Текст книги "Мерцание золота"

Автор книги: Александр Кожедуб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

– Он ученый-миллионер, – ухмыльнулся Чупров.

– Круто! – сказал Егор.

– Лиля рукой машет, – поставил я точку в этом диспуте о писателях. – Пора возвращаться в Сопот. На завтра запланирован доклад Хвастова. Конспектировать будешь?

– А как же, – кивнул Егор. – Он сказал, что через пять лет ждет меня в Берлине.

– Через пять лет ты будешь желанным гостем не только в Берлине, но и в Лондоне, Париже и Нью-Йорке.

– Ни за что! – снова попыталась прижать к себе Егора Алена.

Но он был начеку и резво отскочил в сторону.

«Взрослеет ребенок, – подумал я. – И что с ним будет через пять лет, мы даже не догадываемся».

Часть четвертая Сабля Цадатова

1

Однажды в издательство заглянул мой однокурсник по Высшим литературным курсам Валерий Косенчук.

– Здорово, – сказал он, оглядывая неказистую обстановку моего кабинета. – Как жизнь?

– Живем, – пожал я плечами.

Я знал, что сын Косенчука владеет какой-то финансовой компанией, и презрительная ухмылка на лице однокурсника была в общем-то объяснима. «Что за нищета! – говорила она. – Босяк на босяке и босяком погоняет. Когда в этой стране воцарятся мир и достаток?»

– Никогда, – сказал я. – Сам-то давно в князья вышел?

– Чего? – не понял Косенчук.

Среди моих однокашников он был, пожалуй, самой загадочной личностью. До того как стать писателем, Валерий ловил рыбу в дальних морях. А в моря уходили лишь отпетые романтики. Мой жизненный опыт, пусть и небогатый, подсказывал, что романтики частенько оказывались законченными проходимцами. Для них существовали только они сами и личная выгода, то бишь нажива. Во время учебы Валерий надолго отлучался в Барнаул, откуда и приехал на курсы. Поговаривали, что его крепко взяла за одно место тамошняя прокуратура. Я с прокурорами никогда близко не знался, поэтому шашни Косенчука с ними меня не интересовали.

Но вот Валерий выправился, поднял сынка и теперь выглядел как европейский буржуа средней руки: вымытый, хорошо подстриженный, в длинном пальто и туфлях на тонкой подошве.

– Еще обязательно нужны дорогие часы, – сказал он, когда мы случайно встретились в Доме литераторов.

Я понял, что часы у него на руке дорогие.

И вот он у меня в гостях собственной персоной.

– Надумал издаваться? – спросил я.

– Как ты догадался?! – удивился Косенчук.

– Интуиция, – хмыкнул я.

Валерий притащил рукопись романа листов на тридцать, и я сразу отправил ее на обсчет в производственный отдел.

– Считать по минимуму? – спросила Ольга, заведующая отделом.

– Ни в коем случае! – испугался я. – Задешево он не станет издаваться.

– Что, и гонорар закладывать? – изумилась Ольга.

– Тысяч сто пятьдесят, не меньше, – сказал я.

Отчего-то я был уверен, что Валерий не станет возражать против этой суммы.

– Именно столько я и хотел, – кивнул Косенчук, когда взял в руки расчетную ведомость. – Пенсию оформляю.

– Через три месяца получишь книгу, – сказал я. – С золотым тиснением на переплете.

Валерий удовлетворенно хрюкнул. Золотое тиснение было особенно дорого провинциальным литераторам.

– У меня к тебе еще один вопрос, – задумчиво посмотрел в окно Валерий. – Ты ведь знаешь писателя Василя Быкова?

– Конечно, – сказал я. – Он меня в Союз принимал.

– А как ты смотришь, если мы издадим книгу его повестей?

– С золотым тиснением? – уточнил я.

– Ну да, – поколебавшись, сказал Косенчук.

Два золотых тиснения были некоторым перебором в этом литературном пасьянсе, но Косенчук решил быть щедрым до конца.

– И гонорар две тысячи долларов! – хлопнул он ладонью по столу.

«Плохо ты знаешь романтиков, – подумал я, подпрыгнув на стуле. – Они не только умеют ловить селедку, но и кое-что еще. Интересно, на каком из островов Индийского океана он встретит старость?»

– Не люблю острова, – снова устремил свой взор в окно Валерий. – На Лазурном берегу можно неплохо устроиться. Кстати, где сейчас Василь Владимирович?

– Во Франкфурте-на-Майне, – сказал я.

– Тоже хорошее место, – перевел взгляд на меня Валерий. – Поедем?

– С тобой хоть на острова Зеленого мыса.

– Я же сказал – острова не люблю. А во Франкфурт поедем. Обсчитывай книгу. Меня поставь составителем. Кроме «Сотникова», у него какие повести?

– «Круглянский мост», «Альпийская баллада», «Обелиск», «Его батальон»…

– Вот так и назовем книгу, – остановил меня Косенчук. – «Его батальон».

– Хорошее название, – согласился я. – Все эти повести и есть батальон Быкова.

Закипела работа. Сначала мы издали, конечно, роман Косенчука. И надо сказать, он был не так плох, как большинство романов нынешних авторов. А для отца сына-финансиста его можно было считать хорошим.

– Отличный роман, – сказал я, передавая увесистый сигнальный экземпляр в руки автора.

– Ты так считаешь? – заикаясь, спросил Валерий Никитович.

У него дрожали пальцы рук, торчком стояла борода, под мятыми брючинами не видно было дорогих ботинок. Золотые часы на руке тоже куда-то пропали.

– Писать романы гораздо труднее, чем ловить селедку, – прохрипел он.

– А скумбрию? – спросил я.

– Эту вообще… – махнул он рукой. – Поехали в ресторан, меня машина ждет.

– Какая машина?

– По-моему, «мерседес». Или «вольво». Я их не запоминаю.

– Не могу, – вздохнул я. – Надо Быкова в типографию отправлять.

– Ладно, – почесал книгой затылок Косенчук. – Во Франкфурте отметим. Ты за границей бывал?

– Бывал, – сказал я. – Польша, Болгария…

– Разве ж это заграница? – засмеялся Валерий. – А книга хорошая.

Он повертел томик перед собой. Золотое тиснение на переплете сверкало так, что было больно глазам.

– Блестит, – кивнул я. – Только теперь и стала понятна истинная цена золотишка.

– Она всегда была понятна, – строго сказал Косенчук. – Хочешь, я скажу Вепсову, чтобы он отпустил тебя со мной?

– Не надо.

Я посмотрел в окно. Червонным золотом сверкали на солнце листья клена. Еще одна осень дохнула на нас холодом. Сколько их тебе отмерено, человек?

– Уже не так много, как хотелось бы, – спрятал книгу в дорогой портфель Косенчук. – Ну, я пошел.

– Давай.

Сборник повестей Василя Быкова вышел в начале февраля. До этого я позвонил Быкову во Франкфурт.

– Повести? – удивился он. – Меня в Москве давно не издавали.

– А в Минске?

– В Минске издают, но только в оппозиционных издательствах. Государственные делают вид, что меня нет.

До Франкфурта Василь Владимирович жил в Хельсинки. Существовала какая-то система грантов, позволявшая некоторым писателям два года жить в одной из европейских стран. Через два года, правда, приходилось возвращаться на родину. Но бывали исключения, как в случае с Быковым. Из Хельсинки во Франкфурт он уехал по персональному приглашению городского магистрата.

– Хорошо, когда ты известен за границей и тебя может пригласить магистрат, – сказал я.

Быков промолчал.

– Через недельку-другую приедем во Франкфурт, привезем несколько пачек книг и гонорар, – добавил я.

– А кто с тобой приедет? – встревожился Быков.

– Составитель книги, по фамилии Косенчук. Это он финансировал издание «Батальона».

– Ты его знаешь?

– Вместе на литературных курсах учились.

– Ладно, приедешь – звони. Во Франкфурте есть где остановиться?

– Найдем, – сказал я.

Отчего-то я был уверен, что жить буду не в худшей из гостиниц города.

Так оно и случилось.

– Вылетаешь двенадцатого февраля, – сказал мне по телефону Валерий. – Билет уже куплен, визу тоже оформили. Но несколько дней тебе придется пожить без меня.

– Почему? – удивился я.

– Дела, – туманно объяснил Валерий. – Во Франкфурте ты берешь такси и едешь в гостиницу «Савой». Номер заказан.

Знание немецкого языка у меня было специфическое: «хальт», «хенде хох», «аусвайс», «матка, яйко, млеко, шнапс». Еще у меня в Минске остался приятель по кличке Цурюк, то есть назад. Это было его любимое слово – «цурюк».

«Как-нибудь объяснюсь, – подумал я. – Все-таки в школе и университете английский учил. А этот язык во всем мире знают, не говоря уж о финансовой столице Европы».

С этой сомнительной мыслью я и сел в самолет. Взлетали мы в жуткую пургу. По взлетной полосе гуляла поземка, низкие тучи едва не волочились по земле.

«Как они летают в такую погоду?» – думал я, пялясь в слепой иллюминатор.

Я был автолюбитель и твердо знал, что ехать надо по дороге, которую видно в окно. Здесь не было видно ничего. Однако «боинг» уверенно пробил пелену облаков, засияло солнце. На душе стало спокойнее.

А Франкфурт и вовсе встретил настоящей весной. На газонах зеленела густая трава, люди на улицах были одеты в легкие куртки. Деревья в окрестных лесах, правда, были еще голые.

«Хоть это как у нас, – подумал я. – Еще бы снежку маленько подсыпать, да медведя с балалайкой, да мужика в шапке-ушанке…»

– Цурюк! – услышал я чей-то голос.

Да, в небесной канцелярии выдавать немцам снежок категорически отказывались. То ли не заслужили, то ли не вышли рылом. Ну и ладно.

Я получил в багажном отделении сумку с книгами и прошел фейс-контроль. Внимательный взгляд немецкого пограничника отчего-то отозвался холодком в животе.

«А ведь помню оккупацию, – подумал я. – Все-таки она есть, эта генетическая память».

– Яволь, – отдал паспорт пограничник.

Мне показалось, он усмехнулся.

В отеле «Савой» все, от швейцара до портье, были то ли индусы, то ли пакистанцы. Мне полегчало. Черные глаза на смуглых лицах определенно были добрее, чем водянистые глаза на белых.

Я принял душ и позвонил Быкову.

– Приезжай, – сказал он. – Где твой отель находится?

– Возле вокзала.

– Садись в метро и езжай до гауптвахты, так остановка называется, оттуда пешком. По сравнению с Москвой Франкфурт маленький город.

С грехом пополам я разобрался в схеме городского транспорта, доехал до гауптвахты и направился к дому, где жил Быков.

Город производил двойственное впечатление. С одной стороны, впечатлял деловой центр. Верхние этажи «Дойч-банка», «Коммерц-банка» и прочих солидных учреждений терялись в облаках. Неподалеку торговые центры, заполненные людом. А вот улочки, в которых жили бюргеры среднего достатка, были вполне милы и уютны.

«Хороший город, – подумал я. – В нем можно и жить, и работать. А Майн и вовсе похож на Днепр в Речице».

У меня это была высшая оценка для реки. Днепр в Речице был не такой маленький, как в Смоленске, и не так широк, как в Киеве. Я еще не задумывался, в каком из земных уголков хотел бы встретить старость, но могилы моих дедов и прадедов на высоком берегу Днепра кое о чем говорили.

«Да подождите вы! – отмахивался я. – В Париже еще не был. Да и в Нью-Йорке…»

О Нью-Йорке я думал, конечно, смеясь. На что нам что, когда у нас вот что.

И тем не менее сейчас я шел по Франкфурту-на-Майне и усиленно вертел головой. Впрочем, дома – они всюду дома, хоть в Москве, хоть в Минске, а хоть бы и в Ганцевичах, где я родился.

А вот симпатичные девушки на улицах мне не попадались.

«Куда они попрятались? – думал я. – Не может быть, чтобы во Франкфурте, не самом, между прочим, маленьком городе Германии, не было ни одной симпатичной девушки».

– Вон! – обрадовался я. – Целых две!

Я догнал двух семенящих передо мной девиц. Но симпатичными они оказались только сзади. Анфас это были вполне заурядные белобрысые особы.

«В Москве будешь на девиц пялиться, – одернул я себя. – Или хотя бы в Минске».

Быков встретил меня, можно сказать, с распростертыми объятиями. В последний раз мы виделись лет пять назад, и мне показалось, что он почти не изменился.

– Постарел, – вздохнул он. – Да и доктора… А вот ты точно не изменился.

– Маленькая собачка до старости щенок, – сказал я. – А что доктора?

– Потом, – отмахнулся он.

Я выдал Быкову пачку книг «Его батальон», конверт с долларами и свою книжку, которая называлась «Могила для директора кладбища».

– В Москве все не так, как у других, – усмехнулся он, рассматривая обложку моей книги, на которой и девица в кружевных чулках, и оптический прицел снайперской винтовки. – Про гонорары вообще молчу. Откуда они у вас?

– Оттуда, – показал я пальцем в окно. – На днях зашел в банк поменять сто баксов. Передо мной мужчина невзрачной наружности выкладывает из саквояжа пачки долларов. «Здесь, – говорит, – должно быть тридцать тысяч». Охранник подскочил и отвел меня на пять метров от кассы.

– Ты вроде не похож на уголовника, – прищурился Быков.

– В Москве не разберешь, где писатель, а где бандит, – сказал я. – Это во Франкфурте все понятно.

– Здесь тоже можно жить, – кивнул он.

Жилище классика белорусской литературы было обставлено более чем скромно: стол, два стула, шкаф с книгами, в углу светится монитор компьютера, тоже не самого дорогого.

– А где супруга? – спросил я.

– Пошла по магазинам, – отвел взгляд Василь Владимирович.

Я понял, что супруга со мной видеться не пожелала. Ну и ладно.

– Пойдем пить пиво, – сказал Быков. – Есть здесь одно местечко…

Я вспомнил, что Быков любил пиво еще с тех времен, когда жил в Гродно. Об этом мне рассказал Черняк, который работал с ним в «Гродненской правде».

– Однажды взяли с ним десять кружек на двоих, – вспомнил он. – А выпили только шесть.

– Куда остальные дели?

– Отдали соседям по столику. У них глаза на лоб вылезли.

– Еще бы, – усмехнулся я. – В те времена одна кружка пива считалась счастьем, а тут целых четыре.

– А ведь он тогда даже классиком не был, – кивнул Черняк. – Добрейшей души человек.

Пивная, которая нравилась Василю Владимировичу, находилась на Рёмер-пляц, историческом центре Франкфурта.

– Площадь римлян, – сказал Быков. – Это ведь они город основали. Вернее, внесли его в свои анналы. А поселение, конечно, и при варварах было.

– Для римлян все варвары – хоть германцы, хоть славяне, – согласился я. – Не исключено, правда, что первыми здесь были как раз славяне.

Василь Владимирович промолчал. Мой панславизм, видимо, ему не понравился. Но это и понятно, в Европах проживает.

– Так что все-таки говорят доктора? – вернулся я к беспокоящему меня вопросу.

– Сказали, год остался, – посмотрел мне в глаза Василь Владимирович.

Как фронтовик, он никому не боялся смотреть в лицо.

Мне стало не по себе. «Могли бы и промолчать, – подумал я. – Иногда ложь бывает лучше правды. Тем более такой».

– Не бывает, – сказал Быков. – Зато знаешь, что нужно все отбросить и заниматься главным.

– Подбивать бабки?

– Именно.

Я понял, что говорить об этом ему не хочется. Да и мне не хотелось бы. Есть вещи, о которых не говорят.

Пиво, кстати, здесь было отменное. Но оно в Германии всюду отменное.

– Может, рюмку водки? – предложил Василь Владимирович.

– Не откажусь.

– Я бы тоже выпил, но сам понимаешь…

Я кивнул.

– А в Гродно пиво было лучше, – вздохнул Быков. – Интересно, осталась та стекляшка над Неманом?

Теперь я промолчал. У каждого из нас были свои стекляшки.

В последующие дни мы встречались у здания гауптвахты и гуляли по городу. И в какую бы сторону мы ни шли, в конце маршрута неизменно оказывались в пивной на Рёмер-пляц.

– Нечистик нас кружит, – усмехался Быков. – Здесь они тоже есть.

– А как же, – соглашался я.

В один из дней погода испортилась, густо повалил снег, под ногами хлюпало, словно мы в Беларуси, а не в Германии, но нам это не мешало.

– Очень странные деревья, – показал я на аллею платанов.

– Вячеслав Адамчик назвал их узловатыми деревьями, – сказал Быков. – Помнишь Адамчика?

– Конечно, – усмехнулся я. – Записывал его, когда работал на телевидении.

– И что? – покосился на меня Василь Владимирович.

– Хороший писатель, – не стал я вдаваться в подробности. – Несколько мрачноват, правда.

– Как и вся деревенская жизнь, – хмыкнул Быков. – Не зря молодежь из деревни в город бежит. Я и сам…

Он замолчал.

«А кто из нас не «сам»? – подумал я. – Некоторые вообще из Ганцевичей прямиком в Москву дунули».

– Я вот мотаюсь по заграницам, а помирать приеду на родину. – Быков остановился. – Мне моя деревня уже и снится. Нищета, голод, а лучшие годы все одно там остались. Тебе еще не снится?

– Нет.

– Молодой. Ты как к новой белорусской мове относишься?

Я уже знал, что при разговорах с классиками нужно быть готовым к любым поворотам.

– Резко отрицательно, – сказал я.

– Почему? – удивился Быков.

– Белорусы в своей массе еще «наркомовкой» не овладели, а им предлагают учить «тарашкевицу». Я никогда не стану писать «плян» или «лёгика».

– Мне тоже привычнее «план» и «логика», – согласился Быков. – Но мягкость я бы оставил. Мы же говорим «сьнег», а не «снег».

Мы оба посмотрели себе под ноги.

– Откуда он здесь в феврале взялся? – изумился Быков.

– Вместе со мной из Беларуси прилетел.

Хотя на самом деле во Франкфурт-на-Майне я прибыл из Москвы.

– Да, на Беларуси пчелы как гуси, – вздохнул Василь Владимирович. – Откуда у нас эта спесь?

– От поляков набрались, – сказал я. – Или от русских империалистов.

Быков крякнул. Давненько, видимо, с молодежью не общался.

В быстро синеющем воздухе рисовалась бесконечная шеренга платанов с растопыренными сучьями-ветками, на которых густо налип снег. А вот Майн так и не тронулся льдом. Да что с них взять, с немцев. В Европе живут. Погибель европейцев в том и кроется, что, разомлев на солнышке, они рвутся покорять Россию, скованную льдами.

Но с Быковым на эту тему лучше не говорить. Он уже далеко отдрейфовал на своей льдине в южном направлении.

На следующий день я проснулся от громкого стука в дверь.

«Приехал», – подумал я сквозь сон.

На пороге действительно стоял Косенчук.

– Шампанское пил? – строго спросил он.

– Какое шампанское? – не понял я.

– На завтрак здесь бесплатно дают шампанское, – объяснил Валерий. – Разве тебе не сказали?

– Я не говорю по-немецки.

– Одевайся и пойдем в ресторан. А потом к Быкову. Я уже с ним созвонился.

«Кончилась идиллия, – подумал я. – Писатель при деньгах – это худший вариант нового русского».

И я оказался прав. Косенчук пил на завтрак шампанское. В пивной на Рёмер-пляц, куда мы пришли с Быковым, он подозвал к себе официанта, велел наклониться к себе, взялся двумя пальцами за «бабочку» и сильно дернул.

– Я думал, «бабочка» пришита, а она оказалась на резинке, – объяснил он нам свой поступок.

Странно, но официант при этом весело смеялся. «Турок», – подумал я.

В ресторане во время обеда Косенчук всякий раз заказывал коньяк, но кончалось все водкой.

– Это потому, что мы русские, – говорил он мне наутро, дрожащей рукой поднося ко рту бокал с шампанским. – Ты почему не пьешь?

– Не хочу.

– Совсем? – тяжело отдувался Валерий. – А я весной покупаю квартиру в Ницце. Приедешь?

– Обязательно, – кивнул я.

Я знал, что с пьяным человеком, особенно таким, как Косенчук, нельзя спорить.

Однажды вечером мы с ним отправились в сауну в нашем отеле, которая тоже входила в перечень бесплатных услуг.

– Нужно алкоголь из организма выгнать, – сказал Валерий.

Я с ним согласился.

Сауна находилась на последнем этаже здания. Перед входом в парилку бассейн с голубой водой. На шезлонгах две девушки топлес, судя по внешности, немки. Сквозь прозрачную крышу видны облака, плывущие по небу. Красота!

Валерий покосился на девушек, осуждающе покачал головой и прошествовал в парилку.

Я знал, что здесь парятся голышом, и разделся, как все.

– А я не могу, – сказал Валерий. – Воспитание не позволяет.

Трусы у него были до колен.

Мы вошли в парилку.

Немка, лежащая на полке, с ужасом посмотрела на Косенчука и судорожно натянула на себя простыню. Через минуту ее в парилке не было.

– Даже и не знаю, чем у них все кончится, – сказал Валерий, взбираясь на полок. – Про гей-парады слыхал?

– Слыхал.

– Ты бы надел трусы. Мы все ж русские.

– Но в Германии, – возразил я. – Здесь даже деревья другие, не только люди.

– Пойду в бар, – сказал Валерий. – Не нравится мне их сауна.

– В Ницце, думаешь, другая? – спросил я.

– В Ницце пальмы и пляж, – объяснил мне разницу Косенчук. – Черных, правда, много.

«Их и здесь хватает», – подумал я.

Мне в парилке было хорошо. В молодости я занимался борьбой и частенько сгонял в парилке вес, но стоградусную жару, как ни странно, не возненавидел. А здесь и ста не было, от силы восемьдесят.

В парилку вошел пожилой немец и о чем-то спросил меня.

– Нихт ферштейн, – пробормотал я.

Я уже привык, что немцы, в основном люди в возрасте, обращались ко мне с вопросами. Происходило это не только на улицах, но и в магазинах.

– А ты на них похож, – сказал Быков, когда я пожаловался на излишнее внимание к своей персоне. – Здесь полно таких носатых и пучеглазых.

– Но я же радимич, а не пруссак.

– А кто об этом знает?

На лице Быкова промелькнула тень улыбки. У меня защемило сердце. Эта тень отличала белорусов от всех прочих национальностей.

– Вернешься в Москву – передай от меня привет Бочкареву, – сказал Василь Владимирович. – Мы ведь с ним не ссорились.

– Обязательно, – сказал я. – Фронтовикам вообще делить нечего.

– Это как сказать, – вздохнул Быков. – С иным писателем-фронтовиком я уже за один стол не сяду.

Он замолчал.

«Жизнь на чужбине для писателя никогда не была сладка, – подумал я. – Может, у одного Набокова. Про белорусов и говорить нечего».

– Между прочим, из-за тебя моя жена пиццу сожгла, – сказал Быков.

– Из-за меня? – удивился я.

– Поставила в духовку пиццу и начала читать твою книгу. Очнулась, когда уже вся квартира в дыму.

У меня загорелись уши: не каждый день твоим рассказам такие комплименты отвешивают.

– Я готов заказать пиццу прямо сейчас, – сказал я.

Мы сидели в любимой пивной Василя Владимировича. Косенчук отсыпался у себя в номере.

– Обойдусь кружкой пива, – усмехнулся Быков. – Я тоже посмотрел книжку. Для белорусского писателя у тебя хороший русский язык.

– Так ведь тоже живу в эмиграции, – кивнул я, подзывая официанта. – Цвай бир, битте.

– Два пиво, – улыбнулся официант.

Он был то ли поляк, то ли юг – наш человек, одним словом.

На следующий день я улетел в Москву.

– А я остаюсь, – сказал Косенчук, прощаясь со мной. – Еще пару дней с Быковым пообщаюсь – и в Ниццу.

«О чем они говорят, когда остаются вдвоем? – подумал я. – Неужели о судьбе родины, которую один уже покинул, а второй только собирается?»

Но вслух говорить об этом я не стал. Каждый имеет право на свою маленькую тайну.

2

На улице Воровского, которая вновь стала Поварской, я встретил Белугина.

– Привет медальерам! – помахал я ему рукой.

– Ты что тут делаешь? – спросил он.

– Работаю, – удивился я. – И живу.

За все эти годы я так и не привык, что моя работа и комната, в которой я прописан, находятся на одной улице. Да какой! Когда-то это был кулинарный центр столицы – улица Поварская, а вокруг Хлебный, Калашный, Столовый, Скатертный и Ножовый переулки. Как говорится, ешь не хочу.

В своей комнате, что на четвертом этаже в доме номер восемнадцать, я, конечно, не жил, но бывал. В романе «Мастер и Маргарита» Булгаков квартиру на Садовой называл нехорошей. Моя комната на Поварской могла смело претендовать на статус неудачной.

Я пытался ее сдавать, но разве мои соседки позволят это сделать? Они не гнушались поменять замок в общей входной двери и потом под разными предлогами не давали мне ключ.

– Ты хочешь меня выселить? – допытывался я у Марины, той самой, что держала здесь притон.

– А ты здесь все равно не живешь, – отвечала она.

– Но я прописан.

– Подумаешь! У нас туберкулезного прописали, а мы не пускаем.

– Так, или ключ, или я прихожу с участковым.

– Бери, – достала она из заднего кармана джинсов ключ. – Уже и пошутить нельзя.

– Стукну, что ты проституток держишь, тебя саму выселят.

– Не стукнешь, – ухмыльнулась Марина. – На проституток ни у кого рука не поднимется.

Она, конечно, была стерва, но рассуждала вполне здраво.

– А что за туберкулезный на кухне шьется?

– Из заключения вышел. Куда-то ведь надо прописать, решили к нам. У нас ведь полно пустых комнат. Слушай, у тебя нет человека, чтоб пришил его? Я заплачу.

– Я этих твоих шуток не понимаю, – сказал я. – В доме напротив работаю.

– А там суд, – снова ухмыльнулась Марина. – Они убийц каждый день на заседания привозят. Можно договориться с любым из них.

– У нас напротив сначала издательство, а потом уже суд. Как это тебя до сих пор не посадили…

– Не дождешься! – расхохоталась Марина. – Ладно, некогда мне с тобой лясы точить. Жалко, что ты не хочешь договариваться.

С такими, как Марина, я действительно договариваться не хотел и не умел.

Но и посвящать Белугина в свои квартирные передряги тоже не имело смысла.

– Особняк построил? – спросил я.

– Какой особняк? – покосился на меня Белугин.

– Ну, какой… Как у Балбесова, например.

– Сейчас не до особняков, – тяжело вздохнул Владимир Ильич. – Вон сколько народу перемёрло: Славка, Сашка, Серега… И все, заметь, молодые.

– Так ведь бизнесмены, – тоже вздохнул я. – Сам говорил: удел избранных. Но ты лично не пропадешь. Медальеры во все времена хорошо жили.

Владимир Ильич испытующе посмотрел на меня. Он не мог понять, насколько глубоко я погружен в тему.

– Ладно, – сказал он. – Что слышно во Внукове?

– А что Внуково, – пожал я плечами. – живем. Провели газ, пристройки соорудили. У Бочаренко она намного больше, чем у меня.

– У него Маринка богатая, – сказал Белугин. – Слушай, твою коммуналку еще не расселяют?

Я поразился его проницательности. Все-таки не зря он стал бизнесменом.

– Началось, – кивнул я. – Какие-то маклеры с брокерами появились.

– Так ведь центр города, – назидательно поднял вверх указательный палец Белугин. – Смотри не продешеви.

Вокруг нашей одиннадцатикомнатной коммуналки действительно началась суета. Соседки ничего мне не говорили, но шила в мешке не утаишь. И в конце концов маклерша сама вышла на меня.

– Что вы хотите за свою комнату? – спросила она.

– Квартиру, – сказал я.

– Какую? Где? – терпеливо допытывалась она.

– Ну, какую… Трехкомнатную все равно не дадите. Район – метро «Юго-западная».

– Дорогой район, – вздохнула она. – И мы не даем, а покупаем. Вы здесь один прописан, значит, и квартира однокомнатная. Ладно, будем искать.

На какое-то время она пропала. А соседки определенно нервничали. Во-первых, они перестали со мной разговаривать, а во-вторых, переругались между собой.

– Хальт! – как-то заступил я дорогу Алевтине, пытавшейся прошмыгнуть на кухню.

– Ничего не знаю… – попятилась она в свою комнату.

Я вынужден был схватить ее за руку.

– Что происходит? – спросил я, глядя на Алевтину в упор.

– Трехкомнатную хочет! – округлила глаза Алевтина. – а у самой девятнадцать метров и один сын прописан.

– У тебя тоже одна дочка.

– Я хочу двухкомнатную.

– А район?

– Где-нибудь в Строгине…

– Туберкулезный тоже в Строгине?

– Он в больнице. Может, и не дождется квартиры.

– Понятно, у нас выживает сильнейший. А кто нашу квартиру покупает?

– Не знаю, – пожала плечами Алевтина.

Похоже, ей и в самом деле было плевать, кто позарился на эту добитую коммуналку. А мне – нет, поскольку я въехал в комнату последнего из Званских. Именно ему, председателю Российского музыкального общества, принадлежала когда-то эта красота из одиннадцати комнат.

– А его расстреляли, – сказала Алевтина.

– Откуда ты знаешь? – удивился я.

– Да уж знаю, – показала мне язык Алевтина. – И пьяницу, вместо которого ты въехал, тоже знаю.

– А про то, какой конец ждет тех, кто слишком много знает, тебе известно?

– У меня чайник на кухне! – попыталась отодвинуть меня бедром Алевтина.

Была она крупная и мягкая, а такие дамочки мне никогда не нравились.

– Иди, – пропустил я ее. – Но запомни – у них длинные руки.

– У кого? – остановилась Алевтина.

– У новых русских. Отберут комнату, а саму по башке и в канализационный колодец.

Между прочим, про канализационный колодец я не выдумал. У нас во Внукове из одного такого колодца достали старичка, квартира которого была приватизирована бандюганами из Солнцева. Теперь мимо этого колодца я проходил не то чтобы с опаской, но с неприятным чувством.

– Наша Татьяна нормальная, – сказала Алевтина.

– Маклерша? – усмехнулся я. – С виду они все нормальные. А что за квартиры нам всучат, никто не знает.

– Думаешь, обманут? – запахнула на груди халат соседка. Ей вдруг стало зябко.

– Ты откуда в Москву приехала?

– Из-под Рязани.

– Ну и сидела бы там.

– Так ведь у нас ни мужиков, ни работы.

Она стремительно повернулась и исчезла в темноте коридора.

В Москве, конечно, с мужиками и работой было проще. Но у Алевтины не было мужика, а у Марины работы. Обе, правда, не сильно горевали об этом.

– У Маринки мужики приходящие, – донеслось из темноты.

– У тебя и таких нету, – сказал я.

– А нам и не надо.

В принципе мне было все равно, есть у моих соседок мужики или нет. А вот квартирный вопрос волновал.

– Так кто все-таки покупает нашу квартиру? – спросил я маклершу при следующей встрече.

– Не знаю, – спрятала она глаза.

«Врет», – понял я.

– Все равно ведь узнаю.

Татьяна зыркнула по сторонам, вздохнула, притянула меня к себе и жарко дохнула в ухо:

– Березовский.

Вот это было похоже на правду. Никто другой одиннадцатикомнатную квартиру с дырами в потолке потянуть не мог, только секретарь Совета безопасности.

– Пусть берет, – сказал я, – богачам тоже жить надо. А у нас и суд, и казино, и Кремль рядом. Хорошее место.

– Вам бы только смеяться, – осуждающе взглянула на меня Татьяна, – а я уже с ног сбилась. Поедем завтра квартиру на Волгина смотреть.

Вот так, потихоньку-полегоньку, я и отправился из центра на запад столицы. Но это был типичный маршрут для большинства москвичей. Страна медленно, но верно переваливалась на рельсы капитализма. Советские рельсы уперлись в тупик, теперь надо было как следует потрястись на капиталистических ухабах.

– Паркет забирать будешь? – спросил Белугин, когда я сказал ему о переезде.

– Какой паркет? – опешил я.

– У тебя же квартира старая, значит, и паркет наборный, – растолковал Владимир Ильич. – Если забирать не хочешь, продай. У нас же рынок.

Я понял, что медальеры все же сильно отличаются от писателей.

– А что, и возьму, – сказал Васильев, когда я ему заикнулся о паркете. – Бесплатно, конечно.

– Бери, – махнул я рукой.

Я знал, что бизнесмен из меня не получится ни при каких обстоятельствах, поэтому легко мирился с материальными потерями.

Впрочем, в России действовали законы, отличные от западных. В ней, например, везло дуракам, и в строгом соответствии с этим постулатом нам на голову упала машина.

По какому-то немыслимому бартеру Алене на работе выделили автомобиль.

– Как лучшему редактору? – уточнил я.

– Наверное, – пожала она плечами.

Я в бартерах ничего не понимал и не сильно удивился, что за пару вагонов с книгами издательство получило от ВАЗа несколько машин.

– Когда едем получать? – спросил я.

– Завтра, – сказала жена.

– Куда?

– В Яхрому.

Ну что ж, в Яхрому так в Яхрому. Хорошо уже, что не в Набережные Челны.

В Яхрому мы поехали на машине Леонида, брата Алены. Перед тем как в нее сесть, я положил в сумку Книгу рекордов Гиннесса, только что вышедшую в издательстве Алены.