Текст книги "И вблизи и вдали"

Автор книги: Александр Городницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 33 страниц)

Юрий Кукин

Какие только песенные открытия не совершались нами в шестидесятые годы! Казалось иногда, что, придя в гости, на день рождения или просто так, люди только для того и собирались, чтобы не  поговорить, не потанцевать, а именно – попеть. Каждая новая песня «авторская» была радостью. Здесь и тонкие лирические песни Ады Якушевой («Синие сугробы» или «В речке Каменке»), и полные мужской силы песни столь много обещавшего тогда Михаила Анчарова, и знаменитое «Бабье лето» трагически погибшего молодого поэта и режиссера Геннадия Шпаликова. Это – в Москве. А в Ленинграде пели в турпоходах и просто дома песни механика Валентина Вихорева («Лето уходит на юг»), молодого физика Бориса Полоскина («Ты идешь то тайгой, то болотами»), инженера-строителя Евгения Клячкина («Ни страны, ни погоста» на стихи Бродского), тренера по фигурному катанию Юрия Кукина («Париж», «Город») и многие другие…

Я вспоминаю, как в 1965 году в переполненном зале Дворца культуры имени С. М. Кирова на Васильевском острове, где проходил заключительный концерт I Ленинградского конкурса самодеятельной песни, на сцену вышел молодой человек с пышноволосой курчавой головой и, смущенно улыбаясь, представился как "тренер по фигурному катанию". Потом он взял гитару и запел: "А я еду, а я еду за туманом". Так сразу, одним махом, вошел в авторскую песню Юрий Кукин, без которого нельзя теперь представить ни авторскую песню незабвенных шестидесятых, ни нашу тогдашнюю ленинградскую жизнь. Песни Кукина с удивительной быстротой стали распространяться по всей стране. Эта популярность не была сродни шумной эстрадной популярности некоторых современных бардов, покоряющих многотысячные дворцы спорта. Песни Кукина негромко пелись у дымных костров геологических экспедиций, в тайге и среди болот, где он кормил комаров наравне со всеми. Так они обрели свою подлинность, доверительность разговора, задушевную интонацию, мягкий, едва ощутимый юмор.

Лирический герой Юрия Кукина далек от "суперменства", он не кичится своей страстью к путешествиям и тяготам экспедиционной жизни, в нем нет ничего показного. Наоборот, он как бы просит извинения за органическую неспособность жить атрибутами мещанского уюта, наблюдать восходы с закатами из окна и "колера" – на выставках. Для него "берег не место для встречи, а скорее – начало пути". Несмотря на внешнюю мягкость разговора, полное отсутствие поучающего назидательного тона, восклицательных знаков в строке, эта жизненная позиция Кукина – чрезвычайно тверда.

Юрий Кукин обладает несомненной поэтической одаренностью, хотя стихи в его песнях не всегда равноценны, они часто поражают своей удивительной точностью и образностью:

 
И что кролик – всего только кролик,
А король, он и голый – король.
 

Или:

 
Горы головы в землю упрятали,
Обхватив их руками дорог.
 

Любимые герои песен Кукина – сказочник, канатоходец, волшебник и, наконец, клоун – персонажи, несущие людям добро и улыбку, избавляющие их от грусти и уныния:

 
Если же внезапно истинную грусть
Как-нибудь случайным жестом обнаружу,
Я подпрыгну вверх и я перевернусь,
И тогда опять вам буду нужен.
 

За обликом клоуна в этой, одной из лучших песен Юрия Кукина, легко угадывается сам автор с его бескорыстной добротой и грустной улыбкой. Песни Юрия Кукина, приглашающие собеседника путешествовать во времени и пространстве, зовущие в реальный мир тайги и нереальный мир сказок, которые переплетаются, – подобие золотого ключика, открывающего добрую волшебную страну, «край забытого детского сна». В этом секрет их долговечности и жизнеспособности, их неистребимой романтики в наш, увы, прагматический век.

Евгений Клячкин

В этот период, где-то в середине шестидесятых, у авторской песни стало закладываться и другое направление – появилась целая плеяда молодых самодеятельных композиторов, как правило, начисто лишенных музыкального образования, которые стали придумывать под гитару мелодии на полюбившиеся им стихи. Так в рамках «авторской песни» возникло еще одно альтернативное направление – «второе искусство» в песенной музыке.

Наиболее яркими его представителями стали доцент Московского института стали и сплавов Виктор Берковский, автор знаменитой в те годы песни "Гренада" на стихи Михаила Светлова, "поющие физики" Сергей и Татьяна Никитины, создавшие целую песенную антологию русской советской и мировой поэзии, кандидат химических наук Александр Дулов, автор прекрасных песен на стихи Николая Гумилева, Мориса Карема и других поэтов, уже упомянутый Евгений Клячкин и некоторые другие авторы. Несмотря на жестокую (и, как правило, необъективную) критику со стороны "композиторов в законе", песни, созданные этими представителями технической интеллигенции, быстро запоминались, подхватывались и в короткое время становились известными по всей стране, хотя никаких записей ни на радио, ни на фирме "Мелодия" в те поры не было и даже быть не могло.

В музыкальном творчестве Евгения Клячкина особое место занимает цикл песен на стихи Иосифа Бродского. Поэзия Бродского – по-видимому, крупнейшего русского поэта нашего времени, как будто совсем не нуждается в гитарном сопровождении. Да и сам Нобелевский лауреат неоднократно высказывал свое равнодушное отношение к жанру авторской песни. Что же побудило Евгения Клячкина, автора многих популярных песен на собственные стихи, обратиться к сложной и, на первый взгляд, далекой от песенного мира поэзии Бродского? В чем причина того, что именно благодаря музыке Клячкина, написанной к поэме "Шествие" и некоторым другим стихам Бродского в начале шестидесятых и в семидесятые годы, стихи эти, ни разу не опубликованные в печати в те "застойные" времена и бывшие достоянием сравнительно узкого круга московских и ленинградских интеллигентов, знакомых с ними изустно или по бледным машинописным копиям "Самиздата", сразу стали популярны и известны по всей стране? Хорошо помню, как в сибирской тайге и ленинградских электричках геологи, туристы, студенты, распевали в ту пору чеканные строки: "И значит, не будет толка от веры в себя да в Бога, и значит, остались только иллюзии и дорога". Появившиеся в то глухое безвременье песни Клячкина на стихи Бродского вместе с песнями Галича, Окуджавы, Кима и раннего Высоцкого, заложили основы "магнитофониздата", вызвали множество подражаний и послужили великому делу приобщения к истинной поэзии людей, от нее далеких.

Дело, видимо, прежде всего в чутком поэтическом слухе Евгения Клячкина, его редкой музыкальной одаренности, давшей возможность извлечь для слухового восприятия внутреннюю сложную, но гармоничную мелодию стихов Бродского, во всей их многоплановой полифонии. Ему, как никому другому, удалось уловить не только музыку самих стихов, но и авторскую манеру их чтения. Мне неоднократно приходилось слышать, как Бродский читает свои стихи и, кажется, что при всей внешней непохожести пения Клячкина на глуховатый чуть завывающий голос читающего поэта, звук гитарной струны, щемящий, иногда кажущийся резким до диссонанса, внезапная смена лирической плавной мелодии ("Ах, улыбнись, ах, улыбнись, вослед взмахни рукой") драматичным и напряженным мотивом ("Жил-был король…"), создают близкое по знаку к авторскому чтению силовое поле. Услышав хотя бы раз в музыкальном прочтении Клячкина эти стихи или такие, например, как "Ни страны, ни погоста" или упомянутых уже "Пилигримов", в мелодии которых слышится вагнеровские отголоски, уже не хочется слушать их иначе. Так поэзия Бродского, взятая "с листа", получила как бы отдельное звуковое существование.

В песнях на стихи Бродского полностью реализовался безусловный талант Клячкина-композитора, автора удивительных мелодий ("Баллада короля", "Ах, улыбнись", "Романс скрипача" и многие другие). Талант этот сочетается с высоким вкусом в музыкальной интерпретации сложных поэтических монологов, где голос автора неуловимо переплетается с голосами его театральных героев – Арлекина, Коломбины, Честняги, князя Мышкина, и вновь возвращается к их создателю, человеку, как и они обреченному на одиночество и непонимание во враждебном ему мире, сам воздух которого для него губителен.

И здесь мы переходим к самому главному. Когда я вспоминаю ранние стихи Бродского, написанные еще в Ленинграде, в бесславные для нас, его современников, годы судебной расправы над ним как над "тунеядцем" и последующего изгнания, то невольно сам собой возникает вопрос, почему его прекрасные стихи тех лет – "Джон Донн", "Письма римскому другу" и другие, воспринимающиеся сейчас как классика и далекие от обличительной политизированной поэзии, такой, например, как песни Галича, вызвали, тем не менее, откровенно неприкрытую враждебность у партийных и литературных чиновников брежневской поры, да и сейчас служат красной тряпкой для подкармливаемых этими чиновниками охранных отрядов, состоящих из полуграмотных ревнителей "истинно русской" поэзии? Не потому ли, что в самой интонации этих стихов, как прежде великих стихов Мандельштама, органично содержится чуждый им дух одинокого, непокорного, мучимого мировой скорбью неприкаянного мыслящего интеллигента, само существование которого чревато угрозой их сытому благополучию? Именно это ощущение обреченности в бездуховном мире, где утрачены действительные ценности, трагическая щемящая интонация стихов, подчеркнутая и усиленная музыкой, является основной особенностью этих песен, дает тот гармоничный синтез, который обеспечивает им долгую жизнь.

***

И еще одно интересное и уникальное по природе своей явление. Начиная с середины шестидесятых годов вокруг авторской песни начало развиваться движение «самодеятельной песни». Многочисленные любители авторской песни, люди разных возрастов, специальностей, в самых разных концах нашей огромной страны, стали объединяться в клубы самодеятельной песни, петь песни любимых ими авторов, пытаться сочинять сами, устраивать песенные фестивали.

В моем родном Ленинграде авторская песня в конце пятидесятых – начале шестидесятых годов появилась и развивалась как бы отдельно от Москвы. Основными ее истоками с одной стороны были "геологические" (именно геологические, а не туристские) песни, изустно переносившиеся в многочисленных экспедициях ленинградских геологических организаций – таких как Всесоюзный геологический институт, мой родной Горный институт. Институт геологии Арктики. В Ленинграде интерес к самодеятельной песне стал заметно проявляться уже в начале шестидесятых. Мало-помалу появился круг активных любителей этого жанра, который весной 1965 года провел 1-й городской конкурс авторов и исполнителей. Я хорошо помню заключительный концерт этого конкурса, который проходил на Васильевском, в битком набитом театральном зале Дворца культуры им. Кирова. Мне вместе с Окуджавой довелось участвовать в работе жюри этого конкурса. Именно на этом концерте впервые и заявил о себе совершенно неизвестный до того Юрий Кукин, вызвавший бурные аплодисменты всего зала.

Рождение авторской песни в Ленинграде связано с клубом "Восток", который нашел себе пристанище в Доме культуры работников пищевой промышленности, разместившемся в старинном дворянском особняке, неподалеку от "Пяти углов" на улице Правды, дом 10. Запущенный этот особняк, выстроенный в ложноклассическом стиле, с флигелями, украшенными лепными карнизами, охватывавшими с двух сторон небольшой дворик, в центре которого чернела тяжеловесная и чужеродная здесь статуя Ильича в широких мешковатьк брюках, на долгие годы и даже десятилетия стал крупнейшим центром авторской песни в стране. Основу клуба составила группа молодьк ленинградских авторов, в число которых вошли Евгений Клячкин, Борис Полоскин, Валентин Вихорев, Валерий Сачковский, Юрий Кукин, Валентин Глазанов, исполнители авторских песен Виталий Сейнов и Михаил Кане, некоторые другие. Назван был клуб – "Восток" – по имени первого космического корабля, на котором Юрий Гагарин поднялся с Земли в космос.

Интересно, что этот первый песенный клуб, родившийся в 1961 году, вовсе не был "клубом самодеятельной песни" – он объединял прежде всего авторов и исполнителей, а не любителей этого жанра. И не только ленинградцев – участие в концертах и в работе клуба принимали живший очень недолго в те годы в Ленинграде Булат Окуджава, приезжавший часто сюда из Москвы вместе с театром на Таганке и отдельно от него Владимир Высоцкий, быстро подружившиеся с клубом Михаил Анчаров, Ада Якушева и Юрий Визбор. Так что можно считать, что в середине шестидесятых ленинградский клуб "Восток" стал основным центром авторской и самодеятельной песни.

Сейчас, оглядываясь назад, я никак не могу понять – что же притягивало сюда молодьк авторов? Здесь не было никакой студии или, как сейчас говорят "творческой мастерской", возглавляемой каким-либо знаменитым мэтром, способным отечески погладить по голове или преподать уроки поэтического и музыкального мастерства. Не было также и средств массовой информации, которые могли бы помочь начинающим авторам завоевать аудиторию. Была только тесная комната, милостиво выделенная клубу администрацией, в которой можно собираться вечерами, читать стихи, петь песни, спорить, курить, разговаривать.

Поначалу встречи устраивались в молодежном кафе "Восток", на первом этаже дворца, в первый понедельник каждого месяца, но число желающих сразу же оказалось во много раз больше числа посадочных мест, а эпизодические концерты в Малом зале Дома культуры также не спасали положения.

Тогда, с осени 1965 года, под яростным натиском любителей песни и совета кафе "Восток", администрация ДК начала проведение цикла абонементных концертов под общим названием "Молодость, песня, гитара" в Большом зале ДК, вмещавшем около 900 человек, хотя и этого вскоре стало мало. Так начались знаменитые абонементные концерты клуба "Восток", пользующиеся неизменным успехом вот уже около тридцати лет.

Вечера эти не были концертами. Скорее это были дискуссионные клубы, где яростно обсуждались и сами исполнявшиеся песни, и все многочисленные, в том числе и острейшие, проблемы, с ними связанные. Первыми ведущими этих вечеров в "Востоке" стали литературовед доктор филологических наук, работавший тогда в Пушкинском Доме АН СССР, Юрий Андреевич Андреев и кандидат искусствоведения, музыковед Владимир Аронович Фрумкин. Это был удивительный дуэт двух людей, совершенно противоположных друг другу во всем – от внешности и темперамента до художественных и политических взглядов. Они всегда находились в постоянной взаимной оппозиции и, может быть, именно это обеспечивало неизменный успех проводившихся вечеров и остроту разворачивающихся дискуссий.

Надо сказать при этом, что тогдашние вечера клуба "Восток" были первым и далеко не безопасным опытом песенной и разговорной гласности после десятилетий сталинской немоты. Гласности, которая все это время, начиная с основания клуба, постоянно находилась под неусыпным оком ленинградского КГБ, а также Дзержинского райкома партии и горкома. Неслучайно руководителей клуба время от времени вызывали в соответствующие инстанции и делали грозную накачку или вербовали в стукачи. Я хорошо помню, как дважды отменялись в "Востоке" концерты Окуджавы и Высоцкого, как директор Дома культуры, пожилой запуганный насмерть еврей с боевыми орденами, носивший славную фамилию Ландау, принимал валидол после каждого вызова в райком и жаловался, что у него грозят отобрать партбилет.

Это было время, когда в Ленинграде, так же как и в Москве, авторская песня, начиная с Окуджавы, была сразу же встречена враждебно. Против нее объединились вместе, как это ни кажется теперь странным, и партийные идеологи, и творческая интеллигенция – прежде всего, композиторы и музыковеды: такие, например, как один из самых интересных комментаторов классической музыки Энтелис. К ним скоро присоединились и литераторы. Все они дружно предали авторскую песню анафеме, решительно отказав ей в праве на существование. При этом партийные и комсомольские идеологи утверждали, что песни эти развращают молодежь, в то время как блюстители профессиональности убедительно доказывали, что это – дешевая и недолговечная форма массового искусства, где нет ни поэзии, ни музыки.

Так, в одном из своих выступлений в клубе "Восток", запечатленном на кинопленке в фильме "Срочно требуется песня", о котором речь пойдет ниже, музыковед Энтелис сравнивал эти песни с модным в то время шлягером "Мишка, Мишка, где твоя улыбка?" и утверждал, что не пройдет и года, как песни эти будут полностью забыты. Мне неоднократно приходилось видеть этот фильм, ставший теперь историческим, на разного рода песенных вечерах, в частности, на праздновании двадцатипятилетия клуба "Восток" в Ленинграде, и каждый раз зал встречает реплику Энтелиса смехом и аплодисментами.

И все-таки это были первые "полуоткрытые" дискуссии. "Полуоткрытые" потому, с одной стороны, что они во многом контролировались и режиссировались "власть предержащими" и "композиторами в законе", а с другой – вовлекали в разговор широкие слои ленинградской молодежи и, прежде всего, технической и творческой интеллигенции, которой уже в те времена зажать рот бьшо не всегда просто. Память об этих вечерах, ставших теперь достоянием истории, сохранили магнитофонные записи, сделанные на старых допотопных и тяжелых бобинных магнитофонах несколькими бескорыстными энтузиастами. Старейший из них – Николай Федорович Курчев, благодаря которому эти материалы сохранились для потомства и частично использованы здесь.

Интересной особенностью первых вечеров-концертов "Востока", начавшихся с 1965 года, бьшо то, что в них принимали участие одновременно и самодеятельные авторы песен, и профессиональные поэты, композиторы и исполнители – такие, например, как композиторы Андрей Петров, Микаэл Таривердиев, Ян Френкель, Александр Колкер, поэты-песенники Лев Куклин, Ким Рыжов, Олег Тарутин и другие. Для чего это делалось? Вот как ответил на этот вопрос 20 октября 1965 года ведущий первого абонементного концерта 1-го сезона шестьдесят пятого – шестьдесят шестого годов Владимир Фрумкин (расшифровка магнитофонной записи сделана Н. Ф. Курчевым):

«Нам хотелось бы слить воедино, соединить две песенные волны, которые до сих пор существовали и развивались параллельно – это профессиональная песня и самодеятельная песня. Мне вспоминается почему-то такое сравнение: мы присутствуем при торжественном открытии канала, который соединяет две реки. Знаете, как это обставляется всегда? Вынимается последний кубометр земли из перемычки, перемычка размывается, и две реки благодарно сливаются вместе. Правда, бывают два способа – либо взорвать перемычку, либо мирно вынуть оттуда последний оставшийся кубометр. Нам хотелось бы надеяться на мирный способ. Цель этих вечеров будет достигнута, если и те, и другие – и профессиональные и самодеятельные авторы – почерпнут для себя много нового и свежего. В этом случае не останутся в накладе и зрители. Они у нас, кстати, не только зрители, но и участники. Давайте забудем о том, что в зале есть какое-то возвышение, что мы разделены рампой, и договоримся, что мы все здесь – равноправные участники творческого совещания, на котором будем показывать друг другу что умеем делать, и обсуждать это. Вот так нам мыслится стиль этих вечеров. Может быть, я открываю вам секрет, но сначала мы хотели делать отдельно вечера профессионалов и самодеятельных авторов, а потом решили в качестве эксперимента попробовать соединить их и посмотреть, что из этого получится».

На этом первом вечере профессионалов представляли композитор Андрей Петров, весьма известный и популярный в ту пору, и поэт-песенник Лев Куклин, песни которого "Голубые города" и некоторые другие были тогда на слуху у молодежи. Самодеятельные авторы были представлены гостем из Москвы Александром Дуловым и ленинградцами Борисом Полоскиным, Евгением Клячкиным, Валентином Вихоревым, Виталием Сеиновым и Валерием Сачковским. Александр Дулов пел ставшую к тому времени уже знаменитой среди моих коллег-геологов песню на стихи Игоря Жданова "Сырая тяжесть сапога", а также песни на стихи Виктора Сосноры, Юнны Мориц, Александра Кушнера, Олега Тарутина. Закончил он под бурные аплодисменты всего зала песней, которая уже тогда пользовалась всеобщей любовью – "Хромой король", на слова бельгийского поэта Мориса Карема:

 
Железный шлем, деревянный костыль -
Король с войны возвращался домой.
Солдаты пели, глотая пыль,
И пел с ними вместе король хромой.
 

За ним выступал Евгений Клячкин, который спел «Сигаретой опиши колечко», «Этот город – он на вид угрюм», «На Театральной площади» и другие.

После этого ведущий Фрумкин предложил начать дискуссию, однако из зала долго никто выступать первым не решался. Тогда ведущий вызвал к микрофону одного из сидящих на сцене – Бориса Полоскина, который сказал, что говорить пока не о чем, надо бы продолжить концерт. Однако выступивший следом Лев Куклин сказал: "Для меня нет никакой разницы – профессиональная песня или нет. Есть деление только на хорошие песни и на плохие. Если песни хорошие – значит, они профессиональные. Мне как-то вспоминается, что "Марсельеза" это, в общем, самодеятельная песня, да и "Интернационал" написан тоже не членом какого-нибудь творческого союза. Лучшие революционные песни тоже созданы любителями. Достаточно вспомнить, скажем, "Варшавянку", которая написана Кржижановским". Андрей Петров был более критичен:

"Я впервые слушаю песни самодеятельных авторов. Раньше слушал только песни Булата Окуджавы и Новеллы Матвеевой. У Окуджавы прекрасные стихи, а музыка – малоинтересна. Интонации его песен идут от блатных песенок. Новелла Матвеева гораздо более интересна в музыкальном отношении – у нее много элементов, идущих от народной песни. И великолепные стихи. Нужно сказать, что в исполнении профессиональных актеров они много теряют от эстрадной манеры исполнения. Относительно сегодняшних песен хочу сказать, что наметился большой разрыв в отношении к ним музыкальной общественности и широкого круга слушателей. Среди этих слушателей чаще всего встречается равнодушие к официально пропагандируемым песням профессиональных авторов, в то время как песни, пользующиеся широкой популярностью, встречают резкую критику профессионалов.

Откуда пошел этот разрыв? Началось это лет десять назад, с эпохи культа личности – всем надоело холодное искусство – появилась тяга к искусству эмоциональному, сложному по чувствам и простому по проникновенному исполнению. Однако многие композиторы и поэты по инерции продолжали творить по-старому. Отсюда – расхождение во вкусах, в симпатиях, особенно в тематике. Одна из причин появления и популярности самодеятельных авторов состоит в том, что они восполнили отсутствие песен, которых не написали профессиональные поэты и композиторы. Отмахиваться от этого явления нельзя. Хотелось бы остановиться отдельно на текстах. Должен сказать, что в профессиональных песнях не часто встречаешься с такими блестящими стихами. Музыкальная же сторона почти всех песен слабее и уступает стихам. В целом у Александра Дулова вкус, пожалуй, немного выше: строй стихов и музыки отличается большим здоровьем. В песнях Евгения Клячкина, слышится что-то из салона двадцатых-тридцатых годов. Было бы интересно встретиться с этими авторами в Доме композиторов и подробнее поговорить об их песнях. Мечтаю о времени, когда по стране будут не единичные самодеятельные авторы, а будут такие же массовые увлечения песней, как в Италии или во Франции".

А вот что сказала на этом вечере сотрудница Пушкинского Дома Галина Шаповалова: "Мне как фольклористке радостно слышать все то, что поют здесь и в поездах. Это хорошо потому, что после долгих лет официальной поэзии начинают, наконец, звучать свободные молодые голоса. У фольклористов всегда стоит один вопрос – существует ли советский фольклор? Сегодня видно, что он существует! Он – перед вами, здесь. Это то, что любимо всеми, всеми распевается. У песни даже неизвестен автор – значит, она затрагивает всех и каждого".

Время, однако, показало, что доброжелателей из числа профессионалов было не так уж много. Тем приятнее вспоминать о них по прошествии четверти века.

Но вернемся к первому абонементному вечеру. Во втором отделении профессиональные эстрадные артисты в сопровождении эстрадного инструментального ансамбля под управлением Александра Бадхена исполняли песни Андрея Петрова на стихи Льва Куклина, Юлии Друниной и Николая Глейзарова. Закончилась концертная программа популярной песней Петрова на стихи Геннадия Шпаликова к кинофильму "Я шагаю по Москве". Зал принимал песни дружелюбно, награждая артистов аплодисментами. И все-таки вызывающие эстрадные наряды Нонны Сухановой и других исполнителей, их шаблонная манера общения с "публикой" выглядели чужеродно после первого отделения, как бы вернув слушателей в мир официозной эстрады. Оживление в зале вызвал только выход на сцену артиста Малого Оперного театра Артура Почиковского, который должен был петь песню на стихи Льва Куклина про башенные краны. Появление его рослой фигуры, действительно похожей на башенный кран, сопровождалось смехом и дружной овацией.

В конце второго отделения дискуссия была более бурной. Вот что сказал, например, радиоинженер Михаил Дмитрук: "Вот композитор Петров говорил, что есть разрыв между официальной и самодеятельной песней. В чем же, все-таки, разрыв? В том, что, по-моему, в официальной пропагандируемой песне нет права на конфликт, на переживания. Какой там конфликт? Единственный, который бывает – это: он уехал – она осталась или наоборот: она уехала – он остался. И чем (аплодисменты, шум) разрешаются эти конфликты? – Скоро приедет! (шум). А в тех песнях первым зачинщиком был Окуджава. И он в своих песнях отстаивал право человека на другие конфликты. Он первый отважился петь про переживания, про жизненные конфликты, а что касается полублатного мотива, – ну, что ж, несмотря на такой мотив, песни все же получились гуманистичнее в смысле любви к человеку, чем профессиональные песни. Его песни – о простых людях, о простых и понятных всем нам чувствах. Песни эти ценны еще и тем, что они проникнуты романтикой, например, романтикой городских кварталов. А у профессионалов только и романтика, что жизнь в палатках и на новостройках. А ведь в палатках иногда живут люди, которые поехали только за длинным рублем! (Аплодисменты)". Все участники вечера, сидевшие в зале, получили опросные анкетки, где спрашивали их мнения о лучшей песне на вечере, кто больше понравился и каковы пожелания. Абсолютное большинство зрителей решительно высказалось в пользу первого отделения, в пользу самодеятельной песни.

Вот отрывки из анкет. "Нельзя ли обойтись без пошлости во втором отделении? Зал смеялся, когда пела Нонна Суханова о "первой встрече". Хорош контрастец! Хотели, так как свистеть в зале неприлично, послать на сцену свисток от физфака ЛГУ, но жалко стало свистка. Неумение Дулова держаться перед микрофоном в тысячу раз лучше кокетничанья (особенно отвратительного, когда оно восходит от мужчины, а было и это) исполнителей из второго отделения. Уважаемый музыковед Фрумкин! И вы серьезно можете говорить о тех и этих песнях? Это же несовместимо! Вы же умный человек, неужели вам не стыдно этого контраста? Да, были и во втором отделении неплохие песни (хотя они и исполнялись манерно), но в общем – тягостное впечатление".

"Пусть больше поют самодеятельные авторы – Петрова мы слышим и по радио".

"Товарищи, где ваше чувство меры? Две половины вашего концерта не стыкуются. Публика смеется над вами. Нельзя путать настоящие песни с большим подтекстом с песнями эстрады".

"В дальнейшем не сочетать эстраду с самодеятельными песнями и их исполнителями. Сравнение – увы – не в пользу эстрады. Ей не хватает искренности и непосредственности".

"В принудительном порядке отправить профессиональных поэтов и композиторов в турпоходы".

И прочая, и прочая, и прочая…

После первого концерта было проведено еще несколько "комплексных" вечеров, где одно отделение занимали самодеятельные авторы, а второе – "профессионалы". Так, 10 ноября 1965 года в первом отделении абонементного концерта выступал один из ведущих ленинградских эстрадных композиторов Александр Колкер с очень популярными в то время профессиональными исполнителями Марией Пахоменко и Александром Серебровым, а во втором отделении – автор этих строк, как известно, никогда вокальными талантами не отличавшийся. На гитаре мне аккомпанировал Валентин Вихорев.

Часть моих песен в этом концерте пел молодой артист-исполнитель Илья Резник, ставший позже весьма популярным и преуспевающим автором, немало песен написавшим для Аллы Пугачевой. Тогда это был высокий, застенчивый и красивый юноша, очень похожий на молодого Блока. На этом концерте он пел песни "За белым металлом", "Палаточные города", "Черный хлеб", "Бермудские острова", "Над Канадой".

Много лет спустя, после долгого перерыва, уже в наши дни, я неожиданно встретился с ним в Ленинграде на перроне Московского вокзала по дороге в Москву. Мы стояли возле вагона "Красной Стрелы", когда рядом с нами величественно проплыла высокая солидная фигура в бобровой шубе и такой же шапке. "Познакомься, – сказал я жене, – это один из столпов современной эстрады". Илья с высоты своего великолепного роста скептически оглядел мою затертую нейлоновую куртку и милостиво протянул два толстых пальца. "Да, – произнес он, снисходительно улыбнувшись. – Еду в Москву встречать Аллочку из Италии. А ведь представляете, с чего я начинал? – неожиданно обратился он к моей жене, – я пел когда-то песни вашего мужа!" И, лучезарно улыбаясь, величественно проследовал дальше. Как раз в эту минуту двое провожатых доставили в наш вагон Юлия Кима, насквозь продрогшего в своей короткой не по-зимнему курточке и кепке и, судя по запаху, уже изрядно согревшегося по дороге к вокзалу. Как непохож был этот маленький замерзший человек на монументальный облик Ильи Резника! "Вот, полюбуйся, – сказал я жене, – два полюса современной песни".

Но вернемся в 1965 год. Песню "Чистые Пруды" на этом концерте исполнял Евгений Клячкин. Надо вообще сказать, что еще с тех давних лет между ленинградскими авторами установились самые дружеские отношения. Каждый из этой небольшой группы – Вихорев, Клячкин, Полоскин, Глазанов, Кукин – с удовольствием распевали песни друг друга, радовались успехам товарищей. Я ощущал это в первую очередь, так как практически ни петь, ни играть не умел и постоянно пользовался услугами моих доброжелательных коллег. Среди нашей небольшой компании сразу же установилась обстановка дружеской откровенности, подразумевавшей полное отсутствие каких бы то ни было проявления зависти и недоброжелательства при самой резкой и нелицеприятной критике в глаза.