Текст книги "Правда об Афганской войне"

Автор книги: Александр Майоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Сколь важным в этой стране считалось женское движение, было видно уже из того, что передние три-четыре ряда в летнем театре занимали женщины. Правда, в первом ряду сидели секретари ЦК НДПА Нур с Зераем. Там же я заметил и третью, любимую жену Кештманда – узбечку Карину. Сам Председатель Правительства остался в Кабуле – «на хозяйстве».

В президиуме – сам Верховный Главнокомандующий, в униформе, без знаков различия, министр обороны в форме генерал-майора, Анахита в сером костюме и министр национальностей и племен Сулейман Лоэк в костюме, при галстуке. Он-то и открыл коротким вступлением совещание, объявив, как требовал этикет, что оно проводится под руководством Генерального секретаря ЦК НДПА, председателя Реввоенсовета страны и Верховного Главнокомандующего ВС ДРА товарища Бабрака Кармаля. Буря аплодисментов. Все встали и, повернувшись лицом к востоку, подняв ладони к лицу и вверх, помолились, испросив у Аллаха помощи и сил для победы над ненавистным врагом…

Чужая страна, чужой говор, чужие лица, чужая молитва – и я в роли «друга и брата» с огромной вооруженной силой, слушаю обращение к Аллаху с мольбой покарать ненавистного врага!.. Конечно, мы полагали, что не о нас идет речь как о «неверных». Но сколь двусмысленной, сколь унизительной кажется мне теперь эта роль в оккупированной нами стране: сидеть среди «друзей» и слушать про «врагов», которые на твой-то собственный взгляд были мятежными моджахедами – а вот на взгляд сидящих в театре людей?..

С Черемных, Самойленко и Костиным мы стояли в стороне, стараясь раствориться и не мешать этому представлению. Мы понимали важность происходящего и подспудно в каждом из нас, наверное, шевелилось волнение от запрятанного в глубине чувства, что мы здесь – среди этих людей другой веры, другой идеологии, другого образа жизни, людей, чьи желания и чаяния были от нас тщательно скрыты, – что мы здесь вряд ли друзья, братья, скорее – чужие.

Пожалуй, впервые я почувствовал себя в этой стране тоже чужим и ненужным ей. Хотя те, с кем я работал, служил, воевал, своими действиями убеждали меня в обратном, доказывая мою и свою, и всех нас исключительную важность…

Четвертый час идет совещание. Уже выступили губернаторы Кандагара и Хоста, муллы из Герата, из Мазари-Шарифа, Бадахшана, министр обороны, Карина Кештманд, пятеро вождей племен… Репортеры, приехавшие из Кабула, снимают, фотографируют, записывают. Охрана бдит, агентура – действует. Всем работы хватает!

Халиль Ула… Я поверил ему, и он не обманул меня. Честный мусульманин, ценный человек!

Наконец Лоэк объявил выступление Бабрака. Снова буря аплодисментов. И снова – молитва. Гипнотический ритуал!

Бабрак заговорил, красиво и в меру жестикулируя, убежденный и уверенный в правоте того, что делается в стране с согласия Аллаха. Народ Афганистана будет счастлив. …Да поможет нам Аллах, – закончил переводить Костин.

И снова шквал аплодисментов, и снова молитва…

Действительно, в том момент я верил, что победа была близка. Все это собрание, казалось, служило тому подтверждением. Но какое-то гаденькое чувство сродни сомнению, закрадывалось все же в мою душу, и я старался гнать его прочь. Нет-нет! Мы здесь не чужие, мы здесь нужны – для победы этих людей, для победы Апрельской революции, для их счастья. И мы – победим!

Расходились чинно. Бабрак со многими целовался, щека к щеке, кому-то удавалось поцеловать ему руку. Восторг, трепет, обожествление. А рядом с ним гордая и величественная Анахита, военачальники, вожди. Все возбужденные, довольные происходящим…

Немногие знали, в каком положении находился их вождь еще несколько дней назад, немногие ведали, как русский генерал приказал Бабраку отставить запой. Ну, слава Богу и Аллаху, конец – всему делу венец. Можно было и дальше работать, воевать, побеждать.

Побеждать! Каждый день такой победы здесь в Афганистане уносил из жизни 8-10 воинов моей родной армии. Еще 20-25 попадали в госпитали ранеными и изувеченными, на всю жизнь оставаясь инвалидами. А 15-17 солдат, сержантов и даже офицеров заболевали гепатитом. Мне было также известно, что каждый день войны обходился моей стране в полтора – два миллиона рублей.

29 декабря мне совместно с министром обороны предстояло провести совещание по итогам 1980 года и наметить стратегию и тактику вооруженной борьбы с мятежниками на ближайшие месяцы. В сентябре-декабре мы полностью владели инициативой, нанесли серьезные поражения группировкам моджахедов во всех провинциях и освободили около ста уездов и волостей. Эти успехи необходимо было закрепить. Мы понимали, что зимние месяцы приведут и к определенному спаду активности той и другой стороны, а, следовательно, и к выработке ими новых решений на зимний и весенний период. Вот свои – то есть наши и ВС ДРА – задачи и предстояло обсудить в тот день. Однако мне с самого утра сильно досаждала боль. Ко мне на виллу прибыл Геннадий Иванович Кудинов, полковник медицинской службы, начальник всей медицины Управления ГВС, и старший советник начальника Центрального военно-медицинского управления афганской армии. Пошептавшись с Анной Васильевной, он решил положить меня в госпиталь на операцию. По его мнению это следовало сделать уже несколькими днями раньше. Геннадий Иванович настаивал: незамедлительно, сегодня же лечь в госпиталь. Анна Васильевна тем более этого требовала от меня.

Я пообещал подчиниться, но только через несколько часов. Кудинов сделал мне обезболивающий укол, и я, как обычно, примерно в начале девятого выехал в Генеральный штаб.

На совещание были приглашены командиры, начальники политотделов, начальники штабов трех армейских корпусов и всех их дивизий, шести отдельных бригад, командиры всех полков, НШ полков и заместители командиров полков по политчасти, руководство министерства обороны, генерального штаба, министры и заместители министра внутренних дел, СГИ, участвовали, разумеется, и многие наши советники разного уровня. Пригласили мы и все политическое и государственное руководство страны. Открывать и вести встречу предстояло министру обороны, генерал-майору Мухамеду Рафи. Важным было не столько содержание докладов, но и сама атмосфера взаимоотношений людей, принадлежавших к двум противоположным и борющимся друг с другом крыльям – хальк и парчам. А в это время в среднее и высшее руководство, во всяком случае в ряды командиров корпусов, многих дивизий, политическими деятелями Афганистана были внедрены парчамисты, и этот процесс настойчиво продолжался. Тем не менее среди командиров полков, их заместителей по политчасти, среди начальников штабов и командиров дивизий по-прежнему большинство составляли халькисты. Их совместное присутствие в зале призвано было показать примиримость и дружбу в их общей борьбе с врагами Апрельской революции. Для нас это было очень важным, а политически – решающим.

Совещание открыл Мухамед Рафи. Он предоставил слово для доклада начальнику генерального штаба генерал-лейтенанту ВС ДРА Бабаджану. Тот говорил минут сорок.

Затем выступил начальник главного политического управления, ярый парчамист, генерал-майор Голь Ака.

Смысл его выступления сводился к тому, чтобы объединить два разных по идеологии крыла хальк и парчам в единое русло действий, и более активно бороться с душманами.

Член ПБ Анахита Ротебзак также выступила с коротким сообщением об указаниях великого – так и было сказано – вождя Апрельской революции Бабрака Кармаля, о максимальном привлечении женского движения для укрепления завоеваний Апрельской революции.

Вот коротко содержание первой части совещания.

Потом Бабрак кивнул Нуру и тот взял слово. Говорил о взаимодействии афганских частей с частями 40-й армии и с установленной нами властью на местах. Нур сказал, что желательно бы послушать выступления представителей с мест, их мысли о том, как лучше организовать боевую подготовку, сохранив при этом активность боевых действий на ближайшие месяцы. Предложил высказаться командиру Первого (Центрального) армейского корпуса.

К трибуне вышел полковник Халиль Ула. Он заметил, что чтит традицию – не давать советы высшему руководству государства. Таким образом, он явно давал понять, что определять направление действий, стратегию, тактику и нести ответственность за это – дело сугубо высшего руководства. И быстро закончил: «Да поможет нам Аллах в нашей борьбе с неверными и бандитами».

В результате совещания было решено, что главные усилия на ближайшие месяцы направляются на боевую подготовку. Именно в такое состояние мы переводим 2/3 сухопутных войск, а 1/3 – постоянно держим в активной готовности к борьбе с душманами. Боевой подготовкой занимается и половина авиации и вертолетов, а другая половина находится в постоянной готовности к боевым действиям либо непосредственно их ведет. Генеральному штабу ДРА и Управлению ГВС был дан срок для консультаций с командующим и штабом ТуркВО, с Москвой, чтобы выработать новый план действий.

Мы считали, что это совещание в условиях той крайне сложной обстановки прибавило уверенности политическому государственному руководству. Подводя итоги 1980 года, мы констатировали, что страна оставалась в своих границах, государственная власть в центре и в провинциях продолжала действовать. Партия, хотя и двухкрыльного враждующего между собой состава – господствовала в стране, и экономика с нашей, конечно, помощью, не рухнула: страна не голодала, магазины работали. Хотя для нас, военных, не искушенных в экономических законах, казалось странным: денежная единица афгани в сопредельных странах была конвертируемой валютой, а наш советский рубль ни на базаре, ни у духанщика не принимался в расчет. Вместе с тем мы знали, и это обнадеживало, что урожай в 1980 году был собран. Все подтверждало, что народно-демократический Афганистан живет. И я был убежден, что в 1981 году нас ожидают более радужные перспективы. И я был твердо уверен, что до конца 1981 года мы завершим разгром душманских группировок, и создадим условия и хорошие предпосылки для установления народно-демократической власти в подавляющем большинстве уездов и волостей.

Тут надо сказать еще несколько слов вот о чем.

Для нас, высших советских военных руководителей не было тайной, что содержание выступлений на этом совещании станет немедленно известно пешаварским вождям. Поэтому отдавая себе отчет в декоративности, театральности и пропагандистской значимости происходившего мы соответственно и относились к вопросу о переводе части наших войск в режим боевой подготовки. Это была тщательно замаскированная дезинформация – метод, уже помогший нам одержать осенние победы, когда мы использовали не только «правило двух карт», но и всячески поддерживали впечатление о единстве военного и партийного руководства (и это тоже озадачивало пешаварских вождей). Но была у всего этого и другая сторона: моджахеды, в роли обороняющегося и терпевшего поражения противника могли рассчитывать на усиление всяческой помощи от США, Пакистана, Саудовской Аравии, Ирана. И эту помощь они получали. А значит и мы к весне должны быть еще сильнее и умнее планировать, организовывать и вести боевые действия. Однако планы – планами… Как говорится: «гладко было на бумаге, да забыли про овраги – а по ним ходить». И силу афганской «непримиримой оппозиции» нам предстояло испытывать на себе еще долгие годы. Да только тогда на рубеже 1980-1981 годов такая перспектива нами не предусматривалась. Я твердо был уверен, что с войной в Афганистане будет покончено к осени 1981 года.

Говоря о совещании, я упомянул о советских военных советниках. Добавлю несколько слов, чтобы картина стала яснее.

В афганской армии, начиная с уровня полка или отдельного батальона и до самого верха военной иерархии при командирах находились наши советники. Например, в отдельном батальоне – три-четыре советника, в полку – пять-шесть. В управлении дивизии – 11-15 человек.

Всего советников в ДРА было от 1600 до 1800 человек, из них 60-80 человек – самого высокого ранга, т. е. генералы.

При каждой части были один-два, а если при соединении – в штабе дивизии или корпуса – два-три переводчика.

Сразу после совещания там же в Генштабе был организован «фуршет». Мы с Рафи его подсократили, чтобы не дать Бабраку захмелеть… Но вождь на этот раз был благоразумен и пил только чай.

Товарищ О., как всегда в сером костюме, был приклеен к Бабраку и с лестью все время глядел ему в рот. Меня поражала степень подобострастия в почитании Бабрака его окружением. Это, естественно, влияло и на советнический аппарат, и на посольство, и на представителя ЦК, КГБ и прочих наших специалистов различных организаций. Впрочем, если на Востоке так принято – куда же денешься?

Четырехмесячная напряженнейшая жизнь в войне, конечно же, истощила жизненные силы организма – ведь мне в ту пору уже было шестьдесят… А тут – ежедневное перенапряжение, стрессы, связанные с боевыми действиями, полеты и поездки в районы наиболее тяжелых и неудачных для нас боевых действий. Сложность взаимоотношений с афганским руководством, послом и его людьми, да и с Москвой – все это, безусловно, не могло не сказаться на мне, северянине, не привыкшем к климату Центральной Азии с резкими перепадами атмосферного давления и температуры… И только воля, необходимость решать задачи, определенные для ГВС, и, очевидно, длительная армейская закалка давали возможности эти перегрузки выдерживать. И все-таки всему есть предел… Надо в госпиталь! Причиной оказалась банальная грыжа.

Во время этого вынужденного отдыха, связанного с операцией и послеоперационным периодом, когда прервалось привычное давление каждодневных забот, я увидел в несколько ином свете все события в ДРА, да и отношения между людьми, и прежде всего их отношение ко мне.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Госпиталь размещался на окраине Кабула, в красивом старинном парке, среди могучих деревьев и цветников. Рядом с главным четырнадцатиэтажным зданием, облицованным гранитом и мрамором, располагались несколько корпусов поменьше. Весь госпитальный комплекс построен при советской помощи в 70-х годах и рассчитан на две с половиной – три тысячи мест с пятью-шестью тысячами человек медицинского персонала. Все обустройство, оснащение, аппаратура и фармацевтия – на высочайшем уровне, либо западногерманское, либо чехословацкое, либо югославское. Конечно, этот комплекс обошелся нам в копеечку. Но ведь мы богатые! Да, еще и щедрые!

Начальником госпиталя служил афганский полковник медицины Абу Хатр. (Его брата Сулеймана, тоже полковника медицины, душманы сначала похитили, затем пытали в наказание за то, что врачевал неверных. В конце концов его четвертовали и останки сожгли на костре.)

Большинство ординаторов и врачей госпиталя – наши дипломированные специалисты высокой квалификации. Пятую или четвертую часть врачей составляли афганцы. К декабрю 1979 года по статистике в ДРА было лишь до 800 дипломированных врачей афганцев. С вводом наших войск около шести сотен из них покинули страну. А большая часть тех, что остались, находились в афганской армии. Средний медицинский состав госпиталя был наполовину афганским, остальные – наши. Няни, обслуга и прочий технический персонал – афганцы.

Госпиталь надежно охранялся. Там лечились раненые в основном средней и тяжелой степени. И советские, и афганцы. Но наших было значительно меньше, так как в 40-й армии действовала хорошо развитая сеть медицинских учреждений – от полковых медпунктов до дивизионных госпиталей.

Были в этом госпитале и раненые душманы. И вот с чем мы столкнулись – трудно даже себе представить! Душманы выкрадывали своих пленных раненых. Особенно, если эти раненые были с ампутацией ног, рук, то есть искалеченные люди. Зачем? А для проведения жестокой, циничной пропаганды: смотрите, дескать, советские врачи по приказу своих командиров калечат наших пленных, мусульман, отрезают им руки, ноги… Так что вы не попадайтесь в плен, даже раненые… «Мстите неверным!».

Поэтому мы были вынуждены плотно и надежно охранять госпиталь. Ну и, естественно, если ГВС ложился на операцию, значит, плотное кольцо охраны было еще более усилено. Об этом уж побеспокоился Владимир Петрович Черемных!

Операцию под местным наркозом 30 декабря 1980 года мне сделал доктор медицинских наук, подполковник JI. из ленинградской Военно-медицинской академии им. Кирова. Безупречно сработал, и я до сих пор благодарно вспоминаю этого человека.

Сразу после операции ко мне пришла Анна Васильевна, а в соседней с палатой комнате уже занимался с аппаратурой связи мой постоянный помощник Алексей Никитич Карпов. Выносные трубки радиосвязи находились у меня, и, при срочной надобности, со мной легко было связаться, хотя про госпиталь я сам никому не сообщал, чтобы не вызывать лишних недоуменных вопросов.

Приближались новогодние праздники…

Первыми утром 31 декабря навестить меня приехали близнецы-братья – два секретаря ЦК НДПА Нур Ахмет Нур и Салех Зерай. Поинтересовались моим самочувствием и поделились восторженными впечатлениями о джелалабадском мероприятии и совещании в генштабе. По замыслу вождя парчамистов Бабрака Кармаля для демонстрации единства крыльев (парчам и хальк) эти два секретаря ЦК НДПА должны были везде появляться вместе и говорить примерно одно и то же. И вот с подачи Самойленко, а он с ними часто общался по долгу службы, мы стали называть их близнецами-братьями.

Вскоре после их визита мне сообщили, что прибыла Анахита Ротебзак и генерал Голь Ака.

Она, как всегда, была в костюме английского покроя, с высокой прической, красивая и величественная. Приветливо улыбнувшись, расцеловалась с Анной Васильевной и преподнесла мне, лежавшему на кровати, огромный букет роз. Я, насколько мог, тоже приветливо отвечал и благодарностью, и улыбкой. А Голь Ака сказал:

– Леди очень благодарна вам за все и надеется, что и впредь ваши отношения останутся такими же в интересах укрепления завоеваний Апрельской революции.

Мы обменялись еще несколькими фразами и любезно распрощались…

Около полудня в палату вошли председатель правительства ДРА Султан Али Кештманд с Кариной. За ними следом с огромной корзиной цветов вошел переводчик. Понятно: цветы в руках Карины – от четы Кештманд, а корзина, конечно же от вождя Бабрака Кармаля. Теплые слова, объятия и пожелания здоровья…

Затем навестили меня министр обороны Рафи, председатель СГИ Наджиб, министр внутренних дел Гулябзой, министр связи Ватанджар и заведующий административным отделом ЦК НДПА Кадыр… Цветы, цветы! Бог мой, уж не на смертном ли одре я?! Палата моя напоминала оранжерею.

– Саня, я думаю, что даже Имма Сумак в дни ее недомогания не имела столько букетов и… гирлянд… – не без иронии произнесла Анна Васильевна. – Не пора ли?.. – и перед моим носом указательным пальцем очертила круг, – а?..

– Да, пора… К тому же, кажется, температура скачет…

И вдруг – «булава». Москва. Беру трубку, слушаю:

Говорит Епишев, спрашивает, на каком я командно пункте, а то он меня долго разыскивал.

– Не на КП, а в госпитале.

– Да что с тобой?

– После операции лежу…

– А Дмитрий Федорович знает?

– Нет,– отвечаю, – я не хотел бы об этом ему докладывать…

– А кто отвечает за твое здоровье?

– Партия и правительство, Алексей Алексеевич, – отвечаю и добавляю: – И Главное политическое управление…

– Шутишь? А кто подтвердит твою дееспособность?

– А вот «академик» тут рядом сидит. Он и подтвердит, что я в строю…

Трубку взяла, немного волнуясь, Анна Васильевна.

– Алексей Алексеевич, это я, Анна Васильевна. Саня… извините, Александр Михайлович через пять-семь дней будет на службе, – и подала мне трубку.

– Здоровья тебе крепкого-крепкого,.. От меня и от Татьяны Алексеевны. Центральный Комитет обо всем знает и одобряет все ваши действия… Спасибо. Крепись! Считай это за поздравление с Новым 1981 годом. Обнимаю.

Больше из Москвы меня никто не вызывал, очевидно, Епишев сохранил мою тайну. Все там были заняты своими делами. Тем более что об итоговом совещании Черемных доложил и Огаркову, и Соколову, и Ахромееву, а Устинов, возможно, в то время болел.

Похоже, все, кто хотел меня видеть, прошли. И тут, с огромным букетом цветов прибыл полковник Халиль Ула. Честно скажу, ему-то я особенно обрадовался. Одет он был в гражданское, в руках держал еще и бутылку виски «Белая лошадь». На что я ему сказал:

– Коран-то ведь запрещает…

– Знаю, господин генерал армии…

– Ну, а как же ты?..

– Прошу прощения, товарищ (на этот раз – «товарищ») генерал армии. Коран – для здоровых. А больным Коран разрешает, – он постучал пальцем по бутылке.

Я поблагодарил его и спросил:

– Почему не стал выступать?

– Традиции наши восточные таковы: не давать совет высоким лицам.

– Ну а я, если спрошу у тебя совета… Что надо еще предпринять, чтобы одержать полную победу в 1981 году? А?

– Не знаю.

– Знаешь.

– Не знаю.

– Знаешь! Дай совет.

Он помолчал, потом сказал:

– Обратитесь к Хусейну, отцу Бабрака Кармаля. Его вера – моя вера.

Я знал, что отец Бабрака, генерал-полковник в отставке, в прошлом командир армейского корпуса, который дислоцировался в районе Герата. Что сейчас он отошел от общественно-политической деятельности. Но, естественно, как личность незаурядная, видная в Афганистане, он обстановку знает и по-прежнему интересуется положением дел в армии. За совет я поблагодарил Халиля. И он ушел.

Я ждал еще одного звонка из Москвы. И телефон зазвонил. Перед заходом не по-зимнему яркого кабульского солнца засигналила «булава» – Николай Васильевич Огарков. Он, как всегда корректен, конкретен, немногословен.

– Генеральный штаб располагает всей полнотой информации. Одобряю твои действия и поддерживаю. Крепись! С Новым 1981 годом – от меня и Раисы Георгиевны – тебя и Анну Васильевну. Поправляйся. Обнимаю!

– Спасибо…

Я ждал еще одного визита. Но ни посол Табеев, ни представитель КГБ Спольников, ни представитель ЦК КПСС при ЦК НДПА Козлов у меня в госпитале 31 декабря не побывали. И я прекрасно понимал, почему. Ну да ладно, решил я. Пусть так все и останется. А может, они закрутились с подготовкой к Новому году? Вряд ли, вероятно, причина другая… Скорее всего то был намеренный и не очень хорошо продуманный демарш – уж дипломаты так не поступают, если они – дипломаты. Теперь же мы становились еще дальше друг от друга, несмотря на то что продолжали делать одно дело, согласованно решать одни и те же задачи.

За большим госпитальным окном угасал короткий зимний день. В то время я перечитывал «Окаянные дни» Ивана Бунина. Хоть описана им другая эпоха и другие обстоятельства, но настроение все такое же – грустное и тревожное…

Так, в новогоднюю ночь мы с Анной Васильевной оказались в госпитале вдвоем, наедине со своими мыслями о прошедшем годе и особенно о наступающем, о войне, в ведении которой мне приходилось за многое отвечать…

В госпитале появилось время о многом подумать, многое критично оценить…

Судьба наших войск и войны в Афганистане решалась не в Кабуле, решалась не послом, не Главным военным советником и не другими должностными лицами. Она решалась прежде всего в Москве, в Политбюро, в Комиссии Политбюро… Мы в Кабуле это осознавали. В то же время, без нашей объективной оценки реального положения дел ни Генштаб, ни Министерство обороны, министр – не могли объективно оценивать эту обстановку и решать дальнейшую судьбу войны и нашего присутствия в Афганистане.

Нельзя было сбрасывать со счетов и афганское руководство, людей, стоявших у вершин власти – прежде всего ПБ ЦК НДПА во главе с Бабраком, правительство во главе с Кештмандом. Это и армия во главе с Рафи, СГИ во главе с Наджибом, Царандой во главе с Гулябзоем и многие другие государственные, политические, общественные организации, которые к этому времени уже были созданы в Афганистане – или самостоятельно под эгидой советских советников, или с помощью и при абсолютном давлении и по указанию политического и государственного руководства Советского Союза. Допустим, считалось необходимым начать формирование профсоюзов в Афганистане. И моментально принимается решение. Направляется в страну большая группа профсоюзных деятелей из СССР во главе с председателем Совпрофа Литвы товарищем Ференсисом. Но это еще куда ни шло. Профсоюзы вроде бы нужны, даже когда в Афганистане идет война. Ну, а вот, допустим, Госстрой СССР направил в ДРА тоже большую и квалифицированную группу проектировщиков, архитекторов, дизайнеров по оказанию помощи в градостроительстве – самое время!.. Морфлот СССР тоже направил (как раз весной, в апреле-мае) группу специалистов для изучения, планирования и совершенствования водной системы. А ведь в Афганистане нет ни одной – ни одной! – судоходной речушки. Из Министерства связи также приезжали инженеры для создания в Кабуле и других городах сети автоматической телефонной связи. Хотя телефонными линиями Кабул был связан лишь с центрами провинций, но не с уездами и волостями. Очевидно, Москва работала с предвидением и русским размахом.

Естественно, все эти представители из нашей страны жили в Кабуле в хороших условиях, получали неплохие деньги, но из Кабула они, как правило, не отлучались – война, какие уж тут поездки! Зато писали донесения, проявляли озабоченность своей судьбой, гордились, что выполняют интернациональный долг. Ну, а послу – это на руку – огромная советская колония вся при деле, и он – ее руководитель. Я, конечно, не смогу сказать, какова была общая численность всех наших советников при партгосаппарате в ДРА. Но однажды на совещании у посла я увидел руководителей этих советских представительств и групп – и ужаснулся: их было слишком уж много, около тысячи! Причем это только руководители…

С Владимиром Петровичем Черемных и Виктором Георгиевичем Самойленко мы решили с первого, самое позднее со второго января, как только позволит мое послеоперационное состояние, ежедневно по два-три часа – вместе с Илмаром Яновичем Бруниниексом – рассматривать, анализировать обстановку, в которой нам предстоит действовать в ближайшие месяцы – и политическую, и военную, и экономическую, и национальную, и религиозную и т. д. Нам не хватало в этом обсуждении Шкидченко. (Силами третьего армейского корпуса в те дни велись тяжелые бои в районе Хоста, где для организации взаимодействия с частями 40-й армии и находился Петр Иванович.) Опыт проведения подобных анализов у меня, естественно, имелся. Важно выслушивать своих товарищей, вникать в их соображения, учитывать их мысли. Но решающее слово, конечно же, оставалось за мной. И я старался высказывать свое решение так, чтобы оно становилось безусловно понятным и предельно ясным для подчиненных.

Не ошибиться, не допустить промах, принять правильное решение…

Конечно, на войне абсолютно правильное решение вряд ли возможно принять. Ведь война – это противодействие двух сторон, каждая из которых пытается избрать наиболее оптимальный вариант противодействия противной стороны и ее разгрома.

В развитие дезинформации, запущенной нами на совещании в Генштабе, мы еще со второй половины декабря по согласованию с командующим ТуркВО генерал-полковником Юрием Павловичем Максимовым и с одобрения Николая Васильевича Огаркова, совершенно скрытно отрабатывали план боевых действий на январь-февраль 1981 года – с учетом того, что главные силы ВС ДРА и 40-й армии займутся «боевой подготовкой». При этом в ключевых районах предстояло проводить активные и решительные боевые действия. Нельзя было позволить моджахедам перехватить политическую и военную инициативу. Я умышленно не акцентировал на этом внимания во время совещания, дабы не допустить переигрыша, чтобы никто не понял, что это есть уловка, хитрость. Нам очень хотелось выманить моджахедов на открытые боевые действиям чем мы всегда были сильны. И мне думается, что эта уловка нам удалась. Во всяком случае в ноябре-декабре, и позднее хозяевами положения по-прежнему оставались мы.

И вот уже тогда меня начинала захватывать мысль: не пора ли афганскому руководству переходить к решению своих государственных задач за счет своих собственных сил. Пусть еще какое-то время наша армия оказывает поддержку, но бесконечно это продолжаться не может.

Тогда, в тот, как станет ясно позднее, еще только начальный период войны, само появление этой мысли уже могло считаться крамолой. Но наедине с самим собою я уже продумывал и готовил «пробные шары»…

Вот карта боевых действий на январь-февраль 1981 года. На ней отражены боевые действия в период, когда основные силы ВС ДРА и 40-й армии якобы переходят к боевой подготовке. Центральная часть страны, район Кабул-Кандагар и шоссе между ними. Операция «Удар-3». Проводится с 17 января по 10 февраля. Руководитель – Главный военный советник. Участвуют 55 батальонов (дивизионов), в том числе 47 афганских. Устанавливается власть в трех уездах и семи волостях. Закрепляется власть в двадцати уездах и 9 волостях. Предусматривается высадка восьми вертолетных десантов. Имеющиеся группировки моджахедов рассекаются по частям-секторам: сектор номер один, сектор номер два, сектор номер три – проводится пленение, либо истребление противника. Или вот – район Джелалабада… в провинциях Лагман и Нанганхар, операция проводится с 14 января по 5 февраля, руководитель – командир 1АК полковник Хал иль. Участвуют 14 афганских батальонов (дивизионов). Операция в провинции Пактия проводится с 14 января по 30 января, руководитель командир 3 АК… Или: в районе Герат-операция «Салют-2», руководитель – заместитель командующего 40А, участвуют 16 батальонов (дивизионов). В зоне «Север», ответственный – командир 18 пехотной дивизии, в зоне Северо-Восток – ответственный командир 201-й мотострелковой дивизии. Или: операция «Гранит» в районе Фарах с высадкой – как и повсюду – вертолетных десантов, руководитель – командир 5-й мотострелковой дивизии.

Планом на январь-февраль месяцы в целом предусматривалось освобождение 12 уездов и 12 волостей, укрепление власти в 37 уездах и 13 волостях. А всего в операциях в январе-феврале 1981 года предстояло задействовать 97 батальонов и двадцать шесть дивизионов, в том числе от 40А – 25 батальонов, 7 дивизионов, а от ВС ДРА 72 батальона и 19 дивизионов.

Вот и «переход к боевой подготовке»!

Были и другие проблемы.

Например, боевые действия в январе-феврале и положение на границе. Граница с Пакистаном 2060 километров. Граница с Ираном 850 километров. А на северо-востоке коридор 45-50 километров – Афганистан с Индией. Таким образом, граница почти в 3 тысячи километров. Западная граница в то время не представляла особой опасности, потому что Иран к этому времени был втянут в войну с Ираком. И хотя на территории Ирана существовали от 17 до 23 учебных центров моджахедов, но иранское военное руководство не оказывало им серьезной поддержки. Тем не менее открытость границы доставляла нам беспокойство (а пограничные войска в стране еще не были созданы). Какие боевые действия мы ни вели бы, например, в районе Герата, моджахеды либо уходили из-под удара на запад, либо приходили оттуда на территорию Афганистана в качестве боеспособного пополнения.