Текст книги "Мерцание золота"

Автор книги: Александр Кожедуб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)

– Зайдем покушаем? – предложил Магомед.

В принципе я уже проголодался. Мы зашли в кафе под открытым небом. Магомед принес порцию шашлыка и маленькую плоскую бутылку коньяка.

– А вы? – спросил я.

– Говори «ты», – махнул рукой Магомед. – Пока с кровниками не рассчитаюсь, аппетита нет.

Я обратил внимание, что все вокруг говорили по-русски, но с сильным акцентом. Что за девочка приехала из Махачкалы в Ганцевичи, у которой был, как мне казалось, образцовый русский язык? Или он мне тогда только казался образцовым?

– В Махачкале много русских? – спросил я.

– Много, – ответил Магомед. – Всех национальностей много. Даже азербайджанцы есть.

– А чеченцы?

– Чеченцы там, – показал в сторону гор Магомед. – У нас море.

Да, море, пляж, девушки в прозрачных рубашках, магнолии, платаны и олеандры.

– А со мной почему ходишь?

– Попросили, – улыбнулся Магомед. – К Ахмеду пойдем?

– Конечно, – поднялся я.

Магомед взял со стола бутылку, завинтил пробку и положил в задний карман брюк. Мы выпили по рюмке, не больше.

– Куда идти? – бодро осведомился я.

– Туда, – показал на набережную Магомед.

Как и во многих приморских городах нашей страны, набережная в Махачкале была длинная и просторная. Идти по ней было одно удовольствие. Я обратил внимание, что на набережной почти не было самостроя, характерной приметы девяностых. Либо в Махачкале чтили советские традиции, либо здесь был хороший хозяин. А может, и то и другое.

Вдалеке я заметил одинокий столик, за которым сидел человек. Чем ближе мы к нему подходили, тем мне становилось тревожнее. В нашей стране на всех приморских набережных происходит одно и то же – люди по ним гуляют. Здесь тоже гуляли, но почти каждый из прохожих останавливался у столика и приветствовал человека, сидевшего за ним. Кто-то обнимал, кто-то хлопал по плечу. Женщины и девушки здоровались без фамильярности. Как я понял, фамильярность здесь вообще была не в чести.

«Ахмед! – наконец дошло до меня. – За столиком сидит Ахмед Цадатов и кого-то ждет».

Да, так оно и было: за столиком у моря Цадатов ждал своего редактора. Я подошел, мы обнялись, неизвестно откуда появился второй стул, и теперь за столиком сидели два человека.

– Как долетел? – спросил Ахмед.

– Хорошо.

– В гостиницу поселили?

– Да.

– Здесь немножко выпьем и поедем ко мне. Ты уже был у меня?

– Нет.

– Сейчас будешь. У меня Кугультинов, Капутикян, Марцинкявичус, Чиладзе, Драч – все были. Егор Исаев тоже был.

Я обратил внимание, что имена белорусских поэтов в этом перечне не прозвучали. Но белорусы никогда не любили куда-либо ездить, только в эмиграцию и эвакуацию.

Когда-то я работал на телевидении и знал, что такое мизансцена. Эта мизансцена была великолепна. Приморская набережная, на которую опускается нежная южная ночь. Одинокий столик у моря. Усталый патриарх, сидящий за ним. И бесчисленная череда поклонников, приветствующих патриарха.

«В Беларуси такое и присниться не могло», – подумал я.

«В Беларуси нет моря», – одернуло меня второе я, которое изредка заявляло о себе. С годами, правда, это происходило все реже.

– Книгу смотрел? – спросил Цадатов.

– Конечно, – сказал я. – Получается восемь полноценных томов. Очень хорошее собрание сочинений.

– Как у Михалкова?

– Лучше, – твердо сказал я. – И значительно больше.

Классик удовлетворенно кивнул. Столик у моря, восемь прижизненных томов сочинений, всенародная любовь – что еще надо, чтобы встретить бессмертие?

– Как здоровье? – спросил я.

Вопрос, конечно, был бестактный, но я из Москвы, мне можно.

– Из больницы вышел, чтобы с тобой встретиться, – вздохнул Ахмед. – Бумаги подпишем – и опять в больницу. Не пью уже! Только с тобой.

Из-за спины показалась рука с бутылочкой коньяка и капнула в две рюмки. «Магомед», – догадался я.

Мы чокнулись. Я глотнул, Цадатов лишь сделал вид, что пьет.

«И тебя это ждет, – снова вылезло мое второе я. – Сколько твоих собратьев по перу отправилось к праотцам из-за этих вот рюмочек!»

«Пошел вон! – разозлился я. – За столик патриарха позвали меня, а не тебя».

«Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав, – не преминул показать свою образованность мой оппонент. – Пить любой дурак может, а ты вот не пей!»

С этими словами он удалился.

– Магомед! – позвал Ахмед.

К столику подскочил помощник Цадатова и помог ему подняться.

«У них тут все Магомеды или есть и другие имена?» – подумал я.

– Есть, – сказал Ахмед. – Это Ибрагим, тоже помощник.

Человек, как две капли воды похожий на Магомеда, помахал мне рукой.

– У тебя помощник есть? – встревожился Ахмед.

– Есть, – сказал я.

– Хорошо, – успокоился классик. – Завтра он тебя ко мне привезет, и мы все решим. Устал сегодня.

Что ж, завтра так завтра. Шумит море, над головой сияют крупные звезды, пахнет акация – куда торопиться?

– Поживи еще, – кивнул Цадатов. – Махачкала хороший город. Не хуже, чем Гуниб или Москва.

«Гуниб, кажется, был последним оплотом Шамиля? – вспомнил я. – А в Москве у каждого из нас по квартире. Проживем как-нибудь».

В гостиницу я снова поехал на машине Магомеда-министра. По дороге он поведал, что недавно едва не стал жертвой террористического акта.

– Выхожу из подъезда, меня вот эта машина ждет, – похлопал он рукой по сиденью, – у двери меня опережает девочка, в школу торопится. Я ее пропустил – и вдруг взрыв. Меня чуть-чуть ранило, девочку нет. Жизнь мне спасла!

В Махачкале я уже почти ничему не удивлялся, но эта история все же выходила за рамки обычной.

– Кто на вас охотится? – после паузы спросил я.

– Враги, – вздохнул Магомед. – Здесь у нас много врагов.

– Ваххабиты?

– И эти тоже, – отвернулся от меня и стал смотреть в окно министр.

Чувствовалось, разговор ему был неприятен. Но ведь не я его начинал.

Магомед-охранник, сидевший рядом со мной, пощупал кобуру под мышкой.

Когда-нибудь на Кавказе воцарится спокойствие? Или он останется пороховой бочкой на все времена?

С этой мыслью я вошел в гостиницу. За мной по пятам следовал Магомед. У нас были соседние номера, и я теперь понимал почему.

5

Я сел в машину и по привычке включил радио.

«В Махачкале в результате террористического акта погиб министр информации и национальных отношений…» – услышал я голос диктора.

– Ничего себе! – нажал я на тормоз. – Неужели Магомед?

Информацию о теракте передавали по всем новостным каналам, и мои сомнения отпали. Враги все-таки достали Магомеда.

В издательстве уже была практически закончена работа над собранием сочинений Цадатова. Я принес оригинал-макет первого тома на подпись Вепсову.

– Все в порядке? – взял он в руки титульный лист.

– Надеюсь, – посмотрел я на Тима.

Кот даже не открыл глаз. Если Тим дает добро, значит, действительно все в порядке.

– Выйдет восьмой том, – сказал директор, – придется снова ехать в Махачкалу.

– Зачем? – спросил я.

Кажется, я уже задавал этот вопрос перед первой поездкой.

– Вручать руководству республики! – поднял вверх короткий указательный палец Вепсов. – Может быть, я и сам поеду.

Я с сомнением посмотрел на него. Из своего кабинета он выбирался лишь в исключительных случаях. Бывало, и ночевал в комнатке за сценой. Впрочем, восьмитомник Цадатова вполне тянул на исключительный случай.

В Махачкалу мы все-таки полетели вдвоем, причем из вип-персоны я мгновенно превратился в носильщика.

«Хорошо, не в охранника, – думал я, сгибаясь под тяжестью упаковок с книгами. – Сейчас и не вспомню, как заряжается пистолет».

В махачкалинском аэропорту нас встретил Сулейман, который в предыдущий мой приезд был первым заместителем погибшего Магомеда.

– Теперь ты министр? – спросил я его.

– Нет, остаюсь замом. Вот он министр, – показал Сулейман на молодого человека.

– Заур, – представился тот.

Я посмотрел на Сулеймана. Он не выглядел расстроенным или обиженным, наоборот, улыбался как жених на свадьбе. «Странно, – подумал я. – Если бы в Москве или Минске первого заместителя не назначили министром на место ушедшего, он бы застрелился или хотя бы написал заявление об увольнении».

– Пусть работает, – сказал Сулейман. – Молодым надо дорогу давать. Ахмед в больнице, сейчас поедем к нему.

– Да, езжайте, у меня, к сожалению, дела, – сказал Заур.

Я вспомнил, что и у предыдущего министра были дела.

В больнице на входе стояли милиционеры с автоматами.

– Не положено, – сказал старший из них, когда мы попытались пройти внутрь.

– Сейчас, – достал из кармана мобильник Сулейман. – Пусть сам Ахмед скажет.

Он передал телефон милиционеру. Тот с недовольным видом выслушал длинную тираду Цадатова.

– Проходите, – посторонился милиционер, – только ненадолго. Этот с вами?

Он показал на Вепсова.

– С нами, – сказал я.

Вепсов дернулся, но ничего не сказал.

Ахмед бережно принял из моих рук подарочную коробку с восьмитомником. Чувствовалось, она не была для него тяжела.

– Наконец-то у меня появилось настоящее удостоверение личности, – сказал он. – Картинки хорошие?

– Лучший художник рисовал, – обиделся я.

– Если бы у другого поэта вышло такое собрание сочинений, – обвел взглядом своих гостей классик, – я бы ему позавидовал!

Все зааплодировали. Я с облегчением вздохнул: книги были одобрены на высшем уровне.

– Завтра в двенадцать ждет председатель Госсовета, – напомнил Сулейман.

– Мне нельзя, но я там буду! Ты будешь? – хлопнул меня по плечу Ахмед.

– Обязательно, – сказал я. – И вот он тоже.

Я показал на Вепсова. Тот дернулся и опять ничего не сказал.

– Пусть будет, – согласился Цадатов. – Прошу за стол!

Обильный стол был накрыт в соседней палате.

«Хорошо быть классиком на Кавказе, – позавидовал я. – Ничего нельзя – и все можно».

– Это надо заслужить! – доверительно наклонился ко мне Ахмед. – У вас в Белоруссии Танку тоже все можно.

Оказывается, он прекрасно знал, кто я и откуда.

– А Быкову? – спросил я.

– Быкову тоже можно, – подумав, сказал классик, – но он не возьмет. Очень честный.

Похоже, на Кавказе быть очень честным разрешалось не всем. Но я не стал забивать себе голову ерундой. Со своим уставом в чужой монастырь лезут только глупцы. И завоеватели.

– Теперь едем ко мне! – объявил Ахмед. – Уже чуду готовы.

– Что такое чуду? – спросил я.

– Блинчики с сыром, – сказал Сулейман. – По ним у нас определяют, хорошая невеста или нет.

– Чуду все делают хорошо, – возразил помощник Цадатова.

– Магомед? – посмотрел я на него.

– Конечно! – приосанился он.

Да, я уже знал, что всех помощников, охранников и прочих воинов здесь зовут Магомедами.

Сулейман и Магомед помогли Цадатову подняться.

– Эх! – с трудом разогнул колени Ахмед. – Не то я в банк положил. Нужно было не рубль – молодость положить.

Мы засмеялись.

– Молодец! – сказал Сулейман. – Настоящий аварец!

– Шамиль тоже аварец? – спросил я.

– Конечно! – обиделся заместитель министра. – Ахмед, я, Магомед – все аварцы!

– У меня в Союзе писателей двенадцать отделений, – остановился в дверях Цадатов. – Даже ногаец есть.

– Чем ногайцы отличаются от других? – спросил я на ухо Сулеймана.

– Степняки, – махнул тот рукой. – От монголов здесь остались.

– А таты?

– Таты в Дербенте.

Я понял, что национальную тему в Махачкале лучше не затрагивать: очень уж много национальностей.

Дома у Цадатова я был в предыдущий приезд. Собственно, это был не дом, а музей, построенный в честь классика. В нем все было аккуратно расставлено и развешано.

– Жена постаралась, – сказал мне тогда Цадатов. – Очень хорошая женщина.

Она не так давно умерла, и все старались говорить о ней в возвышенных тонах.

Я не поленился и поднялся по узкой лестнице на третий этаж, на котором размещался кабинет классика.

– Я сюда никого не пускаю, – сказал Ахмед, – но тебе можно. Ты мой друг.

Жалко, что этих слов никто не слышал. Все гости сидели внизу за столом.

– В следующий раз приедешь в Махачкалу, – обнял меня за плечи Ахмед, – говори всем, что ты мой друг, и тебе все дадут. Здесь меня знают.

Мне понравилась его скромность.

Кабинет, кстати, был обставлен довольно скромно. Но это тоже признак большого писателя.

– Во Внукове моим соседом был Яков Козловский, – сказал я.

– Все умерли, – вздохнул классик. – Гребнев, Солоухин, Козловский… Совсем один остался.

– Молодые не переводят?

– Переводят, но не так хорошо. У нас была другая страна.

Здесь он был прав. Великая советская литература осталась там, в Советском Союзе.

Надо сказать, я тоже не вписался в новое время, но не жалею об этом. Мне было уютно жить рядом с Быковым, Шамякиным, Думбадзе, Матевосяном, Зиедонисом и многими другими писателями. Что уж говорить о Цадатове, которого знали в самых отдаленных селениях великой страны.

На следующий день мы вручали восьмитомник Цадатова председателю Госсовета Дагестана. Фамилия его была, конечно, Магомедов. Эту ответственную миссию взял на себя Вепсов, хотя тащить коробку с книгами через весь кабинет ему было нелегко. С другой стороны, пусть знает, каково быть носильщиком при сильных мира сего.

– Кто такой? – громким шепотом спросил меня Цадатов.

– Директор, – сказал я.

– У тебя?

– У меня.

– Пусть носит, – успокоился классик.

На церемонии присутствовала вся верхушка республики. Новый министр информации и национальных отношений тоже стоял в уголке с подобострастным видом. Я подмигнул ему. Он этого не заметил.

«Правильно, – подумал я. – Подмигивать каждый может, а ты вот попробуй из простого министра прорваться в премьеры или хотя бы вице-премьеры».

Сулейман, стоявший в самом дальнем углу, улыбнулся мне. Проблемы роста были ему хорошо знакомы.

Праздновать мы опять приехали в дом Цадатова. За столом по-прежнему сидели около десяти самых близких Цадатову людей, но у меня было ощущение, что некоторых я вижу впервые. В том числе и помощника.

– Магомед? – спросил я его.

– Магомедбек, – вытянул он руки по швам.

– Что значит «бек»? – повернулся я к Сулейману.

– Воин, – ответил тот. – У него в роду все воины. Даже князья есть.

– А вот у белорусов князей нет, – загрустил я. – Как только князь, сразу уходит к полякам или литовцам. Некоторые и вовсе русскими стали.

– У нас горы, – сказал Сулейман, – далеко не уйдешь. В каждом ауле свой князь.

– Зато нет масонов, – вмешался в разговор Цадатов. – Все масоны в Москве или Ленинграде.

– Масоны при советской власти вымерли, – осмелился я возразить ему.

– Масон никогда не вымрет, – поставил точку в нашем споре Цадатов. – Сейчас я тебе подарок сделаю. Директор тоже зови.

Подошел Вепсов. Надо сказать, в незнакомом окружении он явно тушевался: не на кого было прикрикнуть, некому отдать указание. Я, к примеру, постоянно терся возле местных.

«Вот ужо приедем в Москву», – поглядывал он на меня.

«Однова живем, – отвечал я ему. – Сначала рюмочку, сверху икоркой. Москва далеко, начальник».

Но вот и его заметили.

– У тебя сабля есть? – спросил Ахмед.

– Нет, – сказал я.

– Сейчас будет.

Ахмед протянул руку. Магомедбек с готовностью сунул в нее саблю.

– Держи! – протянул мне саблю Ахмед. – Смотри на нее и меня вспоминай. Если человек плохой – сразу руби ему голову.

Кавказцы расхохотались.

Я с трудом сдержал слезы. Наверное, среди моих предков все-таки были люди, которые знали, что такое сабля.

– Тебе тоже сабля, – протянул подарок Вепсову Цадатов. – Директору сабля не так нужна, как редактору, но пусть будет.

Я повертел в руках саблю и отдал помощнику. Ставить ее в угол, как швабру, было как-то неудобно. Но и сидеть с ней за столом неловко.

– Сейчас отнесу в машину, – сказал мне на ухо Сулейман.

В этой компании он был самый трезвомыслящий человек.

– Коньяк тоже возьми, – сказал Ахмед. – Магомед, как он называется?

– «Россия», – отчеканил помощник.

– Вот, две бутылки тебе, две ему, – кивнул Ахмед на директора. – Самый лучший коньяк. Но мы пьем три звездочки.

– Почему? – удивился я.

– Не такой вредный.

Сулейман, держа в одной руке сабли, во второй пакеты с коньяком, вышел.

– Вы в самолет, а я в больницу, – вздохнул Цадатов. – Подлечусь, может быть, еще выпью рюмку с гостями.

– Обязательно! – зашумели гости. – Вы еще главную книгу не написали! Врачи все сделают, чтобы вы к нам вернулись!

– Врачи не боги, – махнул рукой Ахмед.

Я вдруг увидел, что он держится из последних сил.

«Классиками случайно не становятся, – подумал я. – Интересно, каковы будут классики новейшего времени?»

Даже думать об этом было неприятно, и я подошел к новому министру информации и национальных отношений.

– Я посмотрел вашу книгу, – сказал я. – Очень сложная тема.

В прошлый приезд Заур подарил мне свою книгу, посвященную проблемам ваххабизма в Дагестане.

– Теперь не до книг, – улыбнулся министр.

У него тоже был очень усталый вид.

– Ничего, войдете в рабочий ритм и снова сядете за стол, – подбодрил я его. – Берите пример с классиков.

– У них не было террористов, – хмыкнул Заур.

– Зато были товарищи из ЦК. Неизвестно, что хуже.

Заур пожал плечами.

– В аэропорт вас отвезет Сулейман, – сказал он. – У меня, к сожалению, дела.

Я уже знал, что разговор о делах в Дагестане – нехорошая примета, и с сочувствием посмотрел на него.

– Приезжайте в Москву, – пожал я ему руку. – Такого застолья, как здесь, не обещаю, но в Дом литераторов обязательно приглашу.

– По дороге в аэропорт вы еще заедете в одно место, – успокоил меня Заур.

Этим местом оказался, конечно, ресторан. Снова стол был накрыт по высшему разряду: шурпа, корейка из баранины, осетрина, фрукты, овощи, коньяк, конечно. Лично я от застолий уже устал и часто поглядывал на часы.

– До самолета еще целый час, – заметил мое нетерпение Сулейман.

– Это вылет через час, – сказал я, – а регистрацию надо было проходить два часа назад.

– У нас не будет регистрации, – махнул рукой наш провожатый, – прямо к трапу привезем.

Действительно, к самолету мы подкатили в тот момент, когда он уже запустил двигатели. С саблями в одной руке и пакетами с коньяком в другой мы с Вепсовым вошли в салон. Судя по взглядам пассажиров, наш вид понравился далеко не всем.

– Это чартер или обычный рейс? – спросил Вепсов, устраиваясь в кресле.

– Обычный, – сказал я.

– Надо было вместе со всеми садиться, – зевнул он. – Третий день не высыпаюсь.

Он тут же уснул.

Я смотрел на облака, густящиеся внизу, и думал о миллениуме. Второе тысячелетие от Рождества Христова переходило в третье. Похоже, этот переход не был простой сменой цифр. В мире менялась парадигма бытия. Человечество отворачивалось от устоявшихся канонов и наспех придумывало новые. К чему это приведет, не знал никто. Русскому человеку привычно уповать на авось, но куда прет западный обыватель?

После поездки в Махачкалу отчего-то я был уверен, что Советский Союз еще вернется. Может быть, не в том виде, в каком он наводил ужас на американцев с их сателлитами, но вернется. Во всяком случае, мое издательство «Современный литератор» уже стало советским, и я этому был искренне рад.

Никуда не денется и так называемая советская литература. Без Шолохова, Леонова, Булгакова, Платонова, Паустовского, Катаева и многих других русская литература не полная. А ведь были еще и национальные авторы, к которым принадлежал и аз, грешный. Да, особенность советской литературы заключалась в том, что даже националисты в ней становились советскими, то бишь интернационалистами.

Вопрос теперь в том, сможет ли нарождающийся во времена миллениума новый человек преодолеть искус золотого тельца, который вновь засиял перед ним во всем своем золотом величии.

Золото мерцало, уводя человека с нахоженной дороги. В очередной раз он уходил на целину, в которой ни огонька, ни вехи, ни указующего перста. Лишь он – и не хоженая твердь.

notes

Примечания

1

На первый взгляд т. н. «тринитарная формула» или «формула Троицы» – богословская фраза «во имя (Господа) Отца и Сына и Святого Духа» или слова подобного характера, называющие вместе три ипостаси Святой Троицы – Бога Отца, Бога Сына и Святой Дух. Этот символ веры также называется «крещальной формулой», – используемой при обряде крещения. На самом же деле, конечные слова в ней «et Spiritus sancti» – «и святого духа» заменены на «at sancta simplicitas» – «и святая простота» – парафраз выражения, приписываемого Яну Гусу. Приговорённый католическим Констанцским собором к сожжению как еретик, он будто бы произнёс «O sancta simplicitas!» – «О святая простота!» – на костре, когда увидел, что какая-то старушка (по другой версии – крестьянка) в простодушном религиозном усердии бросила в огонь костра принесённый ею хворост. Впрочем, биографы Гуса, основываясь на сообщениях очевидцев его смерти, отрицают факт произнесения им этой фразы.

2

«Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку» – крылатое латинское выражение, смысл которого в том, что если нечто разрешено человеку или группе людей, то оно совершенно не обязательно разрешено всем остальным. Авторство фразы приписывается Теренцию, но в таком виде в его пьесах не встречается, – вероятно, это средневековый парафраз оригинала «Aliis si licet, tibi non licet.» («Другим это дозволено, вам не дозволено».) из комедии «Наказывающий сам себя». Афоризм содержит намёк на миф о похищении Европы Зевсом (Юпитером), принявшим облик быка.

В качестве шутки фразу можно перевернуть: «Quod licet bovi, non licet Iovi» – «Что можно быку, нельзя Юпитеру». Это намёк на тот же миф: в привычном для других обличии Юпитер не смог бы осуществить похищение Европы.