Текст книги "Стихи"

Автор книги: Александр Перфильев

 
Гораздо лучше быть простым и ясным,
Приняв за благо, что тебе дано.
Гораздо проще вечером ненастным
Забыть, что есть на улицу окно.
 
 
Но как уйти от тянущего груза,
И с ним судьбу свою соединять?
Как ласковы глаза твои, медуза,
Как больно эту ласковость принять.
 
 
И я не знаю в мире слаще яда,
Мучительных ироний огнецвет:
Искать ответ на то, что знать не надо,
И верить в то, чего на свете нет.
 

 
Мы возводим каменные груды,
Запрягаем жизнь в ремни машин,
Созидаем вслед за чудом – чудо,
Достигая божеских вершин.
 
 
На морях – винтов огромных лопасть
Разрезает грудь глубоких вод,
Над землею, презирая пропасть,
Пролетает птицей самолет.
 
 
От былых построек глинобитных,
Каменных пещер, копья и стрел
До владенья сферой волн магнитных
Горделиво человек взлетел.
 
 
Новый век по старом в буйной тризне
Воздвигает пышные дворцы,
Но в столицах, за чертою жизни
Прячутся седые мудрецы.
 
 
Тут – кипучей жизни темперамент,
Людных улиц бурная река,
Там – старик, иссохший, как пергамент,
И пергамент с мыслью старика.
 
 
Одолела жизнь былые мифы,
Стали мифы тусклы и бледны,
И старинных книг иероглифы
Никому на свете не нужны.
 
 
Но достигшие земной вершины
Не постигнут мысли мудреца,
Что не в силах всей земли машины
Осушить предсмертный пот лица.
 

 
Те женщины, которых я любил,
И те, что и меня любили тоже,
Я вашу память тем не оскорбил,
Что новую любовь ценил дороже.
 
 
Вы не были ни строже, ни верней,
Быть может, ни стыдливей и ни чище,
Но вся любовь и нежность наших дней
В сравненье с вами так бледны и нищи.
 
 
И все мечты грядущих перемен,
И новых чувств неотвратимый Фатум
Я отдал бы за боль былых измен
С их острым и греховным ароматом…
 

 
За ласку подведенных глаз
И обнаженной груди прелесть
Ты на эстраде разъярясь
Врагу мгновенно выбил челюсть.
Как кровь тягуча и густа,
Ее поток на торс закапал,
Когда он зубы изо рта
С глухим проклятьем сплюнул на пол.
Но, ощущая так остро
Вздох опьяненной схваткой девы,
Ты сам пожертвовал ребро
Как некогда Адам для Евы.
И дрогнул возбужденный зал,
Совсем притихнувший дотоле,
Когда с минуту ты лежал,
Зубами лязгая от боли…
Ты отдыхал, ты изнемог,
Стоял он гордо, выжидая,
А женский взгляд язвил и жег,
Врага изменчиво лаская …
Ты не видал ее лица,
Губ, нагло смеющих смеяться,
Но бешеный инстинкт самца
Тебя заставил приподняться.
Прыжок. Подавлен тихий стон,
Удар в живот и в подбородок,
И враг сраженный унесен
За белый холст перегородок.
В зверином возбужденьи лиц
И глаз, расширенных до боли
Прорвалось ржанье кобылиц
И жеребцов, бегущих в поле.
Рукоплесканий грянул дождь,
И рев восторженных оваций,
А ты стоял, как дикий вождь
На белом фоне декораций.
А после, в сумраке кулис,
Где враг кончался, холодея,
Вдруг чьи-то руки обвились
Вокруг твоей могучей шеи…
И искусала губы в кровь
Желаний вспененная скрытность,
Как будто погружаясь вновь
В свою седую первобытность.
Где ветер степью шелестит,
Где бой самцов ожесточенный
И разъяренный взмах копыт
Над крупом самки покоренной.
 

 
Все проходит: и зима, и лето,
Злоба, нежность, и желаний дрожь…
Как же можно песни петь про это,
Как же можно, если это ложь?
 
 
Так чего же мы блуждаем, мучась,
Отравляя свой короткий путь,
Если всех постигнет одна участь —
В холоде забвенья потонуть?
 
 
Все проходит… и не оттого ли
Я тебе поверить не могу,
Потому что даже против воли
В этом мире все друг другу лгут?
 
 
Что же так дрожат твои ресницы,
Если я, не веря, подойду?
Разве мы не можем жить, как птицы
В этом лживом и пустом саду?
 

 
Ты сказать мне можешь «нет» и «да»,
Страсть зажечь лампадой непорочью
Ласковая ясная звезда,
Как люблю твое сиянье ночью.
 
 
Могут быть и радостные дни,
Могут утра жечь и нежить тоже,
Но ночные звездные огни
Никогда душа забыть не может.
 
 
И когда вплывает вечер в ночь,
Распуская шелковые перья,
Ты умеешь ласково помочь,
Зачеркнуть вечерних слов неверье.
 
 
И хотя тебя я не достиг,
Но уйду счастливым и бессонным,
Потому что был на краткий миг
Самым милым, самым озаренным.
 

 
Я не верю больше даже снам,
Что всегда казались необманными:
Если ты приник к иным волнам,
Ты еще не взят Иными странами.
Я не верю больше в гордость слов,
Что веками в наших душах выжжены,
Потому что души их творцов
Были так же, как у нас, унижены.
Я не верю в синь небесных гор,
В вечный ход планетного движения,
Потому что каждый метеор
Был частицей света до падения.
Что ж сказать о грубом и земном
Счастьи, подневольном и утраченном?
Разве мы сравним его со сном,
Иль со словом, кровью лет оплаченном?
Разве нивы, рощи и сады,
Как и все земные наслаждения
Не отдаст слепец за блеск звезды,
Навсегда померкнувший для зрения?
Может смерть – последняя ступень
Распахнет вечерние преддверия
И ее нетающая тень
Не обманет нашего доверия?
Но и в смертный я не верю сон,
Потому что даже в прахе тления
Человек позорно осужден
На костер другого воплощения.
 

 
Спокойно озеро: как золотое дно,
А горизонт – полоска светлой саржи
И четкий силуэт плывущей баржи
Мне виден сквозь раскрытое окно.
 
 
Ни зыби, ни волны… Даль озера светла,
И не пугаясь любопытных взоров
У берега внизу детей айсоров
Барахтаются смуглые тела…
 
 
На пристани движенье, суета:
Снуют муши, кули с мукой таская…
Шум, говор, крик… и вся волна людская
Июльским знойным солнцем залита…
Налево – группа курдов на песке:
Одежда их – ряд четко ярких пятен;
Для слуха моего так странно непонятен
Их говор на гортанном языке.
 
 
Причалил пароход, и замутилось дно,
Нагрузка началась, слышны лебедки визги,
И озера взволнованного брызги
Доносятся в раскрытое окно.
 

 
Камни… песок… в горле сухо.
Как дышится трудно.
Жгучих лучей беспощаден поток.
Солнце палит, а вокруг так жестоко безлюдно.
Камни… песок.
 
 
Труден наш путь; истомленные скачкою кони
Еле плетутся, не чувствуя ног…
Замерли крики бешеной курдской погони…
Камни… песок.
 
 
Вечер подходит… Глядит с высоты равнодушно
Небо, как блеклого шелка кусок…
Боже! Как скучно, сухо, безлюдно и душно…
Камни… песок…
 

Александр Перфильев. Стихотворения из сборника «Ветер с Севера». Третья книга стихов. (Рига, 1937)

 
Я через ветер родину мою
Воспринимаю сердцем, духом, телом.
Он мне поет и я ему пою,
Мы одиноки в мире опустелом.
Наверно я без родины умру,
Умру без родины любимой и знакомой,
И так же будут избы на ветру
Кивать прохожим жухлою соломой.
А может быть, соломы больше нет,
И избы кроют там железом, толем,
Что ж мне шуршать соломой прежних лет
Над жизненным, давно прожитым полем?
И родина как будто бы не та —
Расцвет ли это иль другое что-то —
Не видя самому, так не сказать спроста
По сведеньям газетного отчета.
Один кричит, что все – тюрьма и плен,
Другой вещает: все у них чудесно,
Но дальше этих толстых личных стен
Им ничего, конечно, не известно.
Нет, ты пойми сквозь толщину стены
Сердца людей, их радость и несчастья,
А не смотри на них со стороны
Как лютый враг иль верный соучастник.
И для меня совсем не в том вопрос,
Не в тракторе, соломе или тесе, —
А так же ли народ душою прост,
И так же ли в душе он правду носит?
Я рад, что там какой-нибудь Сысой
Постиг прогресс, и, прежнему на смену
На луг выходит утром не с косой,
А паровой машиной косит сено.
Но… разве лишь в машине вся беда?
Мне наплевать на все сенокосилки,
Машинами ли живы мы всегда,
И в них ли скрыты счастья предпосылки?
Я только ветру верю одному,
Когда ко мне он с севера подует,
И только ветер сердцу моему
Поет о том, что родину волнует…
А он поет, поет и говорит,
Что на Руси, минуя все колхозы,
Неугасимый вечный свет горит,
И зреет рожь, и расцветают розы…
Не волей тех, кто взялся Русь вести
В наморднике к марксистским идеалам,
А потому, что Русь должна цвести,
И им и нам, великим или малым.
И я скажу: мне вовсе дела нет,
Кто в церковь ходит – юноши ль, старушки,
Мне важно то, что больше сотни лет
Там жив поэт, что носит имя: ПУШКИН.
 

 
Нетороплива рысь соловых,
Весна, небес голубизна…
Напрасно звоном песен новых
Ты, Русь, была потрясена.
 
 
Пусть в голосах иного быта
Звучит твой голос, знаю, пусть,
Но и доныне не избыта
Души соломенная грусть…
 
 
Она бежит по косогорам,
Ей нет концов и нет начал,
Как будто Русь тоскливым взором
Навеки кто-то пронизал.
 
 
Уйдем и мы и нас забудут,
Сгниют могильные кресты,
Но и без нас все так же будут
Любить, и петь, и рвать цветы…
 
 
Взрастут и станут колоситься
Посевов новых семена,
Но будешь ты, душа, проситься
Назад, где грусть и тишина,
 
 
Где нет звучаний песен новых,
А каждый жил и пел, как мог,
Где неспешащий бег соловых
В пыли проселочных дорог.
 

 
Никого, ничего, ни о чем,
Ни лучом, ни бичом, ни мечом…
Ни мечты, ни любви, ни тоски…
Пусть тебя засыпают пески…
 
 
Вот предельная радость земли,
То, чего мы достичь не могли,
То, к чему не придем никогда,
Даже если уйдем навсегда.
 
 
Никого, ничего, никому,
Ни себе, ни тебе, ни ему,
Ни тоски, ни любви, ни мечты —
Это все – понимаешь ли ты?
 

Ирине

 
Мы когда-то гуляли с тобой
По веселым зеленым бульварам,
Говоря обо всех пустяках,
Из которых сплетается счастье.
 
 
Так всегда говорят в первый раз
До того не знакомые люди,
Ощутившие нежную боль,
Что зовется: внезапная близость.
 
 
Так способны блуждать без конца
Беспокойные странные люди
Позабывшие то, что тоска
При рожденьи зовется: влюбленность.
 
 
А потом возвращались домой,
Опьяненные солнцем и летом,
Сберегая от взоров чужих
Жажду снова увидеть друг друга.
 
 
И не знали, что нет ничего,
Ни далеких прогулок, ни лета,
Ни тебя, ни меня, ни любви,
Ни веселых зеленых бульваров.
 
 
И не знали, что никнут слова,
Как цветы, как желанья, как лица,
Потому что влюбленность всегда
Вырастая, зовется тоскою.
 

 
Тихий Свет, озаряющий лица,
Талый воск, точно бледный янтарь…
Хорошо иногда помолиться,
И смиренно глядеть на алтарь.
 
 
Опуститься, склоняя колени,
Растворяясь в молитве, как прах,
Сколько горечи, слез и сомнений
Замирало на этих камнях.
 
 
Сколько вдавлено в темные плиты
Утомленных, тяжелых шагов…
К Плащанице, цветами увитой,
Сколько наших склонялось Голгоф.
 
 
И смирив свою крестную муку
Мы вздохнем и поверим: Воскрес…
Подними Свою тонкую руку,
Чтоб сияющий свет не исчез.
 

 
«Наказанье ли ждет иль награда
Если я уклонюсь от пути?
Как бы в дверь соловьиного сада
Постучаться, и можно ль войти?»
 

Александр Блок

 
У розовой калитки
Захлопнутой души
Напрасные попытки
Отвергни, заглуши.
Там, за оградой длинной
Смех, шелест, аромат,
Там дышит соловьиный
Нам недоступный сад.
И меркнет день печальный,
И ночь светлее дня.
И чей то голос дальний
Поет, маня, звеня.
Не будь же, сердце, строго,
Усталого прости —
Ведь это так немного —
Решиться и войти.
Да, ты не веришь чуду,
Приковано к труду,
Но знай: я буду, буду
В пленительном саду.
Я знаю, что калитка
Не вечно заперта.
Я знаю, что попытка
Не каждый раз – мечта.
Я песни вспоминаю,
Я слышал их во сне,
Ведь я так звонко знаю,
Что эти песни – мне.
И этих губ дыханье,
И нежных рук охват,
И этих глаз сиянье,
Горящих, как закат.
И я шагаю смело —
Вот, вот она, черта —
Ты не напрасно пела —
Калитка отперта.
О как я не заметил,
Не слышал лязг ключа!
Но где же губы эти
И что ж они молчат?
Ты, может быть, не рада,
Что буду я счастлив?
…………………………
Нет никакого сада,
А камни и обрыв.
………………………….
Не стой со мною рядом,
Не смейся, не грусти.
За соловьиным садом
Я знаю – нет пути.
 

 
Я захлебнулся грустью этих пашен
И по ночам мне больше не уснуть.
Не потому ль стихи мои, как кашель,
Не радуют, а разрывают грудь.
 
 
И этой лихорадкою простужен,
Я чувствую, что наконец я сам
Давно устал и никому не нужен,
Ни городу, ни нивам, ни лесам…
 
 
Пора кончать. Зачем же жить без цели…
Как этот пес, что на цепи затих…
Его наверно осенью пристрелят —
Он стар и слеп и лает на своих…
 
 
Мой милый пес, мне жаль тебя, беднягу,
Ты на цепи давно – тринадцать лет.
Но и без цепи ты не дал бы тягу
И в те года, что не был слеп и сед…
 
 
А я то сам! В Селеньях Неизвестных
Забуду ль то, что здесь мешает жить?
Чего ж мы ищем на Путях Небесных,
Раз по земным не знаем, как ходить?!
 

 
Да, мы скупы на жизнь и сердца зовы,
Мы слишком много отдали тогда,
Когда и к жизни не были готовы,
Не ведали, что мстительны года.
 
 
Нам эта скупость не легко досталась —
Дать легче рубль, чем пожалеть пятак…
Но если долго возбуждаешь жалость,
То сам ее не чувствуешь никак…
 
 
И те, которым дан уют случайный,
И не имеющие в жизни ничего, —
Все жалкие, больные грустью тайной —
Никто пути не знает своего…
 
 
Лишь та земля, которой столько муки
Мы отдали, платя отцов долги,
Нам сделает уверенными руки
И твердыми – шаги…
 

 
Мы скоро исчезнем,
Потонем в безвестном,
Так лучше не будем
Грустить о потерях,
О маленьком счастье,
О дымном тепле.
 
 
За нами – я знаю,
Идут неизвестные люди,
Которые будут
Большими шагами ходить по земле.
 
 
Мы связаны цепью
Таинственных чисел,
Рабы их движенья.
Дни наши тоскливы,
И ночи бессонны,
Нерадостен труд.
 
 
Но я прозреваю
В далеком тумане
Шагов приближенье —
Я вижу, я слышу, я знаю, я верю —
Идут.
 
 
Могучи, как звери,
Святые, как дети,
Простые, как травы,
Они неизбежны,
Не знают преграды,
Им надо придти.
 
 
Чтоб все наши боли, и наши печали,
И наши отравы,
Всю нашу больную культуру
Единым порывом смести.
 
 
Придите, творите,
Ломайте и снова украсьте,
Пусть новое солнце
В заржавленном мире
Взойдет поутру.
 
 
Какое страданье, обида…
Какое огромное счастье,
Что я вас – не знаю,
Я вас – не увижу,
И с нашей тоскою умру!
 

 
Мне знаком этот мир ресторанный,
Оживленная призрачность лиц…
Там танцор поседевший и пьяный
Вспоминает своих учениц.
 
 
Чьих то ног неуверенный топот,
А с эстрады до дальних столов
Рассыпаются взрывы синкопов,
Как осколки несбывшихся снов.
 
 
Этих пар неживое качанье
Наблюдаю как будто во сне,
До меня не доходит звучанье,
Я в себе, в пустоте, в тишине…
 
 
Засыпай, ненасытная память,
Я ведь знаю, что пьяная ты…
Я не дам себя больше поранить
Никакому осколку мечты.
 

 
Дуй свободно, северный ветер,
Принеси с моей родины весть.
Знаю – родины жребий не светел,
Но вперед ничего не прочесть.
 
 
Скоро будут великие сдвиги,
Их давно ожидает душа.
Это мне рассказали не книги,
А ветер, соломой шурша.
 
 
По верхушкам сосен и елей
По болотам и глине дорог
Голоса моей родины пели
О том, что недолог срок…
 
 
Это Русь шуршит под поветью,
Это Русь шатает крыльцо…
Дуй свободно, северный ветер
В просветленное грустью лицо!
 

 
Оборвалась нитка ожерелья,
Мне его дала когда то мать…
Я не стану даже от безделья
Жемчугов каких то собирать…
Я сама прекрасней всех жемчужин,
Обо мне скучает тот и тот…
Подожду: придет, кто сердцу нужен,
Как жемчужину меня найдет.
Поживу своей девичьей властью, —
Приходи – веселый, молодой…
Я в тебя жемчужинами счастья
Полной горстью брызну, как водой…
Жемчугам моим не надо ниток,
Не наденешь их на шею всех.
Посмотри-ка сам – какой избыток:
Страсть и нежность, молодость и смех
Расшвыряла много, много бусин —
Подбирай, кто молод и не глуп,
Даже тот, кто скромен, неискусен
Не откажется от ярких губ…
Вот приходит тот, кто сердцу нужен,
Что обнять меня и увести.
Знаешь, милый, для тебя жемчужин
Не могу найти.
 

 
Поля, поля, ухабы, косогоры,
Реченка, глубиной в пол-колеса,
И неба серого печальные просторы,
И сумрачно спокойные леса.
 
 
Туман рассветный, бледно лиловатый,
В нем окуналась медная луна, —
И эта не закутанная ватой,
А внутренняя тишина.
 
 
У хутора лохматая собака
Хрипя, пролает в сумрачную темь…
Так, Русь моя, тобой облаян всякий,
А после ты ласкаешься ко всем.
 
 
И я тобою был, как все, облаян,
И я тобой обласкан тоже был…
Но я нигде не видел лучше края
И я нигде тебя не позабыл…
 

 
На свете нет чужих небес,
Чужих лесов, полей и злаков,
Для тех, кто верит в мир чудес
Весь мир чудесно одинаков.
 
 
Пусть здесь береза и сосна,
А там – банановые рощи,
Но там и тут – любовь одна,
И чем сильней она – тем проще…
 
 
И никогда в стране чужой
Совсем чужими мы не будем,
Раз мы туда несем с собой
В душе любовь и нежность к людям.
 
 
Я тем Руси не изменил,
Что колесил по странам всяким,
И женщин радостно любил,
Писал стихи, и пел и плакал.
 
 
И здесь, как прежде, я пою,
Мир прославляя беспредельный,
Но в сердце родину мою
Ношу с собой, как крест нательный.
 

 
А ветер снова ходит, ходит,
Свершая старый дальний круг,
По волосам моим проводит
Незримой лаской сотен рук.
 
 
Его касания знакомы
Свежи и радостны тому,
Кто долго, долго не был дома,
И даже путь забыл к нему.
 
 
Приходит с севера бесстрашный
И вновь на север устремлен,
Обратный путь его всегдашней
Печалью нашей опален.
 
 
Я тоже дома долго не жил,
И ветер северный люблю,
Но взлет его, простой и свежий
Своей тоской не опалю.
 
 
Давно все песни отзвучали
И все дороги не нужны.
Давно я острый меч печали
Вложил в молчания ножны.
 

 
Здесь в комнате – герани и азалии
И весь уклад мещанской простоты,
А за окном вдали заката зарево,
И шелестят прибрежные кусты.
 
 
Часы на стенке хриплые, старинные
Определяют срок нехитрых дел.
А дни такие медленные, длинные,
Чтоб все хозяин вовремя успел.
 
 
Лик Божьей Матери с мечтой во взоре
Написан тонко ласковой рукой,
А вот на сивом мерине – Егорий,
И шея мерина, как надлежит, дугой…
 
 
И змей, копьем пронзенный, добродушен,
По мирным дням – скорей зеленый змей,
Он распростерт в ногах, совсем послушен,
И пасть раскрытая нам говорит: не пей…
 
 
Какие ж мужику враги страшнее,
Когда страда: покос и летний зной?
А за рекой гармонь по воле змея
Пьяным-пьяна смущает мой покой.
 

 
Здесь все как встарь – уклад чудесный, древний:
С утра работают, а ввечеру поют…
Газетку мужики мусолят всей деревней,
А после на цыгарки разорвут.
 
 
Снимают шапку перед городскими,
И издали кивают головой…
Да, городские, плохи шутки с ними,
А вдруг опять вернулся становой?
 
 
А в праздники гулянье и раздолье
На толоке у местного туза…
Напьются браги и берутся в колья
Из-за худого картуза…
 
 
Истошно так же причитают бабы,
На свадьбу едут или на погост.
А на дорогах те же все ухабы,
И от телег плохой дыбится мост.
 
 
И девки за рекою голосисты,
Но не понять – веселье или плач…
А по утрам луга, как встарь, росисты
И так же ярок алых зорь кумач.
 

 
И приходит тоска по ночам,
Как на кладбище в черной одежде,
И размеренно в сердце стуча,
Говорит о случившемся прежде.
О каких то ненужных делах,
Допотопных и в мусор зарытых,
И о чувствах, сожженных дотла,
И бесследно, навеки забытых.
Так приходит она по ночам,
Как на кладбище – в черной одежде,
И настойчиво в сердце стуча,
Говорит о случившемся прежде.
О засохших цветах,
О ненужных мечтах,
О надеждах, надеждах, надеждах.
Подожди. Не стучи. Замолчи.
Я ведь знаю, что ты не тоска, а невроз —
Крепкий чай, папиросы, в кровати неловкие позы —
И исчерпан вопрос.
Ведь рожденья великих идей
И таланты и муки людей
Это тоже – сплошные неврозы?
Но тоска мне садится на грудь,
И смеясь говорит: не забудь,
В детстве сердце здоровое было,
Все равно я к тебе приходила.
Что ж на это могу я ответить?
Да, тоска, это верно, прости,
Дай спокойно глаза завести,
Чтоб на утро открыть их и встретить
Не кляня, не томясь, не ругая,
Никого, ничего не желая,
Ни о ком, ни о чем не мечтая,
Не твою одинокую тень,
А белесый, курносый, мигренью отравленный день.
И приходит тоска по ночам,
Как на кладбище – в черной одежде,
И настойчиво в сердце стуча
Говорит о случившемся прежде…
Ах, не мучай тоска, а прости —
Дай навеки глаза завести.
 

 
Я сегодня душою не светел,
Ничего не хочу и томлюсь:
Это – северо-западный ветер,
От которого холод и грусть.
 
 
Это то, что порой выплывает
Из глубоких душевных озер,
Это то, от чего не спасают
Ни любовь, ни друзья, ни простор…
 
 
Точно жизнью пройдя, не заметил
Ни тепла, ни цветов, ни сердец…
Это – северо-западный ветер,
Это холод, разлука, конец.
 

Ирине

 
Так они уходят постепенно —
Женщины, и страсти и мечты.
Только ты со мною неизменно,
Ласковая и родная – ты.
 
 
Мы давно не любим так, как надо,
И давно друг другу не горим,
Но одна ты – верная отрада,
Остальное – дым.
 
 
Так они уходят в этом дыме,
За кулисы прошлого скользя.
И того, что пережито с ними,
Ни запомнить, ни забыть нельзя.
 
 
Только те, которых не ревнуют,
И которым не дарят мечты,
В смертный час придут и поцелуют
Заостренные черты.
 

 
Я люблю порывисто и звонко,
Как же можно иначе любить?
Я б хотел иметь от вас ребенка,
Чтобы нас обоих повторить…
 
 
Был бы он веселый, сероглазый,
Песни пел и водку пил,
Ревновал, как я, и безобразил,
Так, как вы, уйдя в себя, грустил…
 
 
Так, как мы, он рано б утомился
И поник кудрявой головой…
Неужели вам он не приснился,
Сероглазый, ясный – ваш и мой?
 

 
В этом тихом краю, блуждая по бедным нивам,
Так, по межам, без дорог, наугад
Я чувствую себя немного потерянным, маленьким и счастливым
Как будто нашел забытое кем-то много веков назад…
Здесь солнце и ветер, травы и птицы,
И тихая грусть повсюду, где ни блуждай…
И кажется, вот толкнешь – и что-то может разлиться,
И что-то может разбиться и грусть потечет через край.
А тихие зори, а смиренные эти закаты —
Румяные иноки в синем небесном скиту…
Да, я помню, я был здесь когда-то и сердце свое запрятал
И может быть, может быть снова его в тишине обрету…