Текст книги "Утренний Конь"

Автор книги: Александр Батров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Матросская королева

1

Мать Левки служила на «Орле», каботажном грузовом судне, а Левкин отец вот уже второй год плавал на Дальнем Востоке.

Левке не раз случалось оставаться одному в доме. Но мальчик никогда на это не жаловался. Задумал идти в гавань встречать корабли – пожалуйста! Захотел навестить крыжановских рыбаков – милости просим! А вздумалось отправиться на Сухой лиман глядеть, как строится новый порт, – иди гуляй!

Но все же над ним был контроль… Дворовые девчонки, по просьбе матери-морячки, завели особую тетрадь и записывали в нее все Левкины грехи.

– Иуды! – ворчал он на них с обидой.

А впрочем, стоит ли с ними заводиться?.. Они самый ненадежный народ на свете. И все им надо. Все подавай. И небо. И море. И недра земли…

Небо? Ну какой же из Зинки Туркиной пилот? Косая. И длинная, как селедка!

Море? Это Дашка Гранецкая собирается водить корабли, а сама смертельно боится молний…

А недра земли? О них мечтает Сильва Корнева… Поглядишь на будущего шахтера, и смешно становится. Слабая, маленькая, вроде мотылька!..

В конце мая, когда дворовые ребята решили отправиться в пионерский поход по Днепру, до самой Каховки, Левка выступил против девчонок с пламенной речью: «И хилые они. И капризные. И всего боятся. А случись в пути какое-нибудь опасное приключение, тогда прощай жизнь – отвечай за каждую головой».

– Значит, без них, хлопцы! – решил Вася Владыко, выбранный старшим отряда.

Довольный Левка вернулся домой и приготовил рюкзак с походным имуществом. Но тут пришло письмо из Архангельска…

Мать Левки, которая в этот день была дома, вскрыла конверт, прочла письмо про себя и сказала:

– Едет к нам мать отца, бабка Вероника… Едет помирать у нашего теплого моря… Вот и будешь за ней присматривать.

– А Каховка? – спросил Левка хмурясь.

– Обойдется, – сказала мать.

Она собралась в свой очередной рейс и, выходя из дому, отдала строгий наказ:

– Когда получишь телеграмму, встретишь ее. Возьмешь такси. С бабкой обращайся вежливо. Балуй ее…

– Встречу, – сказал Левка вздыхая.

Прощай, Днепр! Бабку он ненавидел заранее. Из-за нее он остается один в доме, без друзей. Даже девчонки и те в подражание им собираются в Белгород-Днестровский изучать край…

«Балуй ее», – припомнились слова матери. На лице Левки появилась кислая улыбка. Он заложил пальцы в рот и издал резкий свист, испугавший дворовых голубей. После этого он вышел на улицу и вскочил на ходу в трамвай, идущий в сторону Крыжановки. Левка стоял на дребезжащей задней площадке и думал о бабке Веронике. Он никогда не видел ее. Но по рассказам отца знал – бабка соленая… Она зимовала на кораблях, затертых льдами, служила на всех судах Белого моря поварихой, имела трудовой орден «Знак почета» и ничего не боялась. Но для чего бабке понадобилась Одесса? Не все равно, где расставаться с жизнью? Другое дело здесь жить: город богат кораблями, веселыми, сильными людьми, солнцем и синевой. Теперь целыми днями бабка будет сидеть на пороге дома и командовать им, своим внуком Левкой…

От этой мысли лицо мальчика с рыжей копной волос над смуглым широким лбом покрылось потом, а сам он сгорбился, словно поднял на плечи тяжелый мешок с мукой. В свой дом, стоявший на Парусной улице, не хотелось возвращаться.

В Крыжановке он до самого вечера помогал рыбакам выбирать тягловый невод, потом вместе с ними сидел на берегу и зачарованно слушал рассказы рыбаков, побывавших в прошлом году на ловле сардин в Атлантике… Но подкралась полночь. И Левке волей-неволей пришлось вернуться домой.

Он выпил кружку молока, съел бублик, усыпанный зернами тмина, и выключил свет. Комната наполнилась серо-зеленым сумраком ночи. Левке приснился Днепр и множество солнц над его хрустальной водой. Солнца были разного цвета – синие, красные, голубые, как праздничные флаги на корабле…

Его разбудили друзья.

– Выходи в полдень! – сообщил Вася Владыко, веснушчатый и длинноногий.

– Я никуда, – печально ответил Левка.

– Как это – никуда? – Борис Удалой подозрительно поглядел на Левку.

– Не могу, к нам бабка Вероника едет. Слабая. Мать велела мне быть при ней.

Делать нечего. Левку от души пожалели и сказали:

– Счастливо оставаться!

В полдень друзья начали свой путь.

Левка взобрался на крышу. С тяжелым сердцем глядел, как они шагают по мостовой. Шли они вольным шагом, неторопливым и в то же время пружинистым, как бывалые путешественники: кто рядами, кто вереницей, с рюкзаками за плечами. Летний ветер развевал их чубы и что-то весело им насвистывал вслед по-птичьи.

Впереди шли Борис Удалой, Вася Владыко, Виктор Абрамченко и Валентин Мирский – все верные, испытанные друзья. Дойдя до поворота, они остановились и поглядели на свой дом, над которым, как над кораблем в гавани, кружились белые чайки.

2

От бабки Вероники не было никаких вестей. Левка загорал, купался, ловил с берега бычков, а порой выходил в море на своей собственной фелюге – автомобильной камере с приделанными к ней карманами: в одном находилась рыболовная «справа», а в другом наживка – серые карликовые креветки. Управлял Левка своей фелюгой просто: ложился на нее животом и греб руками, как веслами. А на берегу стояла жара. Казалось, вот-вот закипит море – так много было в нем солнца.

Но где же бабка? Левка ждал и нервничал. Пробовал читать – не читалось. Взялся мастерить кухонные полки – растерял инструменты.

Ушли в Белгород-Днестровский девчонки.

Перед уходом они передали тетрадь соседке Инне Серебряковой.

Вернулась из своего рейса мать Левки.

– Бабка задерживается, – первым делом сообщила она, – не беспокойся, я в Архангельск радировала…

– Сидела бы там… – угрюмо проворчал Левка.

– Не скули, старуха стоящая!

– Пусть даже вся золотая.

– Странный ты сегодня… Пойди-ка к Серебряковой и принеси тетрадь.

– И об этом знаешь?

– А как же… Сама велела оставить.

Левке ничего не оставалось делать, как принести ненавистную тетрадь домой.

– Читай, – сказала мать насмешливо.

Морщась словно от зубной боли, Левка открыл последнюю страницу. На ней косым почерком Зины Туркиной писалось:

– «В столовую ходил редко…»

– Постой, – остановила мать сына. – Это же почему?

– Жарко… Сам варил юшку…

– Так, читай дальше…

– «Дашу Гранецкую обидел… Не давал купаться… Обливал морской водой…»

– Не стыдно ли тебе слабых обижать, Левка? – Мать покачала головой и сказала: – Читай дальше.

– «Выловил восемь скумбрий. Продал их курортнице, а деньги истратил на мороженое».

– Остановись! – строго произнесла мать. – Эх ты, торговец рыбой!

Левка закрыл тетрадь.

– Курортница силой упросила… Говорила – никогда не пробовала.

– Зачем же брал деньги? Взял бы и подарил…

Лицо матери с красивыми коричневыми глазами от гнева побледнело. Он знал: сейчас она раз-другой хватит его по спине своими маленькими крепкими кулаками. Но мать лишь презрительно покривила губы, и для Левки это было хуже всякого наказания.

– Я совсем не хотел… – пробормотал он смущенно.

– Молчи! – сказала мать.

Левка сел на диван, исподлобья поглядывая на мать. Вот она прошлась по комнате. Вот шире распахнула окно, задумалась.

И Левка опустил голову.

– Послали бы меня на подвиг опасный… В ракету бы посадили… Показал бы всем, какой я торговец рыбой! – сказал он с обидой.

– Кто же тебя пошлет?

– Кто? Советское государство!

– Советское государство не посылает детей на опасные подвиги… потому что любит вас… А подвиги ваши все впереди…

Спустя час мать подобрела и сказала:

– Эх ты, Лев, царь зверей…

Всего лишь одни сутки провела она с сыном на берегу и снова отправилась в море на своем «Орле».

3

Пришло письмо.

Писал Борис Удалой.

«…Плывем по Днепру на барже, а кругом такая красота страшная, что башка кружится…»

Левка не стал читать дальше. Будь у него крылья, он бы мигом подался к друзьям. Положив письмо на стол, он вышел к морю с удочкой.

Но утро не принесло рыбацкой удачи. Бычки шли мелкие. Левка собрался было вернуться домой, но тут же увидел на воде, вблизи берега, нырка – дикую остроклювую морскую уточку. Нырок был совсем молодой. Заметив Левку, он подплыл еще ближе и стал кружиться возле него с кокетливо склоненной набок головкой.

Что с Левкой сделалось в эту минуту, он не понимал сам, он никогда не был жестоким, наоборот, всегда любил птиц, а вот сейчас, весь в каком-то охотничьем азарте, он закинул в море крючок с креветкой.

Нырок, доверчиво схвативший приманку, резко жалобно вскрикнул от нестерпимой боли.

Левка потянул птицу к берегу и сразу выпустил из рук леску: кто-то, подойдя сзади, принялся крутить ему уши, приговаривая:

– Так вот где ты, горе-охотник, мой внук Левка?

Это была пожилая женщина с темными загорелыми руками, как у заправской рыбачки.

– А-а-а-а! – вырвавшись от нее, только и мог произнести Левка. А потом он рассердился. – Наезжают сюда всякие!.. – сказал он с обидой. – Тоже мне… Нашлась бабка… И совсем не похожа на умирающую. Видать, хитрая. А может быть, ты и не моя бабка?

– Я самая! – подтвердила бабка Вероника.

Она осторожно извлекла крючок из горла нырка, посадила птицу на воду и, глядя, как она, гневно вскрикивая, уплывает вдаль, сказала:

– Нырков никто не ест… и не приручить… Зачем же губить? Ну ладно, давай мириться.

– Не хочу! – сказал Левка.

Он повернулся и пошел было в сторону, но, вспомнив наказ матери, возвратился. Теперь он внимательно поглядел на пожилую женщину. Он думал, что у бабки Вероники желтое морщинистое лицо, а на поверку вышло другое… Лицо у нее было смуглое, чистое, почти без морщин, с добродушными, улыбчивыми глазами.

– Что же ты молчишь? – спросила она.

– Не молчу… – ответил смущенный Левка. – Значит, приехала?

– Приехала.

– Умирать?

Бабка Вероника кивнула головой и, как бы извиняясь, сказала:

– Восемьдесят годков.

– Чего же телеграмму не дала? – спросил Левка.

– Не дала. Видишь, и получилось веселее.

– А как ты узнала, что это я, Левка?

– Соседи показали…

– Не похоже… – сказал Левка.

– Что там у тебя не похоже?

– Что умираешь.

Бабка Вероника рассмеялась:

– Проголодалась дорогой, веди к себе, корми, ведь гостья…

– Нечем, – сказал Левка, – не ждал…

– Как же сам живешь?

– В рабочей столовой обедаю. Мать вперед платит. С заведующей так договорилась. А когда уху варю…

– Веди к себе, – повторила бабка.

Дома она долго разглядывала фотографии Левкиного отца и матери, висевшие на стене в бамбуковых рамках, потом присела на диван и сказала:

– Дай-ка метлу!

Не прошло и двадцати минут, как в комнате все блестело, не хуже, чем в капитанской рубке. Левка только диву давался. Ну и бабка! Он стоял на террасе и оттуда все приглядывался к ней.

У бабки были широкие плечи, и ходила она вразвалку, по-матросски. Простое железное кольцо, которое она носила на среднем пальце левой руки, заинтересовало внука. На кольце была изображена странная длинноголовая собака.

– Это что за кольцо? – спросил Левка.

– Дареное. А собака – знак верности.

– Неправда! – возразил Левка. – Все собаки холуи. Покормишь – ластится. Побьешь – хвостом виляет. Не люблю.

– Кого же ты любишь?

– Слонов. Гордые они, добрые и умные! Тут двух привозили на корабле…

Бабка Вероника внимательно поглядела на Левку. Пожалуй, ответ внука понравился ей.

– Как у тебя в школе? – спросила она. – Наверное, на тройках мчишься?

– Мчусь, – неохотно признался Левка.

– Худо, – сказала бабка. – Я в твои годы в лавке у купца работала. Шесть потов на день выжимала, да еще хорошо занималась в церковноприходской школе.

– Церковной? Ты на попа, что ли, училась?

Бабка рассмеялась и, махнув рукой, вытащила из кармана пачку папирос.

Левке не нравилась курящая бабка, но из вежливости он ничего не сказал ей. А курила бабка по-мужски, глубоко затягиваясь, пуская из ноздрей дым, удушливый, раздражающий.

– Видать, плохо тебе жилось в Архангельске, – сказал Левка. – Иначе сюда бы не приехала.

– Что ты! Я там, на Белом море, вроде матросской королевы! Тридцать лет плавала, – произнесла бабка с гордостью.

– Ну, там бы и осталась королевой. У нас тесно, одна комната, да еще отец вернется осенью, – сказал Левка.

– Не говори! Кубрик у вас просторный. И на террасе можно жить… Видать, не нравлюсь я тебе, верно? – вдруг спросила бабка, в упор глядя на внука.

– Не нравишься, – сказал Левка.

– За правду спасибо, – без малейшего признака обиды произнесла бабка. – Только помни: тронешь нырка – всыплю… Веди меня в столовую!

Бабка с аппетитом съела обед, выпила бутылку пива, а когда Левка покончил с едой, сказала:

– Теперь зови всех твоих друзей. Мороженым угощать буду!

– Никого нет, – упавшим голосом отозвался Левка. – Все ушли в поход.

– Ага, теперь все понимаю… Из-за меня ты остался?

– Из-за тебя. Мать приказала. Думал, на самом деле ты больная, а ты вот какая… совсем живая!

– Э, нет, Левка, устаю, – тихо произнесла бабка.

Весь день, до самого вечера, она отдыхала с дороги. Лежала на террасе, на бамбуковой раскладушке, привезенной Левкиным отцом из Индии. К вечеру, накинув на плечи белую шерстяную шаль, старуха вышла к морю. Долго бродила по берегу, по которому когда-то ступали ее ноги – босой, почерневшей от черноморского ветра девчонки. Отсюда она выходила в море, к острову Дельфиньему, с рыбаками на лов скумбрии. На Дельфиньем бабка родилась. Сейчас ночной теплый ветер шел оттуда и шевелил концы ее белой шерстяной шали. А в небе было полным-полно звезд, ими был плотно заселен мир, и не только мир! На влажной придонной гальке лежал их свет, светились на берегу створки выброшенных волной мидий, и песок у самого края воды серебрился и был похож на рыбью чешую…

– Эй, бабка! – послышался в темноте Левкин голос. – Иди домой, гроза будет, гляди, зарницы!

– Нашел чем пугать…

– Здесь опасно… Этот берег любят все молнии. Под ним, говорят, железо… Оно притягивает…

– Ладно там, с грозой… Иди, Левка, ко мне. Одно дело есть…

– Дело? – подойдя ближе, недоверчиво переспросил Левка.

– И настоящее. Ты как насчет путешествий?

Левка ничего не ответил, думая, что старуха хочет над ним посмеяться.

– Что же ты молчишь?

– Ну, всегда готовый…

– Тогда на остров Дельфиний поедем денька на три…

На этот раз Левка благосклонно кивнул головой.

Гроза началась поздней ночью. Прислушиваясь к ней, Левка думал о Дельфиньем. Там много скумбрии. Он, Левка, наловит сотни две и, присолив, высушит на солнце. Такую скумбрию рыбаки называли пластунцами… Вот будет радость, когда он угостит друзей, возвратившихся с берегов Днепра. А бабка, если только она на самом деле решила умереть, пусть сидит на берегу и прощается с морем, солнцем и облаками…

Плыли на остров Дельфиний на лоцманском катере «Луфарь». Боцман Григорий Волк уважительно отозвался о бабке Веронике:

– Матросюга, как и мы…

Бабка на катере чувствовала себя так, словно долгие годы прослужила на этом суденышке. Она сразу пропахла табаком, ветром и смолой. Но когда катер пристал к берегу, – бабка Вероника с трудом поднялась по трапу на рыбацкий причал.

– Ноги, – сказала она задыхаясь, – не держат…

Начальник причала, рыбак с квадратной седой бородой, нелюбезно встретил путешественников.

– Не курорт здесь и не пионерский лагерь. Зачем пожаловали?..

– А затем, – неожиданно ударив бородатого рыбака по плечу, сказала бабка, – чтобы повидать здесь одного старого босяка Николку…

– Вероника! – вскрикнул рыбак, добрея.

– Ага, я самая, готовь, дружок, юшку! И где бы остановиться?

– Вон там, дальний курень свободный, – предложил рыбак и, взглянув на Левку, спросил: – Внук? Приехал со своим флотом, хлопец? Что ж, действуй. А я похлопочу насчет юшки…

Рыбаков на острове было мало, все ушли в море, навстречу скумбрийным косякам, так что у костра собралось всего лишь человек шесть.

Ели не спеша. Вели разговоры. Разговоры, как казалось Левке, были неинтересные. Он бродил в стороне и глядел на камышовую крышу куреня, на которой сидела островная совушка.

– И Петра Чайки нет… И Гришки Николаева… И Павлушки Косого… – говорил седобородый.

Бабка медленно после каждого имени качала головой, словно вела счет рыбакам, расставшимся с жизнью.

– Кто же остался? – помолчав, спросила она.

– Гаврила Донской, Филипп Лысый, еще вот Белоконь Степка…

Когда костер потемнел, рыбаки разошлись. Левка, бродя у воды, нашел в песке «лунные зерна» – мелкие голубоватые камешки – и обрадовался. Если эти камешки прикрепить к лесине, рыбу можно ловить и ночью. Они светятся как светляки. Не попытать ли сейчас удачи в ночном море? Что же, пожалуй… Вот пусть только бабка уснет…

Но старуха не спала. Сидела возле костра. Шерстяная шаль придавала ей сходство с большой птицей. Глядела вдаль на падающие звезды. Левка подсел к ней, расшевелил палкой костер и спросил:

– Скажи, бабка, что всего выше?

– Душа человека, – ответила бабка.

– Нет, звезды! – возразил Левка и снова спросил: – А что всего глубже?

– Та же человеческая душа.

– Океан глубже, – заявил Левка. – Ну, а что всего сильнее?

– Ленинское слово, – сказала бабка.

На этот раз Левка согласился с ней.

Была тишина. Молчал остров, как бы распластанный этой тишиной.

– Скажи, бабка, умирать страшно? – спросил Левка.

Бабка закурила и, скрыв в дыме улыбку, ответила:

– Кому как… мне-то не страшно. Смерть видала. Два раза… Когда служила на «Альбатросе», парусном барке, пожар там большой случился.

– Какая же она?

– Лохматая, бешеная.

– Ну, а вторая?

– Вторая, когда от голода…

– Какая же она?

– Гадкая, как вошь серая.

Левка отогнал от себя ладонью дым от бабкиной папиросы и снова спросил:

– Так, а третья будет какая?

Бабка задумалась.

– Хочу, чтобы такая, как этот вечер…

– Тихая?

– Да, Левка… Иди в курень, спи…

– Бабка, а ты знаешь, кто сидит на крыше куреня?

– Знаю, – сказала бабка, – совушка… Иди спи!

Левка ушел в курень, а бабка стала засыпать, сидя возле костра. Когда она уснула, Левка весело посвистел в ночь и сказал:

– Теперь за дело!

4

Он разделся, плашмя лег на камеру и, действуя руками, как веслами, поплыл в море. Камера задела спящего чируса, и тот спросонья принял мальчика за неуклюжую плавающую птицу. А совушке, все еще сидящей на крыше куреня, он показался издали большой рыбой с двумя хвостами. Ну, а для бабки Вероники, открывшей в эту минуту глаза, он был глупым отчаянным мальчишкой.

– Эй, Левка, возвращайся!

Но Левка даже не обернулся.

Бабка внимательно вгляделась в звездное ночное небо и успокоилась.

Выбравшись на глубину, Левка остановился, сел на круг и закинул свой самолов в море.

Клева не было. «Лунные зерна», прикрепленные к крючкам, не помогали.

«Все враки… – подумал Левка о „лунных зернах“. – Их слабый свет не может привлечь даже самой мелкой ставридки. Рыбы спят: одни, забившись в свои рыбьи ямы, а другие сонно проходят вдоль берегов. Все спят – и море и остров…»

Вдруг леска вздрогнула в руках мальчика. Он потянул леску кверху и вытащил небольшую рыбу, похожую на бычка-песчаника. Привычным движением пальцев он сдернул его с крючка, и в тот же миг на него обрушилась волна жгучей боли.

«Морской скорпион», – пронеслось в голове Левки.

Он слетел с круга и очутился под водой. Когда он выплыл наверх, ему показалось, что у него нет правой руки… Надо плыть одной… Правая рука сведена судорогой.

В Левкинах глазах все завертелось, взметнулись огни, похожие на огромных летучих мышей… Но Левка, стиснув зубы и действуя одной рукой, поплыл к берегу среди пляшущих огней…

Его потянуло под воду, и тут второй приступ боли оказался спасительным для него: он забарахтался, рванулся наверх и снова поплыл, действуя одной рукой… Но куда он плывет?

– Сюда, сюда! – вдруг послышался возле него бабкин голос, и бабкины руки схватили его за волосы.

– Не хочу… – в беспамятстве прохрипел Левка, – не хочу умирать… не хочу…

Он пришел в себя на берегу, возле костра, который снова горел и светло искрился. Возле костра сидела бабка Вероника. Ее темное лицо было неподвижно.

– Спасибо, бабка, за то, что спасла… – сказал Левка.

Бабка не ответила.

– Видно, трудно было меня тащить? – продолжал он настойчиво спрашивать. – Ну, говори, бабка, нелегко?

Но бабка по-прежнему молчала.

– Слышишь, я позову людей!

– Никого! – вдруг властно выговорила бабка Вероника.

Левка оделся и задумался. Его рука ожила. Он набрал ею горсть песка и стал пропускать сквозь пальцы. А вот бабка, побывавшая на всех морях и океанах, расстается с жизнью без слез, без крика… Спасая Левку, она отдала ему свои последние силы…

– Бабка, ты человек стоящий! – чувствуя, как к горлу подкатывает ком, сказал Левка.

Что-то похожее на улыбку промелькнуло на лице старухи. Левка подсел к ней, волнуясь. Казалось, что над ним прошумел ветер большой бабкиной жизни. Он даже ощутил на своем лице соль этого ветра.

– Слышишь, я буду таким, как ты! – громко заявил Левка.

– Ладно, спи, – сказала бабка.

Голос у нее на этот раз был тихий и подобревший, и Левка решил: нет, бабка не умрет, просто нездоровится старой этой береговой ночью. Смерть еще далеко. Здесь ничего не говорило о ней. Все жило. Море шумело. Пели в береговых травах кузнечики. И звезды над морем были яркие и живые. Но бабка Вероника уже не видела их сияния…

– Ладно… Спи… – лишь тихо повторила она.

И Левка мгновенно уснул. Он лежал на песке, свернувшись калачиком, и видел мальчишеские сны. Сначала ему приснился нырок, схвативший предательский крючок с креветкой, и он виновато закрыл лицо ладонью… Потом он увидел Матросскую Королеву – свою бабку Веронику. Она стояла на океанском корабле за штурвалом, молодая и сильная. Вокруг ее корабля шумели волны, белые, словно лебединые крылья, и сама бабка была как лебедь…

Островная ночь пронеслась быстро, по-чаячьи, и звезды погасли. Серое небо и серое море слились вдалеке друг с другом. Оттуда потянуло горько-соленой свежестью и донесся гудок океанского судна. Когда поднялось солнце и добрый рыбацкий ветер левант подул на берег, Левка еще увидал во сне дворовых девчонок и во сне подумал: «А вдруг они станут такими, как бабка Вероника?»

Что же, с ними придется подружиться!