Текст книги "Награда королевы Марго"
Автор книги: Александр Андрюхин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)
24
Когда он вышел на воздух, то внезапно почувствовал, что мира для него больше не существует. Конечно, он существовал. Куда он мог деться? Существовала и эта аллея дворца, по которой в чрезвычайном унынии плелся молодой воришка Пьер, существовал и этот проклятый снег, залепляющий глаза и нагло проникающий за шиворот, существовало и это огромное небо над головой, из которого шпарило, точно из прохудившейся корзинки, существовал и этот черный, спящий Париж с веселыми девками в кабаках.
Только они, румяные, грудастые сучки, с белыми плечами и пухлыми коленками, скрашивали эту невзрачную, никчемную жизнь. Только они создавали иллюзию, что жить в Париже весело и уютно. Только ради них Пьер лазил по карманам на торговых площадях, играл в кости, ввязывался в драки и никогда не пускал в душу уныния. Но сегодня он понял, что все это изуверский обман. Ни в одной из этих девок не было того, что было в Марго – истинного сумасшествия жизни.
Пьер бродил по ночному Парижу, и впервые в жизни ему хотелось умереть. Все, чем жил он до этого, казалось мелким и ненужным. Теперь после Марго он не взглянет ни на одну из женщин, потому что таковых в Париже нет. Есть только грубые подобия, а не женщины.
Несмотря на то что Пьер изрядно продрог, в теплую харчевню, ставшую родным домом, идти не хотелось. Теперь ему все там было немило – противно, вонюче и низменно.
Пьер подошел к собору Святой Марии и вгляделся в каменную Богоматерь, грустно склонившую голову к дубовым дверям храма. Впервые в жизни парижскому вору захотелось выговориться не шлюхе, а мадонне. Он сложил ладони лодочкой, почтительно поклонился, и в эту минуту в его горло уперлось холодное лезвие ножа.
Пьер поднял глаза и увидел каменное лицо Шарля. Он был в черном камзоле без шляпы и плаща. Его глаза, как всегда, неподвижно и мрачно торчали в железных глазницах, светлую шевелюру обильно посыпал снег.
Воришка не испугался. Ничто не шевельнулось в его маленькой душонке под чужим плащом. До сегодняшней ночи он даже не подозревал о существовании души. А оказывается, она была и ей нужно было совсем не то, что творило тело, в котором ей приходилось пребывать, словно в тюрьме.
– Шарль, – улыбнулся Пьер. – Если бы ты знал, как я рад тебя видеть. Не спеши перерезать мне горло. Я еще должен убить это чудовище Екатерину Медичи, мать прекрасной Марго.
Убийца засопел и надавил лезвием на кадык.
– Да-да, Шарль! Ты правильно понял, – засмеялся Пьер. – Я только что вместо тебя держал в объятиях эту августейшую прелестницу. В моих штанах до сих пор еще влажно. Мои ладони, прикасавшиеся к нежным бедрам, еще хранят тепло божественной Маргариты, а мои ноздри еще вдыхают ее девственный запах. – Пьер закрыл глаза и судорожно вздохнул. – Шарль, это было тело женщины – настоящей, неподдельной. Я впервые в жизни ощутил живой огонь. Я чувствовал ее всю, понимаешь? Всю, до самой глубины. – Пьер перевел дух и остановил взор на каменной мадонне. – Тебе не понять никогда этого, Шарль. Все женщины, которых я знал до этого, всего лишь куклы по сравнению с Марго. Инесса заводится и стонет, когда ей водят языком по сосцам, но мое тело никогда не чувствовало того, что чувствовала она. Мариэтте достаточно провести ладонью по затылку, и ее можно брать голыми руками, она замирает, и на ее коже выступают пупырышки. Мои ладони чувствовали ее мягкую кожу с пупырышками, но никогда не чувствовали ее саму. А в роскошные груди Луизы можно уткнуться лицом, но с таким же успехом можно уткнуться в подушку. Большой разницы нет. Конечно, она может приласкать и успокоить, но мое тело никогда не сливалось с ее телом, как бы я ни заводил эту чертовку. А завести ее непросто. Ее нужно целовать в ступни и одновременно гладить пах, только тогда она начинает похотливо стонать и дрожать. Но эта дрожь никогда не передавалась мне, потому что в ней нет истинного огня. Тебе никогда не понять этого, Шарль. Ты слишком груб для таких тонкостей. Ты будешь всю жизнь оставлять на ее белых ляжках синяки и даже не подозревать, что истинное удовольствие Луиза получает только тогда, когда усыпляет тебя настойкой ландыша. Тебе никогда не завести даже Мариэтту, но даже она, дорогой Шарль, вспыхивающая от одного прикосновения руки, всего лишь заводная кукла по сравнению с Марго.
Пьер жадно вдохнул морозного воздуха и со стоном зажмурил глаза. Перед его взором все еще стояло это прекрасное существо с пронзительно синими глазами, и от этого не хотелось смотреть ни на кого, даже на каменную мадонну.
– После ночи с такой женщиной умереть не страшно, – прошептал со счастливой улыбкой воришка. – Делай свое дело, Шарль. Я готов.
Пьер закрыл глаза, но внезапно почувствовал, что стальное лезвие больше не давит на кадык. Он с удивлением приподнял одно веко и увидел, что Шарль засовывает свое стальное орудие труда обратно за пояс. Его глаза по-прежнему были неподвижными, и по ним по-прежнему было невозможно определить, что на уме у этого человека.
Одним движением Шарль сорвал с Пьера шляпу и плащ. После чего уронил воришку в снег и снял с него свои ботфорты. Но прежде чем уйти, убийца бросил сквозь зубы:
– Не забудь, что ты еще должен убить королеву-мать.
– Не беспокойся, приятель! Я сделаю это не хуже тебя.
Едва заметная усмешка тронула сухие губы Шарля.
– Убить не легко! – произнес он одной половинкой рта и тут же пошел прочь.
Весь последующий день Пьер готовился к убийству. Он раздобыл кривой нож, выведал маршрут своей жертвы, узнав, что сегодня после вечерней молитвы она поедет в обитель к епископу. Именно у ворот этой обители новоявленный убийца вознамерился вонзить клинок в кишки королевы-матери. Пьер спрячется за угол. От угла до ворот всего двадцать шагов. Как только остановится карета и Катрин ступит на землю, Пьер выскочит из-за угла и молниеносно проткнет ножом ее больную печенку. Дальнейшее его не интересовало.
Пьер сидел в харчевне «Три гуся», пил вино и сосредоточенно отшлифовывал детали. Вор уже сбегал к дому епископа и даже вытоптал место за углом, где он будет поджидать свою жертву. «Главное, стремительность и быстрота, – бодро думал новоявленный убийца. – Ведь ноги его еще никогда не подводили».
В это время, когда вор хотел попросить в долг вторую кружку вина, в харчевню вошел Шарль. Он, как обычно, постоял у порога, затем не спеша направился к Пьеру. Убийца грузно опустился на скрипучую лавку рядом, и к нему тут же подлетел хозяин с кувшином бургундского.
– Вам, как всегда, запечь гуся? – спросил он с заискивающей улыбкой.
Шарль молча кивнул, и хозяин испарился.
– Меня пасешь? – улыбнулся Пьер, подмигнув убийце. – Боюсь, тебе не перепадет это удовольствие. Меня сразу прикончат на месте, у ворот епископа, как только я всажу нож в живот бабушки Катрин.
Шарль молча приложился к кувшину и мрачно произнес:
– Не советую нападать у дома епископа. Ты не успеешь сделать и двух шагов, как мгновенно окажешься на шпаге. На королеву-мать лучше всего напасть перед въездом на мост, где карета замедляет ход. Из-под моста можно выскочить незаметно, запрыгнуть в карету, вонзить в Катрин нож и выпрыгнуть с обратной стороны…
25
Придя на следующий день на работу, Трубников первым делом позвонил полковнику Кожевникову.
– Снова какие-то неприятности? – поинтересовался полковник.
– Пока нет. Но могут быть, – ответил издатель. – Я хочу распутать одно дело. Вы мне обещали подобрать хорошего детектива. Помните, вы сказали: в случае чего, есть один на примете…
– Да, я помню! – перебил полковник. – У меня есть один без работы. Паша Горохов. Его недавно выперли из органов. Надеюсь, что временно. В перестрелке подстрелил не того, кого следовало. Пришлось отстранить. Словом, ему нужно с годик где-то перекантоваться. Если пристроишь к себе, тебе многое простится, как свыше, так и от органов, – рассмеялся полковник.
– Он по какой части? – заинтересовался Трубников.
– По любой! Сыщик отменный. Нюх как у собаки. Читал «Парфюмер»? Так вот у него такой же нюх. Только не поручай ему какую-нибудь ерунду. Он все-таки капитан.
– Заметано, Вадим Александрович! Присылайте!
Через час в кабинет вошел высокий молодой мужчина в кожаной куртке и вылинявших джинсах. Его лицо было открытым, глаза умные и внимательные. Трубникову он сразу понравился.
– Евгений, – протянул руку издатель.
– Павел, – улыбнулся сыщик. – Вадим сказал, что у вас проблемы.
Трубников жестом указал на кресло, а сам сел напротив. После того как секретарша принесла кофе, лицо издателя приняло озабоченный вид.
– Проблемы есть. Вы должны незаметно навести справки о некоем гражданине Маргулине. В первую очередь я хочу знать, где он находился в период с пятого февраля по девятое марта. Сам он уверяет, что не выходил из дома. Но это вранье. А если вранье, значит, тут что-то нечисто. Второе: вы должны узнать, где в этот же период времени обитала его Марина? Я слышал краем уха, что у матери. Если действительно у матери, то почему? И третье: нужно деликатно выведать у одной медсестры, кто, кроме меня, интересуется больным Колесниковым?
– Ну что ж, давайте адреса. Я прямо сегодня и приступлю, – деловито произнес Горохов.
Такая готовность к работе без предварительного оговора условий тоже понравилась Трубникову. Он написал на листочке адрес и телефон Маргулиной, а по поводу данных ее матери только развел руками.
– Ничего, я найду, – пообещал капитан Горохов и, сдержанно улыбнувшись, вышел из кабинета.
Через двадцать минут издатель забыл о существовании детектива, поскольку снова навалилась работа. Однако в шесть вечера он сам напомнил о себе телефонным звонком.
– Кое-что удалось узнать от соседей Маргулиных, – сообщил сыщик. – Разумеется, конфиденциально.
– Я вас внимательно слушаю.
– В начале февраля, предполагаю, что шестого, потому что это был вторник, соседи видели, как Олег Маргулин с чемоданом в руках выходил из подъезда. Он был одет по-дорожному и несколько не по сезону: легкая синяя куртка и летние, светлые штаны. Соседи с первого этажа утверждают, что чемодан он положил в багажник белых «Жигулей», за рулем которых уже сидела его жена. После того как они уехали, Олег больше не показывался до седьмого марта. Его жену видели на следующий день вечером. После чего она тоже исчезла на месяц. И все это время, как утверждает живущая через стену соседка, их квартира пустовала, потому что за стеной не слышалось ни звука, если не считать ежевечерних телефонных звонков. Но трубку, естественно, никто не брал. Так длилось около месяца. Седьмого марта сосед с первого этажа своими глазами видел, как к подъезду подъехало такси и из него вышел Олег Маргулин с чемоданом в руках. Сосед спросил: «Как отдохнули?» – «Прекрасно!» – ответил Маргулин. Но где отдыхал, уточнять не стал.
Я разыскал адрес родителей Маргулиной в Химках, – продолжал детектив, – и через соседей выяснил, что Марина Константиновна действительно жила у матери больше месяца, пока муж находился в заграничной командировке.
– В заграничной? – удивился Трубников.
– Именно в заграничной. Во всяком случае, так утверждали соседи. А они это слышали от родительницы Маргулиной. На этом пока все. Медсестру я возьму за жабры завтра.
– Не спешите с медсестрой, – заволновался Трубников. – Шестого февраля супруги Маргулины приехали в дом отдыха «Старая мельница». Выясните, вместе ли они прибыли? То же самое с отъездом на второй день. Если они уехали вместе, то в какое время? Во что был одет Олег по приезде на турбазу? И еще, очень хотелось бы узнать, значится ли Маргулин в списках пассажиров Аэрофлота за седьмое февраля? Если это, конечно, возможно.
– Почему невозможно? Могу даже просмотреть списки пассажиров поездов. У меня на железной дороге в отделе информации свои люди.
– Было бы здорово, – обрадовался Трубников. – И вот еще что: эта парочка утверждает, что пятого февраля она была свидетельницей взрыва на «Белорусской». Если это правда, то должен быть протокол. Действительно ли существует протокол с их показаниями, или это вранье? Выясните! Кроме того, мне хотелось бы побольше узнать об Олеге. Какова его прежняя фамилия, и почему он взял фамилию жены? Да, чуть не забыл: Маргулина во вторник и в среду отсутствовала на работе. Выясните, прогуляла она или заранее взяла отгулы?
– Хорошо. Выясню! – пообещал детектив и положил трубку.
Трубников тоже собрался водворить трубку на место, но задумался и застыл с ней в руках. А задуматься было над чем. Из перечисленных фактов получалось, что Олег Маргулин шестого февраля не пошел на работу из-за того, что решил куда-то поехать, а его жена прогуляла потому, что собралась его провожать. Но уезжают они весьма своеобразно: сначала едут на скачки, которыми никогда не увлекались, затем в дом отдыха «Старая мельница», откуда Олег отправляет факс об увольнении, и только на второй день он, видимо, оттуда едет в аэропорт. А Марго возвращается в Москву. Она ночует дома одну ночь, после чего уезжает к матери в Химки и живет у нее до возвращения супруга. Все это более чем странно. Но вот что еще зацепило Трубникова: кажется, жертва Колесникова была одета несколько по-другому. Кажется, Диман толковал о рыжей дубленке…
Трубников вскочил с кресла и выбежал из кабинета вон. Скорее в больницу к Колесникову. Пусть опишет одежду того, в кого он всадил две пули.
26
Но в тот вечер описать одежду жертвы Колесникову было не суждено. Трубников застал его в весьма паническом состоянии. На нем не было лица.
– Мне конец! – воскликнул Диман при виде Трубникова. – Меня завтра переводят в психбольницу.
– Ты думаешь, оттуда не выходят? – ухмыльнулся Трубников.
– Мне оттуда прямая дорога в тюрьму, – плаксиво простонал Колесников. – Со мной будут проводить сеансы гипноза, и я под гипнозом расскажу, что убил человека.
– А ведь точно! – присвистнул Трубников и принялся чесать затылок. – Ты прав, Диман. Тебе туда никак нельзя. Во всяком случае, пока. Кстати, как у тебя с рукой?
– С рукой все нормально. Вены и сухожилия срослись. Уколы с завтрашнего дня отменяют, гипс снимают. Боже мой, что делать? После обхода меня сразу повезут в психушку.
Трубников задумчиво уставился в пол и принялся сосредоточенно сопеть носом. Через пару минут его озарило:
– Вот что. По закону тебя могут забрать родственники под расписку.
– Какие родственники? – схватился за голову Колесников. – Ты же знаешь, моя мать умерла, а отец спился. Ему по фигу, есть у него сын или нет. Он за все это время ни разу меня не навестил, а ты говоришь, забрать под расписку.
Трубников вторично уткнулся в пол и сопел около пяти минут.
– Тогда остается только одно – бежать, – произнес он не вполне уверенно.
– Каким образом? – шмыгнул носом Колесников.
– Сейчас со мной.
– Ты рехнулся! Они вызовут милицию, и тебя посадят.
– Ну, положим, не посадят, но неприятности мне гарантированы. А их бы очень не хотелось. – Трубников немного помолчал и вдруг спросил: – Сегодня тебе еще будут делать уколы?
– Будут, – недовольно буркнул Колесников, не понимая, куда он клонит. Но внезапно до него дошло. – Знаешь, когда я отворачиваюсь к стене и укрываюсь с головой, они меня не трогают. Боятся!
Друзья уставились друг на друга, и шарики в головах завертелись.
– Завтра в шесть утра меняются сестры, – прищурился Трубников. – Тебя откроют только в восемь. Если ты внезапно исчезнешь, то дежурная, которая сменится, будет валить на сестру, которая уйдет домой. А та, которая уйдет домой, будет уверять, что оставляла тебя в целости и сохранности. Не станет же она признаваться, что пускала к тебе посторонних?
– Это гениально! – захлопал в ладоши Колесников. – Я рвану в родильное отделение, а оттуда на грузовом лифте спущусь в подвал. Подвал всегда открыт. А ты иди через парадный вход.
Друзья залезли в шкаф с бельем, вытащили несколько подушек и сложили их на кушетке в виде силуэта лежащего на боку человека. Сооружение накрыли одеялом, и получилось довольно натурально. Колесников даже снял с себя носок, набил его ватой и сунул под одеяло. Теперь с торчащей из-под одеяла ногой, создавалась полная иллюзия, что на кушетке почивает Колесников.
Трубников осторожно выглянул в коридор.
– Собака! Сестра треплется по телефону.
Через пару минут посетитель выглянул вновь. Коридор был пустым. На всякий случай Евгений вышел из изолятора и заглянул в кабинет к медсестре. В нем тоже никого не было. По всей видимости, пошла делать уколы.
– Диман, рви когти, пока никого.
Колесников вихрем промчался через коридор и, завернув на лестницу, скрылся из виду. В ту же минуту из палаты вышла медсестра. Трубников едва успел юркнуть в изолятор. Выждав довольно прилично, посетитель широко распахнул дверь и, заметив в коридоре дежурную, выразительно произнес, обращаясь к пустой кушетке:
– Ну ладно, Диман, отдыхай! Тебе надо выспаться. Пока!
Трубников захлопнул за собой дверь и не спеша направился к лифту. Пройдя мимо медсестры, он вежливо попрощался, и дежурная тут же, достав ключи, направилась к изолятору. Евгений видел, как, прежде чем запереть дверь, она заглянула в комнату и довольно долго смотрела на отвернувшегося к стене больного. Сердце Евгения замерло. «Сейчас начнется», – подумал он.
Только ничего не началось. Сестра не раскусила обман – захлопнула изолятор и заперла дверь на два оборота.
Трубников спокойно спустился на лифте и вышел через парадную дверь. Вахтер охотно открыл ему и даже пожелал спокойной ночи. «Пусть видит, что я выхожу один, – лукаво улыбнулся Трубников. – Пусть потом доказывают, что я рыжий».
Евгений спокойно сел в машину и доехал до угла. За углом уже стоял трясущийся от холода беглец в больничной одежде, тапочках и одном носке.
– Быстро же ты! – усмехнулся Трубников.
– Врубай скорее печку! – простонал Колесников и плюхнулся на переднее сиденье.
Они рванули подальше от этой чертовой больницы, но вскоре Трубников сбавил газ. А собственно, куда вести господина журналиста? На Ленинский проспект? Но туда с утра явится милиция. К себе на Сущевский вал? Но и к Трубникову завтра могут нагрянуть. Так куда?
– Ну чего ты встал? – простонал Колесников, все еще трясясь от холода, хотя в машине уже было как в парилке.
– Думаю, куда тебя спрятать? Тебе нужно сейчас лечь на дно минимум на пару недель. Понял? Есть у тебя какая-нибудь бабенка незасвеченная?
– Бабенка? – растерялся Колесников.
– Ну да, баба! Девка! Лялька! Любовница! Дама сердца! Ты хочешь сказать, что у тебя нет даже любовницы.
Колесников как-то неопределенно повертел головой.
– Ну, ты даешь, Диман! А Людка Зыбина?
– Нет! С ней все кончено.
– Надо же… Что будем делать?
Трубников покрутил головой по сторонам.
– Где мы находимся? По-моему, это Рязанский проспект. Слушай, где-то здесь поблизости обитает Вова Кузнецов. Что, если к нему? У меня, кажется, был его телефон.
– Ты думаешь? – с сомнением произнес Колесников. – Я слышал, что у него с головой не в порядке.
– Тебе ли опасаться? Боже мой! Наоборот – вы друг друга поймете, – засмеялся Трубников и извлек из кармана электронную книжку. Немного порывшись в ней, он воскликнул: – Мы спасены! Телефон есть! Ура!
Не долго думая, Трубников набрал номер Кузнецова и тут же услышал его дремучее «алло».
– Володя, привет, это Женька Трубников, твой одноклассник. Мы тут с Димкой Колесниковым проезжали мимо и вдруг вспомнили о тебе. Как ты жив?
Кузнецов даже не удивился.
– Ну так заезжайте, если рядом! Поговорим, – невозмутимо ответил он. – Я как раз один. Записывайте адрес.
27
Кузнецов встретил их с широкой улыбкой. Он почти не изменился после школы, только под глазами появились фиолетовые круги и лицо стало землистого цвета. А так все тот же стройный брюнет с ясными глазами. Во взгляде не было ничего того, что говорило о сдвиге по фазе. Только движения стали замедленными и речь с огромными паузами. Впрочем, он всегда был неторопливым.
– Проходите, – произнес Володя, извлекая из шкафа тапочки. – Только не пугайтесь: у меня в квартире небольшой беспорядок.
– Не из пугливых, – отозвался Трубников и прошел в комнату.
Однако тут же с изумлением застыл на пороге. То, что хозяин назвал небольшим беспорядком, классически называлось полным бардаком. Если бы не стеллаж с книгами в дальнем углу, можно было подумать, что находишься в городе Содоме после излияния Божьего гнева. Повсюду в каком-то страшном беспорядке валялись совершенно немыслимые вещи: железки, бревна, коряги, камни, булыжники. На стенах висели черт знает что за картины, с потолка свисали какие-то крюки, на полу стояли деревянные клетки, и в них кто-то шебаршился.
Всех приличнее в этой квартире выглядела уличная урна из чугуна, покрытая черным лаком. Из нее торчали три сухие веточки. Это, судя по всему, была икебана, произведение, так сказать, искусства. Вообще, если внимательнее вглядеться, все, что находилось в комнате, являлось произведениями искусства, хотя и в весьма своеобразных выражениях.
Пахло тоже весьма нетрадиционно: кошачьей мочой и фекалиями каких-то неведомых животных. Последующего за Трубниковым Колесникова тоже хватил столбняк.
– У меня из клетки выбежали белые крысы, – пояснил Володя. – Они где-то здесь бегают под ногами. Вы не обращайте внимания. Их тридцать восемь штук.
Как бы в подтверждение из-под дивана выглянула чья-то хитрая морда. Выглянула, понюхала и исчезла, как в гоголевском «Ревизоре».
Гости прошли в комнату и сели в кресла за журнальный столик. Володя суетился на кухне, колдуя над какой-то незамысловатой закуской. Купленные по дороге две бутылки водки пришлись как нельзя кстати, поскольку нахождение в подобном месте не предполагало трезвого состояния. Друзья осмотрелись по сторонам и не увидели ни телевизора, ни радио, ни магнитолы.
– У тебя нет телика? – громко спросил Трубников.
– Нет! – донеслось из кухни. – Телевизор только отнимает время и ничего не дает для совершенства души.
Колесников поднял бровь и скорчил рожу, означавшую: «вот ведь, едрит твою за ногу». Трубников выпятил губы и развел руками, что означало: «это тебе не хось мось».
Вскоре появился Володя с рюмками, вилками и железным блюдом, на котором крупными ломтями покоились хлеб, сыр и колбаса. Трубников с готовностью разлил по полной, и друзья, чокнувшись за встречу, залпом опустошили посуду.
Странное дело, но после первой рюмки гости в этой кузнецовской обстановке начали улавливать какие-то элементы гармонии. А после третьей рюмки даже стало уютно.
– Ты где сейчас работаешь? – спросил Трубников, энергично разделываясь с колбасой.
– В системе городского хозяйства, – ответил Кузнецов. – Лесорубом пашу. Недавно спилил три тополя на Плющихе.
– Зачем? – испугался Колесников.
– Начальство приказало. Трухлявые потому что стали. Кстати, их было четыре, а не три. Фильм, видимо, назвали тремя тополями чисто для благозвучия.
– Лесотехнической окончил? – спросил Трубников, проявив осведомленность.
– Нет. Ушел с третьего курса. Подвернулась одна интересная экспедиция в усадьбу Тургенева, так что пришлось бросить.
– Ты, говорят, в пермскую аномальную зону ездил? – вмешался Колесников.
– Ездил. Но там ничего интересного не было. Крыша у меня поехала после общения с Тургеневым. Не с Иваном, а с его дядей, – спокойно ответил Кузнецов и приложился к рюмке.
Гости перестали жевать и переглянулись.
– А как это выражается? – сглотнул слюну Колесников.
– Нарушился дисбаланс моей сущности. Из меня хотело выйти астральное тело.
Друзья, намеревавшиеся хлопнуть по стопке, как по команде поставили рюмки на стол и круглыми глазами уставились на хозяина.
– Вы, наверное, слышали, что по аллеям усадьбы Тургенева уже двести лет ходит призрак его дяди, – произнес весьма будничным голосом Володя. – Это совершенно официально, и все музейные работники принимают это как должное. Для них он вроде экспоната. Дядя Тургенева был масоном. Это он разбил парк перед усадьбой в виде звезды Соломона. Почти сразу же после этого барин подавился орехом, и его погребли в фамильном склепе, который находится на территории усадьбы. Но это к слову, для общего, так сказать, развития. В восемьдесят восьмом году наша аэрофотолесоустроительная экспедиция стояла недалеко от этой усадьбы, и я решил воспользоваться случаем и пообщаться с масоном. На центральной аллее, по которой ходил призрак, рос огромный тополь. На нем я свил себе гнездо и засел на ночь. Разумеется, я обезопасил себя крапивой и шпагой Парацельса, которую сделал из кочерги. Я же не сумасшедший! Словом, ждал я три ночи. И вот на четвертую, сразу после грозы, вдруг вижу на аллее светящуюся дымку. Она медленно плыла по дорожке, как раз к тому самому тополю, на котором сидел я. Когда я сообразил, что это и есть призрак дяди Тургенева, то спрыгнул вниз и пошел ему навстречу. Не дойдя нескольких шагов, я четко различил прозрачный силуэт старика. Он меня увидел, но не остановился. Видимо, собирался пройти мимо. Тогда я начал задавать вопросы. – Володя посмотрел на притихших гостей и рассмеялся. – Я ему про смысл жизни, а он мне про какой-то клад, зарытый под тополем.
– Ты слышал его голос? – спросил Колесников.
– Понимаешь, – поморщился Кузнецов. – Его голос исходил не от него. Он раздавался у меня в мозгах, такой хриплый, дряхлый голосино со старческим покашливанием. И выражался старикашка так медленно, витиевато, и все больше про клад. А это был восемьдесят восьмой год. Сами понимаете, теософской литературы никакой, а меня очень тянуло к эзотерическим знаниям. Словом, ходил я за ним всю ночь, но так ничего и не добился.
Володя сокрушенно вздохнул и снова поднял рюмку. Гости торопливо переглянулись, чокнулись, и Колесников спросил:
– Ну а крыша-то как поехала?
– А! – вспомнил Володя, зажевав водку сыром. – Это уже через две недели, когда мы приехали в Казань. Общение с призраком оставило у меня на сердце какую-то жуткую тяжесть. И вот однажды вечером я почувствовал, что эта тяжесть начала выползать наружу, отщемив от меня половину моей сущности. Словом, астральное тело вышло из меня и пошло. Я, естественно, за ним. Следую в полушаге. Чувствую, что если оно отделится полностью, то мне конец. Вот так мы и ходили по набережной Казани двое суток точь-в-точь как на египетском барельефе, где за человеком в полушаге следует другой человек. Чего я, мужики, только не насмотрелся за эти два дня, каких только существ не увидел: и полулюдей, и существо в виде осы, только метра четыре в высоту, попросило у меня энергии. Типа для того, чтобы добраться до своей планеты. Я так понял. Ну, я дал своей энергии. Взаймы, конечно. Дал, и вот прошло уже тринадцать лет, а оно все не возвращает.
Трубников взглянул на Колесникова и тут же отвернулся, поскольку тот судорожно трясся от рвущегося наружу хохота. Евгений прикрыл улыбку ладонью и отвернулся к двери. Воцарилось идиотское молчание.
– Тяжелый случай, – наконец выдохнул Трубников.
– Да, типичный козел! – подхватил Колесников и сам заблеял козлом, не в силах больше сдерживать смех.
Трубников незаметно показал ему кулак, но не выдержал и тоже расхохотался. Кузнецов и не подумал обидеться.
– Ну а зарабатываешь как? – поинтересовался Трубников, больше из вежливости, нежели из любопытства.
– Так себе, – ответил Володя. – Хотя иногда перепадают шабашки. Вот месяц назад, например, я выпилил прорубь для Лужкова на Воробьевых горах.
– Выпилил?! – одновременно воскликнули гости.
– Выпилил! Бензопилой! – невозмутимо подтвердил Володя. – Десять метров в длину и пять в ширину. Он же морж. Вы разве не знали? Пилил в шесть утра. Еще было темно. Пока допилил до конца, вымок как мышь. И думаете, сколько мне за эту работу заплатили? Двести рублей!
После этих слов воцарилось жуткое молчание. Колесников взялся откупоривать вторую бутылку, и Трубников не мог не заметить, как дрожали его руки. Только Кузнецов ничего не заметил.
– Ну а вы как? – спросил он как ни в чем не бывало.
– Я возглавляю издательский дом, – ответил Евгений, стараясь быть непринужденным. – А Диман работает в газете. Кстати, у него в Нью-Йорке вышла книга стихов. И возможно, в недалеком будущем выйдет исторический роман. Если, конечно, он его допишет.
– Никогда я его не допишу, – мрачно отозвался Колесников, справившись наконец с пробкой.
– А вот это зря, – покачал головой Кузнецов. – Роман – это очень серьезно. Незаконченное творение может исковеркать всю жизнь. Незавершенная судьба персонажа часто переходит на судьбу автора, и тогда ему самому приходится доживать жизнь за своего героя.
