Текст книги "Не от мира сего-3"

Автор книги: Александр Бруссуев

2. Дюк Стефан и две знаковые встречи

В Нормандии всегда ошивалось по своим аристократским делам достаточно много народа с соседних островов. То ли сама Англия, как таковая, не способствовала тому, чтобы душа аристократов развернулась и вглубь, и вширь, то ли удобнее было быстренько перебраться через Английский канал и оттуда показывать коснеющим в пуританстве снобам кукиши: на-ко, выкуси!

Нормандские короли остались в Шотландии, да Уэльсе, не говоря уже про зеленый остров – Ирландию, по берегам же Темзы стали кучковаться какие-то подозрительно похожие на жидов личности. А где жид заводится, там и король – жид. Даже если он того не желает.

Генрих Первый, по фамилии Боклерк, тоже считался как бы представителем Нормандской династии в среде коронованных личностей Англии того времени. Да и был таковым, насколько это ему казалось. Рыцарь, со всеми вытекающими из этого последствиями, был чтим коллегами-королями, но несколько презираем духовенством, чьи интересы были гораздо шире, нежели просто укрепление власти в отдельно взятой монархии.

Когда же Генрих, вопреки советам попов, сначала принял в «лыцари» своего племянника Стефана, который воспитывался у него при дворе, а потом еще пожаловал тому земли на юго-западе Нормандии и обширнейшие угодья – Ланкастер а также Ай в Суффолке, терпение церкви стало иссякать. Рыцарские понятия, как они считали, были рудиментом, даже более того – вредным рудиментом, от которого необходимо было избавляться.

Рыцари, объединенные в Ордена, считали своим предшественником самый древний Орден – госпитальеров. Поэтому у них сохранялись не только похожие обычаи и традиции, но и была общая История. Вот эта самая История и разнилась от той, что трактовалась святыми отцами.

Задачи, поставленные еще на Втором Вселенском соборе, постепенно решались. Для того же, чтобы претворить в жизнь самую главную из них – вопрос о Власти – требовалось изменить саму Историю. Одним росчерком пера это сделать было невозможно, но в Европах само время было союзником. А также целый институт Святой Инквизиции, созданный под благовидным предлогом: борьба за чистоту Веры и смерть всякой нечисти. Первыми, конечно, откликнулись «лыцари».

Ну, а вторыми – те, кто официально и не считались инквизиторами, так – сброд, готовый на все в обмен на обещание сладкой жизни при жизни или, даже сладчайшей жизни после жизни. Они тоже объединялись в группы по интересам, чья стадная сила иногда даже превосходила мощь истинных инквизиторов. А как же иначе: если получение результата не ограничивается никакими способами, то он легче достигается, нежели при использовании только морально допустимых норм.

Где начинается политика, там заканчивается мораль. Исключений не бывает, даже церковных исключений. Чтобы сделаться сильным, чтобы сделаться могучим, чтобы сделаться всевластным, нужна воля, причем воля эта должна быть политической. А также нужна еще одна незначительная вещь – покровительство. Причем оно должно происходить оттуда, где зачастую действуют совсем другие физические законы.

Конечно, благорасположение само по себе не возникает, что-то требуется взамен, и, скорее всего, этот возврат неравноценен. У человека всегда есть выбор, даже если он его не осознает. Вот у Господа – выбора нет. У Господа есть только путь, которым он идет. Иногда случается так, что сопутствовать Ему становится тяжело. Это в первую очередь относится к людям, созданным по подобию господнему. И происходит это вовсе не потому, что кончаются силы, а потому, что находится Самозванец, пытающийся отвратить истину, сбить с пути.

«Только Вера – сокровище, только она спасительна, только поиски Веры считаются оправданием отклонения от истины. Я пытался, но я всего лишь человек, этим я слаб. Но никакие бляхи с «копьем, поражающим яйцо» не способны заменить мне дар Господа каждому человеку – совесть. Этим я и силен».

Дюк Стефан достиг Нормандии. Его рассуждения о слабости и силе не позволили ему, вернувшись из Ливонии [3]3
  см также «Не от мира сего 1», (примечание автора)


[Закрыть], осесть дома, приблизиться к королевскому двору, сходить в очередной крестовый поход, наконец. Поиски легендарного Артура он не бросил, но они снова привели его к Англии, откуда он планировал отправиться к фьордам Норвегии.

Вообще-то Артура, как такового, он уже не искал. Ему вдруг сделался интересен сам поиск, потому что изначальная, рыцарская, идея познания кумира детства рождала вопросы, на которые было крайне затруднительно давать ответы. Нет, конечно, мудрые государственные мужи на любой вопросительный знак всегда выдавали восклицательный, но это было, быть может, достаточно для толпы, или их самих, или их подобных, но Стефану как-то не подходило.

Любимая женщина, которую он себе придумал, почему-то не разделяла его взглядов. Даже больше – она их считала очень вредными. И Стефан не удивился однажды, почувствовав, что идти к ней ему не хочется, что хочется вновь двинуться в путь, пока еще время не обрушило на его плечи тяжкую старость. Задумываться о своей старческой немощи вовсе не хотелось, поэтому он, ни с кем не простившись, исчез из своих имений. Они прекрасно обходились без него, да и рыцарь научился довольствоваться тем малым, что может предложить далекий путь к не менее далекой цели.

По дороге зарабатывать на хлеб насущный получалось вполне по силам, его титул позволял быть вхожим во многие аристократические дома по всей Европе. Вот только эти аристократы почему-то мельчали, делались зависимыми от берущихся неизвестно откуда баронов неизвестных кровей, спесивых и заносчивых священнослужителей, проповедовавших какие-то с ног на голову перевернутые истины.

Ну что же, доказывать свою точку зрения Стефан уже никому не собирался, в провокационных разговорах, заводимых к месту и нет, отмалчивался и шел себе дальше.

Однажды к нему в попутчики попал высокий лив, представившийся Чурилой Пленковичем. Точнее, встретились они на постоялом дворе, друг на друга разок взглянули, а потом, вдруг, сделались хорошими знакомыми: хлеб преломили, вина выпили, о погоде поговорили.

 
   – Встает Чурило ранешенько,
   Умывается Пленкович белешенько,
   Улицами идет, переулками.
   Под ним травка-муравка не топчется,
   Лазоревый цветик не ломится.
   Желтыми кудрями потряхивает:
   Желты-то кудри рассыпаются,
   Бывскатен жемчуг раскатается.
   Где девушки глядят – заборы трещат,
   Где молодушки глядят – оконенки звенят,
   Стары бабы глядят – прялицы ломят.
   Половина Чурилушке отказывает,
    А другая Чурилушке приказывает [4]4
  Из народной былины прионежья «Чурило Пленкович», (примечание автора), см. также «Не от мира сего 2»


[Закрыть],
 

– пропел Чурило, отбивая себе ритм хлопками ладоней по бедрам. Причем, не по своим, а тем, что представила для лучшего звучания некая дама, подсевшая к ним за стол. Дама щурилась и гладила лива по крутому покатому плечу.

– Это что такое? – удивился Стефан.

– Хоть вы, ваша светлость, и из герцогов будете, но мало что в музыке понимаете, – сказала другая дама, что приклонила свою голову к плечу рыцаря. – Это дело поправимое.

И она бархатным голосом тихо запела:

– На речке, на речке, на том бережочке, мыла Марусенька белые ножки…

– Да, – сказал Чурило. – Чтоб так петь, надо заново родиться.

– Нет, – покачала головой его соседка. – Чтоб так петь, надо просто найти тех, кому это можно спеть. То есть, признательных слушателей.

И Чуриле, и Дюку петь было можно. Они считались признательными слушателями, не пытались фальшиво восхищаться, говорить напыщенные слова, просто молча внимали и роняли скупые мужские слезы себе в рукава. Вечер переставал быть томным, они сообща в четыре глотки, уже не приглушая своих голосов, затянули:

 
  – Buddy you're a boy make a big noise
   Playin' in the street
   Gonna be a big man some day
   You got mud on yo' face
   You big disgrace
   Kickin' your can all over the place
  We will we will rock you
  We will we will rock you
   Buddy you're a young man hard man
   Shoutin' in the street
   Gonna take on the world some day
   You got blood on yo'face
   You big disgrace
   Wavin' your banner all over the place
  We will we will rock you
  We will we will rock you
   Buddy you're an old man poor man
   Pleadin' with your eyes
   Gonna make you some peace some day
   You got mud on your face
   You big disgrace
   Somebody better put you back in your place
  We will we will rock you
  We will we will rock you [5]5
Приятель – ты еще мальчик, но от тебя уже так много шума Играя на улице, однажды ты станешь взрослым мужчиной На твоем лице грязь И ты большое разочарование Тратишь везде свою волюМы вас, мы вас снесем Мы вас, мы вас снесемПриятель ты молод и силен характером Ты заявляешь всей улице, что однажды ты получишь весь мир Твое лицо в крови И ты большое разочарование Размахиваешь везде своим знаменемМы вас, мы вас снесем Мы вас, мы вас снесемПриятель – ты старый и бедный мужчина Твои глаза надеются, что однажды ты обретешь покой На твоем лице грязь И ты большое разочарование Кто-нибудь лучше поставит тебя на местоМы вас, мы вас снесем Мы вас, мы вас снесем  Группа Queen – «We Will Rock You» ( «Мы вас снесём» пер. с англ.)


[Закрыть]
 

В ответ кто-то из прочих посетителей затянул «Зайка моя, я твой зайчик», получил в морду от Чурилы, его друзья попытались протестовать с помощью подручных ножей, вытащенных из-за голенищ, но тоже получили по мордам уже от Дюка. Какие-то девицы повизжали, скорее для порядка, потом все разошлись.

Утром Стефан, слегка помятый, с соломой в волосах, оседлал своего мерина, сказал последнее «прости» певице и поехал на север. Через некоторое время его догнал былой вечерний сотрапезник. Он, конечно, не выглядел свежее, да и не бегом он догнал рыцаря, но некоторое время они ехали молча, вежливо не обгоняя друг друга.

– Ты – поэт? – внезапно спросил Стефан.

– Увы, – ответил Чурило.

Он достал из седельной сумки объемную кожаную фляжку, глотнул, с облегчением выдохнул, огляделся вокруг, словно заново узнавая округу, и протянул емкость Дюку.

Тот тоже приложился, не отвлекаясь попусту на расспросы, типа «что это?», тоже радостно вздохнул. Жидкость, принятая внутрь, бодрила, огнем растекалась по всему организму, наполняя каждую клеточку тела жаждой жизни. Вся подавленность пропала, осеннее солнце теплыми лучами сквозь пробегающие облака ласково гладило по лицу. Стефан прищурился и сказал:

– Спасибо, ты настоящий друг.

– Это точно, – важно согласился Чурило. – Глоток холодного лагера [6]6
  пиво такое (примечание автора)


[Закрыть]с домашних ледников – и вчерашний вечер не кажется уже таким чрезмерным во всех отношениях.

Они еще по разу приложились к фляге, потом подъехали к развилке дороги и остановили своих коней.

– Садко, – внезапно сказал лив.

– Что? – удивился рыцарь.

– Песню про меня Садко написал, – ответил Чурило. – Тогда он еще в Ладоге склад какой-то караулил [7]7
  см также «Не от мира сего 2», (примечание автора)


[Закрыть]. Это теперь он – самый знатный купче [8]8
  купец (старорусск.)


[Закрыть]в Новгороде. Слыхал про него, может быть?

– Как не слыхать! – согласился Стефан. – Я и сам в ваших краях бывал, давненько, правда, да и друзья у меня там остались.

– Что – тоже лагером с утра потчевали? – улыбнулся лив. – Или иным чем?

Дюк только усмехнулся в ответ, вспоминая калеку-тахкодая, шустрого попа-расстригу и ночь близ церкви в Герпеля [9]9
  см. также «Не от мира сего 1», (примечание автора)


[Закрыть]. Чем дольше живешь на земле, тем более начинаешь ценить две простые вещи. Первая из них – это встреча с хорошими людьми. Вторая – это прощание с ними, когда они все еще остаются такими же хорошими. С сокрытым где-то внутри себя сожалением, Стефан понимал, что чем старше он становится, тем менее ощущает потребность в постоянном общении с кем-нибудь. Исключение – это семья, без нее никак. Кровные узы. Даже жена – это тоже семья. А семья – это отсутствие понятия «плохой – хороший».

У рыцаря семья была, но не было жены. Да, пожалуй, уже и не будет – время упущено.

– Тебе куда? – отгоняя от себя грустные мысли, спросил Дюк.

Чурило как-то неопределенно пожал плечами, подумал и ответил:

– Так на латынскую дорогу, наверно.

– А мне – к северу, – кивнул головой, словно соглашаясь, Стефан. – Это значит к городу Любеку. Выходит, пути наши здесь и расходятся, каждый пойдет своей дорогой.

– Выходит так, – согласился лив.

– Слушай, Чурило! – неожиданно спросил рыцарь. – Чего ты в этих краях делал-то?

– Ну, так я просто путешествую, – не совсем уверенно ответил тот.

– Ладно, ладно, – согласился Дюк. – Твое дело. Путешествие – полезная штука. Прощай, что ли. Авось, свидимся, Господь даст.

– И тебе, не болеть, – лив протянул руку для пожатия и улыбнулся, широко и заразительно. – А здорово мы вчера попели!

– We will we will rock You! – протянул Стефан, улыбнулся так же широко, пожал руку и тронул коня своей дорогой.

Чурило свернул в другую сторону.

Рыцарь ехал, и солнце по-прежнему гладило его по щекам ласковыми лучиками. Замечательный день! Где-то поблизости в лесу выли и грызлись собаки, запах гнили и разложения сначала показался просто обманом, но, пропадая, он неизменно возвращался уже более ощутимей. Можно было предположить, что где-то поблизости находится скотомогильник, но ни деревень, ни намеков на соседство с любыми населенными пунктами не было. Да и кто будет падший скот бросать поблизости от дорог!

О случившейся войне минувшим вечером на постоялом дворе никто не говорил, стало быть, причина гибели людей в чем-то другом. То, что где-то лежат неприбранные человеческие тела, у Стефана не осталось ни малейшего сомнения. Животные, чтобы умереть, редко сбиваются в стаи.

Судя по тому, что не попалась на глаза ни одна бесхозная лошадь, вероятность воинского столкновения еще более уменьшалась.

Дорога впереди была все также пустынна, если не считать хорошо одетого человека, ожесточенно блюющего на обочине. Рядом переминался с ноги на ногу конь, у которого с боков свисали стремена с плоской поверхностью упора под ноги всадника – значит, небедный путник, сапоги имеет с твердой подошвой и каблуками, что не везде было обыденностью.

Стефан спешился и учтиво покашлял, не приближаясь. Незнакомец повернул к нему зеленое лицо, потом снова вернулся к своему занятию, но при этом поднял вверх правую руку, как бы предполагая, что сейчас он закончит свои дела, тогда можно и поговорить. Дюк не стал торопить события.

– Вильгельм, – вытираясь кружевным платком, внезапно сказал человек, не разгибаясь. – Вильгельм Аделин к вашим услугам.

– Э, – ответил рыцарь, несколько смутившись. – Дюк Стефан, ваше высочество.

Дюк, честно говоря, менее всего ожидал, что первый же встречный на пустынном тракте окажется наследником английского престола, единственным законным сыном Генриха Первого. Вообще-то, не факт, слова к делу не пришьешь, но почему-то верилось, что этот Вильгельм и есть тот самый.

Да и встреча их произошла при самых что ни на есть благоприятных обстоятельствах: собаки продолжали вопить, запах смерти продолжал витать.

Вильгельм отбросил испачканный платок, достал другой и тут же прижал его к носу. Был он совсем молодым парнем, невысоким и кривоногим с ярко-рыжей гривой волос, выбивающихся из-под дурацкого берета. Ширина плеч и большие кулаки косвенно намекали на изрядную физическую силу. Смотрел он открыто, в глазах не наблюдалось ни тени страха. Но это не был взгляд идиота, который степень опасности видит лишь в его личной угрозе окружающим и никак – в угрозе окружающих для себя: я могу бить, а меня-то бить за что? Принц определил Стефана, если не другом, то не врагом – это точно. Говорил он почему-то на смешном иломанцевском говоре ливонского языка. Стало быть, с одного взгляда определил, что Дюк не самый местный в этих местах парень.

– Можно на английском, ваше величество, – чуть поклонился Стефан. – Я бывал на островах, знаком с вашим языком.

– Хорошо, Дюк, – ответил принц и произнес интересную фразу, смысл которой затерялся в рычании и подвывании, выданных Вильгельмом.

Стефан сделал строгое лицо и на родном, хунгарском языке поинтересовался: какого черта английский принц делает в глуши центральной части Европы?

– Ладно, ладно, – махнул рукой Вильгельм. – Я тут в великой печали, мне нужно дружеское участие. Хоть немного.

– Можете рассчитывать на меня, – Стефан приложил правую ладонь к груди, типа на сердце. – Что здесь такое происходит?

– Вы запах чувствуете? – поинтересовался принц и тут же махнул платком, на миг оторвав его от своего носа. – Неправильная постановка вопроса. Впрочем, неважно. Я не так давно видел источник этого запаха, точнее – источники.

Дюк не стал ничего говорить, решив, что принц сам решит: что сообщать, а что – не стоит.

– Итак, там люди, – снова проговорил Вильгельм. – Точнее, раньше они были живыми людьми. Часть из них я знаю, но имеются и совсем незнакомые, в основном – девушки. Местные девушки, не знатного рода.

Его снова передернуло от спазма, но он сдержался.

– Нельзя ли переговорить в другом месте? – спросил Дюк. – Может, стоит отойти чуть подальше, где тяжесть воздуха не столь явна?

– Можно, – согласился принц. – Только все равно придется возвращаться. Здесь лежат мои люди, я не могу их так бросить.

– Так давайте дойдем до ближайшей деревни, наймем там крестьян с лопатами, они за несколько грошей проделают все в лучшем виде, – предложил Стефан.

– Или побьют нас с вами камнями.

– Почему?

– Так проще, – пожал плечами Вильгельм. – Девушки-то – местные. А горе, сами понимаете, требует мгновенного утоления жажды мести, в степени вины никто разбираться не будет.

Дюк был согласен с англичанином. Хотя, какой он к чертям собачьим англичанин: потомок норманнов, его предками были и Вильгельм Первый Завоеватель, и Роберт Третий Куртгёз, и Вильгельм Второй Руфус. Цвет волос и синева глаз – вот его северная душа, неудержимость и буйство в драке – вот его северный характер. Это сейчас надутая Священная Римская империя жаждет овладеть так и непокоренными островами, пытаясь вернуть себе былое величие. Овладеть не мечом, а королем: дочь Генриха Первого, Матильда, была замужем за императором Генрихом Пятым. Вот ведь какая коллизия.

– Я согласен с Вами, – сказал Стефан. – Мы сделаем, что от нас возможно, чтобы не оставить тела неприбранными. Только позволите ли один вопрос?

– Да запросто, друг мой.

– Какого черта Вы делаете в глуши центральной части Европы? Уж простите за прямоту.

Вильгельм позволил себе под платком ухмыльнуться, выдержал паузу и ответил:

– Истина может привести в Ад. Вся история мира показывает, что истина не может допускать альтернативы [10]10
  слова Eugene O'Neil, (примечание автора)


[Закрыть].

«Что бы это значило!» – не вопрошая, а, как бы, усмехаясь, подумал Дюк.

3. Ассасины

Дело было очень непростым: выкопать с помощью топоров и мечей яму, в которую можно бы было поместить семь человеческих тел. Как раз сложностью и было это самое помещение трупов. Вильгельму приходилось неоднократно падать на колени, сотрясаясь в рвотном позыве. Да и сам Стефан, как бы ни крепился, но желудок свой опустошил.

Собаки, что сбежались откуда-то на запах мертвечины, рычали и показывали пришедшим людям клыки. Но люди показали им свою волю: метко пущенные камни перебили у одной твари, особенно ярившейся, хребет. Другие не решились на нападение. Они чувствовали, что эти два человека их не боятся нисколько, ненавидят, пожалуй. Вообще, одичавшие собаки – это существа, показывающие всю уродливость животного мира, который перенял от человека все его худшие качества. Волки таких тварей убивают безжалостно, потому как и у волков есть свои правила. У диких псов правил никаких нет, разве что одно – выжить любой ценой.

Мертвые люди были чрезвычайно страшны. Они были убиты не так давно, чтобы разложение исковеркало тела до неузнаваемости. Кто-то, предавший людей жутким истязаниям, уже после их смерти совершил еще один чудовищный акт: мертвецов облили чем-то, что съедало плоть и обугливало кости. Особенно тщательно это было проделано с лицами покойных, видимо для того, чтобы опознать человека было бы почти невозможно.

Одежда осталась, точнее, фрагменты таковой. По ней можно было судить, приблизительно, конечно, о половой принадлежности несчастных. Три крепких мужчины, причем один был в юбке, и четыре девушки, причем одна была в штанах.

Ни Стефан, ни Вильям не произнесли ни слова. Спазмы желудков способствовали быстрой потере сил, хотелось пить, но в такой атмосфере и дышать-то было практически невозможно. Выкопав вместительную яму, уложив в нее сосновый лапник, они, содрогаясь, на грубо схваченных веревкой волокушах из той же сосны перевезли все тела в могилу, укрыли лапником, а потом засыпали землей.

Собаки, до этой поры с интересом наблюдающие поодаль и комментирующие каждое перемещение визгливым лаем, словно по команде снялись разом со своего смотрового пункта и умчались в лес.

Запах тоже развеялся, разнесся ветерком прямо к облакам, чтобы небесные твари: голуби, ангелы и ясные соколы могли понять, что там внизу опять случилась беда. Однако вся одежда двух старателей пропиталась этим отвратительным духом так, что хотелось содрать ее с себя вместе с кожей.

Они выложили над могилой небольшую горку из камней, а потом Вильгельм сказал речь.

– Ранульф, Жоффруа, Уильям, Адела и вы, неизвестные девушки, – покойтесь с миром. Я не знаю, кто ваш убийца, но я знаю причину убийства. Простите меня. Это моя вина, мой крест. Вы не останетесь неотмщенными, Господь этого не позволит. Сказано в Библии: «Смерть! Где твое жало? Ад! Где твоя победа?» [11]11
  1 послание Коринфянам, глава 15 стих 55.


[Закрыть]

А Стефан ничего не сказал. Только подумал, что со времен творцов мира Заратуштры, а именно – Ормазда, Машье и Машьяне, а также Ахримана – человечество объединяет собой три природы: божественную, происходящую от Ормазда, плотскую и греховную, идущую от Машье и Машьяне, и демоническую – от Ахримана. Вся наша надежда в том, чтобы подавить в себе зло и вывести на первый план божественные элементы. Сколько веков минуло, а надежда так и остается таковой, разве что с каждым витком развития человечества делается все призрачней и призрачней.

Потом они долго отстирывали свою одежду в обнаруженном поблизости ручье, сушили ее в разведенном костре на дыму из специально подбрасываемых можжевеловых веток.

А потом откуда-то прилетел арбалетный болт с тупым наконечником и ударил Вильгельма в правое плечо. Его развернуло и бросило наземь. Стефан, поражаясь своей глупой беспечности, прыгнул к уложенному рядом с седлом мечу, осознавая, что не успеет дотянуться до своего оружия. Так и случилось: на его пути возникла приземистая фигура с хорошо изготовленной дубиной в руке. Выверенный удар должен был выбить из груди рыцаря дух, но Дюк каким-то чудом извернулся, практически провернувшись вокруг своей оси, неловко упал спиной на камни, но тут же откатился в сторону, почти прямо под ноги нападавшему. Тот как раз закончил свой второй удар, сверху вниз, но опять промазал.

Стефан приложился кулаком по ноге противника, как раз по пальцам стопы, отчего тот закричал и согнулся в три погибели, ухватившись за ушибленную конечность. А то как же иначе – ведь, поди, Дюк переломал ему все косточки, потому что в его руке неведомо как оказался увесистый булыжник. Этим же камнем он приложился снизу вверх, прямо в раззявленную челюсть, и снова не промахнулся. Враг забулькал, но Стефан на это уже внимания не обращал. Ему нужно было добраться до меча, либо, на крайний случай, схватить выпавшую из рук поверженного противника дубину. Это удалось. Почти удалось.

Уже смыкая пальцы на чужом оружии, в голове возле правого уха взорвался ожогом оглушительный удар. На долю мига в мозгу взыграли трубы, как перед концом света, потом свет действительно кончился.

Очнулся он от холода. Пошевелился, ощущая во рту свинцовый привкус крови, осознал, что еще жив, но беспомощен до безобразия: руки за спиной оказались привязаны к согнутым в коленях ногам за лодыжки. Он огляделся по сторонам, насколько это позволяло положение тела. Лошади, все так же привязанные за узду к ветке ближайших кустов орешника, отыскивали на земле какую-то съедобную траву и казались очень спокойными. Оно и понятно – собаки-то убежали, подлые. Угрозы для лошадей больше никакой не было, не считать же таковой пришедших людей, переговаривающихся где-то поблизости на неизвестном языке. Вот для собак увеличение количества человек – нежелательное соседство. Они тогда и смылись от греха подальше.

А Стефан и Вильгельм не придали этому событию никакого значения. Подумаешь, псы подевались куда-то. Может, они сумасшедшие!

Кстати, принц обнаружился совсем недалеко и в аналогичной позиции. Только у него во рту еще и кляп торчал. А это-то зачем? Здесь кричи-не кричи, никто не услышит, а услышат, так на помощь спешить не будут. Закон джунглей.

Стефану вновь сделалось стыдно. Лежать тут в одном исподнем белье, не в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой, было унизительно. Хорошо, что никто другой этого унижения не видит, плохо, что никто другой не узнает, где сгинул хунгарский рыцарь. Только он с принцем и их убийцы. В том, что их оставят в живых, он очень сомневался.

Разглядеть врагов удавалось не очень. Сумерки сгущались, наползал туман, размывая контуры предметов, разрушалась надежда. Но раз ничего поделать нельзя, значит, надо извлечь максимальную пользу из того, что пока еще жив.

Извиваясь, как в припадке падучей болезни, он пополз к Вильгельму, стараясь при этом не шуметь. Тот тоже был в сознании, похлопал глазами, видимо, одобряя сближение. Потом принц ловко повращал зрачками, что должно было означать, вероятно, что он контролирует ситуацию, а Дюк даже побоялся, чтоб у англичанина глаза не вывались из орбит.

Когда все же удалось оказаться рядом, то Стефан открыл рот и потянулся им к лицу Вильгельма. На мгновение глаза того изобразили удивление, но потом – понимание. Со стороны можно было заподозрить, что рыцарь перед смертью лезет целоваться со своим другом – этакие серьезные мужские поцелуи без объятий. Но Дюк вцепился зубами в отвратительный кусок спрессованной материи, изображающий кляп, и, мотая головой, как собака, вытащил тот изо рта Вильгельма.

Принц некоторое время ловил воздух, пытаясь отдышаться и отплеваться, потом прошептал дежурное «спасибо».

– Кто это? – шепотом спросил Стефан, мотнув головой в сторону голосов.

– Может это покажется странным, но лично я предполагаю, что это hassassins, – прошелестел Вильгельм.

Произнесенное слово было очень неестественным для этого уголка старой Европы. К Любеку стеклось в свое время очень много слэйвинов, считающихся «южными», проповедовавших, как у них водится, религию стяжательства и собирательства, чуть прикрытую христианством. Но встретить здесь оголтелых муслимов, объединенных в летучие отряды беспощадных убийц – казалось неправдоподобным. Ассасины возникли где-то в сирийских пустынях, как немногочисленные отряды, стихийно организованные для противостояния крестоносцам. Они нападали, грабили и убивали всех, попадающихся на пути. Зачастую им встречались только слабые, на них-то и оттачивалось мастерство. Они были беспощадны к женщинам и детям, не говоря уже про мужчин. Среди крестоносцев ходили слухи, что эти непримиримые муслимские воины охотятся на кого угодно, только не на вооруженных мечами рыцарей.

А все потому, что этих убийц объединяла единственная страсть, которой они целиком отдавались: перед очередным рейдом, во время резни, после возвращения в свои лагеря – страсть к наркотическому веществу, который они именовали hashish. Собственно говоря, слово «ассасин» означало всего лишь «последователь гашиша». Одурманенный мозг делает из человека чудовище.

Некоторые викинги тоже лакали похлебки из мухоморов, чтобы в бою сделаться берсеркерами, но только в самом начале своей ратной карьеры. Если довелось позднее остаться в живых, то в боевой транс они впадали уже вполне самостоятельно, не прибегая ни к каким стимуляторам. Человек должен всегда отвечать за свои поступки, человеческие, либо нет. Только трус пытается объяснить свои злодеяния воздействием наркотика. Впрочем, трусость – это черта характера, а творимые преступления с гашишем в башке аналогичны таковым с чистым разумом. Тут уж дело не в наркотике, тут уж дело в том, кто когда-то был человеком. Был, да весь вышел. Бес остался.

Но если допустить, что это действительно – ассасины, то просто так они убивать не будут, обязательно накумарятся до макушки, чтоб получить больше впечатлений от страданий жертвы. Значит, у них с Вильгельмом есть какое-то время. Пока те люди разговаривают между собой, не срываясь на крики, возгласы и боевые кличи, они будут живы. Вопросы, конечно, к принцу имеются, причем – много вопросов, вот только не стоит тратить драгоценные мгновения на то, чтобы потешить свое любопытство. Если будет возможность, то можно потом все узнать, если суждено умереть, то и так все сделается ясным – на том свете, хочется верить, тайн не существует.

– Надо зубами ослабить путы, – прошептал Стефан.

– Давай, я попробую, – ответил Вильгельм. – Мне, похоже, руку перебили – от тебя больше пользы будет.

Узел, связывающий веревку, был один, к тому же никакой оригинальностью не отличался. Оставалось надеяться, что во рту у принца зубов больше, чем один, и они, эти зубы, если и не способны перекусить гвоздь, то от морковок не ломаются. Тем более, от всяких разных потрепанных веревок из пеньки. Эх, был бы Вильгельм бобром, вмиг бы путы перекусил. Но тогда бы он никогда не стал наследником престола в Англии – бобров туда не принимают. Вот львов – пожалуйста, да и то, только в виде опоры для трона. Львы и ливы – это родственные понятия, потому что у них есть гривы. И еще гривы у ангелов.

Мысли у Стефана путались, голова начала жестоко болеть. Вообще-то, она и не переставала, вот только почему-то сейчас это начало ощущаться в большей степени. Наверно, потому, что его судьба теперь находится в зубах у наследного принца туманного Альбиона.

Внезапно одна нога как бы сама по себе выпрямилась, Дюк заставил себя включиться в действительность и услышал близкое сопение Вильгельма и далекое гортанное пение. Все, созрели супчики, сейчас придут резать пленников по кусочкам. Через миг путы совсем ослабли, и Стефан принялся ожесточенно растирать онемевшие кисти.

– Сейчас я тебя развяжу, – сказал он принцу. – И мы уходим в туман.

– Поздно, друг, – вздохнул тот в ответ. – По-моему, за нами идут. Так что уходи один.

От грозных песенных воплей по направлению к ним отделилась какая-то фигура. Прошла несколько десятков шагов, уже стала очевидней, но, вдруг, пропала, словно канула в туман, причем – совершенно бесшумно.

Некогда было разбираться, что это было. Стефан ожесточенно теребил узлы веревки Вильгельма, досадуя на неловкость своих пальцев, все еще не вполне слушавшихся его.

– Ну, я так и знал, – совсем рядом раздался тихий голос, показавшийся знакомым.

Дюк, наконец-то разобравшийся с путами англичанина, выглянул из-за его спины: действительно, голос знаком, а также знакомо все прочее. Перед ним, присев на корточки, расположился певец Чурило Пленкович. Певцом-то он был, конечно, не самым голосистым, вот Чурилой был настоящим.

– Чур, меня, – попытался пошутить рыцарь.

– Сейчас не об этом, – отмахнулся Чурило. – Можем уйти, но тем не решим проблему.

– Какую проблему? – поинтересовался Дюк.

– А вон, его проблему, – вновь пришедший несколько невежливо указал пальцем на англичанина.

И, не дожидаясь реакции на свои слова, добавил:

– Этих всего восемь человек. Было. Минус два. Предлагаю завалить еще троих, пользуясь внезапностью.

– А дальше? – на своем смешном ливонском языке поинтересовался Вильгельм.