Текст книги "Правда об Афганской войне"

Автор книги: Александр Майоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Когда я вернулся домой, Анна Васильевна встретила меня словами: «На тебе лица нет». Я ответил, что лицо, похоже, сберег, а вот душа истерзана.

Чтобы как-то отвлечь меня, жена перевела разговор на свою работу по исследованию драматургии Н.А. Островского. Говоря о чем-нибудь русском, она пыталась увести мои мысли от этой треклятой войны.

Утром следующего дня, сидя у себя в кабинете, я действительно чувствовал себя более или менее отдохнувшим. И настроение мое снова выровнялось. На столе лежала карта – «План боевых действий на январь-феврал 1981 г.». Операции «Удар-3», «Гранит-2», «Салют-2», боевые действия в провинции Пактия, в провинциях Лагман и Нангархар, в зонах «Северо-Восток» и «Север». В боях уже задействовано 72 пехотных батальона и 19 артдивизионов афганской армии, 25 мотострелковых батальонов и семь артдивизионов 40-й армии. Их боевые действия обеспечивают и поддерживают 13 авиационных полков и 4 вертолетных полка. Всего воюют и будут воевать до конца февраля 160-170 тысяч человек личного состава, 250-300 самолетов и 60-70 боевых вертолетов. Остальные войска – афганские и советские – заняты боевой подготовкой, но в любое время суток могут быть направлены в бой на помощь воюющим частям и подразделениям. Мы предполагаем освободить от моджахедов 12 уездов и 12 волостей, установить там народно-демократическую власть, оставить в освобожденных аулах на две недели небольшие гарнизоны. Кроме того, мы рассчитываем еще и упрочить власть в 37 уездах и 13 волостях, оставляя там на некоторое время небольшие гарнизоны. Если даже мельком взглянуть на карту, то видно, что боевые действия охватывают территорию почти всей страны. И придется вновь и вновь воевать и с Ахмад-шахом, и с Хекматияром, и с Дустумом.

За пять месяцев моего пребывания в ДРА и постоянных боевых действий я достаточно глубоко изучил «почерк» каждого из них. Полагаю даже, что мог теперь безошибочно предвидеть их возможные намерения. Я участвовал, наблюдал или руководил десятками боев – разного масштаба, но всегда жестоких и бескомпромиссных. И в таких крупных и важных боевых операциях, как разгром группировки Ахмад-шаха в Панджшере, уничтожение полков Хекматияра близ Кандагара, окружение, и ночной бой с войсками Рашида Дустума юго-восточнее Мазари-Шарифа, – всюду эти военачальники воевали храбро, но каждый воевал по-своему.

Наиболее стойким, храбрым и дальновидным был Ахмад-шах-Массуд. Он, как я понимаю, любил открытый бой. Для этого и готовил свои полки. Он избегал подставлять под удар местное население. Никогда не мстил за «пособничество» шурави, либо частям афганской армии, зная, что на сотрудничество люди идут под страхом смерти. Ахмад-шах – отличный тактик, и мне, если можно так сказать, было приятно с ним драться на поле боя. Он неоднократно бывал ранен, но в бою оставался всегда, что называется, до последнего патрона. И лишь в случае проигрыша он бесследно исчезал. Ахмад-шах-Массуд бережно относился к своим бойцам. Щедро награждал храбрых. Мы знали его крылатое высказывание: «Воину – храбрость, командиру – геройство, вождю – стойкость и мужество».

Командовавший Центральным фронтом моджахедов в Афганистане Гульбеддин Хекматияр, пуштун по национальности, тоже личность незаурядная. В оперативном мышлении он, пожалуй, превосходил Ахмад-шаха, но уступал тому в рыцарской чести. Коварство, бесчестный риск или обман ему отнюдь не чужды. Он без особого сочувствия относился к потерям среди гражданского населения, за что его недолюбливал простой люд. Отрицательно относились к нему кандагарские муллы. Гульбеддин, похоже, преуспевал в тактике закулисных интриг. Он тайно завидовал храбрости Ахмад-шаха и уважению, которым тот пользовался среди своих воинов. Но все это, однако, не уменьшает достоинств самого Хекматияра как опасного и умного командующего. Он лелеял надежду первым войти в Кабул и стать руководителем страны, оттеснив на второй план и Ахмад-шаха и Рашида Дустума. Боевые действия Гульбеддина, их цели всегда тщательно маскировались, и нам было трудно их вычислять для принятия контрмер. Потому мы старались всегда наносить по нему удар первыми.

Абдул Рашид Дустум – узбек, жестокий и беспощадный командующий. Он не щадил никого. Казнил и расправлялся ножом, петлей, пулей со всяким, кто, по его мнению, пошел или только намеревался пойти против него в борьбе с неверными. Особенно беспощадным он был по отношению к своим соотечественникам из местной администрации народно-демократической власти ДРА или к муллам, которые лояльно относились к шурави. Повсюду в северных провинциях он наводил страх огнем и мечом. Мы знали, что его не уважают ни Ахмад-шах, ни Гульбеддин, ни особенно Раббани. Дустум – командующий с печальной славой кровавого палача, способный ради укрепления своей власти на любую жестокость и любое коварство.

И все же ни тот, ни другой, ни третий не додумались, как я полагаю, до целей, которые поставили перед собой пешаварские лидеры относительно Герата.

Так кто же там руководил? Мне это было важно уже не с точки зрения истории гератской трагедии, а для углубленного понимания «почерка» события и недопущения в будущем подобного.

Кстати сказать, после Герата террор и диверсии в стране пошли на убыль: за сутки нами фиксировалось 10-15 происшествий – то есть столько же, сколько в сентябре-декабре прошлого года.

Значит, мы не дрогнули, выстояли. И теперь снова владеем инициативой в боях по всей стране.

Мои помощники во главе с Черемных, Самойленко и Шкидченко, а с ними и Мухамед Рафи, Бабаджан, Голь Ака и Халиль убыли на учебный центр завершать подготовку военно-политического мероприятия на базе I АК ВС ДРА.

Этому мероприятию, как я уже говорил ранее, мы придавали исключительное политическое значение. Оно стало особенно нужным после Герата.

В управлении ГВС тихо. Почти все находились на выезде.

Странно, однако, что никто не звонит мне из Москвы. Последний разговор был 10 дней назад, когда я доложил Д.Ф. Устинову о восстановлении власти в Герате. Видимо, там, в Москве, стараются дистанцироваться от трагедии в Герате. Дескать, пусть сам Главный военный советник все осмысливает и переживает. Андропов, Устинов, Соколов, Ахромеев, даже Огарков – все молчат, как будто ничего особенного в Афганистане и не произошло. Ну что же, и на том спасибо, командиры-начальники…

Отворилась дверь, и в кабинет вошел генерал Петрохалко.

Он положил передо мной на стол небольшую цветную фотографию. На карточке – человек в чалме с большими синими глазами, с удлиненной козлиной седой бородой, с выбритой верхней губой. Глаза выдавали зрелость, ум и, вероятно, хитрость и жестокость.

– Кто?

– Бурхануддин Раббани. Таджик. Профессор-богослов Кабульского университета.

– Значит, Раббани… – я продолжаю рассматривать фотографию. – Раббани! Красиво звучит, а?

– Так точно! – по-солдатски соглашается Петрохалко. – Захватом Герата руководил его сподвижник Эмир Исмаил Хан.

– В достоверности уверен, Петрохалко?

– Так точно. Решение принималось на Совете Пяти. Была отслужена торжественная молитва в главной мечети Пешавара, – не без удовлетворения за добытые им сведения отчеканил «Михаил Богданович».

Фотокарточку я положил под стекло на столе.

– Такого противника надо уважать. И постараться его перехитрить.

– Так точно, – согласился Петрохалко. – Он готовил всеафганский джихад. Расчет был на Герат, теперь ищет иной предлог.

– Ну что же, значит, более, чем когда-либо, нам необходим ежечасный, ежедневный анализ обстановки. И – выводы.

Я поблагодарил генерала Петрохалко и отпустил.

А сам вернулся мыслями в Герат. Черт побрал бы! Никак не могу оставить эту тему. Да, вовремя полковник Громов усилил крепкими батальонами оборону генерал-губернаторства и радиостанцию в Герате. Сделано и кстати, и толково, и умно. Надо пересмотреть свое отношение к Громову. Видимо, Сергей Федорович Ахромеев разглядел в нем то, чего я не заметил. Ну и, конечно, молодцы – генерал Левченко и полковник Шатин из Кандагара – тоже оказались на высоте: не усыпили их льстивыми похвалами хитрецы-афганцы, ждавшие сигнала из Герата – начать восстание и в Кандагаре.

Из-под стекла на меня смотрел Раббани – наместник Аллаха на грешной земле Афганистана.

К вечеру группа генералов во главе с В.П.Черемных возвратилась с учебного центра I АК. С ними был и командир корпуса полковник Халиль. Рафи, Бабаджан, Голь Ака и Самойленко пошли во дворец к Бабраку Кармалю согласовывать с ним состав приглашаемых на это мероприятие.

Генералы разговаривают, шумят. Одетые в униформу из грубой серой шерсти, они напоминают средний технический состав какого-то несуществующего в реальности неведомого стройотряда, оказавшегося вдали от родины. Лишь годами укрепившаяся военная выправка выдает их принадлежность к армии.

Как-то само собой сложилось, что они, эти заслуженные генералы, прошедшие каждый в отдельности огонь и воду и медные трубы в разных военных округах Советского Союза и группах войск за рубежом страны, оказались волей судьбы в пекле афганской войны, на высоких должностях при ВС ДРА и в моем подчинении.

Изо дня в день: без семьи, в средневековых бытовых условиях, рядом со смертью в боях и походах – все это для них изо дня в день становилось обычным, если это не цинично звучит в отношении нормальной жизни человека в человеческих условиях… И вот они еще способны шутить, даже радоваться удачно проведенной репетиции послезавтрашнего спектакля. Видимо, неисчерпаем оптимизм военного человека, находящегося на службе, хоть и у черта на куличках, за тридевять земель от Родины!

Справа от меня сидит Черемных Владимир Петрович – мозг и нервы аппарата и всего Управления ГВС. Умный и мудрый, злой на язык, иногда дерзкий в обращении с оппонентом и выносливый, словно строевой конь-ахалтекинец! Рядом с ним, прямой – словно аршин проглотил, – плотно прижавший «казенную часть к стулу», в упор глядящий на меня, генерал-лейтенант Коломийцев Иван Харитонович. В нем почти метр девяносто: волос седой, но лицо моложаво. Он крепко дружит с Черемных, и в неофициальной обстановке (и, конечно, не при мне) они называют друг друга «Ваня-Володя».

Иван Харитонович – мой заместитель по тылу и старший военный советник начальника тыла ВС ДРА. Практически же он является правой рукой Председателя правительства Афганистана Кештманда в организации обеспечения армии ДРА горючим, боеприпасами, вещевым имуществом и так далее в условиях постоянных диверсий и террора моджахедов.

Черемных выделяет в распоряжение Ивана Харитоновича необходимые боевые подразделения для охраны колонн с грузами, боевые и транспортные вертолеты для их прикрытия с воздуха. На днях Коломийцев доложил мне, что сформировал отдельный автополк – 100 БТР 60 ПБ (10 рот по 10 БТР) – для перевозки особо важных грузов (на БТР и прицепах) в труднодоступные районы боевых действий. Конечно же, это совместно осуществленная идея «Володи-Вани»!

Иван Харитонович докладывал мне не только о военных делах. Как-то он мне сказал:

– Мой подопечный (понимать надо – начальник тыла ВС ДРА) – самый богатый человек в Афганистане…

– На то он и начальник тыла, – ответил я.

– Не-ет! Не то вы имеете в виду…

– Открой же секрет.

– У него четыре жены… Во-о!

– Невелико богатство. К тому же Коран разрешает мусульманину иметь до четырех жен…

– Богатство в другом. Каждая – каждая! – имеет одиннадцать – одиннадцать! – детей.

– Не может быть! – вырвалось у меня.

– Проверено. Все живы-здоровы. Живут: в Джеллалабаде – Фатьма, в Герате – Эл ала, в Баглане – Софик, в Мазари-Шарифе – Уручаг…

…Если В. П. Черемных в Афганистан командировали из Ленинградского военного округа с должности первого заместителя начальника штаба округа, а Коломийцева И.Х. из Прикарпатского военного округа с должности заместителя командующего округа по тылу – начальника тыла округа, то генерал-лейтенант авиации Сафронов Петр Петрович – старший военный советник при главкоме ВВС и ПВО ВС ДРА генерале Назаре (и мой заместитель по авиации) – прибыл в Афганистан из Сибирского военного округа с должности командующего ВВС округа.

Выше среднего роста, крепыш, русый, с густой, но мало заметной сединой, он казался медлительным в движениях и разговоре с собеседником. Но боевые решения он принимал быстро, точно и расчетливо. Его я ценил как профессионала высокого трудолюбия и скромности. Благодаря его требовательности удавалось поддерживать постоянную боевую готовность афганской боевой и транспортной авиации, боевых и транспортных вертолетов на уровне 70-80 процентов (!). И это – в армии государства, не имеющего своей авиационной промышленности, где техническая культура «соколов неба» низкая, а отношение к эксплуатируемой ими боевой технике – варварское: слетал, отбомбил, сел, а там – как Аллах распорядится…

Как же удавалось Сафронову поддерживать столь значительную часть авиации и вертолетов в постоянной боевой готовности? С помощью Центра он создал и развернул три (!) ремонтно-восстановительных завода на аэродроме Баграм, близ Кабула: один – по обслуживанию и восстановлению (текущий и средний ремонт) истребителей и истребителей-бомбардировщиков; другой – для боевых и транспортных вертолетов; а третий – для восстановления и ремонта наземной техники.

Одновременно на аэродромах Кандагар, Герат, Кундуз, Мазари-Шариф, Джелалабад развернул филиалы этих заводов, выделив туда необходимое количество ремонтников и прочей технической обслуги. Вот так и «ковал» победу в небе Афганистана генерал-лейтенант авиации Советской Армии Сафронов П. П.

…Генералы явно возбуждены результатами тренировки войск на учебном центре 1 АК, шутят, каламбурят, подначивают друг друга. Даже всегда сосредоточенно-замкнутый Сафронов тоже размяк, улыбается, терпя ехидные реплики в его адрес злослова Черемных:

– Это тебе, Петр Петрович, не точечное бомбометание в горах Хаки-Сафед севернее Фарах, это – учения! Точность аптекарская нужна! Имей это в виду!

Я вижу, как побледнел Сафронов, сдерживая свой внутренний гнев. А мне вспомнился эпизод, связанный с Сафроновым…

Однажды, это было примерно в середине декабря 1980 года, после успешных ударов истребителей-бомбардировщиков по прорвавшейся группировке душманов в провинции Нимруз, около аула Хаш, ко мне в кабинет тихо, как побитый, зашел генерал Сафронов и доложил:

– Операция завершена, – и, не спрося разрешения, сел на стул. – Мы – преступники. И первый – я сам!

Сафронов выглядел сильно раздраженным.

– Война – вообще преступление, – попытался я смягчить его настрой.

– Не то… Не то! – И он, быстро встав, ушел из кабинета без разрешения. Я остался в недоумении.

Очень скоро оно рассеялось, когда Черемных доложил мне:

– В районе Хаш били бомбами с игольчатой начинкой…

– Идиоты! – вырвалось у меня.

– Это еще цветочки, – продолжал Черемных.

– Что еще?!

– Помните: в горах Хаки-Сафед разрушили кариезы? Душманы оборудовали в них казармы.

– Да.

– Там применяли бомбы с объемным взрывом…

Негодование захлестнуло меня и, не медля ни секунды, я вышел на связь с Огарковым.

Коротко доложил оперативную обстановку и перешел к главному:

– Мы совершаем преступление – бьем по моджахедам бомбами с игольчатой начинкой… бомбами объемного взрыва.

Огарков тихо ответил:

– Ни ты, ни я ничего не сделаем! – И, помолчав, добавил: – Это решение Инстанции! Понял?!

– Понял. Но ведь это запрещено Гаагской конвенцией…

– Обратись в Гаагский международный суд. Желаю успеха.

Конец связи.

Вот так военные люди становились соучастниками преступления.

Полковник Халиль в своей красивой афганской форме, конечно, со знаками различия, держался немного смущенно. На его лице во время беседы то вспыхивал, то гас румянец, иногда он даже улыбался, довольный метко брошенным словом одобрения по поводу его действий.

– Все готово, все готово! – неофициально балагурит Черемных. – Но зимно! Зимно, как на Урале.

Я понимаю его:

– Прикажи.

Через несколько минут девушки накрывают чайный столик восточными сладостями, конфетами, нарезанными ломтиками лимона и, конечно же, бутылкой «Наполеона».

– По одной-две рюмки, – разрешаю я.

Коломийцев, Шкидченко, Сафронов, Степанский, Бруниниекс, Аракелян, Халиль, – все не скрывают своего удивления: что же случилось, если Главный военный советник потчует гостей не чаем, а коньяком? Лишь Черемных понимает в чем дело и своим непринужденным поведением словно помогает мне окончательно избавиться от скверного настроения, владеющего мной после Герата.

Выпили по рюмке (я, как всегда, лишь пригубил) и стали обсуждать сроки начала мероприятия.

– В понедельник – Савка-мельник, а во вторник – Савка-шорник, – приговаривает Черемных, а в глазах его мелькают чертенята.

Никак без сюрпризов не обойдется.

– От среды до четверга – Савка в горнице слуга.

– Не-ет, – перебиваю его, – будем шорничать! Налей-ка по второй!

Вошел Самойленко.

– Добро получено, – докладывает Виктор Георгиевич, принимая из рук Черемных рюмку с коньяком, и продолжает: – Анахита просила пригласить самый широкий и представительный состав должностных лиц и интеллигенции. И конечно, женщин.

– Дай-то Бог, дай-то Аллах! Шорничать так шорничать! – Смотрю на Черемных: поймет или нет? Понял.

– Мы, пожалуй, пойдем. Прикинем, сколько будет приглашенных.

И «средний технический состав» покинул кабинет ГВС.

Мы остались вдвоем с Халилем.

Пока девушки убирали лишнее со стола, мы молчали, каждый обдумывал предстоявший разговор. Для меня было важным, чтобы с самого начала Халиль не догадался о предмете беседы – иначе он мог замкнуться, уйти в себя, чтобы избежать откровенности. А я хотел как раз обратного. Я рассчитывал на то, что наша союзническая военная дружба не только подразумевает порядочность, но и допускает откровенность.

Я начал издалека, мол, муторно на душе после всего случившегося, ну да слава Аллаху, подготовка мероприятия на учебном центре проходит нормально, и это сейчас главное. Но все же поговорить хотелось о другом.

– О Герате? – Халилулла в упор посмотрел на меня.

– Если бы только о Герате… О других боях и сражениях – тоже. Все это… – я тянул паузу, будто бы подбирая слово, чтобы дать Халилю возможность «помочь» мне.

Он воспользовался этой возможностью и мягко перебил меня:

– Много, много крови… О Аллах! – И, подняв ладони к лицу, он зашептал молитву.

Мне показалось, что подходящий момент уже настал: ведь когда звучит имя Аллаха, все земное кажется не таким значительным или уж, во всяком случае, не требующим сокрытия – по крайней мере, между мной и Халилем.

– Скажи, победим мы в этом году душманов? – Сквозь смуглую кожу его лица проступил румянец, а в глазах – черным-черно. – И что нам нужно для этого сделать?

– Разрешите? – Халиль взял в руки рюмку.

– На здоровье.

Он выпил.

– Войска шурави надо вывести из Афганистана…

– Как?

– Победы не будет. Даже через десять, пятнадцать и двадцать святых рамазанов.

Я ждал откровенного ответа на вопрос: когда можно одержать победу? А он ответил, что победы вообще быть не может. Признаюсь, состояние мое было таковым, будто меня обухом по голове хватили.

Я подавил замешательство и налил Халилю еще.

– А ты обоснуй. Я все пойму.

Он выпил и продолжал молчать.

– Слушай, Халиль, даю тебе слово чести, что тайну нашего разговора сохраню 10… 15 лет.

Но он по-прежнему молчал. А я продолжал настаивать.

– Тогда, под Джелалабадом, я тебе доверился. Теперь ты поверь мне.

Больше трех часов длился наш разговор. Говорил в основном Халиль, преодолевая трудности русского языка. Этот разговор, естественно, не стенографировался, как обычно, при переводчике, и никогда и никому мною официально не докладывался.

Поначалу Халиль волновался, но потом, выпив еще коньяку, как-то не по-восточному расслабился и выложил мне все, о чем, вероятно, много сам размышлял, ведомый своей тонкой – в ниточку – мусульманской совестью.

Вот главное, что осталось в памяти от того разговора.

– В Афганистане воюют все против всех. И все предают всех.

– Нас тоже?

Халиль, уклонившись от ответа, продолжал:

– Афганистан спасет лишь джирга и женщина с белым платком, посланная Аллахом.

– Анахита?

– Ее к тому времени Аллах заберет к себе. Другая. Такая же красивая и умная. – Он выпил еще рюмку и прохрипел: – А вы с позором уйдете из Афганистана!

– Довольно, Халиль.

– Извините, вы сами просили… – И, помолчав, хрипло добавил: – Афганистан можно купить. Победить его нельзя, Раис!

Вошел генерал Черемных.

– Докладываю: до пятисот человек.

Халиль вздрогнул. Я не сразу уловил содержание сказанного. Ах да, это он о мероприятии на учебном центре.

Халиль поднялся на нетвердые ноги и со словами «мне пора» стал прощаться. Мы обменялись рукопожатием и, как водится, трижды прикоснувшись щеками друг к другу, расстались.

– Аллах с тобой, Халиль Ула! Щюкрен.

– Щюкрен. – И он вышел из кабинета.

(Мне, вероятно, следовало чуть раньше сказать, что 1982 году он окончил ускоренный курс нашей Академии Генштаба, позднее занимал должность первого заместителя министра обороны ДРА.)

Жив ли ты теперь, генерал-полковник Халиль Ула?..

Я сдержал слово, данное тебе много лет назад. Тогда, в январе 1981 года, ты действительно был умнее и дальновиднее кремлевских политиков, да и кабульских. Умнее меня, верившего тогда в близкую победу над моджахедами в Афганистане. «Воюют все против всех. И все предают всех». Вот чего мы не могли ни понять, ни принять, вводя войска в Афганистан в декабре 1979 года. Я до сих пор вспоминаю тебя с уважением, Халиль, вспоминаю твою честность и твою преданную любовь к свой родине. И я ничего не забыл и о наших отношениях рассказываю теперь все как была.

В Кабуле по-прежнему действовал комендантский час. Управление ГВС находилось на казарменном положении. И я остался ночевать у себя в кабинете.

Около полуночи по «булаве» на меня наконец-то вышел Огарков.

– Догадываюсь, почему не звонишь. – И мягко спросил: – Герат?

– Пропади он пропадом, этот Герат, – ответил я.

– Прецедент, достойный быть приведенным в оперативно-тактическом учебнике, – спокойно сказал Николай Васильевич. – Без боя, без огня овладеть таким большим городом – мастерство!

– Кровь была. Особенно много ее пролили Наджиб и Борис Карлович. Я проклинаю те дни.

Николай Васильевич сказал мне в поддержку несколько слов и попрощался: «Обнимаю».

Я пишу эти строки 26 января 1994 года. Вчера на Новодевичьем кладбище хоронили Маршала Советского Союза Николая Васильевича Огаркова. Его знали и любили в войсках, в штабах, академиях и военных училищах, повсюду, где несут службу российские солдаты и офицеры. Я стоял у гроба в почетном карауле, с неморгающими, полными слез глазами, смотрел на заостренный нос, восковой лоб и поредевшие, некогда густые и вьющиеся волосы и думал о том, что мало прожить свою жизнь достойно – ее важно еще и достойно завершить. Почему-то вспомнились слова Миры Лохвицкой: «Я хочу умереть молодой…» Она и умерла в 35 лет… Но почему вспомнились мне эти слова у гроба Огаркова?

Судьба уготовила ему биографию, о которой принято писать в энциклопедиях. Но напишут ли?.. В августе 1991 года Огарков поддержал путчистов. Поэтому, наверное, ни один политик государственного ранга не пришел проститься с ним в тот январский день. Но пришли Маршал Советского Союза Дмитрий Тимофеевич Язов и генерал армии Валентин Иванович Варенников, который выступил на митинге с прощальным словом…

Афганская зима была на исходе. Снежный покров еще не таял, но уже и не увеличивался. Земля пока оставалась твердой, небольшой слой снега покрывал ее на плоскогорьях и холмах. Глубокий же снег лежал в балках, распадках, расщелинах, где его спрессовали резкие и напористые афганские ветры. Температура держалась между тремя-пятью градусами мороза.

Кабул расположен на плато в юго-западной части предгорий Гиндукуша, по сравнению с другими землями Афганистана климат здесь более благоприятный. Здесь устойчивое атмосферное давление (680-700 миллиметров ртутного столба, что примерно соответствует условиям нашего Кисловодска с его Храмом Воздуха – эталоном чистоты и комфортности для человеческого организма). Но Кабульское плато, открытое с юго-запада, дважды в год – в мае-июне и сентябре-октябре – подвергается напору сильных ветров, которые в течение 45-50 суток обрушивают на эти места тучи мельчайшего горячего песка. И все кажущиеся природные преимущества перед другими районами Афганистана из-за этого бледнеют. Здесь даже белый день превращается порой в суровую огнедышащую ночь. Даже при плотно сжатых губах мельчайший песок все равно проникает в носоглотку и поскрипывает на зубах. Но, повторяю, длится это лишь определенное время.

В период расцвета картографической службы Генерального штаба России в 80-х и особенно в 90-х годах прошлого столетия и в начале нынешнего из России неоднократно, с согласия эмиров, направлялись в Афганистан научные экспедиции для изучения и описания рельефа и климата. Несколько раз эти научные экспедиции возглавлял видный ученый-географ Генерального штаба России А. Е. Снесарев. В то время название страны еще писали через «в» – «Авганистан»…

Кабульский учебный центр расположен в шести-восьми километрах от Кабула на слегка пересеченном пространстве. Министерство обороны полностью отвело эту местность под различные тактические учения, стрельбы, бомбометания, ракетные пуски – все, что нужно для боевой выучки любой армии в любом государстве.

В тот день на мероприятие было приглашено множество лиц из состава высшего политического, государственного и военного руководства, а также интеллигенции и женского движения ДРА. Ответственным за организацию и проведение мероприятия, за регулярное информирование собравшихся о происходящем назначили министра обороны Рафи. Заранее условились с афганской стороной, что наше присутствие ни в коей мере не подразумевает вмешательства в происходящее. Для нас, собственно говоря, и было важным, чтобы все мероприятие проводилось именно афганской стороной.

Первым пунктом программы был предусмотрен строевой смотр кадетского корпуса Пухантун. Корпус готовил младший командный состав, то есть сержантов для афганской армии. Подбирали туда более или менее образованную молодежь из зажиточных слоев. Обучали в течение десяти или немного больше месяцев. Корпус, насчитывавший пять-шесть тысяч человек, состоял из пяти батальонов: два пехотных, каждый численностью по тысяче человек (по пять рот в каждом батальоне), третий – танковый, четвертый зенитно– и ракетно-артиллерийский; в пятом батальоне готовились специалисты боевого обеспечения: химики, связисты, саперы, тыловики и т.д.

На смотр выставили по одной лучшей роте от каждого батальона. В пешем строю, в фуражках, но в зимней форме при знамени Пухантуна и под музыку сводного оркестра, они должны были промаршировать перед трибунами. Кстати сказать, оркестр собрали из музыкантов всех одиннадцати дивизий и самого министерства обороны.

Вторым пунктом программы можно назвать представление большого количества трофейного оружия. На стеллажах и на грунте красовались мины и взрывные устройства, безоткатные орудия, «стингеры» и гранатометы, стрелковое оружие американского, английского, пакистанского, китайского и иного производства. Все это было захвачено в боях или подобрано на поле боя афганскими или советскими войсками. Смотреть на эти горы оружия было и радостно и тягостно: еще и еще раз становилось ясным, сколь тяжелые и сколь масштабные сражения велись в стране.

Третьим пунктом значилось тактическое учение по теме: «Наступление усиленного пехотного батальона на поспешно перешедшего к обороне противника». Эта Teitfa дает возможность наблюдателю понять, насколько мощным является современный пехотный батальон, да еще усиленный танковой ротой и поддержанный двумя артиллерийскими дивизионами. Перед началом учебных боевых действий батальона истребители-бомбардировщики произведут бомбометания по выставленным в полосе наступления батальона мишеням. А непосредственно перед атакой пройдут три тройки вертолетов, штурмуя цели. И уже после этого с криками «Аллаакбар!» батальон устремится в атаку и в течение двух-трех часов последовательно от рубежа к рубежу будет уничтожать реальные цели (а их против батальона было выставлено около тысячи – это и пехотные, и артиллерийские, и противотанковые, и танковые, и авиационные цели). Так воссоздавалась картина, максимально приближенная к возможным реальным условиям, в которых пехотный батальон наступает на перешедшего к обороне противника численностью до тысячи человек при легком и тяжелом вооружении.

Четвертым и последним пунктом программы предусматривалось непринужденное общение наблюдателей и гостей, обмен впечатлениями, оценками, соображениями – военным людям, как правило, есть о чем поговорить после таких смотров.

Началось все с сигнала «Слушайте все!». В 10 часов утра мулла напевно и радостно прославил Аллаха. Министр обороны обратился к собравшимся со словами об открытии смотра. Оркестр сыграл гимн. Министр направился к Пухантунскому корпусу и, выслушав доклад начальника курсов, разрешил пройти торжественным церемониальным маршем. Бравурная музыка приподняла у всех настроение. Роты шли хорошо, четко печатая шаг. Били барабаны. Присутствовавшие на трибунах афганцы, казалось, чувствовали себя в рядах своих бравых воинов. Вслед за ротами на исходное положение вышел сводный оркестр и, получив команду, двинулся вперед. За тридцать шагов до трибуны группа оркестрантов неожиданно для многих собравшихся запела.

Тенора;

– Скажи-ка, дядя, ведь недаром…

Басы:

– Москва, спаленная пожаром…

Все вместе:

– Аллаакбар, Аллаакбар!

И опять тенора:

– Ведь были схватки боевые,

Да говорят, еще какие!..

Все вместе:

– Аллаакбар!Аллаакбар!

И уже во всю мочь солдатских глоток:

– Недаром помнит вся Россия про день Бородина!

Торжественно грохотало и ревело:

– Аллаакбар! Аллаакбар!

Буря аплодисментов. Эмоциональные афганцы в восторге обнимаются, молятся…

Оркестр прошел. Я посмотрел на Черемных. Он явно чувствовал себя на седьмом небе! Таков, значит, его первый сюрприз.

Затем началось наступление пехотного батальона. Короткий десятиминутный огневой налет. Била артиллерия, били «катюши»… Мне, конечно, к этому не привыкать. Иное дело – приглашенные на учения афганские деятели культуры, представительницы женского движения. Они, судя по всему, были взволнованны и, по-видимому, горды, что вот, мол, какая у них, оказывается, могучая армия, уж она-то защитит их Апрельскую революцию…

Действия батальона разворачивались, как и предусматривалось программой, министр обороны комментировал происходящее – все разворачивалось как на ладони.