Текст книги "Не от мира сего-3"

Автор книги: Александр Бруссуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

7. Белый корабль

Бетенкур стоял за сараем и глядел на широкую реку Сена, которая несла свои воды в канал, разделяющий Великобританию и прочую Европу. Куда-то умчались все тучи, небо вызвездило, и дышалось всей грудью очень даже хорошо. Жан в который раз переживал разговор, состоявшийся в сарае над стеклянным (или хрустальным) шаром. Можно было бы общаться дольше, да свечи черные истаяли на нет, а обычные, как выяснилось, для беседы не годились.

Инквизитор видел не только образы, у него в голове иной раз каким-то манером отображались слова. Например:

– Я – Вий.

– Я не знаю тебя, – прямодушно ответил Бетенкур.

– Я – владыка. Я ви-жу.

Последнее слово было произнесено на старом кельтском языке, причем каким-то образом в нем выделился первый слог.

– Чего владыка? – поинтересовался Жан.

– Нави.

Слово было жутким, и инквизитор почувствовал какую-то тоску и страх, словно перед прыжком через пропасть: страшно прыгать, тоскливо, что можно оборваться вниз, но иного пути нет. А иначе «охотник живым заберет» [41]41
  строчка из стихотворения Д. Гулиа «Олень», (примечание автора)


[Закрыть].

Вместе со страхом к Бетенкуру пришло осознание того, что он переживет сегодняшнюю ночь, переживет и последующие ночи. А вполне могло случиться и так, что поутру нашли бы его окоченевший труп с вываленным языком где-нибудь за поленницей дров, и шар, и пирамидка – все при нем. Вот была бы незадача. Нельзя остаться невинным, когда вершатся богопротивные отношения между человеком и нечеловеком.

Вий, вероятно, дьявол. А что же такое тогда тот ужасный череп, что открылся его взору в шаре? Можно предположить, что он, Бетенкур, видел лишь то, что созерцал сам нечистый, что нашло отражение в его «всевидящем оке».

Господь создал день, создал и ночь. Свет и тьму. Его творения – те, что предпочитают быть видимыми и те, что сокрыты мраком. Это неизбежность, потому что образуется баланс, который в итоге создает божественный порядок и саму жизнь, в конце концов. Чтобы этот порядок не нарушался, надо прилагать какие-то усилия, тратить энергию, бороться. Но можно забить на все это дело, плыть по течению, и тогда наступит хаос. Может быть, этот тихо клацающий челюстью череп и есть порождение беспорядка? И эта мулька, что болтается у Жана на шее, отражает новую силу, могущество которой преумножается при бездействии и равнодушии, силу разрушения?

Та мертвая голова – не порождение Творца, она – не детище дьявола. Она сама по себе. Это – самозванец, который стремится в их мир. Как же запутанно все это! Жан понимал, что объяснить себе ничего не сможет, только мозги закипят. Вий какой-то, хаос – ему-то что за разница? Видел же он себя во всей королевской красе – вот это именно то, на что следует обратить внимание.

– Что мне делать? – спросил он, обращаясь к невидимому собеседнику.

– Белый корабль, – ответил тот, и свечи, одна за другой испустив чадные облачка, потухли. Связь прервалась.

Захотелось выйти из-под крыши, чтобы ветер в лицо, дождь за шиворот и тьма – хоть глаз выколи. Однако погода не оправдала ожиданий: тихо, ясно и даже видимо, потому что – луна.

Навь, Явь – это две поверхности одной монетки. Вообще-то с отцом Меуром они никогда всерьез не относились к такому делению мира, пришедшему от древних язычников, вооруженных, как считали те сами, крестом и Верой. Их с попом понятия – Ад, Рай. В Аду – грешники, и сатана там правит бал. В Раю – верующие в церковь, играют на арфах. Дуализм в чистом виде. Явь и Навь создают другую картину. Явь – это при жизни, Навь – это уже не при жизни. Ну, тогда должна быть еще и Правь! Правь – это те, кто правит: попы и слэйвинские князи, бароны и их ставленники – судьи, стражники и прочая шелупонь. Остальные – рабы божьи. Божьи, но рабы. Пусть считают, что они рабы одного лишь Творца – так им легче жить. А они – Бетенкур уже мыслил по-королевски – представители Господа на земле. Правь! И дело их править.

Что там про Белый корабль? Blanche-Nef, White Ship – да пусть хоть как он называется, дело-то не в названии. Главное то, что это судно Прави. И когда-нибудь обязательно наступит момент, что подобных Белому кораблю у него, Бетенкура, в распоряжении будет достаточное количество. Во всяком случае, достаточно для того, чтобы сделаться королем.

В Руане с этим сложно. Конечно, потомков готов, кельтов и прочих ливов медленно, но верно выводят на чистую воду, делают им ручкой, и те уплывают куда-то вдаль, либо уходят под воду. То есть, истребляют их всеми доступными государственными способами: или вымирай здесь, или ищи себе другую долю там, за горизонтом. Однако иногда набегают, точнее – наплывают норманны и вступаются за своих кровников. Тут уж никакое государство не защитит. Надо идти на юг, где влияние старинного уклада жизни уже изрядно подточено новыми людьми, где можно развернуться и проявить себя настоящим представителем Прави.

Все это понятно, уходить следует немедленно, собрать все свои пожитки, деньги – и двигаться к славе и благосостоянию [42]42
  выделено мной, автором


[Закрыть]. Вот только одна неувязочка. Жан скривился, когда подумал об этом. Денег-то нету! Да их и никогда не было. Вот тебе и будь Правью без гроша в кармане.

Бетенкур словно второй пинок получил за сегодняшнюю ночь. Это же надо – остался живым после общения с самим сатаной, узрел свое величие, а на деле полная катастрофа. Все упирается в жалкие ничтожные деньги. Точнее, в их отсутствие. Эх, был бы тут отец Меур, с головой бы ушел в работу, в инквизицию. Собрал бы капитал, хотя, чего уж тут мечтать – и его было бы недостаточно. Тогда что делать?

Его взгляд остановился на реке, слабо отсвечивающей лунными бликами. Где-то на излучинах горели огни, которые специально обученные люди разжигали, посылая редким кораблям сигнал: тут не пройти, тут долбанешься о камень и вовсе потонешь. Бакены и бакенщики. Неожиданно в голову Жана пришла мысль, которая, несмотря на всю свою неоригинальность, показалась здравой. В смысле – здравой для осуществления цели.

Он свернул свое толковище с иным миром, то есть, убрал в котомку шар и пирамидку, запихнул туда же свернутый в трубочку кусок кожи. Не скоро ему это вновь понадобится. И дело даже не в том, что где-то надо доставать смрадные черные свечи. Просто служить, кому бы то ни было: Господу, либо сатане – он не стремился. Пора заботиться только о себе самом. Судьбы мира его нисколько не тревожили. Хаос? Пусть будет хаос. Любая надпись на коже, пусть даже bhalla seva – это ничего не меняет.

На самом деле, конечно, выбор, сделанный Бетенкуром, был донельзя важен. Впрочем, как и точно такой же выбор прочих тысяч людей – тех, кто имели в своем хозяйстве знак Хаоса. Острие копья, пронзающего яйцо – всего лишь символ, но благодаря ему где-то в пустоте Череп самозванца чаще начинает клацать своей челюстью, ибо на его стороне объявляется новый адепт, новый сторонник мира без Духа, без Веры и Прошлого.

Последующие несколько дней Жан готовился к задуманной акции, между делом создавая себе запас на дальнейшее существование. Он обзавелся парой лошадей, раздобыл длинные ножи, пользы от которых в поединке было немного – Бетенкур не очень уважал ратное искусство, стало быть, не отягощал себя знаниями правил боя. Наконец, все приготовления были сделаны, отправившись 25 ноября к устью реки, он планировал обратно уже не возвращаться.

Вместе с ним с руанского порта отошла целая флотилия судов, намеревающаяся достичь открытой воды еще засветло. Далее они двигались кто куда: кто – через Ла-Манш в Англию, кто – в сторону Бремена, были и те, которым предстоял путь до Датских проливов и дальше, к самым финским берегам. Как раз на этом корабле отправился в дорогу к родным берегам Чурила Пленкович, былой участник похода Добрыши Никитича в поисках Садка.

А Белый корабль с отходом задерживался, причем инициатива задержки исходила не от Вильгельма, либо его кузины Матильды Першской. Они-то как раз страшно негодовали, впрочем, как и примкнувший к их обществу Дюк Стефан – тот от идеи попасть на Британские острова не отказался и разумно решил, что стоит воспользоваться приглашением сановной особы, а заодно и средства свои сэкономить.

Праздник отхода начался задолго до самого отхода, каждый знатный пассажир пытался самовыразиться. Так как в их число затесались и своевольные, но изрядно богатые английские бароны, с изрядной чиганской долей примеси в крови, то все это нашло отражение в кутеже. Пили, плясали, обнимались, дрались, воровали друг у друга – праздновали, короче. «Paroni» [43]43
  барон, в переводе, (примечание автора)


[Закрыть], – кривился Стефан.

Лишь поздним вечером, когда все прочие суда уже вышли в Ла-Манш, Белый корабль, наконец-то отдал концы. В смысле, конечно – отдал швартовы.

Чтобы как-то наверстать время, и Вильгельм, и Стефан, и некоторые другие пассажиры взялись вместе с матросами за весла, чтобы помочь течению. Скорость от этого изрядно возросла, а ширина реки и опытный лоцман опасность столкновения с берегом, либо подводными камнями сводили до минимума. В самом деле – не первый раз двигаться таким путем, можно и ускориться.

Пьяные бароны не стали ждать открытой воды и трепетно наблевали друг другу на камзолы. Может, оно, конечно, и к лучшему – нечего будет в море из себя изрыгать. Теперь они ползали в зоне недосягаемости друг друга и слабо попискивали: «Я – цыганский барон, у меня много жен».

Одна пьяная дама уронила за борт любимую собачку-левретку, и та камнем пошла на дно. Может быть, потому что жить ей надоело, или из-за того, что на тонкую шею безответного существа была напялена эдакая железная загогулина, чтоб удобней было ее, собачку, за эту штуку таскать. Но скорее всего потому, что уже в полете несчастная левретка получила от Стефана веслом по голове, что заставило прочих гребцов радостно осклабиться, а самого Дюка – загоревать. Он с уважением относился к земной живности, даже такой, как эта, поэтому без надобности никого старался не обижать, тем более – веслом по черепу.

Вильгельм явно переоценил свои возможности трудиться не так давно раненной рукой, поэтому греблей заниматься перестал. Тогда поутру в лесу ему показалось, что травма волшебным образом излечилась, но это оказалось не так. Точнее – не совсем так. Как известно из прошлого, чтоб наступило полное исцеление одной живой воды мало. Изначально требуется еще и мертвая вода. Вот ее-то у Бабы Яги под рукой не оказалось, не подумала она о ней. Зато слезинка, капнувшая принцу на щеку, разбудила в нем такие чувства, как обоняние, слух и зрение. Они обострились просто зверски.

Поднявшись с гребной банки, Вильгельм отошел к лоцману, уверенно руководившему действиями кормчего. Темнота окутала землю, да и реку тоже. Опытный навигатор легко распознавал, как ориентиры, горевшие фонари бакенов, указывал рулевому, куда править и даже подсказывал скорость, с какой следует перекладывать румпель. Все сводилось к тому, что они выскочат в Ла-Манш без всяких задержек, далее – поставят парус и к утру уже будут двигаться вдоль английского побережья к устью другой реки – Темзы.

– Что-то не так, – внезапно сказал принц.

На его слова никто внимания не обратил.

– Я говорю, звук изменился! – громче и властнее проговорил Вильгельм.

– Да все в порядке, Ваше Величество, – ответил лоцман. – Вон последний бакен, указывающий на камни, мы мимо проходим с большим запасом.

Так бы, конечно, все и произошло: судно вышло бы на оперативный простор, да не судьба, видать. Всякое в море бывает, никто не застрахован от случайности, в данном случае носящей имя Жана де Бетенкура.

Покинувший навеки родные пенаты, как он сам это считал, инквизитор проводил взглядом парусники королевского кортежа и приступил к делу. Для начала он разведал, откуда берется этот настойчивый бакенщик, каждый вечер, несмотря на погоду, разжигающий огонь. А тот ниоткуда не брался – он жил в каменной, похожей на погреб, избушке.

Старый, совсем седой человек обслуживал несколько вверенных ему знаков на небольшом участке реки, содержал нехитрое хозяйство и был настолько одинок, словно весь мир состоял из его хижины, лодки, бакенов, бесконечного пляжа, тянущегося по взморью, и двух коз, болтающихся возле каменной насыпи к жиденькому лесу.

На другом берегу располагался настоящий маяк, где жил семейный смотритель, но здесь он появлялся крайне редко, разве что, если вовремя не зажигались положенные по условиям видимости огни. Но это случалось очень редко. Поэтому старик был один, с каким обстоятельством смирился давным-давно.

– Здравствуй, дед, – сказал Жан, дождавшись, когда бакенщик приплывет на своей лодке к берегу, исполнив свой долг поджигателя фитилей.

Тот ничего не ответил в ответ, только насупился и еле заметно кивнул головой. Начало смеркаться, осенняя погода никаких сюрпризов не таила, поэтому спокойно можно было посидеть у разожженного камина с кружкой грога в руке и слушать тишину. Мысли за столько лет одиночества все были передуманы, о прошлом он научился не вспоминать, будущее ограничивалось завтрашним днем. Ветер подвывает в трубе, огонь потрескивает сушняком в топке, изредка приходит приблудившийся камышовый кот, поскребется в дверь, зайдет и усядется подле огня. Смотрят они на пляски языков пламени и молчат. Потом кот уходит по своим камышовым делам, а старик ложится спать.

Так должно было случиться и сегодня, но черт принес на ночь глядя какого-то посетителя.

– Все дела сделаны? – спросил Бетенкур и мотнул головой в сторону реки.

Старик снова молча кивнул и вздохнул. Ему уже начал досаждать незваный гость с выпученными, как у рака, глазами и при этом такими же равнодушными. Он не пытался соблюсти вежливость, делить с незнакомцем было нечего, поэтому дед пошел в сторону своего жилища. Так, во всяком случае, ему показалось.

На самом деле он сделал всего несколько шагов и, тяжело оступившись, завалился на песок, который начал под ним быстро пропитываться кровью.

Бетенкур не стал выдергивать из спины бакенщика длинный нож, который он всадил, а отправился к лодке.

Справиться с течением оказалось не так-то просто, но еще сложнее было разобраться с бакеном. Тот был небольшого размера, но под воду уходил надежный трос из толстой промасленной веревки, привязанный к якорю против смещения волнами и ветром со своего места.

Жан промок насквозь, борясь с веслами и одновременно пытаясь сначала вытащить якорь бакена, потом – перерезать его веревку. Наконец, когда все-таки удалось это сделать, его отволокло к самой подводной скале, угрожая пробить днище у лодки. Масляный светильник чуть не перевернулся, огонь едва не потух, но титаническими усилиями удалось это избежать.

Теперь надо было вновь наладить якорь, чтоб бакен течением не унесло в море. Припасенный камень и веревка оказались плохими стопорами: камень скользил по дну и никак не желал встать на месте, длину веревки подобрать тоже оказалось непросто. Бетенкур намаялся, даже вспотел, несмотря на промокшую одежду и ноябрьскую ночь, но наконец-то добился некоторого успеха.

По крайней мере, сегодня этот бакен еще послужит черному делу. Или, даже, завтра. Все зависело от того, когда попадется подходящая посудина.

Но он попался тотчас же.

Инквизитор не охотился специально за Белым кораблем, но так уж сложились обстоятельства: судно задержалось вопреки своему плану, Жан именно сегодня созрел до активного действия. Созреть-то он, конечно, созрел, вот только плохо представлял, что же делать дальше.

Если лодка на воде терпит крушение, то она от этого старается потонуть. Во всяком случае, запас плавучести в ней приходит к концу. Следовательно, попадают в воду все перевозимые богатства: золото в сундуках россыпью и слитками, камни драгоценные в кожаных мешочках, шелк в рулонах и прочее, прочее. Не говоря уже про людей, что в этой лодке были. Что-то лучше плавает, что-то хуже, но определенно можно сказать, что все ценное стремится уйти ко дну.

В задачу Бетенкура не входило потопить королевский Белый корабль, либо какой-то корабль еще. Ему нужно было всего лишь завладеть перевозимыми богатствами.

Изменившаяся глубина под килем судна изменила и звук разрезаемой форштевнем воды. Это насторожило Вильгельма. Его обострившееся чутье подсказало: алес махен цюрюк. Сейчас вдоволь нахлебаемся и воды, и дерьма.

– Дюк, бросай весло! – закричал он и побежал в трюм, где родственница Матильда готовилась ко сну.

Все, что он успел сделать – это схватить сестру за руку. Потом корпус корабля потряс мощный удар, сопровождаемый ужасным треском и шумом вспененной воды. Тотчас же раздались дикие крики, заглушившиеся еще более громким треском – киль судна сломался пополам, тем самым позволив потокам воды хлынуть в разверзнувшие перед ними пустоты.

Вильгельма накрыло с головой, закрутило, заударяло о всякие части стремительно разваливающегося парусника. Как мог, он держал Матильду за руку, пытаясь другой, больной рукой, куда-то грести.

Стефан, услышав предупреждающий крик принца, не стал тратить время на раздумья. Он бросил весло, которое неожиданно не бросилось, а как-то вздыбилось, не преминув в это же самое время зацепить рукоятью за платье пьяной дамы, совсем недавно лишенной своей любимой собаки левретки этой самой гребной штукой.

– Вы шалун, – заметила дама и улетела в темноту, словно запущенная пращой. Это весло, наконец, выпрямилось, прочие же весла – некоторые ломались, калеча гребцов, некоторые выдирались из своих уключин, круша борта.

Дюка сбило с ног потоком воды и потащило в трюм.

Человеческий организм устроен таким образом, что без команды от мозга, либо задницы – в зависимости, кто, чем привык думать – не в состоянии эффективно бороться. Даже за свою жизнь. Но иногда, когда голова по какой-то причине отключается, тело проявляет чудеса стойкости и упорства, чтобы максимально долго сохранять это самое тело в жизнеспособном состоянии.

Стефан ощутил обжигающий холод осенней воды, потом ее вкус, почему-то кровавый, у себя во рту, затем понял, что это на самом деле его кровь, а не вода, далее боль в легких от невозможности дышать, позднее – возможность дышать, но при этом что-то периодически ударяет по всему телу, от плеч к ногам. Дюк незаметным образом отрешился от контроля своих поступков, причем это получилось на редкость легко, потому что в дополнение ко всяким ударам случился еще один, роковой, по голове. Это Бетенкур приложился веслом, потрясенный зрелищем катастрофы, однако отнюдь не спешащий на выручку людям, тонущим в ужасе ночи. Стефана вынесло практически к его лодке, вот инквизитор и расстарался.

– Сдохни, ваше величество, – зачем-то прокричал он, опустив весло на голову слабо барахтающегося человека. Скорее всего, в неверном лунном свете, пробившемся сквозь завесу туч, Жан признал человека, с которым случайно столкнулся при погрузке Белого корабля.

Слова эти не пропали, неуслышанные. Одинокий пловец, волею случая почти не пострадавший от последствий кораблекрушения, разве что имущества лишился, да одежду намочил, перехватил поплывшее по течению безвольное тело хунгара.

Ну а Вильгельм боролся из последних сил. Сестру удержать не удалось, зато удалось зацепиться за какой-то бочонок, энергично и даже весело подпрыгивающий на волнах. Это позволило ему немного перевести дух и оглядеться вокруг.

Невдалеке промелькнули, скрываясь под водой, светлые локоны. Принц, отчаянно загребая, нырнул против течения им наперерез. Эх, если бы рука была здоровой – никаких бы сомнений в успехе! Схватил бы за волосы и вытащил на поверхность все, что к ним полагалось. В самом-то деле – не парик же это тонет. Однако в нынешнем состоянии можно было предположить худшее: мужика какого-нибудь извлечь, или ту пьяную даму без собачки. Но повезло – волосы принадлежали его сестре, изрядно наглотавшейся воды. Обняв ее за шею, Вильгельм добрался до спасительного бочонка. Ему бы подумать, что неспроста это – не уплыла его поддержка, дождалась. Но было не до того.

– Тильда, – сказал он. – Я долго не удержу тебя и этот бочонок.

Матильда покашляла для приличия, стошнила из себя воду и предложила:

– Привяжи меня моим поясом.

Вильгельм поступил предложенным образом, ни мало не смущаясь тем фактом, что их не сносит по течению. Он жестоко утомился, но теперь можно было слегка угомониться и набраться сил. Вокруг все еще было неспокойно: что-то с глухим шумом ударялось друг о друга, всплескивала вода, но ни одного человеческого крика слышно не было.

Едва он подумал, что никто больше не спасся, как издалека донеслось «сдохни, ваше величество», и в тот же момент бочонок начал погружаться под воду. Матильда, привязанная к нему, в ужасе округлила глаза, схватилась за пояс, но освободить себя не смогла. Она крикнула:

– Вильгельм!

Принц, потрясенный не менее, нырнул за ней, но проплывающий мимо брус, бывший некогда в конструкции судна, ударил комлем Вильгельма по больной руке, а потом припечатал к куску обшивки, сдавив тело, как капканом. Одной рукой освободиться было немыслимо, да и что-то невидимое, подводное, запас плавучести которого не позволял ни утонуть, ни всплыть, словно направленное злодейской рукой, больно врезалось в грудь и острым жалом железной скобы проткнуло сердце. Англичанин, за долю мига до этого угадав свою участь, успел только вскрикнуть, как ему показалось, но в действительности – прошептать:

– Прости!

Он умер раньше своей сестры, которую тащила в глубину какая-то часть Белого корабля, медленно влекомая течением по дну реки, навалившаяся на веревку, все еще связывающую пустой бочонок с покоящейся в иле якорной цепью.

А Бетенкур на лодке убитого им бакенщика то принимался лихорадочно грести веслами к берегу, то багром подтаскивал к себе проплывающие обломки. Его разочарованию не было предела, потому как на поверхности не плавало ничего мало-мальски ценного. А если и плавало, то течением неслось в море. В конце концов, он решил, что, болтаясь среди угрожающе топорщащихся обломков, можно и самому потерпеть крушение. От брызг он изрядно промок, поэтому решил до утра скоротать время в пустой хижине старика-смотрителя.

Тело зарезанного им человека так и осталось лежать на песке, Бетенкур перешагнул через него и, забрав лошадей, пришел в осиротевший двор. Он обессилел и не испытывал никаких чувств, кроме одного – чувства злости. Злился он на Белый корабль, на бакенщика, на «короля», которого приложил веслом по голове, даже на лошадей, наотрез отказавшихся протискиваться в тесный дровяной сарай.

– А, да и пес с вами! – сказал он им, в сердцах привязав уздечки к крыльцу, и вошел в чужое жилище.

В камине были уложены готовые для растопки дрова, Жан зажег их от едва тлеющей масляной лампы, снял с себя мокрую одежду и, раздобыв из хозяйских запасов кусок сыра с хлебом, а также кувшин дрянного, как ему показалось, домашнего вина, сел в продавленное плетеное кресло напротив огня.

Голова оставалась пустой, как его кошель. Он, чавкая, сжевал хлеб с сыром, запил все это дело вином, пригрелся и незаметно для себя заснул.

Спалось ему на диво крепко. Жан даже не слышал, как испуганно заржали лошади, и заворчал на них рассерженный камышовый кот. Лошади, в конце концов, сорвались с привязи и убежали прочь со двора, а кот, испытывая беспокойство, рычал и скребся в дверь. Но ему никто не открыл – старый хозяин коченел на берегу, а инквизитор обретался в своей пустоте, где человека не волнует ничто, а тревожит, разве что, клацанье челюсти черепа Самозванца, ломящегося в этот мир. И успокаивает в то же самое время.