Текст книги "Не от мира сего-3"

Автор книги: Александр Бруссуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– А дальше, – усмехнувшись, пожал плечами Пленкович. – Честная драка будет иметь место: трое на трое.

– У принца рука выбита, – вздохнул, было, Стефан, но англичанин его оборвал:

– Я и одной рукой могу действовать. Мне еще за моих друзей поквитаться надо.

Чурило, видимо посчитав, что его план действий принят, исчез. Вот он сидел на корточках, а вот его уже не стало. Принц чрезвычайно удивился. А Дюк – не очень.

– Есть в нашей земле мастера глаза отводить, – сказал он. – Очень полезное качество. Да еще и туман помогает.

Там, где только что был Чурило, на земле лежали два убогих кривых, как артритных, кинжала. Самое ассасинское оружие. Выискивая в чужой гибели для себя наслаждение, они и к своей-то жизни относились с пренебрежением. Отсюда и оружие убогое.

Крики одурманенных убийц сделались несколько иными по характеру исполнения: все они явно кого-то звали. Оно и понятно – пытались докричаться до своего пропавшего товарища. Пока в их голосах не было тревоги, всего лишь негодование. Вероятно, считают, что упал куда-нибудь и смотрит сейчас свои блаженные угашенные [12]12
  от слова «гашиш»


[Закрыть]розовые сны.

Еще двое отделились от основной группы и, подбадривая себя очень угрожающими криками, пошли, широко расставляя кривые ноги, к пленникам. Значительность и горделивость ссыпалась с них на землю с каждым шагом. Так, во всяком случае, могло показаться стороннему наблюдателю. А сторонние наблюдатели в двух словах определили для себя дальнейшие действия.

– Бахабарлак кудык, – сказал один из убийц, когда они приблизились к ним.

– Бамбарбия кергуду, – согласился второй.

Сей же момент Стефан вонзил нож в ступню ближнего бандита, пригвоздив ее к земле. Тот сразу же испуганно и как-то обиженно заохал, почти по-куриному. Но Дюк не стал терять времени, чтобы вслушиваться: он метнулся к другому, еще не успевшему понять, что же, собственно говоря, произошло. Одним широким ударом второго кинжала он распорол живот ассасина от мошонки до солнечного сплетения. Появилось облако пара и кишки из раны, словно змеи, начали вываливаться прямо под ноги бандиту. Это его очень расстроило, он попытался грязными ладонями удержать свои внутренности, сделал очень скорбные глаза и закричал от ужаса.

В это же самое время Вильгельм вытащил из ступни раненного Стефаном человека нож и изменил статус того на «убитый»: резким взмахом руки перерезал ему горло.

Дальше заниматься с этими бандитами было недосуг: в стане ассасинов раздались крики и бульканье. Это Чурило объявился с визитом вежливости.

Памятуя об арбалетчике, Стефан мчался вперед, сломя голову. За ним, не отставая ни на шаг, бежал принц.

Трое оставшихся в живых ассасина не выказали никакого страха. Внезапность нападения для них прошла, они обнажили вполне приличные мечи и всем своим видом показывали, что готовы к встрече с вооруженными ножиками пленниками.

– Бамбарбия, – сказал, восстанавливая дыхание, Дюк.

– Точно, – ответил остановившийся сбоку Вильгельм. – Кергуду.

– Мочи козлов, – добавил Чурила и всадил болт прямо в грудь ближайшему здоровяку. Тот резко выдохнул из себя весь воздух, отчего вокруг пошел неприятный запашок, подломился в коленях и упал, выставив вперед, словно для передачи оружия, руку с мечом.

Стефан этот меч сей же момент перехватил, у Пленковича имелся свой, поэтому они разошлись по сторонам, выбрав себе по сопернику. Вильгельму оставалось только болеть, кидаться кривобокими кинжалами и подбадривать коллег боевыми возгласами.

Схватка закончилась относительно быстро. Стефан, отбив удар, имевший намеренность развалить его на две половины, крутнулся в полувольте и мимоходом срубил выставленную руку соперника Чурилы – ту, что была без оружия. Ну, а дальше было делом техники, которой обладали и хунгар, и Пленкович, да и ассасин тоже. Но, видать, в отношении последнего недостаточной для сохранения себе жизни.

Спустя совсем малый отрезок времени все было кончено: несколько раненных стонали, остальные лежали, навеки умолкнув. У Вильгельма было испрошено «язык нужен?» Тот, баюкая поврежденную руку, отрицательно помотал головой. Раненные стонать перестали.

Над лесом воссияла луна, туман серебрился языками, словно щупальцами. Стефан и принц наконец-то получили возможность одеться, придирчиво перед этим обнюхав одежду. Трудно было ориентироваться по запаху, потому что недалеко ужасно смердел развороченным животом один из убийц.

Их всех стащили в небольшую яму между земляным холмом и большим валуном, а сверху прикрыли лапником – с них и этого хватит. То-то завтра собаки обрадуются.

Настало время Чуриле представиться перед принцем, что он и проделал со свойственной ему изысканностью.

– Что бы вы без меня делали, други мои? – сказал он. – Запомните имя Чурилы Пленковича. Будете кому рассказывать о своем чудесном освобождении, не забудьте упомянуть.

– Как ты здесь оказался-то? – спросил Стефан.

– We will rock you, – пропел Чурила и добавил. – Увидел неприятных людей, которые и на местных слэйвинов-то не похожи.

Он рассказал, что двигался на восток по выбранной дороге, но что-то на душе было не так, какое-то смутное беспокойство порождало тревогу, которая только усилилась, когда уже далеко за полдень ему встретились в выбранной для обеда придорожной лавке двое непонятных людей. Они, вроде бы ничем не отличаясь по одежде от местных коммивояжеров, шныряющих по всей Германии со всякой всячиной для продажи, но все-таки были другими.

В основном мелкой торговлей промышляли поляки или жиды, эти же люди старательно под них косили. Все в них было не так: походка, манера держаться, пренебрежительное отношение к своим собственным затратам. И еще то, что, будучи вдвоем, покупали достаточно много еды. Достаточно для того, чтобы накормить десяток человек, пожалуй.

– Кто такие? – спросил он у лавочника, пока тот собирал ему нехитрую снедь: хлеб, колбаски и вездесущий лагер в его собственную фляжку.

Тот бросил торопливый взгляд в спину удалявшихся покупателей, пожал плечами и ответил:

– Платят исправно.

– На каком языке говорят? – задал еще один вопрос Чурила.

– Так на нашем.

– Хорошо?

– Что – хорошо?

Чурила испытал желание дать лавочнику по голове, но сдержался.

– Хорошо говорят-то?

– Лают, как собаки, – хмыкнул хозяин, быстро сгреб деньги с прилавка и на всякий случай отодвинулся вглубь лавки.

Чурила сделал на своей лошади лихой крюк, предположив направление движения незнакомцев, спешился и осторожно исследовал ближайший лес. Так и было: несколько человек, количеством шесть, расположились лагерем в ожидании чего-то. Когда двое из лавки оказались в их стане, это ожидание закончилось. Начался обед.

Разговаривали они между собой на чудовищной смеси слэйвинского, немецкого и даже ливонского языков. Сожалели, что поздно додумались, что «на запах обязательно прилетят мухи», или, точнее – жуки-могильщики. «И, может быть, самый главный жук». Его голову можно будет продать гораздо выгоднее, нежели по первоначальному договору. Еще девок каких-то вспоминали, их крики и сожалели, что надо было в том случае расходовать их дольше. А потом вскочили на своих коней, причем четыре лошади были без седоков, и умчались на запад, даже не пытаясь выбраться на дорогу.

– Вот и все, – закончил свой краткий рассказ Чурила. – Решил ехать за ними, пришлось осторожничать. Когда же по Нави удалось пробраться ближе, смотрю – а связанные-то парни знакомые! Вернее, один парень. И этих басурман сделалось на одного меньше. Не бросать же вас на произвол судьбы.

– По какой Нави? – поинтересовался Вильгельм. Глаза его загорелись.

– Так по туману, – пожал плечами Чурила. – Как по воде [13]13
  Näu – вода, море на руническом санскрите, (примечание автора)


[Закрыть], только с бродом не ошибиться.

4. Ночь в Вагрии

В эту ночь потрясений больше не ожидалось. Вильгельм и его спутники забрали лошадей и перебрались на другое место, по ту сторону от дороги, где лежало небольшое озерцо. Они развели костер, перекусили трофейной едой, глотнули лагера из запасов Чурилы, расположились спать, но сон почему-то не шел. Наверно, слишком много пришлось странникам пережить, чтобы удалось забыться.

Стефан не выдержал, поднялся со своего места и вышел к воде. Над лесом вызвездило небо, тишина, обернувшись покоем, не нарушалась ничем. Почему-то только ночью, только уперев взгляд в мерцающие созвездия, думается о Господе. Дюк пытался в свете дня, наблюдая за плывущими облаками, обратиться мыслями к Творцу, но всегда сбивался. Если не засыпал, то начинал рассуждать о сугубо земных мирских делах.

Сейчас же казалось: обратись к Господу – и он тебя услышит. Почему именно ночью – ведь это время считается отданным на откуп темным силам? Все злодеяния творятся по ночам, так говорят. А еще по ночам происходит любовь, зарождение новой жизни. И только ночью ощущаешь себя крошечной песчинкой в безбрежном космосе. Стефан обращался к Господу, просил прощения за себя и своих случайных попутчиков.

Он и не замечал, что в нескольких десятках шагов от него стоял точно так же, подняв глаза к звездам, наследный английский принц Вильгельм. А еще дальше – Чурила Пленкович, зрачки которого почему-то отсвечивали красным светом. И они не замечали рядом с собой никого. Только Стефан, только Вильгельм, только Чурила и Господь, единственный Творец всего сущего.

Где-то у кромки леса бесшумно возникли, развернувшись в треугольник, три огня. Они некоторое время совершенно неподвижно висели на одном месте, потом резко сместились вбок и опять зависли. Стефану уже доводилось видеть подобные явления, объяснить природу которых не мог никто. Ну да ладно, они тоже вписываются в гармонию небесных сфер. Красота. К тому же огни, вдруг, рванулись прочь на сумасшедшей скорости, слились в один, а потом и вовсе пропали.

Стефан вздохнул полной грудью и пошел к месту своего ночлега. Господь и на этот раз промолчал, не проронив ни единого слова. Что же, прошли времена, когда Слово божье исходило от Творца.

Занимаясь поисками Артура, в голове хунгара возникало много мыслей, большинство из которых сами собой облекались в форму вопросов. Он не мог понять, почему существовало такое отличие в обозначении Вседержителя даже в их небольшом мире. Почему Jumala [14]14
  Господь, в переводе


[Закрыть]среди жителей английских островов – god? А звучание этого слова вполне схоже с другим: «гад». На языке рунического санскрита gad – это «рассказывать, говорить». На берегах Ладоги пришлый народ вообще истово вещает «бог», а «гад» для них – это змея, ну, или Змей, в том числе искуситель. Удивительно: в эдемских садах Змей-искуситель, он же «Гад» – сладкими речами (совсем по санскриту) убеждает Еву, ну и, соответственно, Адама, слопать яблочки. Те едят, подмигивая друг другу – и, вдруг, замечают, что они наги [15]15
  nagnata – нагота, обнаженность на руническом санскрите, (примечание автора)


[Закрыть]. Вот и открылись глаза, вот и наступила новая ступень развития, результатом которой и стали все мы, люди. Так гад ли дал эти яблоки познания, или, быть может, god? Кто же тогда изгнал их из райских кущ? Дюк помнил, что в далекой Ливонии на гербе одного из городов – два соединенных между собой яблока [16]16
  герб города Олонец, (примечание автора)


[Закрыть]. Имеют ли они какое отношение к Библейскому сюжету? Вопросы есть, кто ответит на них?

Стефан подошел к костру, возле которого уже расположились двое его товарищей по выпавшей доле.

– Почему считается, что в аду всегда горит огонь, от которого должно быть светло? – спросил он, впрочем, ни к кому определенно не обращаясь.

Вильгельм переглянулся с Чурилой, тот пожал плечами, но никто не произнес ни слова в ответ.

– Мы ищем спасения от нечисти, разжигая огонь, мы ставим свечки с огнем перед образами, мы очищаемся огнем, прыгая через него в ночь Купалы. Так почему же огонь может быть адским? Или все огни разные?

– Эк, тебя накрыло! – восхитился Чурила. – Ночь, подобная нынешней, вызывает на откровения.

– Я бы добавил: древняя Вагрия, где мы сейчас сидим – тоже. Да и вся эта Мекленбургия, – добавил Вильгельм.

Стефан знал, что так называется земля в окрестностях Любека, но промолчал. Чурила этого не знал, но тоже не стал как-то комментировать.

Огонь потрескивал сучьями, нисколько не увязываясь с адом, наоборот – с теплом, светом, уютом и покоем. Звезды безмолвно перемигивались между собой, темнота вокруг не издавала ни звука – в такие мгновения хочется жить долго и счастливо. Но нельзя.

– А поехали со мною, я вас со своими собаками познакомлю, – вдруг, сказал Вильгельм. – Тягостно мне как-то одному возвращаться, потерял своих людей – вина на мне.

– А что ты вообще тут делал? – поинтересовался Чурила.

– Так в том-то и дело, что ничего, – поморщился принц. – Блажь нашла, вот и приехал.

– Нет, так не бывает, – не согласился Пленкович. – Причина всегда должна быть.

– Причину не всегда хочется называть, – добавил Стефан.

Вильгельм отвернулся куда-то в сторону, поворошил уголья в костре, а потом сказал:

– Да, все так, повод был, но он не сработал.

И сразу, словно боясь упустить момент, добавил:

– Вы в ведьм верите?

– Главное то, что они в нас верят, – загадочно произнес Чурила.

– Ведьмы – это так, популярная механика сил природы, – изрек Стефан и тоже поворошил палкой угли в костре. К черному небу поднялся сноп искр.

– Когда я сделался рыцарем, – начал Вильгельм. – То все эти дела: честь, порядочность, мужество для меня стали важными. Но самым важным, почему-то стала вольность. Из всех рыцарских доблестей самой доблестной. Вот у тебя, рыцарь Стефан, главное качество, вероятно – отвага. А ты, Чурила, хотелось бы мне знать, что для себя в приоритет поставишь?

– Щедрость, – усмехнулся Пленкович. – Но мне в рыцари нельзя. Я сам по себе.

Вопрос принца был несколько нетактичным. Это понял и Стефан, да и сам Вильгельм с некоторым опозданием осознал. Чурила не мог сделаться ritari [17]17
  рыцарь, в переводе, (примечание автора)


[Закрыть]. Дело тут не в том, достоин, либо – нет. Рыцарем мог стать только человек. Отец же его был метелиляйненом, мать – вообще из змеедев. Святогор и Пленка – самые счастливые люди на свете, потому что умерли в один день, потому что и сейчас, спустя много лет на глаза сына наворачивались слезы при воспоминании о своих родителях [18]18
  см также «Не от мира сего 1», (примечание автора)


[Закрыть]. Он не был на их похоронах, но не проходило ни одного дня, чтобы Чурила мысленно не обращался к отцу и особенно – к матери.

Англичанин прокашлялся, чтобы прервать некую неловкую паузу, возникшую у костра.

– Да нет, я не имел в виду, что рыцари – это uber alles, что все прочие – менее достойны, – продолжил он. – Вот для меня рыцарство было в том, что хожу, куда хочу, делаю – что пожелаю. Не безобразничаю, конечно, но без всяких ограничений. Опасности для меня были несерьезны, потому что я был убежден: со мной ничего случиться не может. Близкие мои беспокоились и не без оснований. Сами понимаете – с единственным законным сыном короля может случиться всякое: случайное и нет. Во всяком случае, мой дядюшка, Вильгельм Клитон, не был бы очень опечален, если бы ему рассказали о несчастном случае со мной: произошедшем, либо готовящемся произойти в будущем.

Вильгельм знал, что церковь легализовала для своей защиты целое войско, святую инквизицию. Или, правильнее, не для защиты, а нападения. Инквизиторы боролись лихо, блюдя чистоту веры, выкорчевывая прежние знания. Следовательно, некоторые из них и обладали этими знаниями в производственных, так сказать, целях. Вот с одним таким воителем довелось юному принцу пересечься.

Тот любил говорить: «Вся наша древняя история – не больше, чем общепризнанный вымысел. [19]19
  вообще-то это слова Вольтера, (примечание автора)


[Закрыть]Мы гоняемся за ведьмами не для того, чтобы очистить Веру, а для того, чтобы эту Веру себе подчинить».

Вильгельм с церковью не бывал особо близок, лбом на службах в пол не бился, за что на него иногда искоса посматривали отцы-духовники. Но и против ничего не имел. Нормальные отношения, нормальное восприятие нынешних реалий: человек – посредник – Бог. Вопросы о принадлежности попов к колену Левгия не задавал никогда. Почему-то чистота крови в получении церковного сана соблюдалась менее жестко, нежели при становлении рыцарем. Ну, так это было их внутреннее дело.

Однажды по своей прихоти принц отправился со знакомым инквизитором на акцию, которая была вполне заурядной: ведьма, так ее растак, творит непотребства. Побегали они по лесу, изловили мадам – неприятную такую, злословящую, брызгающую слюной. Привели к заказчику – оказалась не та.

Той была другая дама, очень миловидная, которая и по лесу-то не бегала. Жила себе, занималась хозяйством, даже в церковь вместе со всеми ходила. Вот только видели ее, что сидит она на камне и песни поет. Хороший у нее голос – заслушаешься. И слова в песнях – одно к одному, только никто не понимает. Кельты такие же пели. Но дело не в том, дело как раз в колдовстве.

Камень, на котором дама эта посиживала – и не камень вовсе. Другие камни стоят себе, в землю погружаются, мхом зарастают – мертвая сущность, чего с них взять? А этот – шевелится. Не очень заметно, конечно, но, говорят, уже на локоть с места своего сдвинулся, где раньше стоял.

Пошли проверить – большой такой валун, забраться на него и вдаль смотреть. Вильгельм и залез, потому что прочие опасались. Дело под вечер, а камень не холодный. И знак на нем начертан, весь полустертый. Удобно на таком булыжнике сидеть, покойно становится. Попробовал он и песню спеть, да все вокруг смеяться начали, а женщина та, колдунья, громче всех. И камень, вроде бы, остался стоять, ка вкопанный. Тогда даму эту попросили показать, как это делается.

Она не отказалась, песню спела, все слушали и думали, каждый про себя, какие же мы убогие, не видим дальше своего носа! Но камень не пошевелился. «А что же вы хотите?» – удивилась женщина. – «Его движение и не заметишь сразу, разве что через месяц или даже год». «Так и чего же ты на валуне этом сидишь?» – удивился инквизитор. «Так и мать, и бабушка моя и ее бабушка здесь посиживали», – пожала та плечами. – «И другие женщины тоже. Спокойнее на душе становится, усталость притупляется. А песню споешь, так и вовсе, словно ангел над головой пролетел».

Поп местный возмутился, возмутились чуть погодя и прочие присутствующие. «Сжечь колдунью!» – потребовала возмущенная общественность. «Как это сжечь?» – удивился Вильгельм. Ему сразу же доброжелатели начали объяснять: собрать поленницу сухих дров, в середину кол, желательно железный, чтоб не сгорел, приковать к нему цепями колдунью, полить маслом – и поджечь. Вся колдунья, разумеется, не сгорит, но то, что останется, можно в землю зарыть – уж точно, не выберется. «Зачем?» – еще более удивился принц. «А чтоб знала!» – ответили ему.

Испуганную женщину, конечно, никто казнить не стал, но и инквизитор, да и Вильгельм напросились к ней на постой. Была у старшего товарища в этом какая-то корысть, да и переночевать заодно.

Уже засыпая в отведенном ему углу, соответствующему его положению – то есть на хозяйской перине – Вильгельм слышал обрывки разговоров, что вели между собой хозяйка и не самый желанный в мире гость. В основном, конечно, говорила женщина, инквизитор же только задавал вопросы.

«Некоторые камни – это словно макушки голов, погруженных в землю», – вполголоса вещала дама.

«Хр-хр», – что-то отвечал ее собеседник.

«Думаю, что этими макушками нам внимают те далекие люди, что ушли от нас в землю».

«Умерли, что ли?» – на этот раз голос инквизитора оказался вполне понимаемым.

«Упокоились», – согласилась женщина. – «Они и двигают эти камни. Если захотят, либо просто так».

На этот раз наставник принца говорил долго, но ни черта не понятно. Вильгельм даже заснул под плавно льющееся бормотание. А потом проснулся.

«Pää – это голова, как говорят. Вот и произошло название pääsial – Пасха [20]20
  в переводе с финского, (примечание автора)


[Закрыть]. У нас теперь праздновать пытаются непонятно как и непонятно что. Нет-нет!» – женщина словно попыталась поправить нечаянно вырвавшееся слово. – «Все понятно, все хорошо и правильно. Воскресенье Иисуса, светлый праздник, радость приносит. Но ведь он и до Христа был, этот праздник. Просто его казнили в самый канун».

Опять что-то проговорил инквизитор.

«Вот тебе нате – рыба в томате», – подумал Вильгельм. – «А у нас вовсе даже Easter [21]21
  east – восток, в переводе, (примечание автора)


[Закрыть]называют. С чего бы это?» И снова заснул, на этот раз до самого утра.

Когда они уходили восвояси, то женщина к удивлению принца простилась с инквизитором, как с очень хорошим, можно даже сказать – близким знакомым. Вильгельму же она шепнула на ухо одно пожелание. Да не просто, а с умыслом. Знала, ведь, что он наследник английского престола – как тут удержаться, чтоб память о себе не оставить?

«Ваше высочество», – сказала она. – «Вы простите меня великодушно. Вам, как человеку пытливому и любознательному, мне бы хотелось сказать: «The first casualty of war is truth» [22]22
  «Первая жертва войны – это Правда». Слова Хирама Джонсона, сенатора США 1918 года, (примечание автора)


[Закрыть]. Остерегайтесь убивать Правду».

Вильгельм пожал плечами и откланялся. Как в наше суровое время можно не воевать? Кругом враги, расслабишься – сомнут к чертям собачьим.

Когда они отъезжали, народ высыпал провожать. Некоторые даже махали руками, словно воинам-освободителям. Некоторые не махали руками, а стояли неподвижно, сурово насупившись. Поп одновременно и махал, и супился. Он выражал чаянья всех прихожан, ну а прихожане: кто – сожалел, что сорвалось развлечение по сжиганию ведьмы, кто – радовался, что все так вышло.

Вильгельм обратился к инквизитору: «Чего это она про войну завела разговор?».

Тот не стал уточнять: кто сказал, да когда сказал? Просто ответил чрезвычайно сложными словами: «Ваше величество, чем больше мы воюем, тем дальше от истины двигаемся. Вам без войны, конечно, обойтись не удастся. Но и к Правде вы неравнодушны. Так что ищите ее, пока есть такая возможность. Потом будет уже некогда».

«Отлично», – сказал принц. – «Это мода такая – наговорить всякого, чтоб было непонятно?»

«Ах, оставьте, Ваше величество», – вздохнул наставник. – «Понимать – понимаю, вот на язык слова не идут. Пес его знает, как еще объяснить-то».

«Так кто-то может объяснить?» – не унимался Вильгельм.

«Дама эта говорила, что живет где-то в «Забубении» некая Silent Lucidity [23]23
  песня группы Queencryche, (примечание автора)


[Закрыть], вот она – может, у нее, брат, не забалуешь».

Думал, поди, что отстанет принц с расспросами. Но тот не отстал. Через несколько недель инквизитор все-таки выдал: «Забубения» – это земля Вагрия, а «Молчаливое ясновидение» [24]24
  таков перевод silent lucidity, (примечание автора)


[Закрыть]– это Баба Яга. Шабаш. Больше – нет информации, меньше – тоже.

Вот, собственно говоря, почему Вильгельм и оказался у Любека.

– Сначала в Нормандии погостил с людьми, отряженными моим батюшкой в качестве компаньонов. Это дело привычное, многие у нас в Нормандии время проводят. Потом уговорил товарищей со мною к Любеку съездить. Инкогнито, так сказать. Кузина Матильда Першская должна была мою отлучку прикрыть: мол, на охоту поехал, мол, на рыбалку отправился и тому подобное. Тайна, якобы.

– Эк с тайной как замечательно получилось! – криво усмехнулся Чурила.

– Ну, издержки производства, – вздохнул Вильгельм. – Знают двое, знает и свинья. И вычислить-то, кто отправил по нашему следу ассасинов невозможно. Если бы местные были, то по цепочке можно было бы заказчика и найти. А так – поди, разберись: бывшие пленники, захваченные еще в Крестовом походе, сбежали, сколотили шайку – и безобразничают по пути к родным пустыням и верблюдам.

– Ну, так теперь мне понятно, почему тебе рот-то эти убийцы закрыли, – сказал Дюк. – Чтоб не сболтнул лишнего. Тогда получается, что меня особо убивать не собирались. Я должен был стать выжившим свидетелем гибели королевского отпрыска. И всем рассказать.

– Точно, – согласился принц. – Если бы не Чурила, то нам бы не поздоровилось. Мне – так точно.

– Ладно, – махнул рукой в показном великодушии Пленкович. – Так бы на моем месте поступил любой уважающий себя ливонец. Ты вот лучше расскажи: нашел ты Бабу Ягу? Удалось с ней словом перемолвиться?

Вильгельм погладил свою подраненную руку, стянутую перевязью к груди.

– Найти-то – нашел, – вздохнул он. – Вот только словом перемолвится не получилось. Вернее – правильным словом. Сказала, чтоб снова пришел через год, если желание будет. Некогда ей, наверно, было со мной общаться.

– Или другая причина, – пожал плечами Стефан, не сознавая того, что слова его были похожи на пророчество. Или – предчувствие.

– Ну, и как она? – поинтересовался Чурила, которого эта тема почему-то задела чрезвычайно.

Вильгельм неопределенно пожал плечами. Он ничего не мог сказать, потому что очень трудно, например, описать прикосновение ласкового ветерка, когда выходишь из душного подземелья с тяжелым воздухом, в котором довелось просидеть несколько дней.

– Она – необычна, – наконец, ответил он. – С ней хорошо.