Текст книги "Постигая прошлое (СИ)"

Автор книги: Александр Кормильцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Попрошайки, опознав таким образом в бородокосом человека, знакомого с местными властьимущими, тут же отвязались, отправившись дальше искать какого – нибудь заезжего простачка. Похожим образом он отваживал и прочих, излишне навязчивых, торгашей, менял и кузнецов – коневодов.

Правда, в нескольких местах наш провожатый всё же остановился. Первым оказался скрывавшийся в небольшом, полутёмном помещении, оружейный магазинчик, судя по изобилию выставленных на прилавке луков, главным образом на их продаже и специализирующийся.

Невообразимо худой, но отнюдь не согбенный, обладающий цепкими, до нутра пробирающими глазами и роскошной бородой, неприветливый старичок, очень сухо поздоровался с крестным, несмотря на откровенное дружелюбие, выказываемое последним. Меня и Демьяна при этом он окинул таким подозрительным взглядом, будто заочно считал нас распоследними ворюгами, заглянувшими в его лавку лишь для того, чтобы что – нибудь спереть.

Несмотря на большой выбор, бородокосый не стал покупать ни один из выставленных на продажу луков. Перекинувшись с хмурым продавцом парой, относящихся исключительно к предмету торговли, фраз, покопавшись в выложенной на прилавок россыпи стрел и взяв из них лишь полтора десятка, да в придачу две тетивы и маленький мешочек с неизвестным содержимым, крестный расплатился и, помимо устного прощания даже поклонившись, но, при этом не получив в ответ даже скупого кивка, отправился к выходу.

Мы двинулись следом. Я, до последнего надеясь, что продавец хоть как-то отреагирует на столь уважительное прощание и перед тем, как покинуть помещение, оглянулся. Но увидел лишь недовольно – презрительный взгляд цепких глаз, нетерпеливо подталкивающий в спину удаляющихся посетителей.

– Что это за торговец такой? – окликнул, уже выбравшись обратно на улицу, двинувшегося дальше бородокосого.

– То Войцех, у его лучному делу поучался, он с меня энтакого доброго лучника сделал. – крестный отвечал не очень охотно, при этом в его скрипучем голосе слышны были оттенки грусти.

– Он со всеми покупателями такой добрый?

– Повздорили мы с им, дело давнее, уж сколь вёсен минуло, а он всё такоже не желат на мировую идтить. Хотя, оно конешно и повздорили крепко… – он прервался, словно припоминая что-то, скрытое глубоко в памяти, даже шаг замедлил, но заканчивать предложение не стал, резко тряхнул головой, как будто пытаясь этим движением разогнать неприятные воспоминания, заговорил о другом. – Токмо у его почитай лучшая лавка с луками в энтих краях, так што тута и беру чегой надобно.

Среди бесконечых лавок, скоплением которых по большей части и являлось Красное торжище, нередко попадались люди, не имевшие к торговле никакого отношения: музыканты, скоморохи и другие артисты. Вокруг этих средневековых служителей искусства собирались толпы веселящихся людей. Незатейливые мелодийки, в которых сплетались глухой стук барабана, тонкий посвист свирели, бренчание гуслей, и треньканье какого-то грубоватого подобия скрипки (вроде этот трехструнный прообраз творения Страдивари, существовавший на Руси с начала одиннадцатого века, назывался смыком) встречались дружными хлопками в ладоши, радостными криками и смехом. Те, кто посмелее, выбирались поплясать на площадку, оставленную специально для подобных целей между музыкантами и толпой. Между пляшущими, раскрасневшимися от танца девицами и притопывающими в такт музыке, а то и пускающимися вприсядку, молодцами, проскакивала радостно визжащая детвора, неумело и забавно пытающаяся повторять движения взрослых.

Кстати, насколько я помню, на уже несколько веков, как принявшей христианство Руси, в это самое время велась активная борьба с подобными проявлениями веселья. В том плане, что инструментальная музыка, воспроизводимая уличными артистами и скоморохами, считалась у, рьяно продвигавших церковное пение священнослужителей, бесовскими звуками, склоняющими ко греху. Даже некоторые князья, очень любившие приглашать музыкантов, скоморохов и всяких плясунов, и акробатов на свои пиры, под постепенным давлением церкви начали проводить торжества в более скромной манере.

Понятно, что у церкви были свои мотивы и подобные ограничения вводились для лучшего продвижения религиозной политики в массы. Потому и навязывались молитвенные песнопения вместо привычных обычному люду весёлой музыки и ярмарочных шутовских представлений.

На протяжении нескольких веков длилось это порицание Церковными властями народного творчества, уходящего корнями во времена язычества, пока не достигло своего апогея на стоглавом соборе состоявшемся в 1551 году. В одной из принятых глав того устава входил запрет деятельности скоморохов и других уличных артистов.

Хорошо, что подобные бредовые запреты сошедших с ума властьимущих не перенеслись вместе с кусками реальности и людьми в Улей. Жизнь простого человека и в обычном мире нелегка, а уж здесь… Отнимать моменты радости в подобных условиях, всё равно, что навсегда закрыть солнце тучами. А нам ведь без солнышка нельзя, люди – существа солнцелюбивые!

Хотя, здесь, пожалуй, и не пройдут подобные номера. Попытайся местные владыки ввести что-то похожее в Улье, как тут же лишаться своего высокого положения, скорее всего вместе с собственной головой.

Помимо музыки и плясок, двигаясь всё дальше вглубь города вслед за бородокосым, мы успели мельком поглядеть на, собранные на отдельной, небольшой площади, своего рода, спортивные соревнования. Здесь ловкачи да силачи боролись друг с другом, перетягивали канаты, пытались забраться на гладко отесанный и, кажется политый маслом, столб. Но больше всего зрителей, конечно, привлекали поединки. Проводились они на специально огороженном изгородью, ристалище. В момент нашего появления рядом с импровизированной ареной, на ней сражались одетые в кольчуги и шлемы, молодцы. Оба были с похожими, обтянутыми кожей, деревянными щитами, но оружие имели разное. Рослый гигант, пожалуй, на две головы выше меня, орудовал внушительных размеров палицей, его противник, ростом примерно с бородокосого, но ещё более скудного телосложения, сжимал в руке короткий меч.

– Не одолеет. – качнул головой крестный, едва кинув взгляд на происходящее и даже не думая задерживаться.

– И то верно! Зазря супротив Ефима то вышел. – согласился Демьян, оборачиваясь и до последнего пытаясь следить за поединком.

– Ну да. – я тоже решил поучаствовать в беседе – Куда ему против такого здоровяка?!

– Ефим, энто который с мечом! – пояснил недовольно Демьян.

– Так он же вдвое меньше! Да и не нападает совсем, только отскакивает в последний момент, да уворачивается от ударов. – прокомментировал я происходящее на ристалище. – Но ведь постоянно уворачиваться не получиться. А одного удара этой палицы достаточно, чтобы прибить мечника, даже щит не поможет.

– Энто ж Ефим! Скоко уж его побить пытаюца всяки – разныя умельцы и великанов как энтот было не один десяток, токмо никто из их так Ефима и не одолел! – покачал рукой в воздухе для убедительности Демьян. – Он завсегда энтак в битве, поначалу отскакиват, отскакиват, а потом раз… – Хлопнул кулаком по ладони Демьян. – И уж недруг его на земле лежит! В бою ж не токмо сила нужна, но и уменье!

– Хех! Такото, крестничек! – хохотнул через плечо бородокосый.

– Так они там насмерть бьются или как? – спросил я, оборачиваясь на ликующие возгласы зрителей, оповестившие об окончании поединка. И хоть само ристалище уже скрылось из глаз, в победителе я уже не сомневался.

– Обнаковенно то до первой крови, иль до раны сурьезной. Энто пред боем оговаривают. Тут у их и лекарь для энтакого дела имееца, послабее Таечки, но тожеть не слабый. Токмо случаеца, што бились до крови, а выходит насмерть. И лекарь не спасает дажить, энто ж бой всё-таки, не баловство!

После ещё одного непонятно – таинственного визита к ничем не примечательному домишке, на пороге которого бородокосый передал небольшой свёрток закутанной в платок женщине, при этом никак этот жест не прокомментировав, зато оповестил, что наша троица, наконец, движется в сторону обещанной корчмы.

Изрядно натруженные ноги и, до сих пор остающийся пустым, издающий жалостливые звуки, в аккомпанемент звучащей где-то неподалеку музыке, желудок, направление одобрили, пообещав потерпеть ещё немного.

Обходя стороной, кружащихся в хороводе вокруг играющего на дудочке скомороха, довольных людей, я неожиданно понял, что первое представление о, похожем на разворошенный муравейник, поселении оказалось неверным.

Несмотря на грязноватую полупьяную окраину, не особо опрятный внешний вид строений, шумных и нагловатых торговцев, в общем городок оставлял скорее позитивное впечатление, несмотря на нелестные отзывы бородокосого. Не зря же тот называл его именно вольным городом. Ведь воля людей здесь действительно стоит на первом месте, и эти самые люди живут именно так, как им удобно и именно так как, им хочется. Хотят – торгуют и спорят, хотят – веселятся и пляшут, хотят – пьянствуют и попрошайничают. И, думаю, не стоит их за это судить. Ведь это их желание и их выбор. Как там выражался у Достоевского князь Мышкин? "Пройдите мимо и простите нам наше счастье." Пожалуй, нет более подходящей цитаты, характеризующей менталитет жителей этого города, как нельзя более точно.

Глава 22

Глава 22.

Некоторое удивление вызвал тот факт, что та самая, нахваливаемая крестным, корчма оказалась далековато от центра. Я то полагал, что заведение, по его словам являющееся "единственно добрым в энтом проклятом городище" наверняка располагается где – нибудь там, на территории, частично огороженной декоративным забором, вмещающей в себя элитную часть города.

Несмотря на не особо престижное местоположение, грязноватую улицу, с парой откровенно разваливающихся хижин, на которую выходил фасад корчмы, и не самый презентабельный вид самого фасада, без фейсконтроля на входе не обошлось.

Возле невысокой, неожиданно круглой, словно украденной из жилища хоббита, двери стоял охранник.

Дверь, как, впрочем, и охранник, заслуживала отдельного описания. Но начнём с двери. В отличие от крепко, но совершенно неаккуратно поставленного двухэтажного, приземистого строения, в котором и располагалась корчма, ведущая внутрь дверь являла собой настоящее произведение искусства. В работе над ней угадывалась рука умелого мастера.

Само полотно идеально круглое, словно обведенное циркулем, было собрано из светлых, гладко оструганных, одинакового размера, досок. Его край по всей окружности украшала собранная из деревянных плашек полоса, на которой очень искусно были вырезаны объемные листья и ветки. Реалистичность орнамента поражала – покрасить в соответствующие цвета, не отличишь от настоящих. При этом сами плашки были подогнаны настолько тщательно и аккуратно, что лишь самый внимательный взгляд способен был разглядеть едва заметный стык между ними.

Но почти ожившая деревянная растительность оказалась лишь обрамлением для находящегося в центре шедевра древнего зодчества. Прямо посередине круглой двери, занимая почти половину площади всего полотна, красовалась здоровенная, около метра в диаметре, голова медведя. Нет, это было не чучело. Хотя по живости черт, запечатленных неизвестным мастером в деревянной скульптуре, словно вырастающая прямо из дверного полотна, (пускай и сильно приплюснутая, дабы не стать помехой при распахивании двери настежь) медвежья морда, с агрессивно раззявленной пастью, дала бы фору лучшим творениям таксидермистов. На деревянной голове можно было разглядеть деревянные же шерстинки, вырезанные столь натурально, что казалось, стоит протянуть руку и ощутишь под пальцами настоящую шерсть животного.

После того, как оценил работу неизвестного мастера, роль стоящего на входе и отваживающего разную шантрапу охранника показалась сомнительной. Скорее он поставлен здесь стеречь дверь с медвежьей головой, чтоб не утащили ценители прекрасного, излишне проникнувшиеся красотой увиденного. Хотя не исключено, что совмещает одно с другим.

Кстати об охраннике, вид которого совершенно не вязался с выделенной ему ролью. Был он высок, да и в плечах совсем не узок, но при этом худой, словно жердь. Правда, худоба эта не казалась признаком слабости, тяжелой болезни или истощения, скорее наоборот. Из закатанных, по локоть, рукавов серой рубахи тянулись сухие, жилистые, перетянутые веревками вен, руки. Такие же вены и жилы отчетливо проступали на шее, отчего казалось, что весь он сплошь из них и состоит. Вытянутое лицо с резкими, угловатыми чертами было гладко выбритым.

Кстати говоря, впервые тут встречаю подобное. Все местные мужики, за исключением безбородых и безусых юнцов, имели обильную растительность на лице. Вообще, насколько я помню в тринадцатом веке на Руси борода и усы были неотъемлемым атрибутом каждого мужчины. До принятия христианства ношение бороды не было таким уж обязательным, но после «почти добровольного» крещения русского народа каждый зрелый муж должен был непременно иметь волосы на лице. Церковь рьяно продвигала необходимость ношения бороды. В соответствии с образом бога отца, изображавшегося на иконах непременно бородатым, каждому верному христианину следовало соответствовать его образу и подобию. Да и вообще, борода изначально считалась признаком силы, мужества, мудрости и была гордостью мужчины, к тому же охранялась законом. Не могу сказать точно, в каком именно году был принят закон о плате в двенадцать гривен (огромная для того времени сумма) за порчу бороды, но уже одно это указывало на серьёзное, к этому делу, отношение. Также одним из самых серьёзных оскорблений считался плевок в бороду. К мужчинам с некрасивой бородой могли относиться с презрением и насмешками. Бритых же, или совсем не имеющих волос на лице считали бесчестными, не заслуживающими доверия людьми.

Но, даже если не акцентировать внимание на отсутствии растительности на лице, в облике замершего у двери охранника можно было разглядеть немало странностей. В глубоко посаженных, темных и словно лишённых белков, выглядывающих сквозь узкую щель меж прищуренных век, глазах таилась опасность. Вообще опасностью веяло от всего облика этого худого, угловато – жилистого охранника. Пускай издалека, на первый взгляд он и походил на бродягу. Излишне долговязый, нескладный, и даже несколько смешной в своей серой затасканной рубахе навыпуск, совсем без пояса, в коротковатых, явно не по размеру штанах, ещё и босой. Но, едва лишь стоило подойти ближе и приглядеться чуть внимательнее к бесстрастному взгляду и торчащей из – за плеча рукояти огромного, почти полутораметрового двуручника, как начинаешь почти физически ощущать опасность, исходящую от тощего бродяги.

Хотя, может дело не только в мече и глазах мясника, равнодушно оглядывающих тебя, словно очередную тушу перед разделкой. Что-то помимо облика, еле ощутимое, кажущееся наполовину материальным, хватало невидимыми щупальцами и заставляло отводить в сторону взгляд, а ноги, поворачивать в обратном направлении.

– Чегой энто за напасть – то?! – Неожиданно нахмурившийся крестный замедлил движение, ухватил меня за плечо, останавливая.

Видимо, не мне одному мерещилась исходящая от охранника опасность.

Лишь Демьян прошагал вперёд ещё несколько шагов и, лишь увидев нашу заминку, обернулся, вперив вопрошающий взгляд в бородокосого.

Он что, не почувствовал?!

– Подходите. Больше не буду. – едва мы остановились, проговорил босоногий. Голос его оказался под стать взгляду – абсолютно лишённый эмоций, механический. – Я дар пользовал, чтобы не шлялись тут всякие.

И действительно, то полуматериальное, заставляющее разворачиваться и бежать прочь, исчезло. Но опасность, исходящая от застывшей у двери фигуры, осталась.

– Вы все далеко прошли, прежде чем остановиться. Крепкая воля. А ваш друг, любитель топоров, готов был и дальше идти. Знать бы, почему. – так же механически констатировал охранник. Но даже сказанные в конце высказывания слова, предполагавшие любопытство и вопросительные интонации, на деле не несли в себе не первого ни второго. Складывалось ощущение, что человек давным – давно потерял интерес к жизни и окружающему миру.

– Приветствую! Я Прохор, энто крестник мой, значица, Пустой, а тама Демьян, с топорами он и впрямь дружен. Мы в корчму. – произнёс, не двигаясь с места, продолжающий хмуриться, бородокосый. – Не знал, што Медведь охрану заимел. Токмо что жешь за охрана, с даром энтаким, што люд от евоной корчмы отваживает.

– Я никого не охраняю. Просто жду здесь человека. А прочих отваживаю, не надобно людям меня видеть. Добра из такого виденья не будет.

Значит ошибся я насчёт охранника.

– Ну, коли так, позволь пройти и жди себе дальшее.

– Не позволю. Я дождался.

– Нас, значица, ждал?! – вскинул голову крестный.

– Не вас. Его, которого ты своим крестником назвал.

– Энто зачем он тебе понадобился – то? И энто, ты б хоть сказал, как тебя звать – величать, а то мы тебе, значица, имена свои назвали, а ты нам своёго не сказывал, не по – людски такото!

– У меня много имён, в ваших краях Комаром кличут. Надобно мне крестнику твому должок возвернуть.

Не знаю, что за долг собрался отдавать этот чудила с дурацким прозвищем, но, после прозвучавших слов Демьян, неожиданно и резко сместился вперёд и влево, вставая барьером между мной и Комаром. При этом в руке крепыша в одно мгновение материализовался один из его топоров, до сего времени мирно висевший на поясе.

– Тихо, Демьяша, тихо! – проговорил бородокосый успокаивающе. Он тоже выдвинулся вперёд, но лишь для того, чтобы придержать Демьяна за плечо, также, как меня минутой раньше. После чего продолжил, обращаясь к босоногому. – Комар?! Энто тот самый?! Тот, што в Светлом логе две дюжины воёв посёк, да на перепутье у Златограда расправу над обозом княжьим устроил?!

– Хах, было дело! Всласть тогда порезвился! – подтвердил Комар и впервые за весь разговор в его голосе послышался интерес, а глаза ожили. Правда обычному человеку подобный интерес показался бы пугающим, а сквозившее во взгляде безумие оказалось убедительным доказательством явной ненормальности босоногого бродяги.

– Мож миром разойдёмся?! – спросил крестный хмуро. Рука его тем временем легла на рукоять топора.

– Разойдёмся. Не боись, не трону. – ответил Комар и в голос его вновь слышны были лишь усталость и безразличие.

– О тебе говаривают, што хоть и душегуб ты, каких свет не видывал, токмо слово, тобою данное крепчее железа калённого.

– Верно говаривают.

– Так даёшь ли слово, што никому из нас вреда не сделашь?

– Даю.

– Коли так, сказывай што за долг у тебя к Пустому. – напряжение, до этого момента звеневшее сталью в голосе бородокосого, исчезло.

– Должок погодить придётся, сейчас просто хочу в глаза поглядеть убийце своему и спасителю.

– Пустой штоль спас тебя?

– Спас, жизнь возвернул, но сначала убил.

– Энто как жешь?

– Вот этим вот мечом и убил. Моим мечом. – Комар провел пальцами по рукояти двуручника, выглядывающей над плечом.

– Хех, Пустой, тебя? – крестный обернулся на нас, приглашая вместе посмеяться над услышанным, но Демьян был угрюм и серьёзен, да и я не нашёл ничего смешного в словах Комара. Тем не менее, следующий вопрос бородокосый задавал с улыбкой на губах. – Ну и чего с им не поделили то?

– Плохо на душе было в тот день. Тут мне крестник твой и попался. Я сам его рубануть хотел, но он остановил удар, поймал меч. Просто ухватил за остриё голой рукой и отнял его у меня, будто прутик из руки мальца выдернул. А потом голову мне снёс, моим же мечом.

– Хех, так вона жешь голова у тебя на месте! – проговорил крестный со смешком. – Аль новая отросла?!

– Не, голова та же. Он мне её на место поставил, пальцами щёлкнул и всё, обратно приросла.

– Ну делааа! – с преувеличенным удивлением воскликнул бородокосый, видимо, так и не поверивший ни единому слову Комара. Хотя удивляться было нечему, рассказ и впрямь походил на бред сумасшедшего. – Как жешь ты видел всё энто, коли голова твоя от шеи отдельно была?

– А так вот и видел, об том у крестника своёго спрашивай, он так сделал, чтобы видел.

– Хех! Много всякого о тебе слыхивал, но то што ты сказки сказывать силён не знал.

– Были б то сказки, я ни с кем из вас и словом не обмолвился, а просто на меч бы взял. – ответил босоногий с таким равнодушием, что по спине вдруг холодом дунуло.

– Нет, оно конешно Пустой мечник добрый, испытывал я его. Токмо и о твоей силе слыхивал. Супротив тебя он как тот малец с прутиком. – ответил крестный враз посерьёзневшим голосом. – А што про голову, так нет жешь у его дара лекарского, да и не бывает энтаких лекарей, штоб отрублену голову на место прилаживали.

– Ничего из этого я не помню. Память потерял, лишь несколько последних дней в голове остались. – вмешался я в разговор. – А давно всё это случилось?

– Седьмица минула, а может и поболе.

– Не помню… Это точно я был, может похож просто?

– Точно ты.

– Ладно, допустим. Ты про долг какой-то говорил.

– Да, долг за вороченную жизнь будет оплачен, если я помогу тебе.

– С чем поможеш?

– Не знаю. Когда ты возвернул мне жизнь, то велел ожидать тебя на Красном торжище у этой вот корчмы и помочь, если будет нужно.

Я смотрел на этого, выглядевшего со стороны полнейшим чудиком, индивидуума и где-то на запредельно дальнем краю памяти чувствовал легкую, едва ощутимую тень узнавания. Словно невнятное воспоминание о старом, давно позабытом сне, настолько чуждое и мимолётное, что кажется сущей выдумкой.

Может и впрямь всё так и было?!

Может, до потери памяти, я мог, словно мастер кунг-фу из голливудского боевика, останавливать голой рукой удары здоровенных двуручников?! Ага, и собственноручно отрубленные головы приращивать на место одним лишь щелчком пальцев.

Хотя, если вспомнить, как мне Алиса сломанные рёбра и разорванную плоть заново сращивала – тоже ведь не шутки. Правда, собрать кости и зашить подобную рану наверняка мог бы, и хороший хирург с надлежащим оборудованием. По сути, если разобраться, то, что сделала юная целительница с ранением было обычной операцией, только сшивающие повреждённые ткани нити, фиксирующие кости пластины, корсеты (или что там носят для восстановления поломанных рёбер), всё это заменил чудесный дар лекарки. Но вот пришитая обратно голова, то есть не просто пришитая, но и ожившая после этого вместе с телом, кажется фрагментом из фильма о Франкенштейне, а для местных, ещё не доживших до кинематографа, эпизодом из сказки, не зря ведь даже бородокосый, за восемь прожитых в Улье лет наверняка успевший насмотреться на различные чудеса, исполняемые людьми с помощью даров, полученных в этом странном мире, поначалу не воспринял всерьез слов, сказанных босоногим чудиком.

– Чегой ты людей – то зазря губишь? – Неожиданно подал голос Демьян, прерывая возникшее молчание и череду моих размышлений.

– Я ж людей и так не люблю. – в прежней механической манере ответил Комар, правда, перед тем как начать говорить, сделал паузу, словно раздумывая над ответом. – А бывает, что начинает всего крутить, тело огнём горит, да зубы сводит. И пока кого не упокою, сам не успокоюся. И чем больше упокою, тем дольше не крутит. Но баб с дитями не трогаю.

– Про то слыхивал. – кивнул головой Демьян и добавил. – А если тебе заместо людей одержимых упокаивать?

– Не, с одержимыми не помогает почти. Они же не люди уже, а просто зверье до мяса жадное. – Комар отрицательно мотнул головой и добавил. – Я ведь не всех подряд теперь секу, а только тех, в ком зло сидит. После встречи с Пустым вашим, людей я также не люблю, конечно, но ненавидеть перестал, почти.

– А как зло в людях видишь, дар чтоль? – спросил бородокосый.

– Я давно в Улье живу, повидал всякого люда, так что сразу вижу каков человек душою.

– Хех. А про нас чегой сказать могёшь?

– Нет в вас зла. Одна боль в душе, но боль она у всех есть, у каждого своя… Не пойму. И у Пустого боль, а зла почему-то нет. Хотя в прошлый раз зла в нём было через край.

– Тоже, наверное, день неудачный был, вот и злился. – пожал я плечами.

– Нет, я не про то зло говорю, что от погоды дурной или прохудившихся сапог бывает. То зло подобно росе на солнце истаивает. – проговорил босоногий, при этом крестный согласно кивал на каждую произнесенную им фразу. – Но зло, что в душе сидит, оно так просто не сходит, оно как сломанная нога, со временем срастается, но всю оставшуюся жизнь с тобою останется и покою не даст. Такое зло я в тебе видел, оттого и рубануть хотел, но теперь вот гляжу и не вижу, нет его, совсем нет. Сколько живу, а такого никогда не видывал.

И этот туда же! Сначала Таисия называла меня злодеем, ну или не совсем злодеем, но от моих необдуманных действий, по её словам, опасности могут подвергнуться миллионы живущих в Улье людей. Теперь и этот чудак, неделю назад в моей душе какое-то неизлечимое зло разглядел. И был я в ту пору столь злобен и ужасен, что открутил ему голову, а потом, шутки ради, прикрутил обратно. Ну а теперь зло это куда-то подевалось. Видимо потерял вместе с памятью, когда в холодной речке купался.

– Так ты теперь вместе с нами будешь ходить пока не подвернётся случай мне помочь? – спросил я, чтобы перевести разговор на другую тему. К тому же мне и впрямь был важен ответ. Мысль о постоянном присутствии рядом маньяка – социопата, с периодически возникающей необходимостью убить пару – тройку человек, не особо воодушевляла.

– Нет, не буду. Я, конечно, подготовился. Пред тем, как сюда прийти, пятерых охальников, што разбоем промышляли по деревням за Лисьей порубкой посёк, но всё равно, в стороне обожду, лучше мне средь людей пореже бывать. Для людей лучше. Как помощь моя нужна будет, появлюся.

– Лисья порубка?! Полторы сотни вёрст! Энто как жешь ты за два то дня поспел от неё аж досюда? – задал вопрос бородокосый, усиленно хмуря брови, видимо пытался в уме прикинуть самый короткий маршрут.

– У меня свои пути.

– А как прознашь, што Пустому помочь твоя нужна?

– Прознаю. Я же хоть и не с вами буду, но рядом совсем.

– Энто где ж? – с интересом спросил крестный.

– Рядом, только руку протяни. Говорю же, у меня свои пути.

– Хех. Поняли, как помочь понадобица, тянем руку. Токмо куда тянуть – то?

– Не надо тянуть, всё равно не дотянетесь, я сам протяну.

– Лады. Ну, пошли мы чтоль?! – бородокосого ответ явно не удовлетворил, да мне и самому было любопытно узнать, какие такие тайные тропы позволяют перемещаться на большие расстояния со скоростью, превышающей предельно возможную, и прятаться в людных местах на расстоянии вытянутой руки, но Комар дал понять, что делиться этими знаниями не собирается.

Мы двинулись мимо отошедшего в сторону долговязого чудака. Прощаться не стали. Зачем, если он пообещал, что всё время будет пускай и не совсем с нами, но где-то тут, рядом.

Шагая вперёд, успел заметить, что взгляд странных, будто бы лишённых белков, глаз был сосредоточен на мне. В этом взгляде продолжала плескаться опасность, напополам с безразличием и усталостью, и ещё едва заметно отсвечивало грустью. А может просто так показалось.

– Спасибо, что Ольгу помог вспомнить. – донеслось сзади негромкое, когда, шагающий первым, бородокосый уже тянулся к дверям корчмы.

Мы обернулись, но перед глазами предстала совершенно безлюдная улица. Лишь из дальнего переулка в сторону корчмы неуверенным, петляющим шагом двинулись двое весёлых, уже изрядно набравшихся мужичков.