Текст книги "И вблизи и вдали"

Автор книги: Александр Городницкий

А как же все-таки с Атлантидой? Вопрос о природе таинственных стен, конечно, тоже возникал при обсуждении результатов экспедиции. Мое сообщение об их естественном происхождении было выслушано с большим вниманием, но без особого сочувствия. Председатель Совета Андрей Сергеевич Монин в заключительном слове неодобрительно заметил: "Рано делать окончательные выводы. Городницкий говорит одно, а рисует – другое. Посмотрите на его подводные рисунки. С этим еще нужно разобраться".

Примерно в это же время писатель Леонид Почивалов опубликовал в "Литературной газете" большую статью, в которой подробно описал наши работы на горе Ампер и свое погружение в "Аргусе" на загадочные стены. Он не оставлял надежду найти там Атлантиду. Вскоре я случайно встретился в театре с известным сторонником летающих тарелок и экстрасенсов – Феликсом Юрьевичем Зигелем. "Послушайте, – сказал он мне, – как вы относитесь к тому, что на вашей горе Ампер нашли недавно кусок мрамора? Об этом сообщалось в газетах". "Ну что же, – ответил я, – ничего удивительного. Мы сами дважды находили там куски песчаника и мраморизованного известняка. Их рыбаки привязывают к сетям вместо грузил – вот они и падают на дно". "Скушный вы человек, – расстроился Зигель. – Неинтересно с вами разговаривать".

Где же искать Атлантиду? Чтобы ответить на этот вопрос, вернемся снова к геологии океанского дна и тектонике литосферных плит. Старые, отвергнутые современной наукой представления, у которых еще и сейчас есть немало именитых сторонников – "фиксистов" основывались на том, что при неизменном положении континентов океанские впадины возникли в результате опускания отдельных блоков литосферы. Эта гипотеза как будто давала в руки атлантологам веские козыри: ведь если были опускания целых континентов, то могла быть и Атлантида, которая точно так же погибла!

Упомянутая выше теория и многочисленные факты говорят об отсутствии в океане погруженных с блоков континентальной коры. Это, на первый взгляд, противоречит существованию Атлантиды. Олег Георгиевич Сорохтин, заведующий отделом тектоники плит нашего института, как-то сказал мне: "Никакой Атлантиды быть не может. Это противоречит тектонике плит. Если ты будешь верить в оккультные науки, я тебя уволю!"

Ну что ж, континенты как будто действительно не могут погружаться. А архипелаги? Ведь проведенные нами на "Витязе" исследования убедительно показали, что подводные горы Ампер и Жозефин, да и другие горы в системе Хосшу были когда-то островами. Значит, весь этот огромный горный хребет был когда-то на поверхности, а потом вдруг погрузился, возможно "в один бедственный день и одну бедственную ночь." А если были острова, то на них могли жить люди! Весь вопрос в том, когда эти острова возникли, и когда, а главное – почему, погрузились в океанские воды.

Вспомним слова Платона – он пишет, что катастрофа произошла одновременно на всем Средиземноморье. На востоке погибло Праафинское государство и все афинское войско. Это могло произойти при чудовищном извержении вулкана Санторин, когда погиб город на острове Тира и возможно Крито-Микенская цивилизация. Галанопулос и Бекон связывают с этим временем еще одно интересное событие – библейский исход евреев из Египта. Действительно, подробно приведенное в Библии описание того, как море сначала отступило, пропустив беглецов, а потом, когда конница фараона кинулась за ними в погоню, пришла стена воды и поглотила египетское войско, удивительно напоминает картину цунами. А откуда взяться цунами? Только в результате недалекого и очень сильного вулканического извержения, каким могло быть извержение Санторина и толчков земной коры.

В это же самое время к западу от Геркулесовых Столбов, в результате той же катастрофы, вызванной столкновением плит, раскололся и погрузился в воду огромный архипелаг, протянувшийся от Азорских островов до Гибралтара, а вместе с ним и Атлантида. Первые шаги в глубину, сделанные в наших экспедициях, позволили найти геологическое объяснение гибели этого архипелага именно там, где помещал Атлантиду Платон.

Сторонники "средиземноморской" Атлантиды в районе острова Тира считают, что древние греки плохо знали географию, в Атлантику на своих несовершенных судах не выходили, поэтому Геркулесовы Столбы, упоминаемые Платоном, не Гибралтарский пролив, а один из проливов возле Сицилии. Факты однако говорят о другом. Н.Ф. Жиров справедливо упоминает, что в знаменитой "Одиссее" сам Улисс и его спутники наблюдали "танцы богини Эос", то есть полярное сияние. В Средиземном море его увидеть невозможно. Для этого судно Одиссея должно было выйти через Гибралтарский пролив в Атлантику, да еще и подняться до 50° северной широты. Значит, не такими уж плохими мореходами были древние греки!

Эйдельман призывал меня верить Платону, и я рискую это сделать. Тем более, что и геологические данные, полученные нашей экспедицией, не противоречат предположению о гибели огромной цепи островов, целой горной страны, между Гибралтарским проливом и Азорским архипелагом.

Поющие шестидесятые

Мы, люди шестидесятых годов, дожили до полной надежд и тревог эпохи, когда песни и стихи как будто перестали быть нужны. Пугающими фактами наполнены газеты и журналы. Они кричат и обличают друг друга, как ораторы на митингах. Всеобщая усталость, разочарование и раздражение достигли опасного предела. Еще не говорят пушки (автоматы кое-где уже слышны), а поэты уже умолкли, и это опасный признак. Не до песен. И поневоле охватывает ностальгия по безвозвратно ушедшей эпохе «поющих шестидесятых», времени наших недолгих юношеских надежд, короткой хрущевской оттепели и первой волны гласности, вызвавшей к жизни среди прочего такое странное явление как авторская песня. «Авторская песня, самодеятельная песня, поющие поэты, барды и менестрели» – какие только названия не находили для того странного на первый взгляд творческого направления, которое, возникнув в конце пятидесятых годов, на исходе короткой и ненадежной хрущевской оттепели, начало набирать неожиданно силу в шестидесятые. Раньше все было просто и понятно: композитор писал музыку для песни, поэт придумывал на эту музыку стихи. Так создавалась песня, которая потом в исполнении профессионального певца (или певицы, или, что еще лучше, хора) звучала с эстрады, кино– или телеэкрана, по радио или с пластинки, а народ радостно эту песню подхватывал. При этом официальное песенное искусство, превратившееся к этому времени в могучую социалистическую индустрию, предусматривало для потребляющей массы довольно широкий ассортимент – от «В буднях великих строек» или «Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин» до «Ясной ночкою весенней при луне» или «Мишка, Мишка, где твоя улыбка». И вдруг весь этот гигантский государственный, отлаженный десятилетиями песенный конвейер, где все роли были четко расписаны и закреплены, начал давать сбои, а потом и вовсе затормозился где-то к середине шестидесятых.

Вместо предусмотренных Музгизом, худсоветами и Главлитом песен, тиражирование которых не только не сократилось, но даже возросло, на тесных московских и ленинградских кухнях блочных "хрущевских" домов, у дымных костров геологических экспедиций и в только возникших тогда студенческих строительных отрядах "технари", студенты, рабочие, интеллигенция стали распевать какие-то странные песни под гитару: "Неистов и упрям, гори, огонь, гори", "Из окон корочкой несет поджаристой", а альпинисты – "Лыжи у печки стоят, гаснет закат за горой". При этом все смешалось – запели вчерашние слушатели, совершенно не обращая внимания на свои вокальные данные. И совсем не то, что пели вчера. Так неожиданно песня стала средством общения людей.

Исчезло "цеховое" разделение. Авторами новых песен неожиданно стали литераторы, геологи, актеры, учителя. Например, выпускники МГПИ им. Ленина Юрий Визбор, Ада Якушева, Юлий Ким, литератор Булат Окуджава, драматург и киносценарист Александр Галич, актер Владимир Высоцкий, поэтесса Новелла Матвеева и другие. Так, в противовес официозному песенному искусству, возникло второе песенное направление, основанное на несложном гитарном сопровождении. Главным в авторской песне была не музыка, которая, как правило, достаточно проста, а стихи. Само слово "авторская песня", кажется, придумал Владимир Высоцкий, чтобы подчеркнуть, что в этой песне все делает один и тот же человек: сам придумывает стихи и мелодию, сам поет. В 1963 году Алла Гербер опубликовала в "Юности" статью, в которой авторы этих песен назывались "бардами и менестрелями", и слово "барды" осталось, хотя оно и не очень точно. Что же касается официальной прессы, и прежде всего комсомольской печати, которая сразу же приняла новое направление в штыки, то она сразу же присвоила этой песне снисходительное название "самодеятельная", решительно отказав этим унижающим термином авторам в какой бы то ни было профессиональности. Как будто можно назвать Булата Окуджаву или Новеллу Матвееву "самодеятельными поэтами", а Владимира Высоцкого или Юлия Кима "самодеятельными исполнителями".

Основоположником авторской песни обычно считают Булата Окуджаву, и для шестидесятых годов это, пожалуй, верно. Но если мы заглянем подальше, в нашу раннюю историю и даже в античные времена, то немедленно убедимся, что авторская песня существовала всегда. Задолго до появления печатных станков и даже письменности. Именно она легла в основу всех форм современной литературы. При этом изустное творчество неизменно было связано со струнным инструментом – арфа, гусли, саз, гитара. Музыкальное сопровождение древних авторов было, видимо, несложным. Нехитрое струнное звучание не претендовало на оригинальную мелодию, а скорее создавало музыкальный фон для повествования, силовое поле, заставляющее слушателей быть внимательными. Что касается нашей отечественной истории, то одним из основоположников авторской песни можно считать легендарного Бояна или не менее легендарного Садко. Вот уж этот-то, по-видимому, был и впрямь самодеятельным автором, так как по основной своей профессии работал в системе Внешторга Древнего Новгорода, а песни сочинял явно "идейно невыдержанные", что и привело, если верить былинам, однажды к тому, что реакционная боярская администрация вытолкала его с пира взашей.

Если все это так, то как же получилось, что авторская песня вновь появилась в нашей стране в середине двадцатого века? Ну, средние века – это понятно: из-за низкого уровня письменности, отсутствия радио, телевидения, печати единственной формой песенного общения было изустное. Но теперь-то все это есть! В том-то и дело, что в шестидесятые и семидесятые годы, которые теперь называют "эпохой застоя", все эти могучие средства, находящиеся под строгим контролем государства и партийной бюрократии, для настоящего искусства оказались наглухо закрыты. И народ, со свойственной ему изобретательностью, снова вернулся к средневековым формам общения. Правда, не совсем. С появлением и развитием магнитофонной техники в нашей стране, наряду с "самиздатом", появился "магнитофониздат". Так что сам факт появления авторской песни в затхлые брежневские времена, после того как "наш дорогой Никита Сергеевич" успел напоследок изрядно погромить изобразительное искусство и печатную поэзию, уже был крамольным. Он свидетельствовал о большом непорядке в "датском королевстве". И это было сразу же правильно понято ревнивыми хранителями идейной чистоты нашего искусства, исходившими из принципа, метко сформулированного в одной из сатирических песен Юлия Кима:

 
А как у нас по линии искусства? –
Рады стараться, – Боже, ЦеКа храни!
 

Действительно, с самого момента своего появления авторская песня постоянно запрещалась и многократно предавалась анафеме "высоких трибун и в печати. Я вспоминаю одно из первых выступлений Булата Окуджавы в моем родном Ленинграде, после которого он был подвергнут травле в доносительской статье некоего Н. Лисочкина, опубликованной в комсомольской газете «Смена». На выступлении, проходившем в Доме работников искусств на Невском, присутствовало довольно много ленинградских композиторов, которые не стеснялись топать ногами, освистывать автора, выкрикивать: «Пошлость!» и всячески выражать свое возмущение. После концерта, уже в гардеробе, к Окуджаве подскочил именитый в те поры и обласканный властями композитор Иван Дзержинский, автор популярной в сталинские годы оперы «Тихий Дон». Багровый от негодования, брызжа слюной, он размахивал руками вперед самым носом Булата Окуджавы и кричал: «Я не позволю подобного безобразия в нашем доме. Я – Дзержинский! Я – Дзержинский!» Обстановку неожиданно разрядил стоявший за разбушевавшимся композитором известный актер БДТ Евгений Лебедев, который хлопнул его по плечу и заявил: «А я – Фрунзе!».

Булат Окуджава

В чем же главная заслуга Булата Окуджавы в создании второго песенного искусства? Почему именно его считают родоначальником этого направления, хотя еще до него стали известны песни Юрия Визбора, Ады Якушевой, Михаила Анчарова и некоторых других авторов? Конечно, прежде всего суть в масштабе его поэтического таланта. Но кроме того, еще и в том, что он в своих песнях заменил столь привычное для предыдущих поколений местоимение «мы» местоимением "я", которое звучало не только в стихах, но и в самой интонации его изысканных поэтически, и, как поначалу казалось, камерных песен. Но именно благодаря «камерным» произведениям Булата Окуджавы, впервые после долгих лет маршевых и лирических песен казарменного «социализма», в песенной (и не в песенной) поэзии появилась личность, «московский муравей», единственное и неповторимое "я". Так началась революционная эпоха авторской песни, в которой обрела свой голос интеллигенция…

Сравнительно недавно сын моих приятелей, девятнадцатилетний студент, спросил меня: "А что вы пели, когда не было Окуджавы?" И я вспомнил, что с песнями Булата Окуджавы я впервые познакомился в 1960 году. До этого, в последних классах школы и в Горном институте мы пели песни военных лет, а в студенческие годы – еще и лихое наследие российских буршей: "Там, где Крюков канал", "Быстры, как волны", а также обязательную "Кису-Мурочку", "Жену" и еще что-то такое же легкомысленное. Потом, работая геологом на Крайнем Севере, я познакомился с совсем иными песнями – безымянными, горькими и яростно веселыми, рожденными в грозные и трагические годы. Это был своего рода региональный фольклор. И вот – Окуджава.

Оказалось, что самая сложная гамма чувств и настроений, акварельная система поэтических образов, подлинная стихотворная строка – все это может быть предметом песни. Ибо стихи Окуджавы неразрывно связаны с органикой его неповторимых мелодий. Отсюда невозможность "улучшать" и "аранжировать" его музыку, чего никак не хотят понять некоторые композиторы.

Удивительно, что и проза Булата Окуджавы, особенно более всего полюбившееся мне "Путешествие дилетантов" – это тоже продолжение его песенной поэзии. Только в другой стране, в стране прозы. Может быть, именно поэтому и проза его так же неповторима по своей интонации, как песни.

Творчество Булата Окуджавы произвело революцию в песне и в стихах, уничтожив "железный занавес" между ними, что не раз приводило в ярость ревнителей "чистой поэзии" и "чистой песни". Дело не только в этом. Дело еще и в том, что его песни привили молодежи, и не только молодежи, новый (или утраченный задолго до нас старый) тип самосознания – любовь и уважение к Личности. И пути назад уже нет.

Вот почему я, как и многие другие, радостно сознаю, что живу в "эпоху Окуджавы". Вот почему я и сам, задумавшись над вопросом девятнадцатилетнего мальчика, с удивлением подумал об Окуджаве, действительно, мы жили до него?.."

Александр Галич

Немаловажным событием в шестидесятые явилось рождение такого мастера авторской песни как Александр Галич. Само превращение преуспевающего драматурга и киносценариста в автора ярких уничтожающих обличительных песен представлялось удивительным. До этого он тоже порой писал песни, но это были либо милые песенки к кинофильмам, вроде «Плыла-качалась лодочка по Яузе-реке», либо типа песни на музыку В. П. Соловьева-Седого, под которую все мы когда-то бодро маршировали: «До свиданья, мама, не горюй». И вдруг… Горькая, едкая обличительная сатира, галерея зощенковских персонажей – от Клима Петровича Коломийцева, выступающего на митинге по указке и шпаргалке парткома («Как мать, говорю, и как женщина: требую их к ответу») до незадачливых героев песни про «товарища Парамонову» и «О Прибавочной стоимости». В отличие от лирических песенных монологов Булата Окуджавы песни Александра Галича, почти всегда персонифицированные, имели острый драматургический театральный сюжет. Сочный язык улиц перемежался в них с издевательски-подчеркнутой канцелярской, безжизненной речью тупой аппаратной олигархии. Именно поэтому многие считают Галича предтечей Владимира Высоцкого. Наконец, горькие, патетические, высокие в своем трагизме песни «Мы похоронены где-то под Нарвой», «Уходят друзья», «Памяти Пастернака», «Облака». Именно это «второе Искусство» сделало Александра Галича уникальным, неповторимым поэтом, и, как результат этого, привело к необратимому крушению его житейского благополучия, исключению из Союза советских писателей, изгнанию из страны и трагической смерти на чужбине в 1977 году. Только сейчас песни его, долгие годы уничтожавшиеся как крамольные, возвращаются на родину.

Владимир Высоцкий

Несколько позднее, примерно с середины шестидесятых, в «интеллигентскую» авторскую песню бурно ворвался хриплый и громкий голос Владимира Высоцкого. На первых порах нарочито надрывная манера его исполнения, «блатная» тематика ранних песен, полуцыганская нарочитая аффектация и примитивные мелодии создавали впечатление чего-то вторичного, узнаваемого. Но стихи… Я помню, как поразили меня неожиданно своей удивительной поэтической точностью строки одной из его «блатных» песен: «Казалось мне, кругом – сплошная ночь, тем более, что так оно и было». Становление поэта происходило стремительно, как будто он догадывался о своем безвременном уходе. В коротких песенных текстах (а песня длинной быть не может) он с мастерством подлинного художника ухитрялся отобразить целую эпоху: от трагичных и героических лет войны («Час зачатья я помню неточно», «Жил я с матерью и батей на Арбате – век бы так!» до сегодняшних дней «Разговор у телевизора» или «Мишка Шифман»). Каким только гонениям не подвергался Владимир Высоцкий при жизни! До сих пор помню обличительную статью в газете «Советская Россия», опубликованную в 1967 году, в которой в откровенно бранных выражениях Высоцкий объявлялся «антисоветчиком», проповедником пошлости и мещанства. К статье этой мы еще вернемся. Гонения на Высоцкого не прекратились и после его смерти. Теперь они приняли форму «литературных» ниспровержений со стороны самой реакционной части «профессиональных литераторов» типа Станислава Куняева…

Юлий Ким

Упоминание этого имени сразу же вызывает улыбку. Действительно, в авторской песне, стремительно взлетевшей в шестидесятые годы, Юлий Ким – явление уникальное и исключительное. Его недостаточно «читать с листа» или слышать голос на магнитофонной кассете или пластинке – его обязательно надо видеть. Этот удивительный человек один воплотил в себе целый театр – с автором, музыкантом, режиссером и многочисленным и талантливым актерским коллективом. В его яркой разнообразной труппе есть пьеро и арлекины, герои и героини, карикатурные и отвратительные персонажи – бюрократы, «аппаратчики», пьяницы, подхалимы, уже знакомые нам по сказкам и старинным книгам герои классических произведений, получившие в песнях Кима вторую жизнь. Рыболовы и пираты, гусары и кавалергарды, школяры и комедианты, неунывающий и непримиримый Тиль и грустный Петрушка, романтичный мошенник Остап Бендер и хамоватый гегемон Присыпкин – все они теснятся на сцене, перевоплощаясь в этого небольшого, заряженного гремучей песенной ртутью человека с гитарой в руках. И несмотря на все их многообразие, в каждом из героев виден неповторимый почерк, яркая индивидуальность создавшего их автора – Юлия Кима.

Много лет назад, когда я еще не был знаком с Кимом, я услышал его ранние песни в исполнении Юрия Визбора на одном из концертов в Ленинраде. Представляя песни Кима со сцены, Визбор сказал: "Юлий Ким окончил МГПИ имени Ленина в Москве. Работает школьным учителем на Сахалине. И чем хуже ему приходится, тем более веселые песни он пишет. Так что веселых песен у него много". Именно тогда впервые прозвучали для меня его жизнерадостные, искрящиеся крутой и влажной морской солью песни "Рыба-кит", "Подо мной глубина", "И все ж, друзья, не поминайте лихом – поднимаю паруса". Честно говоря, они немало укрепили во мне, в те поры еще сухопутном геологе, желание обязательно когда-нибудь попасть в океан. Ах, эта наивная юная романтика, кажущееся ощущение свободы на берегу безбрежного и неведомого океана, шестидесятые годы с их надеждами и верой в завтрашний счастливый день, томительный запах прибрежных водорослей и морской соли! Герои первых песен Кима – рыбаки и китобои, беззаботные школяры, распевающие лихие и совершенно антипедагогичные песенки, вроде "Бей баклуши, бей баклуши, а уроки – не учи"; свирепые, но благородные корсары устрашающего вида – "Через лоб повязка, через череп – шрам. Это не жизнь, а сказка – говорю я вам". Искристое веселье, безбрежное как океан и щедрое как встающее из него камчатское солнце. Ощущение беспредельного богатства, несмотря на более чем скромный учительский оклад: "если хочется кому-то маринованного спрута, значит "Ждут его Калькутта или порт Бордо". И при этом "железные" законны равенства и братства: "подношу к свету последнюю галету и делю на семь персон", или: "все, что море дарит нам, делим пополам". Несколько позднее появились сразу завоевавшие всенародную популярность знаменитые песни из цикла "1812 год". Кто не распевал тогда лихую песенку лейб-гусаров, предлагающих в порыве верноподданных чувств заменить царя, или тонко стилизованную под народную песню бомбардиров "Генерал-аншеф Раевский сам сидит на взгорье"? Казалось, Ким так и останется автором задорных мальчишеских песен и театральных стилизаций. Жизнь, однако, судила иначе.

Вслед за короткой и ненадежной хрущевской оттепелью началась длительная пора брежневских заморозков. Волею обстоятельств, а также в силу прямоты души и непримиримости ко лжи, после возвращения в Москву, Юлий Ким оказался близок к узкому Кругу тех самоотверженных интеллигентов, которых раньше называли диссидентами, а сейчас – предтечами перестройки. Его выгнали с работы, запретили преподавать. Оставшийся практически без средств существования с так же лишенной работы женой Ирой Якир и маленькой дочерью на руках, он пытался писать песни для театральных постановок, но само имя его, попавшее в "черные списки", отпугивало режиссеров. Тогда-то и появился "автор песен Ю. Михайлов". Имя это быстро прижилось на экранах кино и телевидения. Чего стоят, например, тут же подхваченные зрителями ,песни из кинофильма "Бумбараш" или телевизионного фильма "Обыкновенное чудо"? Немногие, однако, знают, что сценический псевдоним "Ю.Михайлов" был взят Юлием Кимом не просто "для пущей важности" (как написано на конверте его первой пластинки), а от "хорошей жизни".

Театральные, телевизионные и "киношные" песни Ю. Михайлова сослужили их автору хорошую службу, дали ему необходимую профессиональному литератору школу и навсегда связали его с любимым им театром. Это во многом определило особенности развития его поэтического таланта в последующие годы. Для многих "прикладных" песен их театральный сюжетный смысл, стилизация под "другую обстановку" были только камуфляжем. Булат Окуджава как-то сказал, что он никогда не писал исторических романов, Что "Путешествие дилетантов" или "Свидание с Бонапартом" – не более чем перенесение его сегодняшних проблем и героев в другие времена. Что-то подобное происходило и с "театральными" песнями Кима. Диапазон их звучания, их подтекст нередко гораздо шире того сценического действа, для которого они были написаны. Достаточно вспомнить романс захватившего власть "гегемона" Присыпкина, в строчках которого тонко пародируется фонетика одного из тогдашних лидеров "Я в бою с мировой буржуазией заслужил себе личную жизнь", или знаменитый марш бюрократов, вызывавший в самые глухие годы застоя бурные овации всего зала: "Поступью железной, дружно как стена, мы шагаем вслед за, невзирая на"…

Юлий как-то рассказывал мне, что после того, как он написал песни к телевизионному фильму "Короли и капуста" по О. Генри, они принимались телевизионным худсоветом. (Ох, уж эти телевизионные худсоветы! Мне самому в конце семидесятых худсовет ленинградского телевидения "зарубил" песню, написанную к какому-то телефильму, со следующей формулировкой обвинения: "Вызывает неконтролируемые ассоциации"!) А у Кима было так: один из героев поет по сюжету песенку, где есть строчки:

 
Куда ты скачешь, мальчик,
Скажи ты мне, куда?
Везде одно и то же -
Бардак и суета,
Да что за беда,
Да что за беда,
Да что за беда, ей-Богу?
Поеду понемногу
Куда-нибудь туда.
 

«Стоп, – закричал председатель худсовета. – Это куда же туда?» И песню запретили. Пришлось автору менять выражение «куда-нибудь туда» на «туда – куда-нибудь». Так – прошло.

До сих пор, услышав неожиданно хорошую песню в телефильме или в радиоспектакле, особенно стилизованную под другие времена, я думаю: "Наверное, Ким". Он обладает удивительным музыкальным слухом к звучанию слов в их родном контексте, чутким ухом пересмешника. И все это при абсолютно современной естественности изложения. Один из лучших примеров такой "стилизации" – замечательная трагикомическая песня, в которой излагается печальная (но со счастливым концом) история незадачливого российского драматурга Василия Васильевича Капниста, пострадавшего от гневного самодержца Павла. В песне с редким мастерством и изяществом на фоне напряженного развития сюжета сочетаются обиходный язык двадцатого века с "высоким литературным штилем" восемнадцатого. "Василь Васильевич Капнист метался на перине. Один и тот же страшный сон, что был уже в четверг: что он взобрался на Олимп, но, подошед к вершине, Василь Кириллыч цоп его за… спину – и низверг" или: "Да, испарился царский гнев уже в четвертом акте, когда злодей опознан был и не сумел уползть. Сие мерзавцу поделом – царь молвил, и в антракте послал гонца вернуть творца, завернутого в полсть". А в страшном облике самого курносого "ценителя искусств" "белеющего жуткой тенью" как не опознать других самодержавных вершителей судеб многострадальной нашей литературы – от Сталина и Жданова до Хрущева и Демичева? "Вот как было в прежние годы, когда не было свободы" – этой саркастической строчкой кончается песня.

Создавая песни для фильмов и спектаклей, уже упомянутых и многих других ("Недоросль", "Точка, точка, запятая", "Красная шапочка" – всего и не перечислишь), Юлий Ким успешно сотрудничал с известными композиторами – Владимиром Дашкевичем, Геннадием Гладковым и другими. Для меня, однако, всегда оставалось загадкой, как они пишут мелодии – ведь все его песни уже содержат музыкальную пружину.

В ту пору смутного безвременья, которой, казалось, не будет конца, Юлий Ким писал не только за "Ю.Михайлова", но и за себя. Это были едкие, горькие обличительные песни, где улыбчивые театральные маски были сброшены. Такие, например, как песня "Четырнадцати лет пацан попал в тюрьму", посвященная его тестю Петру Якиру, или беспощадная по своей точности песня, где отражена попытка брежневско-сусловской администрации незаметно, шаг за шагом, снова втащить на опустевший пьедестал статую "величайшего гения всех времен и народов": "А как у нас по линии марксизма? – Ленин-гений, Сталин – покамест нет". Именно колючие песни Кима в те времена, вместе с песнями Галича, легли в основу "магнитофониздата", крамольного не менее, чем "самиздат".

Прошли годы, а число веселых песен у Юлия Кима не убывает. Хотя на смену официальным гонениям пришло, как будто, достойное признание. (Хорошо, что при жизни, это у нас бывает редко – достаточно вспомнить Высоцкого или Галича). Вышла первая пластинка с его песнями. Пьесу Кима "Ной и его сыновья" поставил Московский драматический театр имени Станиславского. Ставятся и другие спектакли по его пьесам. Вышли из печати большая книга, сборники стихов и песен. Сам автор, не мыслящий жизни без театра, успешно работает с новым театром-студией "Третье направление", инсценирующим авторские песни. Кима, однако, не купишь. Острота и непримиримость его сатиры остаются прежними. Он и в ненадежную для России пору кажущейся вседозволенности и гласности ухитряется писать такие песни, от которых у бывалых слушателей и сейчас холодок по спине пробегает. Так в самом начале "эпохи гласности", когда А. Д. Сахаров еще был в ссылке в Горьком, Ким написал веселую "детскую" песенку про Машу, не верящую в бодрые речи "прозревших" бюрократов и постоянно твердящую: "Да, а бедный чижик, он все сидит в клетке, не поет, не скачет – плачет". Несколько позднее появилась "бодрая" песенка о возможной завтрашней судьбе энтузиастов перестройки: "Встанешь с видом молодецким, обличишь неправый суд – и поедешь со Жванецким отбывать чего дадут".

И, наконец, уже совсем недавно приобрели широкую известность созданные им сатирические песни "Открытое письмо Пленуму Союза писателей РСФСР", печально известному своими откровенно антисемитскими декларациями и "Письмо Великого московского князя литовской княгине", где высмеиваются бесплодные потуги центрального правительства удержать Литву от отделения.

Песни эти лишний раз показали, что уничтожающая сила смеха во много раз сильнее десятков серьезных обличительных статей. Приведу только один пример: песня "Открытое письмо…" кончается такими строчками:

 
А вам скажу, ревнители России,
Вы приглядитесь к лидерам своим:
Ваш Михалков дружил со Львом Кассилем,
А Бондарев по бабке – караим.
 

Не прошло и месяца со дня первого исполнения этой песни, как Наум Коржавин позвонил по телефону из США одному из своих московских друзей и спросил, правда ли, что Юрий Бондарев по бабке – караим…

Когда думаешь о том, что отличает авторскую песню от других форм поэзии, то приходит в голову, что автору песен для того, чтобы его слушали (ведь могут и не захотеть слушать!) совершенно недостаточно быть только одаренным поэтом и музыкантом или исполнителем. Надо еще обязательно быть личностью. Интересной для окружающих. Чтобы позиция того, кто поет, была небезразлична для других. Чтобы ему верили. Так вот, Юлий Ким – личность. Как Александр Галич, как Булат Окуджава, как Владимир Высоцкий. И это очень важно для нас – его современников. Поэтическая основа авторской песни многогранна. Песни Окуджавы и Новеллы Матвеевой – это лирические монологи с, как правило, серьезной драматической интонацией разговора. Песни Галича, Высоцкого и Кима – это прежде всего театр. Что же отличает песенный театр Кима от театра Галича и Высоцкого? В первую очередь смех с его многообразными оттенками, точно прописанные автором. Почти все герои его песен вызывают улыбки. Вот только улыбки эти разные. От сочувственной доброй сердечной улыбки, которую рождают незадачливый герой песни "Сенсация", схваченный инквизиторами Галилей или наивные, но героические персонажи песни "Мы с ним пошли на дело неумело" до презрительной ухмылки, которой только и могут быть удостоены тупоголовые начальники, вплоть до "верхнего эшелона", палачи, сексоты, воинствующие бюрократы и мещане, подхалимы и алкаши. Чего стоит хотя бы один его знаменитый "Казачок", где танцуют две страшненькие "великие тени", обмениваясь на ходу под веселенький припев "Джан-джан-джан, чок-чок-чок" богатым опытом репрессий и подавления ("Дорогой Леонид, ты меня послушай: если есть аппетит, ты бери и кушай".)