит, бросили в коридоре, а сами в забегаловку? строго произнес Тарас.

Слесари снова недоуменно переглянулись и тот, что с выпученными глазами, отрицательно покрутил пальцем:

– Нет! Никаких забегаловок! Лично я сразу пошел домой, не знаю, как Андрюха.

– А что я? Я тоже пошел домой, – отжестикулировал другой слесарь. – До мы вместе же и пошли по Карла Маркса. По кружке пива в пельменной вмазали и по домам.

– Вмазали и по домам! – подтвердил слесарь с выпученными глазами. – А то, что инструмент оставили в музее, так мы всегда его оставляем на объектах. Не тащить же его в ЖКО. ЖКО уже закрылось. Оно закрывается в шесть, а было уже восемь…

– Так вы ушли последними из музея?

– Почему последними? – удивились мужики. – Зоя Павловна еще оставалась со сторожем. Они нас выпроводили и заперлись. Было восемь часов. Что между ними произошло, мы не знаем.

– И знать не хотим, – добавил слесарь с косящим взглядом.

– Так-так… – произнес Карасев, сощурив глаза. – И во сколько же вы были дома?

– Я лично в десять, – ответил слесарь с выпученными глазами.

– И я в десять, – кивнул слесарь с косящим взглядом.

– Кто это может подтвердить?

– Да кто угодно. Хоть жена! – возмутился слесарь. – Я пришел домой и как раз начались «Вести». А после них в половине одиннадцатого футбол. Играл «Спартак» с «Динамо».

– И у меня может подтвердить его жена, – кивнул Андрюха. – То есть моя. Наши жены… пушки заряжены…

– Ну, хорошо… допустим… – пожевал губу Тарас. – Как я понял, вы живете рядом.

– Через дом. На улице Орлова.

– Но отсюда до Орлова двадцать минут пешком.

Мужики снова переглянулись, и у Коляна от непонятливости следователя глаза чуть не вылезли из орбит.

– Так мы же заходили в пельменную засадить по кружке пива. Потом по пути завернули в подвальчик «Витязь», еще по бутылочке взяли. Потом… куда мы еще заходили?

– На улице Мира в рюмочную, – подсказал Андрюха.

– Точно! С миром шли! Побухивая! Никого не трогали.

– И так набухались, что решили вернуться в музей за инструментом? сощурился Тарас.

– На кой хрен нам сдался этот инструмент, когда мы и так опаздывали?

– Куда?

– На футбол.

Вопросы иссякли. Карасев задумался. Эти могли по пьяни замочить сторожа. Но стереть отпечатки пальцев и не оставить ни одного следа от сапога они, разумеется, не могли. Тарас взглянул им на ноги и хотел спросить про размеры сапог, но в комнату без стука влетел взволнованный эксперт. Он взглянул на слесарей и сделал выразительные глаза.

«Что-то есть», – догадался Карасев и быстро выпроводил мужиков в коридор.

– Магнит нашли? – спросил Тарас.

– Если бы! – вытаращил глаза эксперт. – Нашли кровь. У Берии на пальцах…

6

– Если ты будешь молчать, то никогда не вылечишься! Мама говорила, что за целый день из тебя не вытянешь слова. Для тебя это смерти подобно. Говори всегда, везде, обо всем. Не важно, о чем говорить, главное говорить. Ты меня поняла?

– Х-х-хорошо, Ол-ол-ллег, Е-е-ф-фремович!

– То-то же! Будь в себе уверена, Катенька, и все у нас получится! Ты веришь, что все у нас получится? Главное, верить и ни в чем не сомневаться. Посмотри на этих телевизионных ведущих! Они ни в чем не сомневаются. Несут с экранов чушь, но так уверенно, что кажется: говорят что-то значительное. И ведь не боятся, что засмеют. Вот с кого тебе нужно брать пример. Будь уверенной и не бойся сказать глупость. Важно не что говорить, а как. А сейчас спокойной ночи. Завтра я тебе позвоню и ты мне расскажешь, что тебе снилось.

– С-с-покойной н-ночи, Ол-ол-л-лег Е-е-ф-фремович…

Катя водворила телефонную трубку на место и стала разбирать постель. В комнату вошла мама. Она поцеловала дочь в висок, пожелала спокойной ночи и, перед тем как удалиться к себе в спальню, прошептала со слезами на глазах: «Только не молчи! Ты разрываешь мне сердце».

Катя потушила свет, зажгла ночной светильник и достала с полки своего любимого Вергилия. Нет, никогда не расскажет она логопеду своих снов, потому что они слишком красивые для этой невзрачной жизни. Потому что ей вот уже целых два месяца кряду снится Александр Федорович.

Катя повалилась на кровать и блаженно зажмурилась. Она потянулась к лежащему в ногах одеялу, и Вергилий, выскользнув из-под руки, шлепнулся на пол. Бедные поэты. В конечном итоге они всегда оказываются под ногами. Но поэзия в отличие от поэтов всегда на высоте…

И она с Александром Федоровичем тоже оказывалась в каких-то сияющих высотах. Они брели по немыслимому саду и беседовали о великом грядущем и невзрачном настоящем этого мира. Он брал ее руку и светящимся взором смотрел в глаза. Он был красив, как Аполлон. Почему как? Он и был Аполлоном – златокудрым, тонкокожим богом с умными голубыми глазами. А она была богиней – длинноногой с осиной талией и пышными волосами, – облаченной в роскошную голубую тунику. Хотя нет. Она не была богиней. Отец и мать ее были простыми смертными, хотя и царского рода. Он говорил ей: «Предсказывать судьбы просто. Достаточно вглядеться в глаза… В них у смертных написано все…»

Катя протянула руку к тумбочке с настольной лампой, нащупала выключатель и подумала, что, наверное, бедного Вергилия все-таки следует поднять с пола. Что же несчастный любимец муз так и будет всю ночь валяться между кроватью и письменным столом? Впрочем, это уже не важно. Это не важно, кто и где сейчас валяется. Все равно время потом все расставит по своим местам.

Катя щелкнула выключателем, и комната погрузилась в темноту. Сейчас он опять появится, этот милый Александр Федорович в алом плаще Аполлона. И они снова будут брести по цветущей оливковой роще, и теплый ветерок будет колыхать его золотые кудри и ее голубую тунику с золотыми полосками у щиколоток.

Она почувствовала на своем запястье тепло его руки и вдохнула лавровый запах его кудрей. Синие глаза смотрели на нее с любопытством и любовью.

– Предсказывать судьбы просто. Достаточно вглядеться человеку в глаза… В них написано все…

«Но ведь, кроме того, нужно знать, что на уме у богов относительно этого человека», – подумала она, и Аполлон рассмеялся, услышав ее мысли.

– Боги расписывают судьбы, исходя из стремлений смертных. Рожденному ползать никогда не заполучить прекрасной судьбы Икара. Боги всего лишь создают ситуации, а как поступать – забота людей. Истина земной жизни в том, что бессмертные не отвечают за поступки смертных. Так что людские судьбы в руках самих людей, а не богов, как они считают по своему невежеству. Поэтому предсказывать им будущее так же бессмысленно, как толочь в ступе воду.

– Нет! – покачала головой она. – Предсказание может оградить людей от лишних страданий.

– Лишних страданий не бывает, – в свою очередь покачал головой Аполлон. – Как не бывает излишне ледяной воды, в которую опускают только что выкованный меч для закалки.

– Но ведь бывает, что металл не выдерживает и трескается! – ужаснулась она. – Неужели Богам не жалко людей?

– Если металл трескается, его перековывают, – улыбнулся Аполлон. – Как смертным не нужны непрочные мечи, так и богам не нужны гнилые смертные, потому что они готовят их для бессмертия. Что касается жалости, то это скорее качество людей, нежели богов.

Эти слова вызвали у нее двоякое ощущение. Покровитель искусства говорил о людях в третьем лице. Кто же тогда она? Аполлон, подслушав ее мысли, взял ее руку и кивнул в сторону высокой горы, доходящей до самых облаков. А далеко внизу раскинулось бескрайнее море, на берегу которого стоял ее родной город.

– Ты не туда смотришь! Ты должна смотреть ввысь, – произнес он полушепотом.

Аполлон повернул ее лицом к упирающейся в небо горе, и она подумала, что снизу никогда не видела эту громадину. Бог улыбнулся и потянул ее за собой. И тут девушка сообразила, что он помышляет о ней не как о богине. Он хочет ее как простую женщину. Она высвободила руку, но Аполлон поймал ее опять.

– Ты будешь жить среди богов, как богиня. Я научу тебя предсказывать судьбы.

– Но я хочу жить среди людей.

– Ты будешь являться к людям в качестве любимицы Парнаса и предсказывать им их жалкие жизни из небесной книги судеб. Останешься среди людей – твои предсказания не будут иметь никакой силы.

– Почему? Разве истине не все равно, из чьих уст она исходит?

– Истине, конечно, все равно, ибо она уже есть истина. А людям нет. Богам они еще могут поверить на слово, себе подобным – никогда! Смертные такую веру должны заслужить. Они недоверчивы, потому что горды и тщеславны. Находящиеся под властью гордыни не стремятся к истине. Они стремятся к удовлетворению собственного тщеславия.

– Неправда. Они так же разумны, как боги.

Аполлон улыбнулся, щелкнул пальцами, и в его руках оказался прозрачный осколок горного хрусталя.

– Через это стекло ты можешь видеть будущее. Я дарю тебе.

Девушка приняла подарок Аполлона, взглянула в него, и ее охватил ужас.

– Что я вижу? Пожар в моем городе! Его разрушат греки. И разрушение Илиону принесет мой старший брат Парис, которого я никогда не видела!

– Скоро ты его увидишь! – тонко улыбнулся сын Зевса. – Парис уже в городе.

Аполлон подошел очень близко, приблизил свое лицо и взял ее за оба запястья.

– Пойдем со мной. Там, внизу, ты ничего не сможешь сделать для своего города…

– Смогу! – воскликнула она и вырвала обе руки. – Я расскажу троянцам, что на город хочет навлечь беду богиня Афродита, пообещав Парису жену спартанского царя.

– Пойдем со мной! – сказал Аполлон, коснувшись ее туники. – Если ты вернешься, то сделаешь хуже для своего города. Города спасают не бессмысленные вопли пророков, а горние стремления людей.

Но дочь царя Приама уже мчалась с горы, зажимая в руках бесценный подарок Аполлона, этот неровный треугольный кусочек горного хрусталя, через который видно будущее.

В ту минуту, когда она вбежала в город через Скейские ворота, состязания уже закончились. Вся Троя говорила о том, что всех царских сыновей в борьбе победил какой-то неизвестный красавец пастух по имени Парис. Кассандра сразу же кинулась к храму Зевса, куда обычно после турниров заходили ее отец и мать принести жертву отцу богов.

В храме перед алтарем Зевса уже стояли ее родители, Приам и Гекуба. Кассандра подошла к ним и вдруг услышала возмущенные крики и шум. Все, кто присутствовал рядом, повернули головы и увидели, как в храм, бледный от ужаса, вбежал он, еще никому не известный Парис, ее брат, губитель Трои. Он сразу бросился к алтарю, а за ним с мечом в руках вбежал ее младший брат Деифоб.

– Как ты смел, ничтожный голодранец, состязаться с царскими сыновьями? – воскликнул багровый от гнева Деифоб, вознося меч над головой неизвестного красавца.

– О Зевс, спаси меня! – воскликнул Парис, падая на алтарь и протягивая ладони к небу.

– Умри, презренный пастух! – прохрипел Деифоб.

Он уже приготовился размозжить кудрявую голову Париса, как вдруг в наступившей тишине раздался взволнованный голос Кассандры:

– Не смей убивать перед алтарем!

Меч Деифоба повис в воздухе. Все взоры устремились на царскую дочь Кассандру.

– Это не голодранец, Деифоб, и не простолюдин. Он такой же царской крови, что и мы. Это наш старший брат.

Поднятый меч Деифоба начал медленно клониться вниз, а троянцы в храме издали удивленный гул и в страшном смущении отступили назад.

– Сын! Нашелся! – неожиданно вскрикнула мать и кинулась обнимать Париса.

В тот же миг в храме все пришло в движение. Вслед за матерью обнял Париса и отец. Наконец и сам Деифоб, вложив меч в ножны, протянул руку своему старшему брату. А откуда-то взявшийся Гектор, обхватил Париса за плечо и вывел из храма вон.

– Стойте! – крикнула Кассандра. – Париса надо изгнать из города. Ему предначертано погубить Трою!

Только в этом радостном шуме никто не услышал вещих слов Кассандры. Париса под восторженные возгласы толпы и радостный плач родителей повели во дворец Приама. А Кассандра упала лицом на алтарь Зевса и заплакала. Храм опустел. В нем стало тихо. Кассандра, ощущая лбом холодный мрамор, думала, что сейчас рассказывать о Парисе бесполезно. Завтра, когда все успокоится и уляжется, она напомнит отцу о древнем семейном пророчестве.

Неожиданно на голову жрицы легла чья-то теплая рука. Она вздрогнула и открыла глаза. Перед ней стоял Аполлон.

– Если бы ты ушла со мной, то не остановила бы своего младшего брата, – произнес Аполлон. – Деифоб убил бы Париса и тем самым спас бы священную Трою.

– Но прогневал бы Зевса. – ответила Кассандра. – Завтра я расскажу троянцам правду о Парисе, и они прогонят его.

– Тебе никто не поверит, – грустно улыбнулся Аполлон.