Текст книги "История религии (Том 6)"

Автор книги: Александр Мень

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 42 страниц)

Это был один из самых трагических кризисов иудейской Церкви, которая оказалась беспомощной перед лицом новых проблем. Ее учители не решались отделить Библию от всего конгломерата национальных традиций, и в итоге "богобоязненных" оставили на положении "граждан второго сорта" (34).

Только новозаветная Церковь явилась по сути своей сверхнациональной, сохранив культурное своеобразие народов, принявших христианство.

Тем не менее уже в ветхозаветное время были предприняты первые попытки узаконить особые группы обращенных, которые исповедовали иудаизм, но при этом иудеями не становились. Так, неофитам из царского рода Адиабены было прямо заявлено, что для них обрезание не обязательно. Знаком принятия веры у таких людей стала тевила, священное омовение, своего рода "ветхозаветное крещение" (35). Прошедшие через него не следовали всем религиозно-бытовым правилам Общины. Они ограничивались так называемыми "заповедями Ноя", которые ранняя Церковь распространит впоследствии на христиан-неевреев *.Замечательно, что большинство этих христиан придет в Церковь из среды "богобоязненных" и прозелитов (36).

–

* "Заповеди Ноя" запрещали принимать участие в языческих обрядах, запрещали убийство и употребление в пищу крови (Быт 9, 4-6).

Прозелитизм был одним из самых удивительных явлений римской жизни. Ведь в той или иной степени он приобщал неофитов к иудеям, а доводов против этого было достаточно много. Народ Библии после ста лет свободы снова был лишен независимости и в "рассеянии" не раз терпел притеснения. Каждый, вступавший с ним в диалог, мог рассуждать так, как рассуждал через тысячу лет князь Владимир: если вы находитесь в столь незавидном положении, не значит ли это, что религия ваша ложна или что Бог отвернулся от вас? И все же вера Ветхого Завета оказывалась столь притягательной, что вопреки этим соображениям волна прозелитизма продолжала шириться.

Соединение веры в единого Творца со строгой этикой и обетованием спасения как никогда отвечало чаяниям эпохи. Старый политеизм выдыхался, но при этом нарастала мистическая тревога, духовный голод, ожидание чуда и какой-то очистительной грозы...

ПРИМЕЧАНИЯ

Глава двадцать шестая

ИУДЕЙСКИЕ МИССИОНЕРЫ

1. См.: Г. Лившиц. Происхождение христианства в свете рукописей Мертвого моря. Минск, 1967, с. 23.

2. Сивилла, III, 596; И. Флавий. Против Апиона, II, 24.

3. V. Махiмиs. De dictis factisque memorabilibus, I, 3, 2.

4. У бл. Августина (Гр. Б., VI, II).

5. См. Ис 56, 3-7.

6. И. Флавий. Против Апиона, II, 27, ср. также II, 36.

7. Авода-Зара, I, 3.

8. Philo. De virtutibus, 211-215.

9. Тацит. История, V, 5.

10. У бл. Августина (Гр. Б., IV, 31).

11. О возвышенном, IX, 9. Пер. Н. Чистяковой. Книга "О возвышенном", которую ошибочно приписывали Лонгину, появилась в Риме в середине I в. н. э. Полагают, что автор ее был знаком с иудаизмом через Филона.

12. Страбон. География, XVI, 35.

13. У бл. Августина (Гр. Б., XIX, 23).

14. См.: И. Флавий. Против Апиона, II, 7.

15. Philo. De vita Mosis, II.

16. "Мы-не торговый народ", писал Иосиф Флавий (Против Апиона, I, 60); См.: Corpus papyrorum Judaiorum, V. I; ed. by V. Tchericover. Cambridge, Mass., 1957.

17. Гекатей. Фр. 9-по Th. Reinach. 3 Макк I, 3 называет среди отступников веры Досифея. Историчность этого лица подтвердилась недавно найденными папирусами.

18. Сивилла, III, 545 сл. Из текстов Сивилл, дошедших до нашего времени, иудейским авторам принадлежит ч. III (ок. 140 г. до н.э.), ч. IV (I в. н. э.), ч. V (II в. н.э.). См.: И. Геффкен. Из истории первых веков христианства. СПб., 1908, с. 22; Н. Rоw1еу. Тhе Relevance of Apocalyptic, р. 68, J. Decroix. Les oracles Sibyllins -ВТS, 1969, v. 113, р. 5-7. Отрывки из Сивилл на русском языке есть в книге Э. Ренана. "История израильского народа". Полный английский перевод см. в АРОТ, v. П, р. 377-406.

19. Сивилла. Фрагменты, I, 19.-У Феофила. К Автолику, 36.

20. Там же, I, 23.

21. Там же, III, 732 сл.

22. Там же, III, 218.

23. Там же, III, 718 сл.

24. Эти отрывки обычно датируют II в. до н. э. См.: О. Гольцман. Падение иудейского государства. Пер. с нем. М., 1899, с. 40 сл.

25. Цит. у Климента. Строматы, V, 4.

26. Еще в так наз. "Мураториевом каноне" (ок. 170 г. н. э. ). Книга Премудрости не отнесена к числу произведений Соломона, авторство его решительно отвергали бл. Августин и бл. Иероним. Последний установил, что книга была написана по-гречески. См. П. Тычинин. Книга Премудрости Соломона. -ТБ, т. V, с. 76; F. G. Wright. Wisdom. – JBS, р. 558. По общепринятому делению библеистов. Кн. Премудрости состоит из трех частей: гл. 1-5, гл. 6-10 и гл. 11-19.

27.См.: С.Трубецкой. Учение о Логосе, с. 89.

28. См.: свящ. А. Князев. Понятие и образ Божественной Премудрости в Ветхом Завете.-ПМ, 1955, в. X, с. 110.

29. См.: И. Флавий. Против Апиона, II, 5.

30. Мф 23, 15. Буквальный перевод этих слов с оригинала (греч.).

31.См.: J. Jeremias. Jerusalem in the Time of Jesus. London, 1976, р. 323.

32. Авода-Зара, I, л. 3.

33. См.: Philo. De vita Mosis, II, 17-24.

34. См. об этом. А. Тоупbее. А Study of History, V. 12, р. 511 ff. J. Jeremias. Jerusalem in the Time of Jesus, р. 320 ff.

35. И. Флавий. Арх. XX, 2, 5, Иевамот, 46а, 646. См.: J. Jeremias. Infant Baptism in the First Four Centures. London, 1960, р. 24-29.

36.См.: Деян 13, 16, 26, 43; 15, 29; 17, 4.

Глава двадцать седьмая

ЧЕЛОВЕКОБОГ

Римская империя, 66-7 гг. до н.э.

Искусство управления заключается

в организации идолопоклонства.

Б. Шоу

Среди религий, обещавших народу избавление, еще со времен Александра заявляла о себе вера в обоготворенных монархов.

По примеру Македонца эллинистические цари заставляли строить храмы в честь своих предшественников. В собственные же титулы они включали многозначительные прозвища: Сотер – спаситель, Эпифан – явленный бог или даже просто Теос – бог.

Однако этот официальный культ не шел ни в какое сравнение с тем взрывом царепоклонства, который вызвал Митридат Понтийский. Риму он внушал почти мистический ужас, а Восток видел в нем своего спасителя, воплощение Митры-Диониса.

Но славе Митридата, как и всякого земного бога, суждено было померкнуть. Более того, он сам еще при жизни стал свидетелем ее конца. Армия Помпея, закаленная в войне с пиратами, нанесла ему поражение на берегах Евфрата. В 66 году союзник Митридата Тигран Армянский вынужден был объявить себя "другом" римлян. Пока Помпей действовал в Сирии, Митридат занял оборону в Крыму и там пытался вновь собрать силы. И в этот момент его сын Фарнак перешел на сторону римлян.

С балюстрады пантикапейского дворца, стоявшего на горе, которая и сейчас носит его имя, смотрел старый царь, как матросы присягают изменнику. Он понял, что часы его сочтены, и вместе с дочерьми принял яд. Отрава не подействовала: царь, боясь покушений, давно приучил себя к смертельным зельям. Тогда Митридат попросил слугу-галла пронзить его мечом.

Это произошло в 63 году, когда Помпей, вмешавшись в иудейские дела, вел осаду Иерусалима. Римский полководец мог торжествовать: он покорил Малую Азию и Сирию, покончив с призрачной властью Селевкидов. Теперь перед ним открывалась возможность самому стать царем-богом. Но Помпей не рассчитал, не понял настроений в Риме, который еще не созрел для принятия цезаризма, хотя и был к этому близок.

Полагая, что авторитет его неоспорим, Помпей в декабре 62 года распустил войско, как того требовал закон. Он думал заручиться поддержкой ветеранов и обещал раздать им земли. Однако сенат воспрепятствовал ему, опасаясь роста его популярности.

Плодами побед Помпея сумел воспользоваться его временный союзник Юлий Цезарь. Сначала он действовал против сената, помогая Помпею, а потом обошел его в сложной политической игре. Став наместником Галлии, Цезарь провел ряд победоносных кампаний и сосредоточил в своих руках огромные средства. После войны он открыто отказался подчиниться сенату и двинул свои легионы на Рим. "Я прихожу освободить римский народ от партии, которая его угнетает",-заявил он.

Цезарь изображал себя сторонником "народной партии", но его демократизм был лишь ступенькой к монархии. Отказ Суллы от власти он расценивал как ошибку. С сенатской олигархией Цезарь решил не считаться и апеллировать только к войску и народному собранию. Один его конкурент-Красс-погиб в Парфии, другой -Помпей-вскоре пал от рук убийц. В сенате не было единства, народ страшился новой гражданской войны. "Среди многих, -говорит Аппиан,-шла болтовня о том, что единственным спасением от теперешних зол была бы монархическая власть" (1).

Однако многовековая республиканская традиция мешала Цезарю формально установить монархию. Был пущен пробный шар, когда консул Антоний публично предложил ему корону. Мгновенно почувствовав смущение толпы, диктатор с деланным презрением отклонил царское звание. Нужно было еще выждать в расчете на то, что любовь народа рано или поздно предоставит ему желанный трон.

Но и у Цезаря было одно уязвимое место. Образованный, умный, одаренный человек, он слишком часто поддавался искушение делать широкие жесты, слишком претила ему кровожадность в стиле Суллы. Он прощал своих политических врагов, даже делал их (в частности Брута) приближенными и тем подписал себе приговор.

Мягкий диктатор обречен. Если он хочет сохранить власть, он не должен знать колебаний, ему необходимо карать и казнить, без конца умножать ложь и насилие, помня, что недовольные будут всегда. "Пожизненный диктатор" забыл об этом, забыл о сенате, который ненавидел его; он был слишком человечен для настоящего деспота, что и привело к роковой развязке 15 марта 44 года.

И все-таки, хоть и поздно, Цезарю удалось стать "божественным царем". Народное собрание встретило весть о его гибели безмолвием: люди растерялись, они слишком привыкли к вождю. Антоний и другие друзья убитого окружили его имя ореолом почитания. Говорили, что комета, появившаяся через неделю после смерти Цезаря,– это его душа, вознесенная на Олимп. Прошло еще немного времени, и в том самом сенате, где кинжалы заговорщиков пронзили диктатора, совершилось его причисление к небожителям. Отныне "Цезарь во Граде своем есть бог" (2).

Как отмечает Светоний, произошло это "не столько словами указов, но и убеждением толпы" (3). Судьба Юлия-его стремительный успех и внезапный конец-потрясла римлян. Она рождала мысль о вмешательстве неведомых сил. И как бы в подтверждение этого после мартовских ид на Город обрушились стихийные бедствия. Небывалое наводнение, затопившее столицу, казалось прелюдией к новому всемирному потопу; в империи свирепствовали неурожай и эпидемии. Вергилий писал: В час, когда Цезарь угас, пожалело и солнце о Риме,

Лик лучезарный оно темнотою багровой сокрыло,

Ночи навечной тогда устрашился мир нечестивый (4). По словам Диона Кассия, римляне снова стали "готовиться ко всеобщей гибели" (5).

Но наступила не мировая катастрофа, а новая гражданская война. Цезарианцы-триумвиры Октавиан, Антоний и Лепид обрушились на поборников республики. Племянник и приемный сын Цезаря Октавиан сумел уберечься от его ошибок. Он твердо знал, как поступать с действительными и возможными противниками. Зимой 43 года при поддержке Антония и Лепида он пошел в наступление против врагов диктатуры. "Тотчас же,-пишет Аппиан,– как по всей стране, так и в Риме, смотря по тому, где каждый был захвачен, начались многочисленные аресты и разнообразные способы умерщвления"(6).

Это была настоящая охота на людей. Поседевшие в битвах военачальники прятались в городских клоаках, переодевались, бросались в воду, кончали жизнь в огне. Повсюду сновали шпионы, отыскивая приговоренных к казни: за каждую голову их ждала награда. 7 декабря умертвили Цицерона, и, как говорит тот же древний историк, "никто не стал на защиту человека, в течение долгих лет бывшего защитой республики и отдельных граждан". Многие республиканцы сами отдавались в руки властей, другие падали в ноги рабам, умоляя скрыть их. Повторились страшные дни Суллы, только в еще большем масштабе. Было проявлено немало героизма, так же как подлости и бесчеловечности. Одни семьи с риском для жизни пытались спасти близких, другие, напротив, пользовались моментом, чтобы от них избавиться. Правительство конфисковало имущество занесенных в списки. Разбушевавшиеся толпы грабили дома репрессированных...

В 42 году армия республиканцев была разбита и началась неизбежная война между самими триумвирами. Таков закон тирании-на вершину гребня выносить только одного человека.

Октавиан щедро раздавал земли своим солдатам, сгоняя старых владельцев с насиженных мест. Лепида ему удалось оттеснить. Весь Запад был теперь в его руках.

Антоний укрепился в Египте. Женившись на царице Клеопатре, он сделал своей главной резиденцией Александрию. Восточные подступы к ней были вполне надежны; в Иудее правил клан идумеянина Антипатра, которому еще Цезарь дал римское гражданство и назначил его прокуратором страны. После смерти Антипатра Антоний оставил власть за его сыновьями Фазаэлем и Иродом. Ирод был всецело предан Риму. В любую минуту он готов был выступить со своим войском на помощь Антонию.

Итак, империя раскололась на два враждебных лагеря. Конца войнам не предвиделось. Роптали даже солдаты.

Однако в сентябре 40 года по истерзанной Италии пронеслась радостная весть. В Брундизии между соперниками был заключен мир. Люди облегченно вздохнули, надеясь на приближение лучших времен. Многие в Риме задавались вопросом: а не есть ли Брундизийское соглашение тот рубеж, за которым откроется новая полоса истории? Некоторые астрологи утверждали, что именно в 40 году должны завершиться десять веков старого мира...

Эти мысли нашли свое выражение в творчестве поэта Вергилия (70-19).

Кроткий сын жестокого века, он с чувством щемящей боли смотрел на разорение родной земли. Его идеалом были жизнь на лоне природы, сельская простота, вскормившая древний Лациум. Поэт хотел забыть о политике, укрыться от нее и ее штормов в своем тихом сельском имении, но и там она настигла его. Вергилий едва не потерял любимого убежища, когда чиновники Октавиана делили между солдатами участки земли.

Брундизийский мир окрылил Вергилия. Он поверил, что Октавиан будет способен залечить им же нанесенные раны. С того времени поэт превратился в его убежденного сторонника, что, однако, стоило ему долгих и мучительных раздумий.

Путь Вергилия был характерен для многих римских интеллигентов конца республики. В юности он был вольнодумцем и зачитывался книгами Эпикура. Лукреций заразил его своим пессимизмом, но скоро в душе Вергилия произошел перелом.

Он вернулся к вере предков, впрочем вовсе не для того, чтобы любоваться ею как осколком прошлого. Вергилию было мало археологической любознательности Варрона. Его влекла вера; он давал древним мифам мистическое истолкование, а в Юпитере старался найти черты высшего и единого Бога. В противовес Гомеру и Гесиоду Вергилий хотел очистить образ "отца богов" от унижающих его человеческих слабостей.

Обладая чутким и нежным сердцем, авгор "Энеиды" отвергал культ силы, взлелеянный Римом, и с омерзением относился к войнам. Он искал покоя и просвещения. Первым среди римлян Вергилий понял, что у гонимых и страдающих может быть свое, подлинно человеческое величие. Благочестие Вергилия возвысилось и над латинским формализмом; оно одухотворилось высокими чувствами любви, смирения и доверия (7).

Вергилий страстно мечтал о том времени, когда весь мир обновится. В восточных пророчествах и книгах Сивилл он черпал уверенностъ, что жестокие века идут на убыль. Завершение "мирового года" уже не страшило его, как страшило оно Лукреция. Поэт жил мыслью о том, что близится возвращение "золотого века"(8).

Событие в Брундизии побудило Вергилия выступить в роли провидца. В четвертой эклоге, написанной в 40 году, он возвестил о таинственном Младенце, рождение которого знаменует начало царства Сатурна, то есть благословенной и мирной жизни на земле .

Кто же этот Младенец? Октавиан? Новый Дионис? Неведомое восточное божество? Никто из комментаторов не смог до сих пор дать ответ на эти вопросы. Загадка четвертой эклоги осталась нерешенной. Одно лишь бесспорно: пророчество Вергилия связано с учением о круговороте времен, с древними прорицаниями Сивиллы. Круг последний настал по вещанью пророчицы Кумской.

Сызнова ныне времен начинается строй величавый,

Дева грядет к нам опять, грядет Сатурново царство,

Снова с высоких небес посылается новое племя (9). Среди людей воцарится наконец вожделенное "согласие", сама природа станет иной, укротятся хищники, исчезнут ядовитые гады, земля будет милостивой и плодородной.

Правда, после этого Вергилий предвидит повторение прежних веков: новых аргонавтов и ахиллов, новые эпохи упадка. Но все же поразительно в эклоге само предчувствие эры спасения. Еще Отцы Церкви обращали внимание на то, что оно охватило поэта перед самым явлением Христа (10). И действительно, можно ли считать случайным, что этот "наиболее христианский из язычников" жил на рубеже Нового Завета? Всматриваясь в грядущее, Вергилий невольно заговорил языком Исайи и воистину явился пророком античного мира.

Человечество томилось перед пришествием Избавителя. Но если одни люди ждали в Его лице вестника иного мира, то другие были готовы искать спасения у земного повелителя и бога.

Такие фигуры, как Цезарь, Август или Наполеон, всегда становились объектами идолопоклонства, принимавшего формы массового психоза. За них были готовы отдать жизнь и с их именем на устах шли на гибель. Секрет гипнотического влияния вождей кроется не только в их умении владеть толпой, в их неистощимой энергии и обаянии. Они покоряли и тем, что в них как бы воплощалась мощь стихийного, дочеловеческого мира. Они шли к своей цели, действуя расточительно, как природа, легко переступая через тысячи жизней,-и побеждали. Эта способность на деле стать по ту сторону добра и зла и приносить в жертву целые народы вызывала трепет, смешанный с обожанием, и породила демоническую мистику абсолютизма. Здесь источник культа авторитарных вождей всех времен. Для них массы были лишь средством, но именно эти массы, влекомые первобытным инстинктом, шли за ними, словно послушное стадо.

Октавиан победил потому, что его желали и призывали.

13 января 27 года он предстал перед сенатом-приземистый, рыжеватый, с утомленным, немного женственным лицом. Мститель за Цезаря, своего "отца", он объявил миссию, возложенную на него Римом, оконченной.

Девятнадцатилетним юношей начал Октавиан борьбу с "врагами отечества", испытал все превратности гражданских войн, сломил Антония, хотевшего подчинить Рим Востоку, усмирил и варваров, провел дороги и акведуки. Теперь ему уже тридцать шесть; он сделал свое дело, и пора подвести итог. "Сенат и народ римский" получили из его рук обновленное государство.

Присутствующие догадывались, что перед ними разыгрывают спектакль, и с готовностью приняли в нем участие. Им было известно, что Октавиан прочно опирается на армию и пролетарские массы. Еще не забылась учиненная им кровавая резня. Сенаторы знали холодную беспощадность этого человека, такого спокойного на вид. Не он ли по одному лишь подозрению велел пытать претора Галлия, а потом своими руками его умертвил, предварительно выколов ему глаза?..

В то же время была опасность, что уход Октавиана вызовет новую лавину революций и террора, которые уже почти столетие истощали Рим. Люди бесконечно устали и бредили миром. Поэтому сенат не желал и слышать об удалении Октавиана от дел и умолял его оставить за собой власть. Было предложено наречь его новым Ромулом, но вскоре остановились на титуле Август, что значит "священный" или "возвеличенный".

С этого момента начинается странное правление, которое, оставаясь по внешности республиканским, на деле явится абсолютной монархией.

Помня о заговоре 44 года, преемник Цезаря станет играть в сенате роль демократического вождя и терпеливо выслушивать чужие мнения. Он будет устраивать бутафорские выборы, получать пышные титулы "цезаря", "трибуна", "принцепса", "отца отечества". Все обретет вполне законный вид: голосование, конституция, отчеты, народные собрания. Между тем нити власти одна за другой будут стягиваться в единой крепкой руке...

Октавиан мало походил на блестящего и страстного авантюриста Юлия. Неизменная основа его стратегии-осторожность. Он всегда действовал как рыбак, который боится порвать сети с уловом. Его любимыми изречениями были: "Спеши не торопясь", "Лучше сделать поудачней, чем затеять побыстрей". По натуре сдержанный и немногословный, Август считал безрассудство главным пороком политика; ему нравилось выжидать, подсчитывать, взвешивать. Даже свои любовные связи он использовал в политических целях.

Гений осмотрительности, цезарь успевал при помощи своих тайных агентов вовремя раскрывать все антиправительственные заговоры. С тех пор вездесущие доносчики стали необходимым орудием римских властей. Октавиан приказал разогнать большинство коллегий и клубов, боясь, чтобы там не свили себе гнездо противники режима. В сенат он подбирал людей состоятельных и знатных-преимущественно тех, кто был ему обязан,-и постепенно превратил его в послушное орудие своей воли. Но и после этого цезарь никогда не позволял себе расслабиться; хорошо владея даром слова, он, однако, каждое свое выступление готовил и писал заранее.

Только в двух случаях император отводил душу: когда играл в кости и когда присутствовал на гладиаторских боях. В отличие от Юлия Цезаря, который в цирке продолжал писать и принимать доклады, Октавиан целиком отдавался зрелищу. Впрочем, и здесь, видимо, был расчет: цезарю хотелось, чтобы все видели, насколько его вкусы совпадают с народными. Кроме того, на досуге он занимался литературой и коллекционировал дорогие вазы. В дни террора на стенах домов нередко появлялась эпиграмма: "Отец мой ростовщик, а сам я вазовщик". Но сейчас уже никто не решался на такие выходки. Страна покорно лежала у его ног.

Как же случилось, что республика, не пожелавшая увенчать короной Юлия Цезаря, теперь дала обмануть себя и не заметила своего превращения в авторитарную монархию?

К торжественным дням, когда сенат провозгласил его Августом, Октавиан пришел после долгой борьбы, в которой судьба будущего властителя полумира не раз висела на волоске.

Летом 40 года, едва лишь смолкли ликования по поводу Брундизийского мира, на Сирию обрушились парфяне. Закованные в броню азиатские всадники хлынули вдоль побережья на юг, обращая в бегство римские гарнизоны. Этим решил воспользоваться хасмонейский князь Антигон, сын низложенного Помпеем Аристобула II. С того времени, когда ему пришлось идти в качестве пленника в триумфальном параде Помпея, Антигон возненавидел римлян и их ставленников Фазаэля и Ирода. Теперь у Хасмонея появилась возможность вернуть себе корону предков.

Парфянский сатрап обещал ему помощь, большая часть народа перешла на сторону князя, и вскоре он смог занять Иерусалим. Там он провозгласил себя царем, назвавшись Маттафией в память о славном родоначальнике Хасмонеев. По примеру своих отцов Антигон присоединил к венцу монарха тиару первосвященника, а старика Гиркана II, утвержденного прежде Помпеем, парфяне увезли в Вавилон. Фазаэль вступил с ними в переговоры, но был предательски захвачен в плен. В тюрьме он покончил жизнь самоубийством. Перед смертью Фазаэля обрадовала весть, что его брат Ирод успел скрыться во время сумятицы. По совету своей невесты Мариамны, внучки Гиркана II, Ирод даже не пытался договариваться с парфянами. Отправив Мариамну и родных в безопасное место, он с оружием в руках пробил себе дорогу в Набатею, откуда поехал в Египет, а из Египта-в Рим, надеясь, что не все еще потеряно.

И для Антония, и для Октавиана такой оборот дела в Палестине был чувствительным ударом. Оба понимали, насколько опасна близость парфянских войск, и поэтому вынуждены были действовать заодно.

Ирода они встретили в Риме как лучшего друга. На специальном заседании его представили сенату, и по предложению Антония он был объявлен царем Иудеи. В честь эгого события была принесена жертва на Капитолии, и новоявленный монарх принял участие в языческой церемонии.

Заручившись столь надежным покровительством, Ирод не стал долго выжидать, тем более что римляне сумели оттеснить парфян. Через неделю после интронизации он отплыл в Палестину, набрал там солдат из евреев и наемников и вместе с римскими отрядами двинулся против Антигона-Маттафии.

Однако в Иудее отнюдь не жаждали получить такого царя, и за свой престол Ироду пришлось вести жестокую войну более трех лет. Только весной 37 года он стал полновластным хозяином страны. Перед последним штурмом Иерусалима он осуществил свою давнюю мечту-женился на княжне Мариамне. Антигон-Маттафия был казнен, Гиркана II парфяне возвратили, но Ирод оставил его частным лицом. Иудея, лежавшая в развалинах, была объявлена союзницей Рима, царством, свободным от имперских податей.

Октавиан, впрочем, выиграл от победы Ирода мало: влияние Антония в Сирии и Иудее только укрепилось. В Италии же грозным соперником Октавиана оставался сын Помпея – Секст Помпей, флот которого перекрыл все морские подступы к Риму. Борьба с ним была длительной и проходила неудачно для Октавиана. Наконец в 36 году Октавиан одержал победу. Это развязало ему руки и приблизило решающий поединок между ним и Антонием.

Антонию было важно иметь прочную опору на Востоке. Несколько раз он делал походы в Парфию, но без успеха; зато победа в Армении вознаградила его. Он справил триумф в Александрии и публично объявил о своем браке с Клеопатрой. Одурманенный ее чарами, римский полководец вообразил себя настоящим восточным деспотом. Он принимал божеские почести, участвовал в египетских религиозных церемониях, проводил ночи в пирах, сорил деньгами, делая царице роскошные подарки. Тщетно Ирод советовал ему избавиться от Клеопатры и вернуть расположение соотечественников, осуждавших его за брак с египтянкой при живой жене-римлянке. Антоний оставался глух ко всем предостережениям и уговорам.

Был момент, когда Ирод сам едва не поплатился за свои старания. Антоний внезапно воспылал страстью к его жене, красавице Мариамне, и стал оказывать покровительство ее брату. Но в конце концов власть Клеопатры над Антонием оказалась сильнее, и тот оставил свои посягательства. Оргии и фантастические увеселения в Александрии продолжались...

Октавиан между тем не терял времени даром. Его партия раздувала недовольство Антонием. Пустили слух, будто Клеопатра грозилась сжечь Капитолий, что Антоний задумал стать царем и похоронить республику. И действительно, этот увлекающийся ребячливый человек давал много пищи для обвинений.

Октавиан тщательно учел все промахи конкурента. Он пошел даже на то, чтобы обнародовать завещание Антония, которое компрометировало его в глазах патриотов. Себя же Октавиан выставлял добрым римлянином, защитником отечества и свободы. Таким образом, психологическая подготовка к новой гражданской войне была проведена вполне успешно. Обе стороны лихорадочно вооружались.

Те, кто надеялся на компромисс между триумвирами, приходили в отчаяние. Что будет с государством, которое честолюбцы снова толкают в пропасть? Не написано ли в Сивиллиных книгах, что за походом Рима на Египет последует катастрофа?

Тяжкие предчувствия обуревали в эти дни Горация (65-8)-второго великого поэта эпохи. Еще в то время, когда цезарианцы свирепствовали по всей стране и сенаторы прятались в водостоках, Гораций вступил в армию республиканцев. После ее поражения и гибели Брута он получил амнистию, но был разорен и зарабатывал на жизнь в должности секретаря. Меценат, в кружке которого вынашивались панегирики в честь Октавиана, привлек поэта к себе. Но и став признанным писателем, Гораций, этот "республиканец с подрезанными крыльями", не мог легко проникнуться оптимизмом Вергилия.

Предвидя новые страдания родины, он говорил, что Рим идет на самоубийство, что его ожидает нашествие варваров:

Рим, что сумел устоять пред германцев ордой синеокой,

Пред Ганнибалом, в дедах ужас вызвавшим,

Ныне загубит наш род, заклятый братскою кровью,

Отдаст он землю снова зверю дикому.

Варвар, увы, победит нас и, звоном копыт огласивши

Наш Рим, над прахом предков надругается. (11)

Честным людям нет места в обезумевшей стране, проклятой богами. Им остается лишь бежать в надежде, что где-то за морем есть "счастливые острова" – приют тишины и мира.

Осенью 32 года Италия и западные провинции принесли присягу Октавиану как верховному главнокомандующему. Сам он хотел, чтобы война не выглядела гражданской, и поэтому объявил ее не Антонию, а египтянке Клеопатре. В знак того, что не римляне идут против своих, а империя-против варваров, объявление кампании провели по всем правилам древнего латинского ритуала.

Антоний имел немало шансов успешно обороняться в Африке, но предпочел направить свои боевые корабли к европейским берегам. 2 сентября 31 года флотилии встретились при мысе Акций*. Началось морское сражение, Антоний и Клеопатра были разбиты и едва вырвались из окружения.

–

* Греч.: Актион

Октавиан, однако, не спешил: только год спустя, когда он убедился, что злополучная чета окончательно потеряла волю к сопротивлению, он высадил своих солдат в Александрийской гавани. К тому времени большая часть войск и приближенных покинула Антония. Когда Октавиан вступил в город, ему сообщили, что Антоний и Клеопатра предпочли смерть позору.

Свою победу Август стремился представить как торжество римского оружия. Поэты изображали Актайскую битву в виде схватки богов республики со звероподобными демонами Нила:

Чудища-боги идут и псоглавый Анубис с оружьем

Против Нептуна на бой и Венера (Исида) против Минервы**.

Сверху, взирая на бой, Аполлон Актийский сгибает

Лук свой, и в страхе пред ним обращается в бегство Египет (12).

–* Венера в данном случае означает Исиду

Аполлон назван здесь не случайно. Его храм возвышался на Актийской скале, а сам он считался богом грядущей мировой эпохи.

Кроме официального мифа о "победе Рима и его богов", льстившего национальному самолюбию римлян, был пущен в ход и миф о "поражении тирании". Октавиан с гордостью заявлял, что его оружие "вернуло свободу республике, угнетенной бандой заговорщиков" (13).

Общее настроение, воцарившееся после Акция, выражено в известной Галикарнасской надписи. В ней цезарь именуется "спасителем рода человеческого, все молитвы которого Провидение не только исполнило, но и дало больше, ибо умиротворены море и земля, города же изобилуют благозаконием, согласием и благолепием" (14).