Текст книги "Не от мира сего-3"

Автор книги: Александр Бруссуев

Бруссуев Александр
Не от мира сего-3

 
И я бежал из ледяного плена, слишком мало на земле тепла,
Но я не сдамся, я – Солдат Вселенной
В Мировой борьбе Добра и Зла,
И я обрушил тучи жгучих молний
В этот мир молчания и льда…
А на Земле как всегда,
То Зима, то Весна.
 

А. Романов – Солдат Вселенной —

Не обманывайтесь: Господь поругаем не бывает. Что посеет человек, то и пожнет…

Новый Завет. Послание к Галатам 6:7.

 
Don't give up 'cause you have friends
Don't give up You're not the only one
Don't give up no reason to be ashamed
Don't give up You still have us
Don't give up now We're proud of who you are
Don't give up You know it's never been easy
Don't give up 'cause I believe there's the a place
There's a place where we belong.
 

Piter Gabriel «Don't Give Up» [1]1
   Не сдавайся, ведь у тебя есть друзья.   Не сдавайся, ты не одинок.   Не сдавайся, не стоит стыдиться.   Не сдавайся, у тебя все еще есть мы.   Не сдавайся, мы гордимся тем, кто ты есть.   Не сдавайся, ты же знаешь, что все не так просто.   Не сдавайся, ведь я верю, что есть место,   Есть место и для нас.Питер Габриэль «Не сдавайся» (пер. с англ.)

[Закрыть]

Вступление

Трудно предположить, что человек способен жить и радоваться, смахнув с себя, подобно пыли, былое. Трудно предположить, но очень легко, как оказывается, выполнить. Чего там заморачиваться прошлым, ведь его уже и нет вовсе, быльем поросло. Выбросить из головы к чертям собачьим минувшие события, озаботиться радужными планами на будущее: деньги, женщины, машины с откидным верхом, женщины, яхты, женщины и тому подобное. «Надо жить играючи, просто надо, братцы, жить припеваючи», – промурлыкать под нос и подмигнуть старушке Истории. Кому интересно, что было? Да никому. В крайнем случае, тем дядькам и тёткам, чьи имена на учебниках, где благородно отражен весь благородный путь благородного народа. Бери книгу, тиснутую на дорогой бумаге с ярким красочным художественным оформлением – вот тебе и раскроется тайна, омытая политическими пристрастиями издателей.

Так, конечно, легко жить, когда можно надуть щеки и произнести кодовую фразу быдла всех времен и всех народов: «Это каждый знает!» А откуда эти, стесняюсь спросить, знания? Да пошел ты в пень, зануда многогрешный – из учебников, газет и телевизора. Это каждый знает!

Прошлое – опасная вещь. Вот только опасность эта непостижима. Ну, был в свое время заметный человек, личность, так сказать. Так он оставил о себе память только потому, что был этой самой личностью. Чего его бояться? Из могилы не встанет, с мечом не набежит, лишнего слова уже не скажет.

Так нет – делается человек исторической личностью. И деяния его – тоже исторические. Кто какую Историю пишет, тот такую личность и выписывает. Получается чепуха, из которой можно сделать только один вывод: такой человек действительно был. Вот только где, когда и зачем – пес его знает.

Ну, относятся с уважением в Германии к памяти нашего Ильи Муромца, почитают его, как выдающегося деятеля, в том числе и церковного – это их, немцев, заморочки. Наш Илья – персонаж сказочный, выдернутый из Былин. Он и жил-то в сказке, тому подтверждение город Муром, точнее – село Карачаево. А еще точнее – подворье неких Гущиных, что слыли силачами из поколения в поколение.

Ходят ротозеи с экскурсиями и ушами хлопают: интересно до одури, но ничего из ряда вон выходящего. Все понятно, все известно – История. А что не влезло в нее – Сказка. Деньги за увлекательную беседу гида оплачены, деньги отработаны, а еще можно силу свою померять – побаловаться с тяжестями, что были подвластны богатырю.

Опять же полотно «Богатыри в дозоре» – и гордость до мурашек по спине за наше славное прошлое. За коней, сивых меринов, за мечи булатные, выставленные вперед [2]2
  pullotta, в переводе


[Закрыть], за суровую решимость дать отпор любому супостату, что лезет на Русь Святую. Мочи козлов!

Словом, был человек – и нету его, историческая личность, елки-палки. Не рождался и не умирал. А 1 января – Новый год (День рождения Ильи), а в Киеве лежит тоже Илья, но как бы уже не очень. Самый главный Муромец – это тот, что с мультика, а для особо продвинутых – Борис Андреев в старой сказке.

Сказка, конечно, ложь, а в ней, безусловно, намек. Кто как эти намеки понимает, кто как их пытается разрешить. Но если к ним добавить еще информацию из того, что ныне принято считать былинами, помножить на логику, уравнять все это присущими человеку чувствами, добавить чуточку фантазии, полностью наплевать на политику, то получится Илейко Нурманин, по прозвищу Чома – человек «Не от Мира сего».

И прочие богатыри, а, точнее – рыцари получатся: тоже «Не от Мира сего».

Самое главное: может быть, удастся хоть как-то прикоснуться к Истине, либо навести иного мудрого человека на поиски этой самой Истины. Ведь она, эта Истина – и есть единственный путь познания Господа нашего.

Миром правит Любовь, но эти слова уже не про наш мир. За это отдали свои жизни великие сыны и дочери человечества, кто своей любовью установил очередной барьер наступающей бездуховности. Любить – это свойство души.

Часть 1. Вокруг короля

1. Бетенкур

За всю свою жизнь Жан де Бетенкур не сделал ничего предосудительного: почитал отца и мать, регулярно причащался у своего духовника отца Меура, без нужды не убивал животных, поливал цветочки. Такая жизнь у него удавалась без всякого напряжения. Вероятно, потому что такая жизнь для него была естественной, такой же, как и лишение жизни врагов.

Врагов вокруг было много, причем не всегда они были явными, их еще надо было отыскать. Но это – дело привычки.

Жан в своем родном Руане считался достаточно высокорослым, если, конечно, не брать во внимание рост некоторых земляков и даже землячек. Но те – отпрыски подлой готской ветви, норманны и ливонцы, как бы и не люди вовсе. Они, конечно, есть – куда без них, коренного населения – но традиционное пренебрежение одних другими ввело в обычай не замечать друг друга. До поры до времени.

Жан не считался красавцем, но сам себе очень нравился. Тонкие ноги поддерживали несколько бочкообразное тело, в котором ширина плеч не отличалась ничем от ширины таза, разве что чуть-чуть была уже. Руки гармонировали с ногами и были примерно такой же толщины. Голова, круглая, как тыква, лишена растительности, разве что брови, да еще и из ноздрей что-то волосатое постоянно лезло. Волосы на голове у него начали выпадать еще совсем в юном возрасте, а глаза выпучиваться. Но это ничего, это даже удобно. Это не дает лишний повод всяким вошкам резвиться и скакать по плечам.

Он даже иногда удивлялся: как это бородатые норманны и их жены, прячущие свои косы под платками, спокойно обходятся без вредных насекомых? Местная знать – оно понятно: дамы постоянно на руках всякую животинку держат, за ухом ее почесывают. Собачку какую-нибудь плюгавенькую, левреткой означенную по породе своей, кошку, либо даже горностая или хорька. Носить на руках тварь, не понимающую человеческого языка, иногда обременительно. Это когда зверюшка в туалет вдруг захочет, либо сама дама почувствует нужду – как руки себе развязать? Горностай, либо хорек норовит ускользнуть куда-нибудь, где куры, а куры – везде. Левретка обязательно под копыта лошади сунется, а то и свинья ее слопает, про кошку и говорить нечего. Да и пес-то с ними, нового питомца можно завести. Так дорогие они по деньгам, ибо специально приспособлены, чтобы вшей ловить. Тем и дороги.

Конечно, это не означает, что тварь на хозяйских руках только тем и занимается, что из волос всякую живность выковыривает. Чем – интересно, лапы-то у них для этой цели не приспособлены? Тут всякие обезьяны нужны, только этих приматов днем с огнем не достать – редкость даже для королевского двора. Будет ручной зверь вшей выкусывать? Какая глупость, больше им делать нечего.

Нет, покорно лежит хорек, либо левретка под хозяйской мышкой и вздыхает обреченно. Температура тела у них, тварей бессловесных, выше, чем человеческая, а вшам тепло нужно не меньше, чем ласка. Даже больше, вот они и перебираются с дамской одежды на теплую шкурку зверька и там отогреваются. Там потом и выкусываются, когда объем мигрировавших насекомых переваливает за критический, и горностай, положим, начинает сходить от неприятного соседства со своего горностайного ума.

Впрочем, можно, конечно, воду согреть, одежду с песком и золой отстирать, самим в пару посидеть, а потом жесткой мочалкой тело оттереть – но это уже блажь. Это дело готов неразумных, пусть норманны в духоте себя мучают, свет французского общества воспитан по-другому, по-светски. С левретками оно, конечно, привычнее. И хлопот меньше.

Жан свою неприязнь к бородатым великанам перенес на баню – не терпел ее, на дух не переваривал. Да и баня его – тоже. Казалось ему – сунется он в парилку, тут же и угорит смертью храбрых. Отец Меур в этом его поддерживал и больше того – одобрял.

Будучи потомственным попом, ему не раз доводилось посещать Батиханство, сначала, как простому служке, позднее – сановному служителю церкви. Там ему нравилось – чем выше чин, тем разудалее жизнь: девки, выпивка, игра в кости. Все, конечно же, с верховного разрешения и заочного прощения. Но дело было даже не в этих маленьких прелестях большой жизни. Все упиралось во власть.

Вера готов и норманнов ничем не отличалась от той, что трактовалась в Батиханстве. Разве что – в мелочах. Отказывались они есть «плоть Христову» и запивать «кровью Христовой», так дикие люди, книжники! Ничего, время теперь радостное, время теперь – только успевай отхватить себе что-нибудь. Глядишь, и книжники угомонятся, позабудут свои письмена. Для этого и создали инквизицию. Точнее – две инквизиции.

Позднее, конечно, выживет только одна. Яков Шпренгер, декан Кельнского университета, и приор Генрих Крамер (Иститорис) подведут итог борьбе былых веков и провозгласят суть, самую благородную и благочестивую – искоренение дьявола на Земле. Их творение, их «Молот ведьм» сделается ужасным бестселлером на долгие-долгие годы и века.

Diabolus, он же в просторечии «Дьявол» станет популярнее иных созданий Господа, он сделается вездесущим. Куда б человек не сунулся, тут же его начинают преследовать козни. Пошел к соседу воровать, а тот накрыл – подлый сатана тому помог. Отлупил сосед, больно сделалось вору: тело болит от синяков и ссадин, душа страдает – с дьяволом встретился. Срочно поспешать к судьям, они в обиду не дадут. И правда, нечего руки распускать, судить его судом инквизиции и казнить его судом светским. Вор-то в восторге, но и его тоже судить, чтоб знал! Чем больше судов, тем сильнее власть.

Ведь именно для обладания властью и была создана эта самая инквизиция, по крайней мере – одна из двух. Пес с ней, с религией, уничтожать надо в первую очередь людей! Тех, кто выше ростом, у кого синие глаза, кто обучен грамоте, кто помнит древние обычаи, кто близок к Господу, оттого что знает, где его искать. В огонь, непременно в огонь, впрочем, неважно – хоть как, лишь бы не только в живых не оставлять, но и память всякую искоренить.

Жан де Бетенкур рано вступил в инквизицию, но быстро освоил, что от него требуется. Отец Меур умел доходчиво разъяснять, приводить примеры, даже по первости делать кое-какие приказы. Лишь бы польза была для всего их церковного братства.

Пускай гордые рыцари в свои Крестовые походы бегают, пускай рубятся с настоящим Злом, нет-нет, да и встречающимся на Земле – их потуги не принесут ничего, только растраченные силы, да загубленное здоровье. Их инквизиция – ерунда на постном масле, народ забудет, обратит в сказки и перестанет их читать, потому что народ делается неграмотным и от этого послушным.

Жан ни одного мгновения не сомневался в правильности своих поступков. Он брался за любое дело, даже не отдавая себе отчет: справится, либо нет? Отец Меур издаст воинственный клич, подопечный бежит на полусогнутых исполнять. Приказал бы духовный наставник взлететь на месте – замахал бы руками, как птица петух и, глядишь, полетел бы на соседний плетень. Словом, Жан приносил огромную пользу делу. Да и себя, истого борца не забывал.

Местные дамочки его интересовали не очень, нормандки им не интересовались вовсе. Но это была не проблема. Их можно было подкараулить, дать дубинкой по голове со спины, а потом общаться, как душе заблагорассудится. А чего церемониться: все равно – ведьма, будет вылечена самым радикальным способом – смертью.

Откуда на берегах Сены возникли соплеменники Бетенкура – все давным-давно позабыли. Да, они были физически слабее коренных жителей, тех, что – кельты, фризы и прочие северяне, но их, пришедших ниоткуда, было много. У них была одна задача – выжить любой ценой. Даже ценой Веры, которую они легко приняли, как основополагающую. Приняли и тут же начали подстраивать под себя. Вера тоже должна способствовать подчинению окружающих условий, причем с максимальной для этого дела выгодой. А староверов надо выжить. И самим это все пережить.

Вскрикнет в сердцах рыцарь после увещеваний попа: «Какого лешего мне идти поклоняться? Это же мертвое тело!» «Но оно свято, ибо – это мощи!» – вкрадчиво заметит поп. «Так я лучше Жизни поклонюсь, Христос смертию смерть попрал, стало быть – Жизнь победила!» – насупится меченосец. «А не положено это, раб Божий», – покачает головой священник. «Не раб я», – проговорит рыцарь и тут же помирает.

Не мудрено: несколько ножей торчат из спины, с этим и не всякий святой выжить сможет.

«Был ты Валгеа, а станешь Валуа» – торжественно изречет поп, обращаясь к кривоногому парню, что вытирает о засаленную кожаную рубаху испачканную в крови руку. Рядом – Жан де Бетенкур, тоже вытирается. И еще пара людей.

«Весьма рад!» – соглашается новоиспеченный Валуа. – «Раб твой».

Такое вот право инквизиции решать дела. И опять же: ни тени сомнения в совершенном. Все оправдывается служением Богу, только вот какому Богу? Впрочем, для Жана это совершенно неважно. Он давно уже получил себе бляху с эмблемой то ли острия копья, пробивающего яйцо, то ли римской цифры «пять», вписанной в овал. Вроде, пустяк, но душу греет и даже кошелек наполняет.

К тому, что ни одной реальной ведьмы вблизи он не видел, инквизитор относился спокойно. Лучше уж наносить упреждающие удары, на том свете Бог разберется. С дьяволом же ухо нужно держать востро, с ним шутки плохи.

Как же: dia – это «два», bolus – и вовсе «смерть». Убивающий тело и душу. Ну, нечаянно просмотришь врага, а он извернется, да и убьет твое тело! Очень печальная перспектива. Душа-то, как бы так помягче – давно уже омертвела, вот тело терять не хочется до умопомрачения. Хорошее еще тело-то, в меру пузатенькое, бледное и совсем безволосое – знатное тельце.

Только в рыцари с таким телом не принимают, негодяи. Точнее, с таким запахом, что этому телу присущ. Жан использовал различные благовония, но все равно заносчивое рыцарство воротило носы. Да еще глаза его не вызывали доверия – черные, мол, излишне. Бетенкур не спорил, но почему-то это обстоятельство своей «лыцарской непригодности» его жутко задевало.

Зато в инквизиторы – пожалуйста. Ездят меченосцы по лесам дремучим, к гробу Господнему пробиваются через тучи злобных муслимов, за Веру терпят страдания, пытаются очистить этот мир от скверны, но получается как-то убого, как-то не совсем серьезно.

Ну, обнаружилась в лесу некая сущность, детей похищает, кушает их, вероятно, либо по какой другой надобности приспосабливает – так с ее истреблением ничего не меняется. Обязательно в городе объявится некто, занимающийся чем-то подобным. А найти его – кишка тонка, ибо силен он, чин имеет, либо сан. Легче с ним договориться, пусть пользу приносит отдельно взятым людям, а свои грехи и страсти оставляет при себе.

Первая инквизиция, вся сплошь рыцарская, уничтожает нечисть. Зато вторая, менее продвинутая, умеет с этой нечистью договариваться. Для обоюдной, так сказать, выгоды, для прогресса и развития государства. И пусть на поясе у них не мечи, стоимостью в полгорода, а какие-то кривые и косые ножи болтаются – пользы от них больше.

Но в один прекрасный осенний день Жан, как обычно пришедший навестить своего настоятеля, увидел на прицерковном дворе нездоровую суету и даже ажиотаж. Отец Меур визгливым голосом отдавал распоряжения слугам, подгоняя их неуклюжими пинками. Те с кислыми рожами таскали какие-то тюки и свертки и грузили их на телегу, в которую уже была запряжена унылая лошадь.

– Чего это такое, отец? – спросил удивленный Бетенкур.

– А, – махнул рукой поп и тут же рукавом вытер пот со лба. – Дармоеды.

Последнее слово было произнесено очень громко, но никто из слуг не предпринял попытки ускорить шаг. А кое-кто, забежав за угол, слил в корыто вино из внушительной бутыли, чтобы в эту самую бутыль потом с идиотской усмешкой помочиться. Исполнив задуманное, бездельник по-собачьи полакал кагор, но быстро поднялся на ноги и поволок свою ношу в телегу: пейте на здоровье, ваше преосвященство.

Вино теперь никуда не денется, можно будет отметить отъезд настоятеля, как следует и сколько следует. Так же подумала малая порося, пробегающая мимо по своим делам, но привлеченная к корыту соблазнительным запахом. В отличие от человека ей вовсе не надо было таскать тюки, поэтому она тут же соблазнилась тостом «за отъезд». К ней присоединился шелудивый пес, вообще-то непьющий, но на самом деле очень даже ничего: просто раньше никто не наливал. Сразу же набежали куры, возглавляемые пыльным облезлым петухом, но их тут же прогнал осел, в два глотка втянувший в себя остатки пойла.

Свинья, пьяно икая, побрела к теряющему последние крохи терпения отцу Меуру, уткнулась ему в ноги и откинула копыта. Поп в сердцах пнул животное, но то лишь блаженно ощерилось, отрыгнув что-то из улыбающейся пасти.

Настоятель учуял запах, донельзя знакомый и даже очень уважаемый. Сразу же обнаружился и источник – невменяемая порося у ног.

– Почему свинья пьяная? – удивленно спросил он у проходящего мимо слуги.

Тот с плохо скрываемой завистью посмотрел на животное и ответил:

– Потому что она – свинья, ваше превосходительство.

В это время к телеге неверной походкой подошла собака, села и, задрав морду к пролетающим в вышине редким облачкам, завыла. Может быть, ей казалось, что она поет прощальную песню, посвященную милому другу, но для людей тоскливый вой с переливами казался мрачным предзнаменованием.

– У, собака! – сказал тот же слуга. – Будто по покойнику.

Меур передернулся и, глотая окончания слов, проговорил:

– Так закройте ей пасть!

– Слушаюсь, ваше преосвященство! – живо откликнулся слуга. Он осознал, что теперь является доверенным лицом священника. Во всяком случае, на некоторое время.

Собака вдохновенно драла горло, покачиваясь в такт из стороны в сторону, поэтому на приближающегося с палкой в руках человека не обратила никакого внимания. А зря, потому что от удара по хребту, поперхнулась, закашлялась и завалилась под колесо.

– Так и она пьяная! – возмутился слуга и повернулся к попу, словно за помощью. – Ваше преподобие!

Меур скрипнул зубами – самообладание его оставило: он увидел бодающихся кур и пляшущего загадочный петушиный танец петуха.

– Кто еще пьяный? – прокричал он, потрясая сжатыми в кулаки руками.

– И я! И я! – ответил осел, чутко подрагивая шкурой на боках и насторожив большие, как у зайца, уши.

Жан подошел к ослу и издалека принюхался.

– Отец, он тоже того! – сказал Бетенкур.

– Что? – взревел Меур. – С ослом-то что?

– Так он под мухой, – пожал плечами доморощенный инквизитор.

– О, – потряс кулаками в направлении, почему-то, к небесам, поп. – Грехи наши тяжкие!

– Так что происходит-то? – осторожно поинтересовался Жан. – У зверья праздник?

– Конечно, праздник! – согласился слуга. – Их благородие на повышение едут!

– Как? – удивился Бетенкур и даже живот в себя втянул, словно от удара. – А я?

Когда он волновался, то начинал отчаянно картавить. Вообще-то все здесь картавили, но у инквизитора дефект получался очень выразительным. Поп поморщился, однако как-то совладал с собой и, приобняв за плечи Жана, забормотал тому прямо в ухо:

– Да, сын мой, пришло время для великих дел. Меня отметили, оценили и пригласили служить Богу на новой ступени.

– На паперти, что ли? – Бетенкур не думал как-то задевать своего наставника, но просто в одночасье у него поколебалась вера в завтрашний день. Кто теперь будет советы давать? Как заработки искать? Новый церковник может не оказаться таким хватким и предусмотрительным.

Однако Меур пропустил реплику былого подопечного мимо ушей, только сжал унизанными перстнями пальцами его плечо.

– Через год, когда я там освоюсь, предстанешь передо мной – без службы не оставлю, – сказал он. – Мне верные люди нужны.

От попа тоже попахивало вином, Жан даже отвлеченно подумал: чего это наставник отъезд свой со скотиной всякой отмечает? Но говорить ничего не стал. Конечно, через год покинуть Руан – дело хорошее. Но такой долгий срок еще чем-то себя занимать надо. Инквизиторство его было, так сказать, на добровольных началах, все завязано на отца Меура.

– А у меня для тебя подарок имеется, – проговорил тем временем поп. – Эти, как их там – лыцари, принесли мне кое-что. Как бы в доказательство, что истребленный народ на самом деле был не того, не праведный.

Он достал из телеги небольшой кожаный мешок и протянул его Жану.

– Прелюбопытная вещица, – загадочно подмигнул священник. – Взял бы с собой, так нельзя мне – мало ли что! Кругом завистники и отступники.

Меур оглядел свое имущество, вздохнул, скорее всего, от заботы о предстоящих трудностях пути, и залез в телегу. Слуги сейчас же разбежались с глаз долой, кто-то из них, досадуя на оказавшееся пустым корыто. Жан перехватил мешок и проговорил:

– Счастливого пути, святой отец! Я обязательно последую за Вами. Я могу быть полезен.

– Прощай, дитя мое. Храни тебя Бог!

Сказал такие слова, поудобнее устроился на сиденье и взялся за вожжи.

– Цоб-цобе, – отозвалась лошадь и пошла с церковного двора неспешным шагом. Ей предстояло еще долго идти, до самой Испании, где новая должность и новые возможности хозяина предполагали для нее, гужевого транспорта, всякие разные радужные перспективы.

Когда лошадиная песня «э-ге-гей, хали-гали, э-ге-гей, цоб-цобе» стихла за поворотом, Жан отправился по своим делам. Собственно говоря, дел-то у него особых не было, так – чепуха, домашние хлопоты по хозяйству. По реке шел корабль, весла на нем одновременно погружались в воду, толкая посудину против течения с весьма приличной скоростью. Ветерок изредка доносил обрывки команд – ничего интересного.

Как-то надо было дело самостоятельное начинать. Жан не умел читать, зато умел писать: накарябает на тонком кожаном свитке какие-то кружочки, палочки, соединит их волнистыми линиями – письмо готово. Покажет своим подручным, которые прибились к нему в настоящую шайку инквизиторов, и прочитает с важным видом. Те слушают, раскрыв рты.

Чем больше раз употребляешь фразу «именем Бога», тем солиднее делается вся грамота. Надо бы составить какой-нибудь план, что ли, пройтись по окрестностям, осмотреться, приметить, кто может послужить делу инквизиции, точнее – инквизиторов, при этом, не скатываясь до активного сопротивления. С шерифами как-то завязать знакомство, от «лыцарей» держаться подальше. Да мало ли что – уповать и надеяться больше не на кого.

Лишь только глубоко под вечер Жан вспомнил про подарок Меура, ушел в сарай, запалил свечу и вытряхнул содержимое на грязный пол. Чем больше он приглядывался к неизвестному дару, тем сильнее колотилось о ребра его сердце. Он даже несколько раз подбегал к щелям в двери, приглядываясь, не видит ли кто.

Вообще-то настоящим инквизиторам положено иной раз иметь дело с такими вот вещами: обнаружить и сразу уничтожить. Но хитрый лис Меур дал ему все это не для того, чтобы избавиться – разбить, сжечь, а пепел утопить. Тут явно сокрыт тайный замысел.

И Жан начал думать. Прозрачный, величиной с два мужских кулака, шар, вполне возможно, что и хрустальный. Пирамидка из такого же материала. Свечи, черные и кривые. Кусок тонкой кожи, величиной с носовой платок с перечеркнутой надписью. Буквы показались Бетенкуру знакомыми, где-то их он уже видел.

Еще из мешка вывалилась дохлая мышь, чье присутствие в кампании обнаруженных предметов казалось спорным. На всякий случай он ее тушку не выбросил, а уложил к стенке сарая. Спустя несколько дней вспомнив о ней, Жан мыши на месте уже не обнаружил. То ли воскресла и убежала, то ли сожрал кто-то – крысы, либо коты. Предпочтительнее второй вариант, во всяком случае, никакой знаковой роли мышиный трупик не сыграл, все прекрасно сработало и без него.

Жан был достаточно разумным человеком, поэтому немедленно что-то делать с этими колдовскими штучками (а то, что это «колдовство», у него не вызывало никакого сомнения) он не стал. Однако не потому, что это было табу для истинного верующего, а потому что неведение и поспешность могли привести к весьма трагическим последствиям.

«Эх, надо было у Меура спросить», – подумал он с запозданием, но тут же сообразил, что отец-наставник в любом случае ничего бы не сказал: не любил тот делать какие-то поступки, последствия которых могли указывать именно на него, как организатора и вдохновителя. Даже притаскиваемые в одно уединенное шале дамы не были прямым указанием попа – хватало полунамеков. Но полная безнаказанность после этого, выдаваемые священником на проповедях сомнения: «а не дьявольская ли пособница – сгинувшая красавица?», исподволь гасившие поисковые рвения прихожан – свидетельствовали, что Меур держит руку на пульсе событий. Косвенно, конечно, свидетельствовали.

Жан решил разузнать о даре священника побольше.