Текст книги "История религии (Том 6)"

Автор книги: Александр Мень

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 42 страниц)

Наступает время для проповеди-беседы. Ее ведет либо раввин, либо просто член Общины, сведущий в Писании. Он прочитывает отрывок из книги, переводит его на арамейский и дает необходимые пояснения*. Такие комментарии назывались таргумами.

–* Ср. Лк 4, 16, где сказано, что Господь "вошел по обыкновению Своему в день субботний в синагогу и встал, чтобы читать"

Завершается последование возгласом: "Воцарится Господь вовек, Бог твой, Сионе, в род и род. Аллилуйя".

Существовали и другие молитвословия, самым кратким из которых была "малая тефилла", напоминающая мессианский гимн, приводимый св. Лукой: Твори волю Твою в вышних на небесах,

и даруй благоволение боящимся Тебя на земле (4). Трудно поверить, чтобы Иисус слушал эти выражения искреннего благочестия равнодушно, как посторонний гость. Из Его речей видно, что Он, любил и знал наизусть многие синагогальные молитвы. Только поэтому они могли отобразиться в Евангелии.

Исключительное место Христос отвел пасхальным обрядам в том виде, как они сложились в Общине Второго Храма; и если наше таинство Плоти и Крови проникнуто молитвами ветхозаветного праздника, мы можем быть уверены, что оно восходит к Самому Господу, вложившему в старинное действо новый дух и смысл (5). Праздник опресноков и агнца был не только днем искупления, но и днем единства верных. Об этом говорит и молитва над хлебом, которую повторяли за Евхаристией первые христиане (6).

В синагогальных текстах часто встречаются слова: "святость", "святить", "святые". Они напоминали о благословении Божием, которое простирается на Его тварь. Вся библейская религия была чаянием "освящения". Человеческое должно стать Господним, тленное-нетленным. В силу этого ни одна из сторон жизяи не считалась израильтянами совершенно "мирской": все может быть освящено, стать собственностью Творца. Отсюда и появление молитв, читаемых перед трапезой, над плодами, над одеждой и над ребенком, молитв, получивших развитие в наших требниках.

Эта идея сакрализации, освящения, стала одной из центральных в Церкви Христовой, члены которой именовали себя "святыми" именно в смысле своей принадлежности Богу.

Когда иудейскому мальчику исполнялось тринадцать лет, его объявляли бар-мицва, "сыном заповеди", то есть членом Церкви, несущим ответственность за свои поступки (7). Отныне он получал право самостоятельно приносить обеты Богу и читать Тору на молитвенных собраниях. Этот день обычно отмечали как семейный праздник.

Незадолго до совершеннолетия Иисуса родители первый раз взяли Его на Пасху в Иерусалим. Там во время седера Он должен был задать ритуальный вопрос: "Что означает этот день?", а Иосиф как глава семьи ответить: "Рабами были мы у фараона в земле Мицраим, и Господь вывел нас оттуда мощною рукою..." В присутствии Сына Марии эти слова о чуде, спасшем народ Божий, и благодарственная молитва над чашей вина звучали как пророчество...

Путешествие в столицу было для назарян событием, вносившим праздничное оживление в их монотонный быт. Из города выходили с пением гимнов; родственники и соседи держались вместе.

Иерусалим встречал паломников трубными звуками, гомоном толп, теснившихся перед Храмом, великолепием своих чертогов и башен. После торжеств возвращались тоже все вместе, поэтому Иосиф и Мария не сразу заметили исчезновение Иисуса. Убедившись, что Сын не идет с ними, они в тревоге поспешили назад, долго ходили по переполненным улицам, пока наконец не пришли к Храму. Там, в одной из галерей, им открылась картина, которая должна была поразить их: Иешуа сидел у ног почтенных толкователей Закона и задавал им вопросы, когда же они сами спрашивали назаретского Отрока, то "изумлялись Его разуму и ответам".

Евангелист не говорит, о чем шла беседа, однако, без сомнения, она касалась вопросов веры.

Так под сенью Дома Божия Христа впервые увидели люди, многие из которых станут потом Его противниками. Но почему тогда Иисус оставался среди них так долго, покинув родных? Что привело Его к учителям? И как объяснить, что впоследствии Его собственная проповедь будет напоминать наставления мудрецов Израиля?

Все это трудно понять, если согласиться с теми, кто считает, что иудаизм евангельских времен был выродившимся и бессильным. В этом случае повторяется ошибка, которую нередко делают и при оценке античной религиозности первого века. Мы уже убедились, что ее кризис не повлек за собой оскудения веры. Скорее наоборот, духовные искания повсюду усилились. Это в полной мере относится и к иудаизму.

Если бы общество, в котором жил Христос, окаменело в духовной спячке, Он не смог бы найти в нем ни последователей, ни апостолов. Правда, некоторые историки утверждают, что подлинное благочестие в Израиле сохранили лишь "народные массы", а их вожди коснели в жалком обрядоверии. Но в действительности еврейская религиозная элита была плоть от плоти

всей ветхозаветной Церкви и оказывала на нее огромное влияние.

Саддукеи, зелоты, ессеи оставались на периферии, а в центре Общины мы находим носителей ее живого Предания. Как правило, то были не священники, а светские люди, которых народ величал раббим, раввинами, или по-гречески дидаскалос, учителями (8). Во дни Ирода и римских прокураторов именно раввины наиболее полно выражали духовное сознание Израиле.

"Полнота времени" совпала с раввинистической эпохой, и именно эта эпоха является ближайшей ступенью к Новому Завету. Законники и фарисеи, вопреки ходячему мнению, не были сплошь черствыми педантами, тонущими в трясине казуистики. Многие из них жили интенсивной духовной жизнью и исповедовали высокие нравственные понятия. Фарисейство дало не только врагов Евангелия, но и ревностных его служителей, прежде всего апостола Павла, в посланиях которого явственно различимы идеи его наставников (9).

Мы уже говорили, что, хотя Христос и обличал фарисеев, Он не считал ложными основы их веры. Когда Он говорил ученикам: "Другие трудились, а вы вошли в труд их", Он имел в виду деятельность религиозных учителей народа. Иисус одобрял ревностных книжников, "наученных Царству Небесному, которые выносят из своей сокровищницы старое и новое" (10). Под "старым" Христос подразумевал духовное наследие иудаизма. Учение о едином Живом Боге, Творце и Промыслителе Вселенной, видимой и невидимой, надежду на бессмертие и мессианское Царство-все это Он сохранил в Своей Церкви как истинное Откровение. Тем самым Христос засвидетельствовал, что Община Второго Храма сберегла завет Моисея и пророков и через эту Общину совершается Переход к новой мировой Церкви.

"Христианство,-подчеркивает известный современный богослов Луи Буйе,-смыкается с Ветхим Заветом только в свете раввинистических толкований,-чтобы в этом убедиться, достаточно сопоставить их с толкованиями ап. Павла или ап. Матфея. Отрицать значение этого промежуточного звена-значит поставить под сомнение прочность цепи" (11). Для подтверждения этой мысли возьмем хотя бы историю канонизации Библии. Почему Отцы Церкви не включили в нее апокрифы и неканонические книги, которые пользовались авторитетом и в Кумране, и в Александрии, и у самих христиан? Ответ напрашивается один: потому что их отвергла Синагога. Между тем собор раввинов окончательно определил состав Писания лишь на исходе I века, когда Церковь Христова уже существовала. Следовательно, христианство, пусть и молчаливо, но продолжало считаться с синагогальным Преданием (12).

Некоторым исследователям раввинизма казалось, что книжники делали чрезмерный упор на идее непостижимости Бога. В этом видели упадок и ослабление религиозного духа. Говорили, что раввины настаивали на невозможности познать Сущего иначе как через Тору и тем самым якобы отошли от пророков.

Но ведь и сами пророки-провозвестники Слова Господня видели в Боге тайну, превосходящую тварное понимание. Поэтому они вполне могли бы согласиться с утверждением раввинов, говоривших: "Тщетны усилия проникнуть в тайну Его" (13). И те и другие верили в продолжающееся Откровение, но и те и другие считали, что оно касается в основном человека, а не сокровенной природы Высшего.

"Кто поднялся на небо и, вернувшись, рассказал об этом?" – спрашивали книжники (14). И с точки зрения Евангелия они были правы, ибо полнота богопознания стала возможна лишь потому, что его принес божественный Пророк, единосущный Отцу. "Никто не восходил на Небо-только с Неба сошедший Сын Человеческий" (15).

Кто из мудрецов мог сказать это о себе? Они основывались на учении Моисея, дополненном его преемниками, в котором говорилось прежде всего о призвании человека перед лицом Божиим. Это ограждало иудаизм от увлечения спекуляциями и от метафизических "ересей". "Только у нас, – писал Флавий, не услышишь о Боге противоречивых мнений" (16). Богословие раввинов было преимущественно практическим, они стремились научить людей жить по воле Господней.

Однако это не исключало возможности более совершенного познания Бога в грядущем. Всех толкователей объединяла вера в то, что олам хазь, "мир сей", сменится после явления Мессии олам хабба, "миром будущим", когда Предвечный станет ближе к человеку (17). "Время Мессии" понималось как промежуточный период, связующий оба мира. Некоторые раввины утверждали даже, что Помазанник Божий принесет людям "новый Закон". Этот взгляд, который обычно ускользал от внимания как христианских, так и иудейских богословов, приобретает исключительное значение в свете Евангелия.

Стройной доктрины мессианизма у раввинов, впрочем, не было: одни считали, что Помазанник должен прежде погибнуть, а уже после этого наступит Царство Божие; другие думали, что мессианская эра непосредственно перейдет в "предреченные времена", которые оставят позади "мир тления" (18). Во всяком случае, ожидалось, что "век Мессии" принесет нечто новое в отношения между Творцом и человеком.

Это новое и возвестил Иисус Христос.

Так же, как наставники Ветхого Завета, Он учил о приближении "грядущего века" и утверждал, что явился в мир "не нарушить Закон, а исполнить". Речь, конечно, шла не о "выполнении" заповедей (что само по себе не содержало новизны), а о восполнении Ветхого Завета. Древнему Откровению Иисус сообщил ту полноту, которая и ожидалась в дни прихода Мессии (19). Через Него осуществлялось великое пророчество Иеремии:

Вот наступают дни, говорит Господь, когда Я

заключу с Израилем и Иудой Новый Завет.

Он будет не таким, какой Я заключил с их праотцами...

Я вложу Закон Мой в них самих и на сердцах их напишу его.

Иер 31, 32, 33

Противополагая два эона – эру Закона и эру Благодати, апостол Павел тоже не расходился с идеями раввинизма. "Мир сей" он рассматривал как преходящий (20). Господство Торы апостол считал временным не потому, что она ложна, а потому, что Закон лишь запрещает, повелевает, учит и, следовательно, обращен к воле самого человека, благодать же, соединяя людей с Богом через Христа, может наделить их силой для исполнения божественной воли (21). Таким образом. Евангелие не упраздняло основ ветхозаветного Предания, а, напротив, открывало перед ним новые горизонты, что и позволило многим фарисеям принять благовестие Иисуса, сохранив при этом "подзаконный" образ жизни Но даже те, кто не вышел за пределы Ветхого Завета, часто проявляли терпимость и симпатию к христианам. Бывали случаи, когда они поднимались на защиту апостола Павла от зелотов и саддукеев. Внук Гиллеля Гамалиил требовал прекратить гонение на учеников Христовых; когда же саддукейский Синедрион казнил Иакова, брата Господня, фарисеи добились низложения первосвященника (22). Факты эти нередко забывают, а между тем они показывают, что тогда многие раввины не считали границу между иудаизмом и христианством непроходимой.

Книжники учили в специальных академиях, при синагогах или при Храме. Их беседы обычно бывали краткими и отливались в афористическую форму. Слушатели старались запомнить изречения наставников и только иногда записывали их. Устное преподавание предпочиталось, поэтому мы располагаем довольно скудными сведениями об учителях, живших на рубеже двух Заветов. Для того чтобы ближе познакомиться с их воззрениями, нужно обратиться к книгам, получившим общее название Талмуда.

Составлять их начали еще в I веке до н. э. Тогда появилась Мишна ришона, то есть "первое повторение (Закона)". От нее сохранились небольшие фрагменты (23). Полная Мишна была составлена лишь около 200 года н. э. , комментарии же к ней, Гемары– Вавилонская и Иерусалимская,возникли еще позже. Однако все три сборника основаны на традициях иродианской и римской эпох (24).

При первом чтении Талмуд должен оттолкнуть тех, кто, ожидая найти в книге учение о вере, погружается в бездну скучнейших ритуальных предписаний, к тому же размещенных довольно хаотично. Какую молитву читать стоя, какую-сидя, кто и когда имеет право приносить жертвы, как далеко простираются пищевые и субботние запреты – эти и другие подобные им вопросы изучаются в Талмуде очень тщательно, с учетом мнений разных раввинов. Все это выглядит клубком, который невозможно распутать. Становится понятным, почему Ренан с иронией говорил, что народу, создавшему Библию, "нужно простить создание Талмуда".

Такая реакция – плод недоразумения. Ведь основным содержанием Талмуда, особенно Мишны, был церковный Устав, галаха, а он меньше всего может характеризовать сущность веры. Представим себе, что человек, желающий познакомиться с православием, начал бы не с Отцов Церкви или "Добротолюбия", а с Типикона или Кормчей. Впечатление было бы то же, что и от Мишны. И тут и там излагаются детали обрядов, согласованных с днями, праздниками и обстоятельствами; и тут и там – тысячи мелочных правил и ограничений. Между тем книги, аналогичной "Добротолюбию", у древних раввинов не было: мысли о вере и жизни вкрапливались таннаями, составителями Талмуда, в обширный галахический материал. Это было вызвано условиями рассеяния, когда цементировался единый религиозно-общинный статус иудейства. В итоге Талмуд оказался скорее юридическим, чем вероучительным документом.

Гражданское право входило уже в состав Пятикнижия, но его кодекс частично перестал отвечать потребностям новых поколений. Поэтому раввины вынуждены были дополнить его собственными законами, имевшими вполне утилитарный характер. Впрочем, "справедливый суд" учителя не отделяли от религии. "Избирать недостойного судью,– говорили они,-все равно что насаждать рощу для идолопоклонства" (25).

Инициатором законодательной работы фарисеев был Симон бен-Шетах, живший при царице Александре (См. выше, гл. XX). В 40-50 годах до н. э. его дело продолжили два выдающихся раввина – Шемайя и Абталион.

О том, как высоко ставили они правовые нормы, свидетельствует рассказ Иосифа Флавия. В 49 году Ирод, тогда еще молодой правитель Галилеи, казнил некоего Езекию и его товарищей, которые якобы занимались "разбоем" на границе Сирии. Историки полагают, что на самом деле Езекия был борцом против римского господства, а Ирод расправился с ним в угоду имперскому наместнику Сексту Цезарю. Это вполне вероятно, особенно если принять во внимание, что сын Езекии Иуда стал зелотским вождем (26).

Шемайя и Абталион потребовали привлечь Ирода к ответственности, поскольку Закон воспрещает казнить кого бы то ни было без суда. Правитель согласился предстать перед Синедрионом, но, чтобы выразить ему свое презрение, пришел одетый в пурпур и окруженный своими гвардейцами. Его самоуверенность смутила трибунал, который знал о связях Ирода в Риме. Однако Шемайя заявил, что попустительство будет "насилием над правосудием", и Ирод понял, что его ждет суровый приговор. Тогда, по совету Мариамны, он бежал к римлянам. Через двенадцать лет, будучи царем, Ирод отомстил своим судьям, отправив их на плаху. Шемайю же он пощадил за то, что в 37 году тот рекомендовал жителям Иерусалима прекратить сопротивление и впустить узурпатора.

Этот совет авторитетного книжника не был случайным. К тому времени фарисеи стали все больше сторониться злободневной политики, видя свою главную цель в религиозном просвещении.

Архиереи пытались ослабить влияние Шемайи и Абталиона, напоминая при любом удобном случае, что оба они не кровные израильтяне, а потомки ассирийцев. Но усилия эти были напрасны, в чем мог убедиться сам первосвященник Гиркан II. Когда он вышел однажды к толпе в праздник Йом-Киппура, люди бросились приветствовать не его, потомка Маккавеев, а Шемайю и Абталиона.

Новые иерархи, назначавшиеся Иродом, снискали еще меньше симпатий. Их алчность и жестокость вызывали у всех негодование. В Талмуде сохранилась народная песенка, передающая отношение к ставленникам тирана:

Горе мне от рода Боэта, горе от их копий!

Горе мне от рода Кантара, горе от их перьев!

Горе мне от рода Анны, горе от их шипенья!

Горе мне от рода Измаила бен-Фаби, горе от их кулаков!

Сами они первосвященники, их сыновья – казначеи,

Их зятья-смотрители Храма, а их слуги бьют народ палками (27)

В сравнении с этими сановниками демократичные фарисеи явно выигрывали. По их мнению, "человек, живущий трудами рук своих, заслуживает большего уважения, чем тот, кто кичится своей набожностью". "Праздность,-говорили они, – развращает человека". Сам Шемайя выразил свою жизненную установку в афоризме: "Люби труд и ненавидь барство" (28). Из фарисейской школы вынес уважение к труду и апостол Павел.

Хотя Закон обычно преподавался бесплатно, Шемайя брал деньги за обучение молодежи, чтобы подчеркнуть, что занят нужной работой, которая должна кормить человека. К тому же он был беден и не имел других источников.

Однажды в субботу, в холодный зимний день, ученики, сидевшие в школе Шемайй, заметили, как что-то заслонило свет в окне. Выйдя, они обнаружили окоченевшего, занесенного снегом мужчину. Все сразу узнали Гиллеля, батрака из Вавилонии. Не заработав на урок, он решил слушать беседу у окна. Его ввели в дом, обогрели и привели в чувство. Шемайе пришлось по душе такое рвение. "Ради этого человека,-сказал он,-стоило нарушить субботний покой" (29).

Прошло немного времени, и Гиллель принял от старого рабби руководство школой. Предание рассказывает об этом следующее. В 30 году до н. э. Пасха совпала с субботой, и между уставщиками возник спор: можно ли приготовлять праздничного агнца в этот день. Обратились к Гиллелю, и он рассудил так: поскольку жертвы, приносимые в Храме, в субботу не отменяются, то тем более не следует отменять пасхальный обряд. Всех поразила простота аргумента, и Гиллель прослыл человеком, способным предлагать мудрые решения. Когда умер Шемайя, его выбрали главой академии и наси, председателем раввинского Совета (30).

Гиллеля считают самым знаменитым учителем Израиля той эпохи. Изречений его сохранилось мало, но не им он обязан своей славой. Она питалась тем глубоким впечатлением, которое производила личность ученого на современников.

Родился Гиллель около 75 года и происходил от потомков Давида. Его отечеством была Вавилония. Некоторые историки, находя у Гиллеля элементы греческой образованности, думают, что он мог быть выходцем из Александрии. Но и в эллинизированной Месопотамии Гиллель имел возможность познакомиться с логикой Аристотеля, которой пользовался в своих толкованиях.

В Иерусалим будущего раввина привело желание учиться (ок. 40 г.). Обладая независимым характером, он не желал прибегать к помощи богатой родни. "Если не я за себя, то кто за меня? – говорил Гиллель, но при этом добавлял: – Если я только для себя, то чего я стою?" (31) Гиллель начал посещать иерусалимскую школу Шемайи и одновременно работать поденщиком и сторожем.

Став главой академии, он занялся вопросами экзегезы и сформулировал основные миддот – правила для изъяснения Закона. Как, например, быть, если в Писании встречаются два противоположных утверждения? Эта проблема, которую в средние века наиболее остро поставил Пьер Абеляр, была решена Гиллелем при помощи следующего силлогизма. Поскольку Тора содержит истину, а в то же время в ней попадаются два противоречивых высказывания, значит, истинны они оба. Толкователь же должен в самом Писании отыскать текст, который снял бы противоречие.

Говорили, что Гиллель был сведущ в самых разных отраслях знаний, что он "умел рассуждать о горах и долинах, о деревьях и травах, о диких и домашних животных", что ему были "одинаково доступны и светские и богословские науки" (32). Но главной наукой Гиллель, как и его предшественники хакамы, считал умение жить по заповедям Торы.

Замечательно, что основу благочестия Гиллель видел не в обрядах, а в нравственности. Иноверцу, который соглашался принять иудаизм, если рабби сможет изложить ему Закон в двух словах, он дал классический ответ: "Не делай ближнему того, что неприятно тебе,-вот суть всей Торы, все же прочее лишь комментарий" (33). Эти слова, усиленные призывом к действенной любви, были повторены Иисусом Христом. Именно такое понимание Закона-как этического в своей основе-было усвоено христианством; и отсюда становится ясной мысль св. Иринея Лионского, утверждавшего, что "правила совершенной жизни одни и те же в обоих Заветах" (34).

Не следует, впрочем, думать, что Гиллель был реформатором, пренебрегавшим традицией. Он не имел намерения ломать обычаи и защищал авторитет Предания. Когда один язычник, пожелавший стать прозелитом, усомнился в значении устной Торы, Гиллель убедил его наглядным примером. Он начал учить новичка еврейскому языку, каждый день по-разному называя одни и те же буквы. "Как же я могу научиться?"-удивился тот. "А как ты хочешь познать Писание без устной традиции?" – ответил Гиллель.

Его щепетильность в отношении к традиции может показаться слабостью, вроде той, которую проявляли многие языческие философы, имея дело с народным культом. Но здесь было нечто иное – вера в нужность суммы установлений, идущих от древности. Сам Христос в беседах с книжниками показал пример бережного отношения к Преданию. Так, говоря о законности субботнего исцеления, Он ссылался на практику совершать обрезание, невзирая на день покоя (35). Тем более должен был избегать крайнего реформизма Гиллель, глава раввинского Совета. Однако его осторожность подчас действительно превращалась в робость, и здесь Гиллель намного уступает пророкам. Пытаясь смягчить тяжеловесный ритуал, он шел на невероятные ухищрения, которые не могут не вызвать улыбки. Например, чтобы обойти запрет выносить что-либо из дома в субботу, Гиллель предлагал заранее относить в крайний дом улицы часть пищи и тем самым как бы сделать всю улицу "домом" (36).

Но повторяем – не эти манипуляции создали имя Гиллелю. В памяти Израиля он остался человеком необычайного обаяния, благородства и кротости. Он считал, что выдержка и доброта – главные достоинства служителя мудрости. "Люби мир и водворяй его повсюду,-говорил он, – люби созданных Богом людей и приближай их к Закону Божию. Не суди ближнего, пока сам не побывал на его месте; там, где нет людей,-будь сам человеком"(37).

Рассказывают, что один иудей побился об заклад, что сумеет вывести Гиллеля из себя, но сколько глупых вопросов ни задавал он учителю, тот неизменно отвечал ему с терпением и благожелательностью, пока насмешник не понял, что проиграл пари (38).

Народ прозвал Гиллеля Закеном, по-гречески Пресвитером, то есть Старцем. Этот "князь" фарисеев никогда не кичился своими знаниями и почетным положением, он был внимателен к людям, прост в обращении и не чуждался безобидной шутки. Так, идя в баню, он говорил, что задумал богоугодное дело, а удивленным ученикам объяснял, что держать в чистоте тело – значит оказывать уважение Божиему созданию.

Гиллель умер около 10 года н. э. в преклонном возрасте, окруженный любовью всего народа. После смерти рабби школа, называвшаяся "Бет-Гиллель" (Дом Гиллеля), объединила его последователей. Среди них был сын учителя Симеон; его иногда отождествляют с праведным старцем Евангелия (39). Но наибольшую известность получил внук Гиллеля Гамалиил Первый;о терпимости его свидетельствует рассказ в Деяниях Апостольских.

Поучения, рассеянные в Талмуде, показывают, что нравственный идеал фарисеев-гиллелитов во многом приближался к евангельскому. Иногда там встречаются почти буквальные совпадения с Новым Заветом. Приведем хотя бы несколько наиболее характерных примеров.

В трактате "Жертвоприношение" сказано: "Кто подает милостыню тайно, тот выше самого Моисея". Это напоминает слова Спасителя, сказанные Им в Нагорной проповеди. К ней же примыкают другие наставления раввинов: "Лучше краткая молитва с благоговением, чем длинная без усердия"; "Если твой ближний попросит у тебя осла, возложи седло на спину свою"; "Не будь скор на гнев"; "Кто, имея лишь один кусок хлеба в корзине своей, говорит: что мне есть завтра?-тот человек слабой веры"; "Ненавидящий своего ближнего как бы проливает человеческую кровь"; "Начало Торы и конец ее-любовь к людям"; "Проявляющий кротость и сострадание ко всем тварям Божиим наполняет весь мир любовью" (40).

В трактате "Посты" высказывается мысль, что во дни пророка Ионы жители Ниневии были прощены не за то, что воздерживались от пищи, а за то, что "обратились от злого пути своего"(41). Рабби Симеон утверждал, что важно не столько изучение Торы, сколько исполнение добрых дел (42).

Сходство с Христовыми заповедями имеют и слова "плати добром за зло", отрицающие древний закон возмездия (43). "Лучше быть гонимым, чем гонителем",-говорится в трактате "Первые врата" (44). А в другом трактате есть заповедь, звучащая почти по-евангельски: "Подражайте Божиим свойствам; как Он милосерд, так и вы будьте милосердны" (45).

Но и "дела" сами по себе считались недостаточными; раввины часто заостряли внимание на внутренних помыслах человека. Греховные чувства названы в Талмуде "идолами, живущими в сердце человека". "Кто подавляет в себе дурные помышления и сознает свою греховность, тот чтит Бога на небе и на земле"; "Страсть в человеке сначала подобна паутине, а потом – канату" (46).

Лицемерие осуждалось лучшими из раввинов столь же недвусмысленно, как и в Евангелии. "Есть люди, – говорили они, – которые возлагают на себя филактерии и талит* и, однако, поступают по греху... ханжей следует обличать, ибо они оскорбляют

имя Божие". Таких пустосвятов называли "крашеными фарисеями", которые "главное сделали побочным, а побочное – главным" (47).

–

* Молитвенные принадлежности

Еще книжник Антигон из Сохо (70 г. до н. э.) осуждал тех, кто следовал заветам Торы, как корыстный раб. В трактате "Сифри" написано: "Исполняй заповеди Божии с любовью. Не одно и то же исполнять их из любви к Богу или же из страха перед Ним" (48).

Немалый интерес представляют талмудические притчи, в которых говорится о долге человека перед Богом и ближними. Одна из них повествует о рабби Бероке, которому явился пророк Илия. "Назови мне, муж Божий, – попросил книжник, – человека, достойного жизни вечной". Каково же было изумление рабби, когда Илия указал на трех иудеев, которые не отличались никакими внешними признаками набожности. Один был надзирателем в тюрьме, проявлявшим доброту к заключенным, а два других были просто веселыми людьми, которые ободряли унылых и мирили враждующих.

Другая притча рассказывает о царе, одарившем слуг нарядными одеждами (символ небесных благословений). Когда он вернулся из похода, то увидел, что одни сохранили их незапятнанными, а другие сделали черными, надевая их при грязных работах (49).

Раввины вспоминали о Монобазе, царе адиабенском, который, став прозелитом, раздал нуждающимся свои богатства. На упреки же родных он ответил: "Мои предки приобретали себе земные сокровища, а я – сокровища небесные" (50).

Лучшее резюме взглядов Гиллелевой школы содержится в трактате "Макот". Там сказано, что Моисей дал 613 заповедей, Давид-псалмопевец свел их к одиннадцати: "Поступай честно, твори правду и говори истину, не клевещи языком твоим, не делай другому зла, не возводи поношения на ближнего, гнушайся низостью, чти богобоязненных, не изменяй клятве даже во вред себе, серебра своего не давай в рост и не принимай взяток против невинного". Пророк Йсайя ограничился шестью заповедями: "Будь праведен, говори истину, презирай прибыль от греха, отнимай руки свои от взяток, затыкай уши, чтобы не слышать призыва к насилию, закрывай глаза, чтобы не соблазниться злом". Пророк Михей указал лишь на три главных заповеди: "Поступай справедливо, люби добродетель и смиренно ходи пред Богом". И, наконец, пророк Аввакум выразил самую суть благочестия одной фразой: "Праведный своей верою жив будет" (51). Иными словами, любовь к людям должна вытекать из веры и любви к Богу.

Не исключено, что некоторые талмудические максимы сложились под влиянием христианства, однако влияние это нельзя преувеличивать. Талмуд вырос из дохристианских источников и формировался в странах, которые либо не приняли христианства либо приняли его недавно.

На первый взгляд кажется непонятным, как люди, исповедовавшие столь высокие принципы религиозной этики, стали "слепыми поводырями слепых", отвергшими Христово благовестие.

В поисках ответа на этот вопрос мы должны оставить в стороне мессианство Иисуса и Его свидетельство о Себе как о Сыне Божием. Напряженность между Ним и фарисеями возникла гораздо раньше, чем Он открыто заговорил о тайне Своего посланничества в мир, то есть законники не желали принять Назарянина даже как Учителя.

Некоторые богословы и историки пытались доказать, что Христос в принципе отверг всякую внешнюю форму религиозной жизни и тем вызвал ярость консерваторов. Но евангелия свидетельствуют об обратном. Христос не осуждал саму идею обряда. Он не только участвовал в ветхозаветных праздниках и соблюдал правила Закона, но и установил новые священнодействия, в частности-Крещение и Евхаристию. Его слово было обращено к живым людям из плоти и крови, которые нуждались во внешних проявлениях своей веры, в символах и знаках Богоприсутствия.

Когда Иисус говорил с книжниками. Он апеллировал к самому возвышенному и чистому, что было в их же традиции. Законнику, который согласился, что сущность веры в двух главных заповедях о любви к Творцу и к ближнему, Он ответил: "Недалек ты от Царства Божия" (52). Однако с "крашеными фарисеями", буквалистами и ханжами Он был исключительно суров. О них Иисус сказал самые резкие слова из всех Им произнесенных.

Основным пороком ложно понятого законничества было превалирование формы, уверенность, что достаточно соблюсти определенное число мицвот, чтобы угодить Богу. Эта психология арифметической праведности всегда таит в себе страшную опасность. Иисус разоблачал святош, которые ради устава и обычая забывали о любви и сострадании к людям. Он упрекал учителей, чванившихся своей набожностью, выставлявших ее напоказ и носивших постную личину благочестия. Христос сравнивал таких фарисеев с побеленными саркофагами, внутри которых лежат тлеющие кости. Соблюдение ритуальной чистоты-пустая скорлупа, если нечистота заполнила душу. "Обошли,-говорил Иисус,-более важное в Законе: правосудие, и милосердие, и верность: это надлежало исполнить и того не опустить. Вожди слепые, отцеживающие комара и проглатывающие верблюда!.. Вы снаружи кажетесь людьми праведными, внутри же наполнены лицемерием и беззаконием" (53).