Текст книги "Русская идея от Николая I до путина. Книга IV-2000-2016"

Автор книги: Александр Янов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

Б. А. Березовский  Т Б. Дьяченко и В. Б. Юмашев

Но откуда эти планы, от которых зависело будущее России, по крайней мере на ближайшие десятилетия, взялись? А вот это, как говорят американцы, а ппПюп йоПаг циезНоп. По Карамзину– «для ума загадка».

Случай Ельцина

Мы убедились, что Степашин не был обменной фигурой, как Кириенко или Примаков. У него была сильная поддержка не только в Думе, но и на верхах власти, и среди избирателей (82 % опрошенных не одобрили его отставку, цифра рекордная). Весь либеральный сектор политического класса тогда еще стоял за него стеной (для Ельцина это было важно). Так или иначе, чтобы его уволить, требовалось нечто экстраординарное. Что это было? Есть только одно разумное предположение, которое, однако, оставляет много вопросов – затмение ума Президента.

Нужно было так его перепугать, чтобы он на время забыл и о своей приверженности демократическим ценностям, и о своей ненависти к диктатуре, согласился на то, от чего отказался даже в 1996 году перед лицом неостановимого, казалось, коммунистического реванша, – на отмену выборов. Кто мог сделать это с больным, усталым, психологически явно неустойчивым Президентом в 1999-м? Если верить Сергею Звереву, заместителю главы президентской Администрации (уволенному 3 августа, за неделю до назначения Путина), сделал это Березовский.

Хотя по должности Зверев был одним из самых осведомленных людей во всем, что варилось на кремлевской кухне, то, что Путин обязан своим назначением именно Березовскому, – все же пока гипотеза. Хотя и весьма правдоподобная. Попробуем в ней разобраться.

Много лет спустя, уже изгнанный из страны и обесславленный, Березовский все еще был уверен (судя по тому, что он рассказывал Маше Гессен), что оценивал тогдашнюю ситуацию правильно. «Положение граничило с катастрофическим, – говорил он, – Мы потеряли время и с ним наше позиционное преимущество. Примаков и Лужков успели организоваться в общенациональном масштабе. Около пятидесяти губернаторов уже числятся в их политическом движении. А Примаков – монстр. Он намерен развернуть все, что было достигнуто за эти годы». Короче, Березовский утверждал, что давать сокрушительный отпор нужно было немедленно. Любой ценой. Битва предстояла не на жизнь, а на смерть.

Ничего удивительного, что купилась на такую паническую тираду наивная Маша Гессен (отсюда в ее книге свирепый Бармалей-Примаков). Удивительно, как мог, слушая этот любительский вздор, промахнуться такой опытный политический волк, как Ельцин. А он (помните киплинговского Акелу?) и впрямь промахнулся. Во всяком случае, оставил в своих «Полуночных дневниках» довольно бессвязную запись, свидетельствующую, что он всерьез поверил, будто время решающей битвы настало. Более того, что оно и впрямь за ближайшим поворотом. Совсем как Березовский.

На самом деле это был просчет на уровне шахматиста третьего разряда (хотя Березовский и считал себя гроссмейстером). До президентских выборов оставался еще почти год, и довольно оказалось одного профессионального телекиллера на Первом канале, чтобы превратить грозного Примакова в мокрую тряпку (о чем мы еще подробно поговорим); большинство губернаторов терпеть не могло Лужкова и тотчас откликнулось на призыв того же Березовского присоединиться к антилужковской партии. Короче, никакой катастрофой не пахло, никакой битвы не на жизнь, а на смерть не предстояло. Ничего, кроме запаниковавшего Березовского.

И тем не менее, вот запись Ельцина: «Мне стало ясно, что приближается финальный раунд жестокой политической битвы. Степашин оказался способен примирить некоторых людей на время, но он не борец с реальными политическими оппонентами Лужковым и Примаковым… Премьера надо менять. Я готов к битве» (Цит. по: Катей ПаУ1$Ьа. РШлп’з К1ер1осгасу, р. 198). Многое тут зашифровано. Ясно одно: панической оценке ситуации Ельцин поверил, был убежден, что решающая битва ждет его за углом. И потребует эта битва экстраординарных мер, на которые Степашин не способен: до конца не пойдет («не борец»). Нужен премьер (он же преемник), который пойдет на ВСЕ. что потребуется, чтобы предотвратить приход Примакова.

А у того, что потребуется, по мнению Березовского, была, похоже, своя предыстория. 20 июля в «Московских новостях» появилась статья военного корреспондента Александра Жилина под тревожным заголовком «Буря в Москве». Поскольку за все прошедшие годы статья Жилина не была, сколько я знаю, опровергнута, это придает нашей гипотезе некоторое дополнительное правдоподобие. И проливает совсем неожиданный свет как на увольнение Степашина, так и на выбор Путина. Содержались в статье обвинения нешуточные.

А. И. Жилин

В том, например, что Кремль якобы планирует отсрочить выборы на пять лет, создав в Москве «венгерскую ситуацию», способную одновременно и скомпрометировать Лужкова, и стать предлогом для введения чрезвычайного положения в стране. В документе, якобы подписанном 26 июня, эта операция по введению диктатуры и называлась «Буря в Москве».

Жилин ссылался, конечно, на «анонимные кремлевские источники», между прочим утверждавшие, что для такой операции Степашин решительно не годится. Более того, оказался бы для нее препятствием. Во-первых, потому что «отверг этот авантюристический план, чреватый гражданской войной», а во-вторых, потому что «чувствовал себя уверенно и был принципиальным противником диктатуры».

Уже через две недели после сенсационной статьи «анонимный источник» предстал на пресс-конференции во плоти (ясное дело, это был Зверев) и обнародовал детали плана предстоящей «битвы», якобы внушенной Березовским через «семью» Президенту. По словам Зверева, для ее успеха требовалось заменить всю силовую команду. Премьером должен был стать Путин, сменить его во главе ФСБ-Николай Патрушев, МВД должен был возглавить Владимир Рушайло. Мол, только эти люди действительно были готовы, по мнению Березовского, на все, вплоть до диктатуры.

Что в этом правда, а что фантазия, понятия не имею. За фантазию говорит то, что никакой «Бури в Москве» и в помине не было. Но и предположение, что некое, пусть временное, затмение ума у Ельцина летом 1999-го произошло, тоже имеет достаточно оснований. Главное, конечно, то, что ВСЕ упомянутые Зверевым лица оказались именно на тех местах, о которых он говорил: Путин – в кресле премьера, Патрушев – в ФСБ, Рушайло – в МВД. Та самая, если хотите, команда Березовского на случай неизвестной «битвы», дважды упомянутой в зашифрованной записи в «Полуночных дневниках» Ельцина. Трудно, согласитесь, поверить, что это – случайное совпадение и Зверев трижды просто угадал. О том же, кстати, свидетельствуют и участившиеся на Первом канале (то есть явно проплаченные Березовским) инсинуации о безвольности и мягкотелости Степашина. Уж очень явно они рифмуются с записью Ельцина.

Есть также оценка Березовским сложившейся летом 1999-го ситуации как катастрофической, которую он считал правильной даже в изгнании, когда уже знал о провале на выборах «грозной» ОВР. А Березовский умел убеждать, убедил же он Машу Гессен, хотя она о провале Примакова знала. Можно представить себе, как убедительно звучал он в том решающем для судьбы России году. А если серьезно, то в том, что Путин будет самым лучшим для Америки Президентом России, Березовский сумел убедить даже Тэлботта, советника Клинтона по русским делам, который первоначально считал олигарха, извините, просто жуликом. Убедил, представьте, скептического американца, что Путин-совершеннейший реалист. До такой степени, что «ни при каких условиях не станет, в отличие от Примакова, возражать против расширения НАТО» ($1гоЬ ТаПэой. ТЬе Киз81ап Нап<1, 2002, р. 365). Нужны еще доказательства?

Так или иначе, Ельцин был, как мы видели, лишь одним из многих, с кем произошло это загадочное временное затмение ума в тот роковой для России год.

Случай Примакова

Его, конечно, спровоцировали. Брутально, по-хамски. Кому было бы приятно, если бы на Первом канале, то есть на всю страну, показали, как врачи копаются в твоих внутренностях. меняя тазобедренный сустав на механический, титановый? А ведь телекиллер Сергей Доренко со своей съемочной группой специально съездил в швейцарскую клинику, где сделали такую операцию Примакову, и попросил врачей продемонстрировать, как она проводится. Чтобы телезрители не упустили ни одной АНАТОМИЧЕСКОЙ детали. Да еще пояснил, что и второй тазобедренный сустав изношен у Примакова до крайности. Поэтому при передвижении он якобы испытывает нечеловеческую боль и предстоит ему еще одна столь же мучительная операция. Какой, спрашивается, из него президент, если он вообще ходить не может. Потому, мол, и отказался от встречи с Ельциным.

И повторялись все эти подробности из передачи в передачу, словно программа Доренко на главном телеканале страны превратилась из политической в медицинскую. Кого угодно такая систематическая травля довела бы до истерики. Тем более что аудитория у Доренко была гигантская. А тут еще пришла неожиданная помощь: Путин, когда его спросили о президентских шансах Примакова, ответил с усмешкой: «Если здоровье позволит». Услышал, значит, Доренко.

Что еще серьезней, бывший директор Агентства национальной безопасности США генерал Вильям Одом обвинил Примакова в двух покушениях на жизнь Шеварднадзе. И Грузия якобы представила доказательства. Скорее всего, было это шито белыми нитками. Но все вместе…

Все вместе привело, по-видимому, к временному затмению ума и у Примакова. Как иначе объяснить то, что консервативный политик, вчерашний «красный» премьер в прямом эфире бросился вдруг жаловаться на Доренко своему идейному антиподу, завзятому либералу, телеведущему НТВ Евгению Киселеву? Мне не описать эту сцену лучше Олега Мороза. Представьте себе, пишет Олег, как «этот неторопливый, солидный, исключительно положительный человек, академик, посмотрев по телевизору посвященную своей персоне программу неистового телекиллера, не выдержал, вскочил с дивана в домашних тапочках и принялся звонить… в программу Евгения Киселева».

И зачем? Чтобы предложить Доренко «проплыть с ним наперегонки любую удобную для него дистанцию»? И пожаловаться, что американцы обвиняют его в покушениях на Шеварднадзе, тогда как он, Примаков, к ним «абсолютно непричастен»? Это была жалкая бессмысленная картина, которая навсегда опозорила Примакова в глазах его возможных консервативных избирателей и немедленно свела его президентские шансы практически к нулю. И ничем другим, кроме временного затмения ума, объяснить я ее не умею.

Похоже, нанятый тем же Березовским телекиллер Доренко сыграл в случае с Примаковым ту же роль, что и краснобай Березовский в случае с Ельциным. Ибо кто еще смог бы убедить Президента в том, что «решающая битва» ожидает его за ближайшим углом, если все без исключения близкие ему люди: и Волошин, и Чубайс, и Таня с Валей симпатизировали Степашину, и сам он «чувствовал себя уверенно»?

Выходит, что несерьезная на первый взгляд гипотеза о временном затмении многих умов и «слепом пятне» в последнем году тысячелетия действительно объясняет, как на самом деле Путин оказался Президентом России.

Глава 4

ЧЕЙ ПРЕЕМНИК ПУТИН?

Вопрос, вынесенный в название этой главы, впервые заинтриговал меня, когда единственным из эмигрантских мыслителей перезахороненным в Москве оказался почему-то Иван Ильин, самый что ни на есть средний из блестящей плеяды русского зарубежья. И дело не только в том, что Ильин бледнеет на фоне таких звезд первой величины, как, скажем, Николай Бердяев. Павел Милюков или Петр Струве, о перезахоронении которых и не думали. Дело еще в том, что репутация Ильина до крайности, как мы скоро увидим, противоречива. Замаранная, скажем прямо, репутация. Так почему же, несмотря на это, именно Ильин?

Еще больше заинтриговал меня этот вопрос, когда многие события правления Путина стали вдруг явственно напоминать идейное наследие Ильина. Особенно поразил меня, а я все-таки историк русского национализма, головокружительный поворот реваншистов в отношении к Путину в 2001 году. Покуда он громил либералов, они считали его СВОИМ президентом: все-таки чекист. Проханов даже разглядел в нем, как мы помним, «нового Иосифа Сталина, до времени затаившегося в еврейском подполье». И вдруг практически во мгновение ока стал он для них предателем, продавшимся пиндосам. Почему, увидим в конце этой главы. А здесь лишь отмечу, что столь взрывной поворот в поведении реваншистов слишком напоминал перемену в отношении зарубежных либералов к Ильину в 1930-е, чтобы выглядеть случайностью.

Конечно, не только этот эпизод, но и длинный ряд событий, о которых пойдет речь, убедил меня в том, что, как ни странно это звучит, у Путина-таки есть свой гуру.

Идейный наставник

Именно потому, что этот путинский гуру, Иван Александрович Ильин, известен менее других, нужно сказать о нем несколько слов. Он был национал-либералом. Мы встречались с такими, как он, в первой книге, их было полно в дореволюционной России. В эмиграции все было сложнее, суровее. Люди определялись без дефисов. Правые реваншисты чуждались Ильина за безразличие к реставрации самодержавия, либералы – за пристрастие к «национальной диктатуре» и некой «обновленной демократии» после большевиков.

Тем более что пристрастие это сыграло с Ильиным злую шутку. Он жил в Германии, когда к власти пришел Гитлер, и всячески издевался над либералами за их неспособность разглядеть в нацизме такие его, я цитирую, «положительные черты, как патриотизм, вера в самобытность германского народа и в силу германского гения, чувство чести, готовность к жертвенному служению, социальная солидарность и внеклассовое братски-всенародное единство». Именно так, по мнению Ильина, должна была выглядеть излюбленная им «национальная диктатура» в постсоветской России.

Правда, то, во что вылилась нацистская «вера в силу германского гения», испугало Ильина (все-таки был он либерал, пусть и национальный) и пришлось ему снова эмигрировать, на этот раз из Германии в Швейцарию. Но либералы не простили ему этого кунштюка. В 1949 году в нью-йоркском «Новом журнале» появилось открытое письмо его тогдашнего редактора Романа Гуля Ивану Ильину. «Перемены Вашего духовного лица, – писал Гуль, – я старался понять. Но вот к власти пришел Гитлер, и Вы стали прогитлеровцем. У меня до сих пор имеются Ваши статьи, где Вы рекомендовали русским не смотреть на гитлеризм глазами евреев… Как Вы могли, русский человек, пойти к Гитлеру? Категорически оказались правы русские, которые смотрели на Гитлера глазами евреев».

Однако даже эта роковая ошибка не заставила Ильина поверить в победившую после разгрома нацизма «формальную демократию». Вот его аргумент против нее: «Надо выбирать. Одно из двух-или тоталитарное рабство, или демократия. Третьего исхода нет! Так скажут нам политические доктринеры. Мы ответим им: нет, есть еще третий исход… это твердая, национально-патриотическая и по идее либеральная диктатура, помогающая народу выделить кверху свои подлинно-лучшие силы и воспитывающая народ… к органическому участию в государственном строительстве» (курсив Ильина,-А.Я.).

В любом случае «состояние русского народа после большевиков (слова «российский» Ильин не употреблял) будет таково, что введение народоправства обещает ему не правопорядок, а хаос, не возрождение, а распад (курсив мой,-А.Я.)… За кошмаром революционного якобинства началась бы эпоха жирондистской анархии – со свирепой крайне правой тиранией в заключение».

«Обновленная демократия»

Вот почему без национальной диктатуры не обойтись. Но конечно же лишь в качестве переходного периода к «обновленному демократическому принципу в сторону отбора лучших людей». В конечном счете «спастись Россия может только выделением лучших людей, отстаивающих не партийные, не классовые, но общенародные интересы». Это, собственно, и имелось в виду под «обновленной демократией», идеальным, по Ильину, политическим устройством, которому, по его мнению, принадлежало будущее. Неясно оставалось лишь, кто и как именно будет отбирать этих «лучших людей». Диктатор? Но не слишком ли велика в этом случае опасность, что отбирать он будет только тех, кто ему предан? Брут, сколько я помню, не согласился доверить это право отбора даже другу своему Цезарю. Подозревал, полагаю, и не без оснований, как вскоре выяснилось, что цезаризм означает конец демократии (а не ее начало, как учил Ильин).

Так, в принципе, выглядело идейное наследство, с которым пришел к власти Путин: национал-либеральная утопия (слова «гибридный» в применении к политике во времена Ильина еще не существовало). Ильин верил, что «придет час, когда русская национальная власть вступит ради спасения России на указанные нами пути». У Путина не было, я думаю, сомнений, что час этот настал.

Имея, однако, в виду опыт нацистской Германии, пережитый Ильиным, так сказать, на собственной шкуре, задачу он формулировал двояко. С одной стороны, требовалось беспощадно подавить «жирондистскую анархию», но с другой – любой ценой не допустить к власти «свирепую крайне правую тиранию» («правая» употребляется здесь и дальше в традиционном, реваншистском смысле, как во времена Ильина).

Требовалось также разбудить в стране веру в самобытность русского народа и величие русского гения и, несмотря на все превратности «формальной демократии» (выборы, права человека и пр.), найти способ «выделить» для управления страной «лучших людей». Иными словами, сделать Россию первопроходцем в деле создания в мире идеального политического устройства. Понятно, что предприятие это сложное. Особенно имея в виду, что весь остальной мир погряз в трясине «формальной демократии», хотя Ильин и предрек ей скорую кончину еще в 1930-е. Придется маневрировать, на собственном примере доказывая отсталому миру (понятия «мягкой силы» тоже еще не существовало) преимущества национальной диктатуры и в конечном счете– «обновленной демократии».

В общих чертах – и все. (Ильин был правоведом и экономики старался не касаться, она в его представлении была лишь надстройкой над «правильным» политическим строем.) А теперь посмотрим, насколько удалось Путину воплотить завещание своего наставника.

Новая Русская идея

Как и Степашин, в своем первом премьерском выступлении 16 августа не обошел Путин ключевую тему величия России. Но ее трактовка в обоих случаях отличалась, как день от ночи. Во-первых, у Путина и следа не было степашинской «уверенности в себе», потому в этой теме слышался у него явственный вызов («хоронить Россию как великую державу, мягко говоря, преждевременно»). Обида в этом звучала, обида, которая еще отзовется в будущем.

А во-вторых, то, о чем говорил Степашин, имело, с точки зрения Путина, лишь самое отдаленное отношение к теме величия России. Причем тут, в самом деле, «интеллект», когда речь о действительно серьезных вещах, а именно о «стабильности и надежности власти». 31 декабря он объяснил и идейные ориентиры, на которые стабильная власть должна опираться, тотчас обнаружив национал-либеральный характер будущего президентства. (К слову, мой наставник Владимир Сергеевич Соловьев учил, как, может быть, помнит читатель, остерегаться национал-либералов, полагая. что именно с них и начинается «лестница Соловьева», как я ее назвал, ведущая в конечном счете к «самоуничтожению» России. Но у Путина, как видим, был другой наставник.)

Короче, говорил Путин о новой Русской идее. Отличалась она от старой тем, что представляла собой «сплав» универсальных прав человека с традиционными ценностями России. Под этими традиционными ценностями имелись в виду, конечно, не «культура и интеллект», как полагал Степашин, а «державность», «государственничество» и «социальная солидарность». Каким образом увязывались права человека с «государственничеством» и тем более с «державностью», не объяснялось.

Хотя присутствие в путинском «сплаве» прав человека насторожило тогдашних реваншистов, поначалу они оценили это как маскировку, простили за Русскую идею. Более странно, что такое необычное идейное соседство не насторожило либеральную журналистскую команду (Наталью Геворкян, Наталью Тимакову и Андрея Колесникова), интервьюировавшую Путина в мае 2000 года для книги «От первого лица». О чем угодно спрашивали, о главном не спросили. Многих будущих разочарований удалось бы избежать, обрати они тогда внимание на это бьющее, казалось бы, в глаза противоречие. Но не обратили.

Первые выборы

Позиция премьер-министра, тем более исполняющего обязанности Президента, делала шансы Путина на выборах 26 марта 2000 года практически неуязвимыми. В его руках были все административные ресурсы. Он должен был, казалось, победить легко и с большим отрывом от своих 11 соперников. На самом деле победил он с минимальным перевесом (52,94 %), поставленным под сомнение и наблюдателями, и Думой, и даже Г осстатом.

Нарушения действительно выглядели вопиющими. Начинались они со статистики. В парламентских выборах в декабре зарегистрировано было 108074 млн потенциальных избирателей, а в марте их оказалось уже 109382 млн. Прирост населения в 1,3 миллиона? За три месяца? По данным Госстата, оно не только за это время не выросло, но уменьшилось на 182 тысячи. У ЦИКа не было правдоподобного объяснения этой странности.

Думский комитет, возглавленный коммунистом, установил, что только у КПРФ было «украдено» больше 700 тысяч голосов. Что вместе со статистическим «просчетом» ЦИКа составляло больше двух миллионов голосов. Иначе говоря, практически «съедало» все преимущество Путина. В «формальной демократии» оппоненты могли бы, пожалуй, оспорить результаты выборов, потребовать второго тура.

Тем более что наблюдатели – журналистская команда «Московских новостей» – нашли массу нарушений избирательного закона в Татарстане, Ингушетии, Кабардино-Балкарии, Дагестане. Мордовии (даже в разбомбленной Чечне за Путина якобы голосовало 50,63 %). Председатель РИК Татарстана Владимир Шевчук, нисколько не стесняясь, рассказал иностранному журналисту, как именно это у них происходило. Называлось «гусеница». Местные чиновники выстраивались у входа в избирательный участок и каждому избирателю вручали заранее заполненный бюллетень вместе со сторублевой бумажкой. Некоторые отказывались, но большинство соглашалось. Когда избиратель выходил с пустым бюллетенем, его заполняли и вручали следующему (81еуеп Р1зЬ. Пешосгасу ПеЕаПес! ш Ки881а, 2005, рр. 42–43). Неудивительно, что в связи с нарушением избирательного закона было возбуждено 440 судебных дел. Одним словом, вместо триумфа – скандал.

Никто, однако, публично не протестовал, массовых демонстраций не было. Ничего подобного тому, что произошло по аналогичному поводу десятилетие спустя. В 2011-м не узнать было унылую страну «гусениц», о которой рассказывал Владимир Шевчук. Тогда мир вдруг воочию увидел ДРУГУЮ Россию. Но об этом мы еще поговорим. А пока продолжим о той, старой. Ведь лозунг 2011-го «Россия без Путина» был вовсе не первым вызовом, с которым он столкнулся. Первым были выборы 2000 года.

Что мог означать этот вызов для преемника Ильина (если, конечно, принять гипотезу, лежащую в основе этой главы)? Несомненно, «жирондистскую анархию», пришедшую на смену «кошмару революционного якобинства» ельцинских лет. Анархию. чреватую распадом страны. И с точки зрения Путина, усвоившего идеи Ильина, известная логика в этом представлении определенно была. Попробуем ее воспроизвести.

Разгром федерации

Почему, спрашивается, всюду, где губернаторы присягнули «Единству», голосовали за Путина, а где не присягнули – против? Разве не ясно, что как хотел губернатор, так и проголосовали? Выходит, в РФ 89 маленьких диктаторов? Разве это не та самая анархия, о которой говорил Ильин, и которая погубит Россию, приведя в конечном счете к «свирепой правой тирании»? И разве не точно угадал эту анархию Ильин за десятилетия до конца советской власти? Не потому ли так настаивал он на «национальной диктатуре», единственно способной с этой анархией покончить?

Такова должна была быть логика преемника Ильина. Но даже окажись на его месте идейный преемник Ельцина, тот же. скажем, Степашин, и он не мог бы не признать, что ситуация с федеративностью, созданная Ельциным с его «парадом суверенитетов», и впрямь была сложной. Другое дело, что логика Степашина была бы совершенно иной. Прежде всего, он понял бы, что в этой сложности заключены два совсем разных вопроса и требуют они разных ответов.

С одной стороны, Ельцин оставил преемнику федерацию-единственную государственную систему, посредством которой страной размеров России можно нормально управлять. По замыслу, в этой системе население свободно избирало своих губернаторов, знающих местные проблемы несопоставимо лучше, чем могли их знать в центре, и губернаторский корпус в целом составлял верхнюю палату Федерального собрания или, если хотите, Сенат-важное ограничение верховной власти, сильный заслон против реставрации «национальной диктатуры». Для вчерашней унитарной империи это была в высшей степени разумная система. Короче, ельцинскую федерацию следовало СОХРАНИТЬ. Таков был бы первый ответ на нашу дилемму идейного преемника Ельцина.

Другое дело, что Ельцин никак не позаботился о том, чтобы губернаторы были действительно подконтрольны населению. Иными словами, о том, чтобы они не превратились в маленьких коррумпированных владык (что особенно важно было в России с ее традиционной имперской болезнью коррупции власти). Следовательно, ошибку Ельцина следовало ИСПРАВИТЬ. Таков был бы второй ответ его идейного преемника.

Как исправить? Общепринятый способ лечения коррупционной болезни известен, проверен во всех демократических федерациях. Те же права человека, на страже которых стоят независимые от губернаторов местные СМИ (под защитой и при поддержке федеральной власти). «Права человека» присутствовали, как мы помним, даже в путинской Русской идее (по умолчанию присутствовали в ней и независимые СМИ, своего рода правоохранительная полиция. Присутствовали просто потому, что друг без друга существовать они не могут, права человека без независимых СМИ не более чем пародия). Короче, лекарство есть, ступай исправлять ошибку. Такова была бы логика Степашина, окажись он наследником Ельцина.

Но у власти был идейный преемник Ильина, для которого федерация БЫЛА тождественна «жирондистской анархии». Не исправлять ее следовало, а подавить. Беспощадно. И если независимые СМИ есть условие сохранения этой анархии, их тоже следовало подавить. Ильин похвалил бы Путина за последовательность.

А что же коррупция? Слава Богу, новая Русская идея предусмотрела средство для борьбы с ней – государственничество. И предполагает оно совсем другой, традиционный в России, способ борьбы с коррупцией – административный. Правда, о крайней неэффективности этого способа есть в высшей степени авторитетное суждение. Я имею в виду Николая I, который, посмотрев гоголевского «Ревизора», высказался в том смысле, что не ворует в России, пожалуй, только он один. Это обстоятельство, впрочем, как мы знаем, ровно ничему не научило Николая. Тем более не научило оно идейного преемника Ильина.

Уже через неделю после инаугурации, 13 мая 2000 года, президентским указом была учреждена «генерал-губернаторская», говоря традиционным языком, система контроля над губернаторами. Россия была разделена на семь федеральных округов. Пять из них действительно возглавили генералы, один – бывший министр. Единственной уступкой национал-либерализму было назначение Кириенко начальствовать над Волжским федеральным округом.

И дело тут не только в том, что нечаянно выявилось соотношение компонентов национал-либерализма – шесть «государственников» к одному либералу. Важнее было то, что контролировать выборных губернаторов должны были НАЗНАЧЕНЦЫ Путина. Надо полагать, «лучшие люди». А единственному в генеральской компании либералу было дозволено принять в ней участие лишь при условии, что и он согласится стать «государственником».

И это было лишь начало разгрома «жирондистской анархии», то бишь выборного губернаторского корпуса. Сначала Цезарь с помощью Думы отнял у губернаторов иммунитет, затем добился права их смещать, покончил с их членством в Сенате, ликвидировав, таким образом, сильную гарантию от «национальной диктатуры», и в конечном счете вообще отменил выборы губернаторов. Ельцинская РФ на глазах превращалась в унитарное государство. То есть название, конечно, было прежним. Но кроме названия…

Опоздавшее прозрение

Кроме названия, осталась «вертикаль власти», что, собственно, является синонимом «национальной диктатуры» по Ильину, той самой, что именую я цезаризмом. Отличается цезаризм от самодержавия тем, что власть здесь передается не по наследству, а как в древней византийской традиции – преемнику.

Некоторые главы регионов пытались протестовать. Президент Башкортостана Муртаза Рахимов осмелился даже (правда, в интервью британской газете Сагсйап) провести опасные параллели: «Имперские амбиции всегда были свойственны России, и Путин действует в полном соответствии с ними». Но было уже поздно. 1 сентября Путин подписал указ о формировании Государственного совета (для «координации функций органов государственной власти»), члены которого назначались лично Цезарем.

Нет. это еще не было, конечно, окончательной реализацией завета Ильина о «выделении лучших людей для обновленной демократии» (требовалось еще стерилизовать выборы, независимые от государства СМИ, политические партии и пр.). Но это был первый шаг к такому решению: «жирондистская анархия» подавлена, «лучшие люди» названы. Ильин мог быть доволен своим идейным преемником.

Этого первого шага, однако, было довольно, чтобы покончить с затмением ума Березовского. Он демонстративно отказался от депутатского мандата в Думе и заявил, что не намерен участвовать в возникающем авторитарном режиме. Подобно Рахимову, он тоже пытался сопротивляться. Во всяком случае, вербально. «Президент Путин. – заявил он, – сконцентрировал в своих руках всю политическую власть. Остался по существу последний шаг. Это концентрация информационной власти. Если здесь ему не будет поставлен заслон, то дальше пропасть неминуема».

Но опять же, подобно Рахимову, Березовский опоздал. После ареста Гусинского 13 июня и его капитуляции (медиаимперии Гусинского принадлежали НТВ. газета «Сегодня», журнал «Итоги» и радиостанция «Эхо Москвы») Путин уже выиграл информационную войну так же, как политическую. И если дело Гусинского еще можно было изобразить как «спор хозяйствующих субъектов», то с Березовским не церемонились: отдавай акции ОРТ и катись, если не хочешь в Бутырку. Дорого же он заплатил за временное затмение ума.