Текст книги "Правда об Афганской войне"

Автор книги: Александр Майоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

Он посмотрел на Нее и процедил: «Я подумаю». И потом этот атеист стал молиться Аллаху.

Я и Друг вместе дожимали: «Решайте, или мы сейчас же дадим сигнал Рубинам».

Он еще раз посмотрел на Нее. Она достала белый платок и легко им тряхнула. Тут мы поняли, что дело сделано.

Прием.

– Благодарю тебя. И Друга. Прием.

– Он был в халате из красной парчи, расшитой золотом. Перепаясан золотым жгутом. На ногах чувяки Тамерлана. Один чувяк короче другого. А Она в голубом с малиновыми разводами хитоне на гагарьем меху. На ногах тапочки китайской императрицы Цыси. Прием.

– Ты внимателен. Прием.

– Она зверски красива. Прием.

– Мне не до шуток. Кошки скребут душу. Прием.

– Половину кошек беру себе. Половину отдаю Другу. Будьте спокойны. Прием.

– Спасибо за поддержку, дорогие мои. Конец беседы. – И я отключил связь.

До Кандагара оставалось 20-30 минут полета.

– Наджиб – шакал вонючий, – по-русски четко произнес Рафи.

– Бабрак – тоже, – в тон ему сказал я.

Рафи на это промолчал. Он был осторожен.

Самолет шел на снижение.

На аэродроме нас встретил командир 2-го армейского корпуса генерал-лейтенант Мир Тохмас. Это 50-летний сухопарый человек, выше среднего роста, с красивыми чертами лица, одетый в достаточно новую форму. Лицо его озаряла радостная улыбка, в которой без труда можно было разглядеть заискивание, а может быть даже, и не сильно скрываемое чувство вины. С ним находились советник при командире корпуса генерал Левченко, политический советник зоны Кандагар некто Ш. и, конечно, комбриг-70, полковник Шатин. Я дал возможность Мухамеду Рафи первому выйти из самолета. Генерал Левченко быстро, скороговоркой, и тихо, чтобы другие не слышали, доложил:

– Генерал Петрохалко из Герата доложил для вас: душманы из мечетей интернированы. Расстрелы прекращены. В городе спокойно.

Гора свалилась с моих плеч. Хотя, конечно, еще предстояло тщательно во всем разбираться.

По нашему плану мы рассчитывали так: Рафи поработает во Втором армейском корпусе, проведет строевой смотр однОго из полков 15-й пехотной дивизии, танкового батальона 7-й танковой бригады и, возможно, 43-го горнопехотного полка.

Второй армейский корпус (2АК) прикрывал кандагарское направление с юга и шоссе, ведущее из Кандагара в Кабул. В системе вооруженной борьбы в Афганистане этот корпус отличался большой организованностью. Командир корпуса Мир Тохмас, насколько мне было известно, не участвовал в крыльях хальк или парчам. Это был человек традиционно военный, с хорошим прохождением службы и понимающий свои задачи командир корпуса. Он хорошо ладил с советником генералом Левченко.

Генерал-губернатором Кандагара был Норол-Фак, полковник из старейшей аристократической афганской фамилии. (Уполномоченным от ЦК НДПА по этой зоне являлся племянник Бабрака Кармаля, сын его сводного брата.) Естественно, оба являлись активными деятелями крыла парчам. Они всячески старались насаждать парчам в зоне «Кандагар» и во 2АК, что, однако, не всегда им удавалось – ведь полковое и бригадное звено в целом противодействовало парчамизации, придерживаясь идей хальк. Сам Мир Тохмас в политику не слишком вмешивался.

Мухамед Рафи, которому я дал свободу действий, провел смотр одного из полков 15-й дивизии, одного из танковых батальонов 7-й танковой бригады, но не сумел побывать в 43-м горно-пехотном полку. Рафи проинформировал меня, что остался доволен укомплектованностью, слаженностью подразделений и частей, состоянием вооружения и техники. Тем самым министр подтвердил правильность наших оценок в отношении Второго армейского корпуса.

Я в те дни работал в 70-й отдельной мотострелковой бригаде (70 омсбр). В лагере, построенном для жизни в зимних условиях, – а на дворе стояла, напомню, четвертая неделя января – были построены так называемые модули, то есть типовые казармы со всеми необходимыми удобствами – и столовыми, и туалетами, и местами отдыха, и ленинскими комнатами. Обустроенные парки для стоянки боевых машин, заправочные – все, что присуще военному гарнизону. И повсюду у Шатина был хороший порядок, везде виделась его твердая рука отличного командира. Таких полевых военных городков к концу января 1981 года в Афганистане было уже 67. Конечно, афганцы об этом знали, видели, насколько прочно и надолго шурави собираются оставаться в их стране. А это давало повод моджахедам вести агитацию против пребывания неверных в исламском Афганистане. Это усиливало их позиции в борьбе с режимом Бабрака Кармаля и с советскими войсками. Но воинам частей и соединений Советской Армии, несмотря ни на что, надо было как-то обустраиваться, вот и строили по всей стране эти городки…

Я встретился в бригаде с офицерским составом, до командира роты включительно. Все в один голос говорили мне то же, что и на севере: воевать трудно, но воевать будут. Подразделения 15-й пехотной дивизии и 7-й танковой бригады, когда действуют совместно с батальонами 70-й отдельной мотострелковой бригады, еще так-сяк воюют и действуют более-менее активно. Однако, когда действуют самостоятельно, лишь обозначают боевые действия. Но поскольку юг Кандагарской провинции был мало заселен, мы почти не оставляли в аулах подразделения своих или афганских войск. Они контролировали главным образом сам Кандагар, поддерживая в нем режим чрезвычайного положения и комендантского часа. 70-я бригада по-прежнему охраняла дорогу Кандагар-Кабул, вела разведку и при необходимости – боевые действия севернее, северо-восточнее Кандагара в тех небезызвестных виноградных плантациях.

Я еще спросил Шатина:

– Как после той операции выглядят виноградники?

Он ответил:

– В основном восстановлены. Урожай 81-го года, вероятно, будет таким же, как и в прошлом году.

Ну и дай Бог!..

Меня интересовало: что же все-таки происходило накануне гератских событий в Кандагаре. Мне было доложено, что днем жизнь в Кандагаре шла обычным чередом. По ночам нормально соблюдался комендантский час. Однако в последние три-четыре ночи на минаретах как-то по особенному проникновенно и громче обычного распевали муллы. Среди работников генерал-губернаторства и особенно зоны Кандагар чувствовалась какая-то непонятная нервозность. Чиновники из администрации губернатора проявляли особо заискивающее обращение с советником командира Второго армейского корпуса и советническим аппаратом корпуса, в частности с офицерами 70-й мотострелковой бригады.

В «Д-1» они, то есть шурави, были приглашены на ленч по случаю какого-то торжества (сейчас уже неважно какого). И на том ленче особенно заискивающе расхваливали и взаимодействие войск, и дружбу между советским и афганским народами. Это насторожило наших командиров. Тем более что афганцы всячески продлевали присутствие советских офицеров – мероприятие продолжалось и тогда, когда за окнами наступила темнота.

Но шурави оказались бдительными. Они сопоставили поведение хозяев с поведением в последние дни кандагарских мулл – по-особенному, более церемониально, чем обычно, проводивших намазы, и пришли к выводу, что готовится какое-то торжество.

На заискивающее расположение афганцев наши решили откликнуться по-своему. С полным почтением к руководству корпуса и генерал-губернаторству зоны в Кандагар были введены три роты 70-й бригады – для охраны местных органов власти и их обороны в случае нападения неприятеля. Однако среди главных объектов, находившихся в нашем поле зрения, была, разумеется, радиостанция.

Позднее мне стало известно, что эти действия на самом деле сыграли если не решающую, то значительную роль в предотвращении повторения гератских событий в Кандагаре.

Когда в Кандагаре получили информацию о том, что произошло в Герате, то 70-я бригада была приведена в состояние полной боевой готовности. Генерал Левченко привел в состояние полной боевой готовности 15-ю пехотную дивизию второго АК и ввел в Кандагар один из танковых батальонов 7-й танковой бригады для патрулирования улиц.

Меня это, конечно, вполне удовлетворяло: были предприняты своевременные действия для предотвращения – вслед за гератскими событиями – восстания в Кандагаре.

Я проинформировал своих офицеров о положении в нашей стране, в Афганистане, рассказал о том, как идут боевые действия, о происшедшем в Герате, просил мужественно и стойко переносить тяготы армейской жизни в этих условиях. Судя по всему, мои слова воспринимались с должным пониманием.

Вот, пожалуй, и все о Кандагаре.

Я остался ночевать в 70-й мотострелковой бригаде, в автобусе. Бруниниекс и Карпов находились поблизости. Рафи со своим адъютантом остались у командира 2АК Мир Тохмаса.

Поздно ночью меня разыскали по телефону Черемных и Самойленко. Они только что вернулись из посольства с доклада, где заодно и плотно пообедали.

Самойленко доложил, что в посольстве скандалят.

– И пьют водку. При этом Козлов на нашей стороне. Он сегодня Фикряту отрубил: дескать, прохвостов плодите и поддерживаете. Табеев в долгу не остался, назвал Козлова свистуном, а не политиком. Козлов, ясное дело, наполнил фужер, выпил и спел: «Ах, зачем эта ночь так была хороша? Не болела бы грудь, не страдала б душа…» и ушел.

– Ладно, пошутковали и хватит, – прервал я Самойленко – Готовьте спектакль на учебном центре. До моего прилета к ним не ходите. Разговор окончен.

Рано утром вылетели на трех вертолетах в Гардез, как обычно прибегнув к мерам предосторожности – то есть мы с Рафи летели в разных машинах.

В Гардезе размещался штаб ЗАК. Этот корпус включал три пехотные дивизии – 13-ю, 14-ю и 25-ю, 22-й горнопехотный полк и полк «командос». Корпус дислоцировался на территории провинций Пахтия и Пактика, прикрывая кабульское направление с юга, на трассах Хост-Кабул и Газни-Кабул. Командовал корпусом человек известной и древней фамилии – генерал-лейтенант Гулям-Наби.

Встречать министра обороны по всем правилам должен был бы именно командир корпуса. Но ожидал нас на летном поле лишь его начальник штаба и, разумеется, советник при командире корпуса генерал-майор Жолнерчик (опытный, энергичный и властный генерал).

Предупреждая мой вопрос о командире корпуса, начальник штаба сообщил, что комкор пребывает у себя дома.

Министр обороны не смог скрыть смущения. Я спросил: куда поедем? Рафи, перемолвившись с начальником штаба, сказал, что поедем к комкору домой.

Поехали.

Обыкновенный по афганским понятиям дворец, огражденный трехметровым дувалом, за которым раскинулся сад с бассейном. Несмотря на зимнее время, когда все, естественно, промерзало, чувствовался уход за хозяйством.

Вошли в холл. Через раскрытую в гостиную дверь я увидел большую комнату, убранную коврами. У дальней стены с тремя окнами, на возвышении, обложенный с трех сторон подушками, сидел человек лет 45-47 с красивой курчавой шевелюрой и ухоженной бородой с проседью. Одет он был в халат, шелковые шаровары и носки.

То был командир Третьего армейского корпуса, генерал-лейтенант вооруженных сил ДРА Гулям-Наби.

Справа от хозяина стояли несколько столиков, покрытых салфетками и уставленных фруктами и бутылками с напитками.

Рафи, поспешно сняв ботинки, на полусогнутых ногах короткими шажками приблизился к Гулям-Наби. Хозяин протянул руку министру обороны, и Рафи – о, Аллах! – приложился к руке губами. Затем они троекратно прикоснулись друг к другу щеками.

Я впервые увидел подобную сцену.

Я тоже снял ботинки – а что делать? Хорошо, что одет был в афганскую униформу без знаков различия, иначе выглядел бы не очень ловко в форме генерала Советской Армии и – в носках!

Подошел я вплотную к Гулям-Наби и увидел протянутую для поцелуя руку. Ну уж хрен-с-два!..

Пожал руку, заметив, как по лицу хозяина пробежала легкая тень, однако наши бороды соприкоснулись трижды в традиционном приветствии.

Не знаю, целовал ли ему прежде руку генерал Жолнер-чик. Думаю, что нет. Во всяком случае, сейчас он ограничился рукопожатием. Ну а начальник штаба 3-го корпуса, естественное тоже подобострастно поцеловал руку хозяина, а переводчик – тем более. Мой же переводчик Костин остался на высоте, поприветствовав генерала лишь наклоном головы.

Сели. Обменялись общими вступительными фразами. Мухамед Рафи почти в оцепенении смотрел на Гулям-Наби, явно не способный выдержать роль визиря и вести деловой разговор. Пришлось мне самому взять инициативу.

Сначала я рассказал Гулям-Наби о гератских событиях. Комкор не выказал никакой заинтересованности в услышанном. Похоже, мысли его витали где-то далеко-далеко.

Я поинтересовался положением дел в корпусе.

Он, не стесняясь, ответил, что Аллаху это положение, очевидно, лучше известно.

– Аллаху-то, конечно, известно, кто же будет в этом сомневаться! Но, может быть, командир корпуса сумеет проинформировать меня и визиря об укомплектованности корпуса людьми и техникой?

Гулям-Наби, однако, дал мне твердо понять, что это не его дело.

Ранее Жолнерчик неоднократно докладывал мне, что Гулям-Наби вообще не интересуется положением дел в корпусе.

Древнейшая родословная этого человека и охранная грамота, данная его предку эмиром, обеспечивали безбедную и спокойную жизнь и – по достижении определенного возраста – выход в отставку в звании генерал-лейтенанта. А он и так уже был в этом звании.

Во второй половине 70-х годов прошлого столетия, когда афганцы вели на своей территории войну с англичанами и разгромили британский экспедиционный корпус, его предок, полковник, командовал передовым отрядом и успешно выполнил задание эмира. И тогда ему была вручена индульгенция, охранная грамота, гласившая, что все его потомки (точнее, старшие сыновья) должны носить имя Гулям-Наби и должны заканчивать службу так, как ее закончит тот самый предок, достигший в конце жизни должности командира корпуса и звания генерал-лейтенанта.

Каждый старший сын обязан был 13-15-летним мальчиком – вместе с другими детьми именитых афганских аристократов – отправиться на обучение в Анкару. И срок того обучения составлял лет 15-17… Пока афганец учился в Анкаре, ему запрещалось в течение всего срока обучения и службы возвращаться домой. Таким было незыблемое правило.

Получив образование в Турции и звание лейтенанта, прослужив там еще 10-12 лет и дослужившись до звания полковника, молодые афганские аристократы были обязаны жениться на турчанке. А, вернувшись в афганские вооруженные силы, очередной старший сын Гулям-Наби получал должность командира полка. А дальше уже шло по накатанной дороге: пять-шесть лет он служил командиром полка, занимаясь в основном домашними делами, воспитывая детей и, конечно же, в первую очередь старшего сына. Затем пять-шесть лет – в должности командира пехотной дивизии в звании генерал-майора. А затем тоже лет пять-шесть командиром армейского корпуса, естественно уже в звании генерал-лейтенанта.

Эти протурецко настроенные военные – Анкара всегда держала их в поле зрения – были продолжателями жизни и традиций афганской аристократии, проводя турецкое влияние как в своем окружении, так и в армии.

Сын Гуляма-Наби в те годы учился в Анкаре.

Вот такой человек командовал армейским корпусом на одном из важных операционных направлений. И министр обороны, я это видел, не знал, как к нему подступиться.

Позднее, беседуя с Бабраком Кармалем, я настаивал на смещении Гулям-Наби. Но Бабрак отвечал:

– На окраине Кабула стоит большой гранитный столб, метров 10-15 высотой. Его поставил на границе своей империи Александр Македонский. Так знайте, мне легче сдвинуть этот столб, чем снять с должности Гулям-Наби.

Забегая немного вперед скажу, что в августе, когда положение в Афганистане стало критическим и моджахеды свирепствовали в районе Хоста и в направлении Гардеза, Газни, а командир корпуса по-прежнему бездействовал, я ультимативно потребовал от Бабрака убрать с должности командира корпуса Гулям-Наби. И Бабрак сделал это, то есть вывел Гулям-Наби в резерв (со всеми привилегиями, поставив в положение еще более высокое, чем он занимал на должности комкора, – в положение губернатора провинции).

Дивизии 3-го корпуса размещались в основном гарнизонами. Укомплектованность их была низкая: от 34 до 75 процентов. А что означают 34 процента? Это такое наличие сил и средств, которых зачастую не хватает даже для охраны самих себя. Вооружение и техника корпуса находились в плохом состоянии. Рафи как молодой министр, конечно, горячо возмущался, но позволял себе это вне пределов общения с Гулям-Наби. Да-а, если бы в тот период моджахеды активизировали свои действия в полосе ЗАК, нас тряхнуло бы серьезно. Но они, видимо, предпочитали действовать там, где были главные силы афганской и советской армий, рассчитывая, что остальное рухнет само. Такое предположение было не лишено оснований.

Позднее нами, конечно, были предприняты необходимые меры для укрепления 3-го корпуса. И большую роль в этом деле сыграли наши советники, служившие в каждом полку, каждом батальоне.

По завершении трехдневной инспекции мы вылетели в Асадабад. Там, северо-восточнее Джелалабада, дислоцировалась 9-я горно-пехотная дивизия 1АК. Встречал нас командир корпуса полковник Халиль Ула со своей небольшой оперативной группой и командир 9-й горно-пехотной дивизии. Дивизия прикрывала границу северо-восточнее Джелалабада, дислоцируясь вдоль нее подразделениями не мельче пехотного батальона. В целом она не играла сколь-нибудь значительной роли в уничтожении моджахедов, так как в этом горном районе их было не много. Но удерживать район, то есть контролировать территорию, – являлось делом отнюдь не второстепенной важности.

Части и подраделения 9-й горно-пехотной дивизии были укомплектованы сравнительно неплохо по условиям того времени – на 60-75 процентов, большего и требовать было нельзя.

Откровенно говоря, особых дел в 9-й горно-пехотной дивизии у меня не было. Я просто-напросто оттягивал возвращение в Кабул. Гератские события все еще держали меня в угнетенном состоянии.

Что это было?

И правильно ли я действовал?

Вопросы снова и снова вертелись в голове и не давали мне покоя.

Итак, в течение девяти суток я со своей оперативной группой инспектировал войска. Наше передвижение можно сравнить с обратным ходом часовой стрелки – с северо-востока на запад и далее на юго-восток (Бадахшан, Кундуз, Герат, Кандагар, Гардез, Асадабад). Иногда, именно после той поездки, – уж не знаю по какой ассоциации – мне снился по ночам часовой циферблат, по которому стрелка так и бежит – в обратном направлении. Уж не стремился ли я, хотя бы подсознательно, хоть немного повернуть время вспять, к тем дням, когда ничего из происходившего на моих глазах в Афганистане вовсе не было? Конечно, же это фантазия… Если б и впрямь можно было прокрутить стрелки назад и никогда не соприкасаться – даже в мыслях – с теми трагичными днями!..

Вернусь к Гератским событиям.

Что значит осуществление боевой задачи в почти сданном городе, а именно очистка города сотней боевых групп с большим количеством техники и при полном подавлении противника с воздуха? Да, я не отдавал прямого приказа на уничтожение живой силы, но зато отдавал дословно такой приказ: на каждый выстрел отвечать залпом. И это действительно было. Тот, у кого есть воображение, нарисует соответствующую картину…

Перед вылетом в Кабул я говорил с Халилем. Он искал нужное слово на русском языке:

– Герат был… шнур, шнур…

Я подсказал ему:

– Бикфордов? – Но мы нашли более точное слово: «детонирующий».

Если бы в Герате моджахеды успешно решили свою задачу и радиостанция передала бы свое сообщение о создании свободного генерал-губернаторства, то и радиостанции Кандагара, Гардеза, Мазари-Шарифа, словно сдетонировав, дали бы сигнал к началу восстания. Был бы осуществлен переворот с целью уничтожения народно-демократической власти в этих городах, да и в стране в целом.

Этим толчком моджахеды надеялись начать всеафганский джихад. Вот почему и в Кандагаре муллы по-особенному пели свои молитвы, а кандагарское руководство заискивало и хитрило перед шурави.

– А сколько там, в Герате, расстрелял Наджиб? – спросил я Халиля.

– Более трехсот афганцев… О Аллах-Акбар!

Халиль поднял ладони вверх и начал молиться. Втори ему и Рафи. Я сидел как на горячих угольях.

Затем Халиль продолжал:

– Шакалу вонючему Наджибу за Герат будет отмщение.

– А вам? – я посмотрел на Рафи.

– И нам, – мрачно буркнул он. – Весной.

– К весне мы успеем хорошо подготовиться.

Рафи ничего не ответил.

– Дай, Аллах, терпения и сил победить всех врагов наших, – произнес Халиль Ула.

Сведения, полученные от Халиля, имели первостепенную важность. Они подтверждали информацию, добытую генералом Петрохалко из других источников. Хитрый и коварный план моджахедов в Герате нами своевременно сорван. Но по-прежнему оставалось неизвестным, кто руководил этой гератской операцией – Ахмад-Шах-Массуд? Абдулла Рашид Дустум? Гульбеддин Хекматияр? Или кто-то иной?..

В тот зимний день визирь Рафи, комкор Халиль Ула, и моя оперативная группа вылетели тремя вертолетами из Асадабад а в Кабул.