Текст книги "Русская идея от Николая I до путина. Книга IV-2000-2016"

Автор книги: Александр Янов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

2. Знаем мы также, что немедленно откуда-то, как из-под земли, зазвучали вдруг новые, свежие, откровенные голоса, что словно бы похороненная заживо на своих кухнях интеллигенция начала на глазах воскресать, и десятки, и сотни, неизвестно откуда взявшихся, честных и самоотверженных телевизионщиков-документалистов тотчас принялись отслеживать этот процесс возрождения общества.

3. Знаем мы, наконец, что едва тот же самый телевизор заговорил другим языком, Россия, все еще формально советская, на протяжении нескольких лет превратилась вдруг в другую страну – из царства «Кирюх» в отечество граждан. Новая телевизионная журналистика оказалась акушером, если хотите, ОБЩЕСТВЕННОГО САМОСОЗНАНИЯ.

4. Благодаря ей страна открылась миру. И мир давно, со времени послевоенного возрождения Германии, не видевший ничего подобного, ответил десятками корреспондентских пунктов, открывшихся по всей стране. Ничего не было тогда престижнее для зарубежных журналистов, нежели работа в России. Для них это было все равно что прикоснуться к чуду: страна, загнивавшая на протяжении десятилетий за железным занавесом, оказалась ЖИВОЙ!

5. Конечно, к самому этому чуду власть никаким образом причастна не была. Просто такая это страна – Россия, наполовину европейская: сама по себе оживает, едва власть перестает быть держимордой. Но то, что власть тогда возрождения телевидения не испугалась, разрешила, не попыталась под предлогом «споров хозяйствующих субъектов» (как станет она делать при Путине) придушить его, заслуга, бесспорно, ее, новой перестроечной власти.

6. И этот неожиданный союз власти и преобразованного телевидения (назовем его СВТ) изменил страну до неузнаваемости. Можно ли представить себе, что при президенте Степашине, при возобновленной, то есть перестроечной власти, поставившей во главу угла культурное возрождение России, союз этот не повторился бы в начале XXI века?

7. Да, революция 1991-го, как всякая революция, перевернула страну и с ней телевидение вверх дном. Да, за освобождение страны от империи заплатила она чередой разорительных гиперинфляций, малиновыми пиджаками разгулявшейся шпаны и олигархическим произволом. Но вновь обретенное в 1980-е общественное самосознание она, спасибо Ельцину, сохранила. И десятилетие спустя все более или менее улеглось.

И если даже бывшие олигархи, Ходорковский мне свидетель, создавали уже компании прозрачные, отвечающие самым высшим стандартам мирового хозяйствования, могло ли не возродиться под покровительством президента Степашина и телевидение? Могло ли оно не вернуться к собственным стандартам, однажды, в 1980-е, уже преобразовавшим страну?

М. Б. Ходорковский

8. В конце концов, стояла уже тогда Россия на пороге окончательной «дебрежневизации», т. е. отказа от рентной зависимости, на пороге того, что Чаадаев два столетия назад назвал «слиянием с Европой». Если сумела она совершить чудо, освободившись живой от мертвящего советского ига, затянувшегося на ТРИ ПОКОЛЕНИЯ, могла ли Россия не избавиться и от наследия одного бурного, беспорядочного, коррумпированного, но свободного ельцинского десятилетия?

9. Возможно, могла бы, не разверни ее Путин к еще более коррумпированному «гибридному цезаризму», основанному на все той же брежневской нефтяной ренте? Не нужны были ему, оказалось, прозрачные компании в промышленности (посадив Ходорковского, он сигнализировал бизнесу, что начинает новый передел собственности в пользу СВОИХ, силовых олигархов). Разрушив лучшие журналистские коллективы в медиаимперии Гусинского, он дал понять, что независимая журналистика, в первую очередь телевизионная, для этого нового передела опасна и должна умереть.

10. Но ведь ничего этого, повторяю, не было бы при президенте Степашине. И уже по этой причине шанс стать нормальной европейской страной, как Германия, тоже воскресшая от смертельного сна, у России в начале XXI века БЫЛ.

Если так, то, согласитесь, теперь уже скептику придется доказывать, что такого шанса у нее не было. А это, имея в виду опыт 1980-х, будет, боюсь, не просто.

Вот и все мои ответы. Я не забыл, однако, что основаны они целиком на опыте союза между властью и телевидением в 80-е, во времена горбачевской гласности. А я этот союз пока что лишь декларировал, не доказал. Другими словами, ответы свои не обосновал. Пришло время исполнить обещание. Конечно, я не вправе надеяться только на свою память. Тут нужны наблюдения профессионала, документировавшего этот союз. Никого лучше для этой роли, чем Сергей Муратов, о котором я уже упоминал, я не знаю. Потому и приглашаю скептиков последовать за мной

В вотчину Сергея Муратова

Началось все, как и в Германии, с того, что дети не захотели жить, как жили их родители. Все и было поначалу, если хотите, восстанием детей. Уже через месяц после телемоста Ленинград – Сиэтл, когда словно выдохнула страна «Господи, да они такие же люди, как мы», началась «лестница» (программа называлась «12-й этаж»). Нашли телевизионщики группу подростков, обживших лестницу черного хода одного из столичных домов культуры, куда с парадного их не пускали. Время было то, о котором знаменитый насмешник Жванецкий сказал, что читать стало интереснее, чем жить. Вот и захотели показать, что смотреть еще интереснее, чем читать.

Придумали приглашать на лестницу чиновников. Побеседовать с ребятами. Они, представьте, приходили. И тут начиналась рубка лозы: «Не уходите от ответа!», «Резолюции? А что-нибудь кроме них умеете?», «Скажите прямо: да или нет!» Никакого уважения к власти. «Лестница. – говорит Муратов, – сразу же стала действующим лицом». Говорили о ней смешно: «Как бы мы ни сердились на лестницу», «Что бы ни говорила об этом лестница», «Пусть извинит меня лестница, но…» Эффект был такой же. насколько я могу судить, как от тургеневских «Отцов и детей». Грядут новые Базаровы, «новые люди». Ничего общепризнанного не признают. Авторитеты высмеивают. Чины презирают.

Лестнице наследовал еще более громкий документальный фильм Юрия Подниекса «Легко ли быть молодым?». Опять о подростках. И снова о тех, кто духовно порвал с родителями, не хочет жить, как они. Монолог-исповедь одного из героев скажет больше, чем любой комментарий: «Никто так и не понял, что мы надели эти кожанки с заклепками и взяли это громкое слово “металлисты”, чтобы показать всем: мы – грязные, ободранные, жуткие, но мы-ваши дети, и вы нас такими сделали. Своим двуличием, своей правильностью на словах. А в жизни…» Пропасть разверзлась между поколениями, вот о чем был этот фильм, собиравший на массовых открытых демонстрациях целые стадионы.

Недолго было ждать, покуда в эту подростковую эпопею вмешаются взрослые. По-разному, конечно, вмешаются. Инспектор Министерства просвещения, допустим, негодовал на телевидении: «Вы нагнетаете ненужный ажиотаж! Разжигаете страсти! Злоупотребляете гласностью!» А педагог-новатор, тоже на телевидении, одной фразой пробивал эту защитную броню: «Но дети-то правы».

В концертной студии Останкино, неожиданно ставшей заповедником интеллигенции: писателей, художников, ученых, собирались не затем, чтобы слушать концерты, но чтобы ГОВОРИТЬ перед камерой© обо всем, что наболело. Но и там на первом плане были защитники детей, педагоги-новаторы, которые годами без толку стучались в двери этого самого министерства и вдруг увидели на экранах документальное подтверждение своей правоты. Для того ведь и приходили они в этот зал, чтобы артикулировать переживания детей. И спрашивать, спрашивать, что же за общество такое, что гнобит поколение, которое идет ему на смену? И говорили, говорили…

Невольно вспоминается реплика отнюдь не сентиментального Льва Толстого (во время оттепели после смерти Николая I), которую я уже, конечно, где-нибудь цитировал: «Кто не жил в 1856 году, тот не знает, что такое жизнь, все писали, читали, говорили, и все россияне, как один человек, находились в неотложном восторге». Ну, вот опять он о дворянской России, заворчит заядлый скептик. Но я ведь, на самом деле, не о той старой оттепели, я об этой, что происходила на глазах нашего поколения 130 лет спустя. Какое уж там дворянство – в 1986 году? Вся и разница, что во времена постниколаевской оттепели не было телевидения, да и о пропасти между поколениями еще не знали, пришлось ждать Тургенева (в нашем случае его роль сыграли «лестница» и рижанин Подниекс).

Удивительно ли, что объем прямого вещания вырос за два года в 30(!) раз? Явилось вдруг «телефонное право» (совсем не в том чиновничьем смысле, к которому мы привыкли) – право зрителя вторгаться прямо в экранное действие. «Свободный микрофон» на улице гарантировал любому прохожему возможность принять участие в общественном разговоре. Более того, телефонные звонки по ходу живой трансляции тотчас обрабатывались компьютером и комментировались тут же на месте социологом в студии. Что там «лестница», не одна лишь аудитория в зале, УЛИЦА становилась действующим лицом передачи. Оказалось, что ей можно доверять, судила она трезво и здраво.

«Улица? Трезво и здраво?» – вправе усомниться скептик. Вчерашняя страна «Кирюх»? Сегодняшнее «путинское большинство»? Выходит, что при одних условиях та же самая улица вопит «крымнаш», а при других судит трезво и здраво? Но ведь этого не может быть. Тем не менее, это факт. Легко проверяемый факт. Многие еще могут помнить, что Татьяна и Владимир Максимовы додумались и до телереферендума «Общественное мнение», который продолжался три часа и сопровождался тучей откликов, телефонных и письменных. И всё трезвых. И всё здравых. «Подобного рода народная публицистика, – комментирует Муратов, – выступала как своего рода форма общественного самосознания». И телевидение, вчера еще протокольное, зажатое, пропагандистское, государственное, стало вдруг главным инструментом его формирования. Союз власти и телевизора работал. Точно так же, как в 1856 году в «дворянской» стране, это была другая Россия. Сегодняшняя, но другая.

Но как это объяснить? Попробуем вот так. Допустим, что арифметическое большинство – это миф. На самом деле есть бесчисленное множество меньшинств: зажиточных и бедных, умных и глупых, добрых и злых, совестливых и бессовестных, людей с чувством собственного достоинства и пустячных, здравомыслящих и непутевых, (подставьте любую дихотомию). Допустим далее, что при успешной комбинации политических сил преобладает меньшинство здравомыслящее, при другой – непутевое. Другое дело, что у разных народов успешные комбинации разные. Скажем, для американцев с их недоверием к государству комбинация власти и телевидения, обеспечившая торжество здравомыслящего меньшинства в России 80-х, никогда не сработала бы. У них другие приоритеты: жизнь, свобода, стремление к счастью, и нет среди них места власти. А в России никогда не работала успешная комбинация без участия либеральной власти. Вот вам и объяснение. Потому и придаю я такое значение гипотетическому президентству Степашина в начале XXI века. В союзе с либеральным телевидением оно могло бы сотворить еще одно русское чудо.

Распад СВТ

Здесь мы расстанемся с Муратовым. Свою задачу он исполнил, я думаю, на отлично: мы воочию увидели, как рождалось в 1980-е общественное самосознание (в стране, где, нет нужды напоминать, на протяжении трех поколений доминировало сознание государственное). Увидели мы также решающую роль, которую сыграл в процессе возрождения общественного самосознания союз власти и телевидения. Мы не знаем, как пошло бы дело дальше, поскольку существовал этот союз недолго. Он, как мы увидим, распался 13 января 1991 года (конечно, время от времени в минуты крайней опасности союз частично возобновлялся, но первоначального единодушия и энтузиазма в нем уже не было).

Первая трещина появилась в нем с премьерой документального фильма Анатолия Стреляного «Архангельский мужик». Миллионы людей получили возможность стать свидетелями одинокой борьбы с обкомом партии бывшего колхозника, а ныне независимого крестьянина Николая Сивкова, пожелавшего стать первым советским фермером. Увы, тут нашла коса на камень. Партийный аппарат, и без того с ужасом смотревший на то, что происходило, провел красную черту именно здесь. Повторный показ фильма был запрещен. Вот и выяснилось, что тогдашняя власть имела предел. И это стало предвестьем многих будущих отступлений перестроечной власти (см., например, главу «Последний бой Горбачева» в третьей книге).

Потом была еще, конечно, прямая трансляция знаменитого Первого съезда народных депутатов в мае 1989 года, когда момент всеобщего торжества был отравлен в глазах молодых ведущих телевидения (Татьяны Митковой, Александра Гурнова, Дмитрия Киселева, Юрия Ростова) нотой горечи. То, как обращался Горбачев с Андреем Дмитриевичем Сахаровым, их героем, единственным человеком в стране, публично протестовавшим против вторжения в Афганистан, не прощалось. И поведение «агрессивно-послушного большинства» съезда тоже. Трещина углубилась, союз держался на ниточке.

Доконало его, как я уже говорил, 13 января 1991. «Это было трагическое число в истории нашей страны, – признавалась Миткова, – день, когда в Литве пролилась кровь». Десантники штурмовали телебашню в Вильнюсе. Воспринималось как the Empire strikes back, по названию американской телесерии. Власти больше не доверяли.

Распад СВТ не пошел на пользу ни власти, ни телевидению. Власть лишилась надежного ключевого союзника, а телевидение, утратившее идейную составляющую, пошло вразнос. Еще вчера было оно гордым первооткрывателем живой страны, спрятанной от мира мертвящим железным занавесом, десятилетие спустя преобладающая его часть превратилась в криминально-эротическую клоаку, закоснела в коррупции. Достаточно сказать, что обалдели даже американские студенты-практиканты на факультете журналистики МГУ, им никогда не приходилось видеть на телевизионных экранах столько крови и «обнаженки».

ВСЕ, что было после распада СВТ: передел собственности, падение цен на нефть до беспрецедентно низкой отметки (7 долларов за бочку, если я не ошибаюсь) и угроза голода, от которой пришлось спасать страну шоковыми мерами, – усугубило дело. Тем более что вдохнуло новую жизнь в скукожившуюся было во времена гласности Русскую идею. Ее глашатаи, архаисты-имперцы, начали штурм революционной власти. Им удалось перевалить вину за шок первых лет революции с грехов, ошибок и преступлений почившего СССР на революцию. Новаторы оказались изолированы, маргинализованы.

Впрочем, мы все это знаем по третьей книге. Важно нам здесь лишь то, что, когда штурм оппозиции справа закончился в мае 1999 банкротством «красного» правительства Примакова и дорога к модернизации страны была, наконец, снова открыта, ошибка не была исправлена. Напротив, после того как реформистскому правительству Степашина не дали поработать и ста дней, даже попытаться приступить к модернизации не дали, заменив его лидером «партии войны» Путиным, ошибка оказалась роковой. Модернизация снова была отложена на десятилетия.

Теперь о том, с чем нам придется иметь дело.

После Путина

Россия снова окажется перед теми же проблемами, перед которыми стояла она в 1999 году. От ренты будет она зависеть, как и тогда. И «тучные» годы будут сменяться в ней «тощими», как в библейском Египте. И все попытки подменить модернизацию «маленькой победоносной войной», будь то на Украине, или в Сирии, или где бы то ни было, окончатся, как и брежневские в Афганистане. И никакие усилия «зомбоящика» не смогут больше скрыть, что попытка путинской России играть роль нового СССР завершилась оглушительным провалом. Разочарование будет огромным. Таким же практически, как и в 1980-е.

И так же, как в 1956-м, и 1989-м, придется новому лидеру, чтобы удержаться у руля, искать козла отпущения. И тогда наступит час последней идейной войны. Все стороны согласятся, что виноват Путин. «Депутинизация» окажется в порядке дня. Разойдутся лишь по одному вопросу: В ЧЕМ виноват Путин? Архаисты во главе с Глазьевым будут настаивать: НА том, что ОН попустительствовал либералам в своем правительстве, ставшим стеной против их мобилизационного проекта. Новаторы, с другой стороны, обвинят его в том, что он не допустил модернизации страны (в результате чего Россия архаизировалась). Архаистам понадобится новая холодная война с Западом, новаторам-новая гласность. Соответственно, архаисты потребуют подчинения «зомбоящика» целям мобилизации, новаторы-его разгона и возобновления СВТ.

Исход этой последней схватки решит то, какой из сторон удастся маргинализировать своего антагониста. В случае ельцинской революции 2.0 это удалось, как мы помним, архаистам. И кончилась революция Путиным. Для того чтобы послепутинская революция 3.0 оказалась НЕОБРАТИМОЙ, нужны новые мощные и влиятельные союзники. Настойчивый поиск таких союзников и станет основной темой этой, завершающей книги «Русской идеи». Наряду, конечно, с трезвой оценкой сильных и слабых сторон архаистов (я намеренно употребляю здесь термины Николая Михайловича Карамзина, чтобы показать, как глубоко уходят корни этого противостояния в прошлое России).

Опыт первой идейной войны во второй половине 1980-х, сотворивший, как мы видели, чудо воскрешения впавшего, казалось, в кому народа, превративший его из глубоко и словно бы безнадежно советского в антисоветский, дает нам надежду, что в России такое чудо возможно.

Тем более возможно оно, чудо, что на этот раз будет уже у России и опыт обманувшего ее «гибридного цезаризма». И едва ли найдется после Путина много желающих второй раз вступить в одну и ту же реку, ведущую, как мы теперь знаем, в болото. Вот тогда и пригодится нам выход из положения, предложенный в 1999 году Степашиным. И Трениным.

Легко предвидеть, что скажет на это скептик. Примерно то же самое, что сказал бы в темные советские времена, расскажи я ему тогда, что произойдет с Россией во второй половине 1980-х. В стране «Кирюх»? – спросит, после путинской власти? Шутите? Или за дурака меня принимаете? Только в сказках такие чудеса бывают.

А я. между прочим, писал эту сказку, о которой подробно рассказал в начале этой главы, в самиздатском трехтомнике, пряча его и перепрятывая, в самом начале 1970-х, когда ни малейшего проблеска в брежневских тучах еще и видно не было. Когда всем вокруг казалось, что советская власть – это навсегда. И что же? Сбылась, как мы только что видели, сказка. Так что, как видите, спор наш со скептиком все еще продолжается – почти полвека спустя. И, как тогда, по-прежнему для меня важно, кого из нас читатель сочтет убедительнее.

Глава 3

ЗАТМЕНИЕ УМОВ?

Смысл прокатки каждой из глав будущей книги в «Снобе» и ФБ заключается для меня в обратной связи, в беспощадной критике читателями всего, что непривычно уху, спорно и, на первый взгляд, даже нелепо. Иначе зачем писать эту четвертую книгу, где речь идет о временах, которые у всех в памяти и о которых все и без меня всё знают? Таких спорных и, по-моему, важных для будущего гипотез во вводных главах (если не считать реабилитации сослагательного наклонения) было две.

1. Попытка разобраться в том, как Президентом России оказался Путин. Вопрос сложный и никем, насколько я знаю, серьезно не исследованный. Я не согласен с Машей Гессен (The Man Without  А Расе, 2012), что Путин попал в Кремль случайно, а других версий, по сути, и нет. Не объяснен ни выбор Ельцина, ни, что еще более важно, выбор либерального СПС. И главное, не раскрыт исторический контекст, в котором возможен был столь, скажем, интригующий выбор.

   

М.А.Гессен    С.В. Степашин

2. В мае 1999 года премьер Степашин попытался было перевести спор о величии России из сферы непримиримой конфронтации (свобода и права человека против «дерьмократов» и «либерастов») в плоскость выбора между двумя равноЗНАЧНЫМИ отечественными ТРАДИЦИЯМИ ВЕЛИЧИЯ РОССИИ (культурной и географической). Ошибка Ельцина сорвала эту попытку.

Сомневаюсь (опять), что сходу смогу объяснить то, о чем я намерен сейчас писать. Очень надеюсь на терпение читателей. На то, по крайней мере, что они не подумают, читая эту главу, что я с луны свалился. Но похоже, у тех, кто имел отношение к воцарению Путина, случилось в последнем году тысячелетия некое временное затмение ума. Имею в виду лишь тех (увы, многих), чье отношение к этому весьма серьезному событию важно.

Исчезновение Степашина

Это первая из затронутых здесь тем. О том, что Степашин практически не рассматривается в качестве реального соперника Путина (если вообще упоминается) в известной мне иностранной литературе о Путине, я уже говорил во введении. Новостью для меня стало то, что он исчез и в отечественной литературе. Нет, сам по себе факт, что у Путина был соперник, присутствует. Но в этом качестве почему-то представлен самый маловероятный (во всяком случае, после его злоключений в прямом эфире, о которых ниже) из его конкурентов – Примаков.

Впервые эта странность поразила меня в книге Маши Гессен. Пусть написана она по-английски и адресована зарубежной аудитории, сама Маша жила в ту пору в Москве, все своими глазами видела, первую чеченскую наблюдала от начала до конца, вторая как раз при Степашине висела в воздухе. И именно от того, сохранится ли его правительство, как требовал Гайдар, зависело, состоится она, эта вторая война, или нет. Хоть это могло бы, казалось, заинтересовать Машу. Не заинтересовало. Нет в ее книге Степашина.

Общая картина воцарения Путина выглядит у нее так. С одной стороны, Ельцина все покинули. «Ни одного человека с реальным политическим капиталом и амбициями, никого, кто хоть как-то сопрягался бы с офисом президента, вокруг него не осталось». С другой стороны, на горизонте маячил свирепый Бармалей – Примаков со своей страшной ОВР, грозившей взять власть и расправиться с Ельциным и его окружением. Окружение, понятно, перепугалось. Вот тогда и возник Путин (человек, заметим, без какого бы то ни было политического капитала и вообще никак не сопрягавшийся, на первый взгляд, да, честно говоря, и на второй, с офисом президента), и все успокоились.

Ничего неправдоподобнее этой картины невозможно придумать. Начиная с того, что никто из людей с политическим капиталом и амбициями Ельцина не покидал, и кончая тем, что на выборах в Думу 19 декабря «грозная» ОВР, возглавленная Лужковым (Примаков к тому времени вообще выбыл из игры), набрала лишь 13 % голосов, на целых 10 % отстав от созданного за месяц до выборов, то есть явившегося буквально ниоткуда, «Единства». Правда, Комиссия ОБСЕ подвергла ход выборов некоторому сомнению, но в целом пришла к оптимистическому выводу: «Россия остается верна своему демократическому курсу».

Ничего этого Маша не заметила. Возможно, потому, что кремлевские пертурбации ее не занимали и для нее все там были на одно лицо. Однако как объяснить то, что, как и у Маши, Степашин исчез из анализа одного из самых проницательных наблюдателей кремлевских пертурбаций, уважаемого Ильи Мильштейна? Вот, пожалуйста: «Осенью 1999-го реальных кандидатов было два: Путин и Примаков».

Это Илья вспоминал в 2015 году (в связи с кончиной Примакова). Но он не поленился и в подтверждение процитировал для нас свою старую статью 1999-го. Читаем: «Тасуя небогатую колоду претендентов на кремлевский престол, власть и элита останавливают свой взор на Примакове и Путине… Примаков и Путин. Путин и Примаков… Примаков и Путин – это наше все, как высказывался один московский журналист. Все, что мы заслужили». Это как объяснить?

Не в одних журналистах, однако, дело. Напрочь забыли про Степашина и либеральные политики, еще недавно единодушно, как мы видели, поддержавшие его программу (или намек на программу). Перед выборами они в кои веки объединились в Союз правых сил (СПС). В него вошли практически все, кроме «Яблока», тогдашние либеральные партии: и «Общее дело» Хакамады, и «Демократический выбор России» Гайдара, и «Новая сила» Кириенко, и Республиканская партия Владимира Лысенко, и «Голос России» Титова, и «Россия молодая» Немцова. И под каким же лозунгом шел СПС на выборы? «Путина в Президенты, Кириенко в Думу!»

О программе Степашина никто и не вспомнил. Что ж упрекать иностранцев, если у своих он исчез? Действительная проблема, однако, в том, что вместе со Степашиным исчезла и либеральная европейская альтернатива постъевразийской России.

Выходит, никто не заметил конца России-Евразии, другими словами, ОКОНЧАТЕЛЬНОГО распада империи, того «разрыва непрерывности» и «аннулирования 500-летней традиции территориального расширения», в которых состоит смысл монументального заключения Тренина. Не придумал же его Тренин, в самом деле. Вот факты. К исходу XVII века Московия завоевала Сибирь, дошла до Тихого океана, превратив Европейскую Россию в Евразию. Дальнейшая экспансия была возможна лишь на Юге и на Западе. И Россия-Евразия, возникшая на обломках Московии, прилежно продолжала начатое. По расчетам бывшего военного министра Российской империи А. Н. Куропаткина, в ХУП-Х1Х столетиях Россия-Евразия воевала 128 лет из 200, причем 90 % ее войн носили наступательный характер, преследовали экспансионистские цели. После неудачной попытки передела Европы в середине XIX века при Николае I она добилась своей цели в XX веке при Сталине, проглотила, не поперхнувшись, почти половину Европы.

И вот при Ельцине всей этой четырехвековой традиции территориальной экспансии ПРИШЕЛ КОНЕЦ. Тренин лишь констатировал грандиозную историческую катастрофу экспансионистской империи России-Евразии, которую все мы наблюдали своими глазами. И от того, кто окажется преемником Ельцина, Степашин или Путин, зависела, по сути, судьба России в первой четверти XXI века. Страна стояла перед выбором. Она могла начать процесс культурного возрождения и «слияния с Европой», завещанный ей еще два столетия назад Чаадаевым (см. главу «Европейский выбор России» в первой книге). Но могла и предпринять последнюю отчаянную и обреченную попытку оспорить приговор истории, взять реванш.

Обнаружилось странное. Ни иностранные авторы, ни отечественные журналисты, ни, что важнее(!), либеральный СПС НЕ ЗАМЕТИЛИ рокового выбора, перед которым в 1999 году стояла Россия. Выбора, воплощенного в двух конкурировавших за роль преемника Ельцина персонажах. Более того, напрочь потеряли из виду того из них, кто мог предотвратить попытку реванша. Не поняли, что впервые в русской истории конец Евразии означает настоятельную необходимость ПРИНЦИПИАЛЬНО НОВОГО места России в мире. И следовательно, реальный выбор пути.

И что бы ни происходило в стране сегодня, никуда она от этого выбора не денется. Степашин обещал европейский выбор. А что обещал Путин? Ничего. И кто как не либералы обязаны были спросить его об этом прежде, чем бездумно отдать ему свои голоса? Не спросили. Даже не подумали спросить. Что ж сейчас жаловаться?

И попробуйте теперь объяснить голосование СПС в 1999 году иначе, нежели, простите, стихийным временным затмением умов.

Ошибка. Но исправима ли?

Да, благодаря «самой жестокой ошибке Ельцина», как окрестил выбор Путина летописец этой ошибки Олег Мороз, первый блин получился комом. Да, постъевразийская Россия отвергла европейский выбор, предложенный ей Степашиным. Да, выбрала она Путина, который вместо этого повел ее по традиционному для России-Евразии пути Александра III, попытавшись подавить поворот к новой европейской идентичности бесшабашным разгулом национализма и средневекового мракобесия (см. главу «Режим спецслужб и еврейский вопрос» в первой книге).

Но вспомним-не отшибло же у нас память, – что фокус не получился даже у Александра III. Уже тогда на аналогичный шабаш мракобесия Россия ответила революцией Пятого года, Столыпинской реформой и в конечном счете Февральской революцией. Пусть неудачной, спору нет. Но тогда была еще Россия-Евразия, и ни о потере традиционной идентичности, ни о поиске нового места в мире речь не заходила. А сейчас-то речь именно об этом.

Пусть сегодня как угодно успешно Путин разыгрывает роль Александра III, но век-то его измерен. Пусть после него, как после Сталина, роль Хрущева во внутриклановой борьбе достанется на первых порах, допустим, Шойгу, и на первый план в этом случае выйдет Сибирь (об этом мы еще поговорим подробно дальше). Но «депутинизации»-то все равно не избежать. И гласности тоже. Залогом тому-вековой опыт российской истории. «История злопамятней народа», как говорил Карамзин.

И точно так же, пусть не удалась Степашину роль Столыпина. разве это основание для его устранения с политической арены 1999 года, как ничтоже сумняшеся сделали либеральные политики и делают сегодняшние авторы – что иностранные, что отечественные? Повторю: ЛИБО это вообще не объяснимо, либо иначе как слепым пятном, временным затмением умов, это назвать невозможно. Лучше, наверное, было бы только «затмением исторического мышления» (слишком уж неполиткорректно было бы считать это историческим невежеством).

Шансы Сергея Степашина

Дело, однако, не только в истории. Еще осенью 1999-го Степашин был вполне реальной политической альтернативой Путину, куда более реальной, чем Примаков. По словам Олега Мороза, «большинство тогдашнего политического класса было убеждено, что уж до декабрьских выборов в Думу правительство Степашина наверняка доработает». Об этом, в частности, сказал Николаю Сванидзе в его программе «Зеркало» Анатолий Чубайс.

И если бы не гипотетическое летнее затмение ума Ельцина, так, видимо, и произошло бы. Доказательство: интервью 8 июня «Известиям» главы президентской Администрации Александра Волошина, в котором он уверенно предсказывал, что «Сергей Степашин вполне может оказаться преемником Бориса Ельцина на посту главы государства». Что это не была случайная оговорка, свидетельствует то, что даже в начале августа, то есть перед самым его увольнением, Волошин поставил Степашина НА ПЕРВОЕ МЕСТО (впереди Примакова и Путина) среди кандидатов в президенты. Сказал, что будет «рад видеть его в кресле Президента». Это означает, по меньшей мере, что назначение Путина 9 августа было актом спонтанным, не согласованным даже с главой Администрации.

Более того, легендарные Таня и Валя (дочь Ельцина Татьяна Дьяченко и ее будущий муж Валентин Юмашев), ближайшие советники Президента, из-за которых команду Ельцина, собственно, и обозвали «семьей», тоже симпатизировали Степашину, а вовсе не Путину (и тем более не Примакову). И они. оказывается, были, если верить Олегу Морозу, убеждены, что «если Степашин хорошо себя покажет, ельцинские планы могут быть изменены в пользу Сергея Вадимовича». Значит, что-то они об этих планах знали.