Текст книги "Благими намерениями"

Автор книги: Александр Клочков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Профессор, наполняя чаем чашки, спросил:

– А вы, Владимир, тоже воюете?

Оля посмотрела на Владимира.

– Да, – ответил он, чувствуя, что начинает краснеть.

– Где же?

– Стоим в Ревеле.

– И как там дела обстоят?

– Нормально…

Профессор улыбнулся.

– Вот! – воскликнул Антон, – я же говорю – у всех военных эта черта: лишнего слова клещами не вытащишь. Скромничает он, Пётр Сергеевич: это в Гельсингфорсе – нормально, там и усом не ведут. А у них, в Рижском заливе, – Антон кивнул в сторону брата, – дела серьёзные происходят.

Владимир ничего не сказал на это.

– Оля сказала, вы ушли из армии, Антон. Не жалеете? – спросил профессор, ложкой бесшумно чертя круги в своей чашке.

– Не в моих правилах жалеть о чём-либо, Пётр Сергеевич. Сомневаешься – не делай; делая, – не сомневайся! Я и теперь армии пользу приношу: значительная часть поставок моего завода на строительство военных укреплений идёт. В том числе в строительстве Кронштадтских фортов Ино и Николаевского, что год назад закончены были, поучаствовал. А в этих делах качество работ и продукции – дело тоже государственно важное.

Профессор согласно кивнул.

– Вы-то как поживаете, Пётр Сергеевич? – спросил Антон. – Всё также – лечите?

– Всё также. И надеюсь, что род деятельности менять не придётся.

– Да уж, более богоугодной профессии не существует, наверное. Но, насчёт смены деятельности, это как знать… – заметил Антон. – Сейчас такое время, что сегодня вы в медицине, а завтра – в политике, например.

– Вот уж от чего Боже упаси – так это от политики, – проговорил профессор брезгливо.

– А что? Вы человек интеллигентный, умный – профессор, между прочим, – улыбался Антон, подмигнув Оле.

– Нет, увольте, в медицине от меня толку больше. Каждый сверчок – знай свой шесток! Так-то.

– Это верно, конечно, да беда в том, что многим сверчкам с высоты своего шеста другие шесты становятся видны и более привлекательными кажутся почему-то, – рассмеялся Антон. – Лезут потом эти сверчки на чужие шестки, оттого и бедлам кругом происходит. – Антон допил чай, аккуратно поставил чашку на блюдце. – Что же, Пётр Сергеевич, спасибо за гостеприимство, не будем больше отнимать ваше время, – сказал он, вставая, чтобы предупредить вежливые уговоры профессора.

Владимир тоже встал. Пётр Сергеевич и Оля вышли в прихожую их проводить.

– В следующем письме Николаю обязательно передавайте от меня привет, – сказал Антон, задержавшись у выхода. – О следующем приезде пускай сообщит заранее, чтоб я был на месте. Спасибо за угощение, и ещё раз извините за вторжение.

– Бросьте, – просто, по-свойски ответил Пётр Сергеевич, – вы молодцы, что решили зайти, мы всегда вам рады. А привет Николаю передадим, не беспокойтесь.

Профессор попрощался с братьями за руку.

– Оля, едемте послезавтра с нами кататься по каналам, – предложил вдруг Антон, и Владимир почувствовал, как сердце его споткнулось в ожидании ответа.

– Я даже не знаю… – Оля растерянно взглянула на отца.

– А чего тут знать! Соглашайтесь: деньки стоят отличные, грех не воспользоваться, – как торгаш на рынке, сыпал аргументы Антон. – Послезавтра, в семнадцать часов. Будем вас ждать у Аничкова моста.

Оля снова посмотрела на профессора.

– Почему бы и нет, – ответил Пётр Сергеевич на её взгляд. – Развеешься после работы, тем более, это рядом.

– Ну? – дожимал Антон.

– Хорошо, я приду, – улыбнулась Оля.

– Правильное решение! – рассмеялся Антон. – Значит, до послезавтра.

***

Владимир первым пришёл к мосту, ранее обозначенного Антоном времени: находиться дома было скучно (форма приготовлена к выходу с самого утра, и ботинки начищены им лично уже несколько раз). В ожидании Антона и Оли, он встал к перилам моста чуть в стороне, чтобы не мешать прохожим.

День был солнечный, ясный и снова жаркий. От воды время от времени веяло благостной прохладой. У лодочной станции на набережной было оживлённо. Шумная очередь пестрела нарядными платьями дам и выходными детскими костюмчиками. Дети, вечно не знающие покоя создания, как воробьи на весеннем пригреве, носились неподалёку, сновали между людьми в очереди, и даже до моста, где стоял Владимир, долетал иногда их смех и визгливые вскрики. С выверенным, отлаженным интервалом лодки подходили к станции и, забрав очередных пассажиров, тут же отваливали, не простаивая.

Владимир засмотрелся, как очередная приближающаяся к набережной лодка, точно подкрадываясь, подходит к небольшой деревянной пристани.

– Здравствуйте, – услышал он позади себя голос Оли и порывисто развернулся.

Его растерянно-радостный взгляд вызвал у неё улыбку.

– Здравствуйте, – ответил Владимир, одёргивая китель.

Оля встала рядом с ним у перил, и Владимир вновь почувствовал запах её духов, который он теперь, казалось, без труда отличит из сотен других, даже в толпе.

Оля была одета неброско: простого кроя тёмно-кремовое платье с небольшим отложным кружевным воротничком и, в тон ему, шляпка, покрывавшая светлые волосы, собранные кверху тяжёлым узлом. Но именно эта простота, без претензии на всеобщее восхищение и внимание, странным образом делала её ещё более привлекательной.

– Вы давно здесь? – спросила Оля.

– Минут пятнадцать. – Владимир взглянул на часы – был уже шестой час. – Вы не ограничены во времени? Антон, видимо, опаздывает.

– Ничего страшного, подождём.

– Думаю, есть смысл нам пока что занять очередь, – сказал Владимир, посмотрев ещё раз на скопление людей у пристани.

Они спустились с моста, прошли к лодочной станции и смешались с толпой, медленно подвигаясь в её тесной колонне к пристани.

Вдруг неподалёку от очереди остановилась пустая коляска. Пошарив по толпе взглядом, извозчик сошёл с козел, подошёл к Владимиру. В грубых руках своих, непривычных к утончённым ношам из мира прекрасного, он держал небольшой букет.

– Вы господин Препятин? – спросил кучер, приблизившись.

– Да, – непонимающе смотрел на него Владимир.

– Цветы для вашей дамы, – извозчик протянул букет Оле. – А это – вам, – он вынул из-за пазухи сложенный вчетверо листок и отдал его Владимиру.

– Спасибо, – пробормотал Владимир непонимающе.

Это была записка от Антона. «Меня не будет. Передай мои извинения Ольге и не упусти свой шанс показать себя с лучшей стороны: до конца твоего отпуска осталось мало времени, поэтому я решил посодействовать». Ниже была приписка: «Не благодари меня, не стоит».

Владимира так разозлила эта выходка брата, что губы его, побледнев, поджались в линию: он совсем не предполагал остаться с Олей наедине, не был готов к этому.

Он раздражённо смял в кулаке записку, сунул её в карман брюк, подумав, что дома выскажет Антону всё, что думает по этому поводу, от души.

С некоторым удивлением Владимир обнаружил всё ещё стоящего рядом извозчика. Тот как будто безразлично рассматривал свои грязные обкусанные ногти. Владимир догадался, что он ждёт денег. А ведь Антон заплатил – Владимир был уверен, – но не станет же он склочничать при Оле, что извозчик безошибочно и вычислил своим сметливым крестьянским умом.

– Премного благодарен, – сказал он, слегка подбросив в ладони весело звякнувшие монеты, и вернулся к лошади.

– Как это понимать? – спросила Оля, тоже удивлённая появлением необычного курьера.

– Цветы от Антона. Он просит вас извинить его: по служебной необходимости будет занят допоздна, – с ходу придумал оправдание для брата Владимир. – Так что, мы можем отправляться на прогулку сами.

Очередь подошла, Владимир купил билеты, подал Оле руку, помогая ей ступить с пристани на зыбкое, покачивающееся дно лодки, и сам легко перешагнул в неё с потёртой тысячами ног приступки.

Когда пассажиры (помимо Владимира и Оли была ещё семейная пара с двумя детьми) расселись, загребные – два матроса из учебного экипажа – навалились на вёсла. Рулевой, матрос из старослужащих, начал выводить лодку на середину Фонтанки.

Лодка приблизилась к Аничкову мосту, кишевшему людьми, – с воды это было особенно заметно, – и многие из них, улыбаясь, начали приветственно махать руками пассажирам лодки, дети особенно бойко. Оля, смеясь, помахала в ответ – детвора зашлась в восторге.

Первое время молчали. Владимир чувствовал себя стеснённо, не знал, с чего начать разговор. Он снова поругал про себя Антона, поставившего его в такое положение, потом вдруг улыбнулся сумасбродству брата.

– Чему вы улыбаетесь? – спросила Оля.

– Извините, – встрепенулся Владимир, – это я так… своим мыслям…

– За что же извинять? Напротив, улыбайтесь: это более идёт вам. А то я уж решила, что вы всегда такой серьёзный и задумчивый. Оказывается, нет… Признаться, недолюбливаю мрачнодумцев.

– За что же? – усмехнулся Владимир. – Человек ведь таков, каков он есть. К сожалению, он не выбирает своей природы.

– Но он может на неё влиять… По-моему, нужно просто умерить свои требования к миру и научиться видеть и ценить всё то хорошее, что есть в нём, даже в мелочах. В суете люди совершенно не замечают того, что у них перед глазами: прекрасного дня, как сегодня; улыбки прохожего; того, что они живы и здоровы, наконец.

– Из всего перечисленного последнее должно было бы обрести особенную ценность в последние два года, – заметил Владимир.

Розовые пятна проступили на щеках Оли: возможно, этот её довод действительно прозвучал чересчур категорично и легкомысленно теперь, когда Европу потрясала ужасная своими масштабами и размахом, доселе невиданная война.

Владимир же пожалел, что так грубо и глупо свернул разговор в эту плоскость и, чтобы сгладить неловкость, искренне сказал:

– Наверное, вы правы. К тому же, что от добродушных людей обществу гораздо больше пользы: они даже скандалы и драки оттягивают до последнего, а уж войн не развязывают никогда…

Оля ничего не ответила.

– А где вы работаете, кстати? – спросил Владимир, осторожно нарушая возникшее молчание. – Вчера Пётр Сергеевич сказал, что к лодочной станции вам не придётся идти далеко.

– Я работаю в книжном магазине Ивана Сергеевича Соловьёва, неподалёку от перекрёстка Невского и Садовой.

– Любите книги?

– И книги люблю, и вид из магазина нравится. Я вообще очень люблю наш город, – есть в нём какая-то необъяснимая магия. – Оля посмотрела в сторону, на медленно проплывавшую мимо сплошную стену старинных домов, отстроенных небедными пращурами. – Взгляните хотя бы вот на эти дома: уже которое десятилетие стоят они всё такие же – строго-почтенные, непроницаемо-важные… Но, ей-богу, непонятно, кто кого, на самом деле, рассматривает: мы – их, или дома – нас. Порой мне кажется, что город живой…

Владимир тоже посмотрел на дома, честно попытался рассмотреть в их фасадах что-то магическое и не смог, задумчиво нахмурился.

Оля глядела по сторонам, а Владимир, украдкой, на неё, бегло, но пристально. Видел тонкую прядь волос, выбившуюся из-под шляпки и спустившуюся на шею пушистым кольцом, плавно колеблющуюся на ветру; аккуратные руки, спокойно лежавшие на коленях, только тонкие пальцы едва заметно поглаживали ткань платья – наверное, в такт мыслям.

На мгновение Владимир почувствовал робость, глядя на Олю: стоит ли ему питать иллюзии насчёт неё?..

Лёгкий порыв ветра набросил на пассажиров сорванные с вёсел капли воды. Оля вздрогнула от неожиданности, с улыбкой промокнула платком попавшие на лицо капли, взглянула на Владимира, спросила, возвращаясь к разговору:

– Вы не согласны со мной?

– Согласен. Просто… просто я как-то не верю в то, что предметы обладают душой.

– Практичный человек, значит? Суровый реалист. И стихов, наверное, не терпите?

– Почему же, очень даже терплю, – улыбнулся Владимир. – Признаться, и сам баловался когда-то.

– Что вы говорите?! Как интересно! – живо повернулась к нему Оля. – Никогда бы не подумала. Прочтите что-нибудь.

– Ну, уж нет, – рассмеялся Владимир. – Мой талант не для слабонервных.

– Ничего, я выдержу, – не собиралась отступать Оля.

– Да я и не помню их уже, право! – Владимир пожалел уже о своей откровенности. – Ведь это стихи из тех, что почти каждый человек в своей жизни пишет в известном возрасте, только не каждый в этом признается.

Владимир произнёс это так, как будто свой «известный возраст» он миновал лет пятнадцать-двадцать назад.

– Юлите, сударь, – прищурилась Оля. – Ну да ладно! Главный вывод из этого: вы, всё же, не безнадёжный прагматик.

– Это радует, – снова усмехнулся Владимир. – По-моему, любая характеристика человека, начинающаяся со слова «безнадёжный», – обозначение патологии. «Безнадёжный тиран», «безнадёжный глупец», «безнадёжный романтик», «безнадёжно влюблённый»… Между ними, если вдуматься, нет большой разницы: от каждого этого словосочетания так и веет какой-то убийственной предопределённостью, завершённостью судьбы. А мне хочется верить, что наша судьба в наших руках.

– Так-так, то есть в фатум вы тоже не верите?

– Нет, не верю.

– А мой брат считает поговорку: «Чему быть – того не миновать» – кредо человека, связавшего свою жизнь с военной службой: она снимает бремя рефлексии, чем очень облегчает жизнь офицера. Разумеется, речь о войне.

– С этим спорить тяжело… Да я, в общем, никому и не навязываю своего мнения.

Оля ненадолго над чем-то задумалась, потом спросила:

– А вы совсем не помните Николая?

– Нет, к сожалению, – попытался оживить память Владимир. – Только смутные детские воспоминания. Но мне было бы очень интересно познакомиться с ним теперь.

– Надеюсь, эта возможность представится скоро. Только закончилась бы поскорее проклятая война, – добавила Оля и вновь задумчиво посмотрела в сторону.

– Не переживайте, с Николаем всё будет хорошо, – решил подбодрить её Владимир.

Оля как будто с удивлением взглянула на него.

– А я и не переживаю. Я знаю, что с ним ничего не случится. Я только за папу волнуюсь: он иногда по целым ночам не спит – всё в мыслях о Коле.

Лодка подходила к пристани на Крюковом канале неподалёку от Мариинского театра – месту смены гребцов. Матросы укладывали вёсла вдоль бортов.

– Схо́дите, господа, или желаете продолжить? – обратился к пассажирам рулевой.

Владимир вопросительно взглянул на Олю, предоставляя ей право решать.

– Давайте сойдём. Меня укачало немного, – виновато улыбнулась она. – Да и домашние дела ещё ждут.

Владимир помог Оле выйти из лодки, тут же неподалёку взял извозчика, назвал адрес Петра Сергеевича. Оказавшись совсем рядом с Олей на тесном сиденье коляски, он невольно касался её, хоть и старался предельно скромно занимать свою половину сиденья. Но странным образом скованность, возникшая в начале встречи, покинула Владимира, он даже жалел теперь, что прогулка их так скоро закончилась, и, у дома помогая Оле сойти, намеренно задерживал её руку в своей, пока она с мягкой улыбкой не освободилась.

– Спасибо вам за прогулку и за компанию, – сказала Оля, всё с той же улыбкой глядя на Владимира. – Передавайте Антону привет и благодарность за цветы.

Владимир послушно кивнул.

– Что ж, до свиданья.

– До свиданья, – Владимир продолжал стоять.

Извозчик, грузный бородатый дядька, через плечо косясь на молодых людей, устав от этой затягивающейся сцены прощания, которая поедала его рабочее время, недовольно пожевал губами и пробасил, глядя на перебираемые в руках вожжи:

– Изволите оставаться господин офицер, али как? Мне ехать пора.

– Едем-едем, – взглянул на него Владимир, сконфуженно улыбнулся Оле и вскочил в коляску, обернулся – Оля плавно махнула ему рукой на прощание.

Дома было тихо. Антон, в одиночестве, заканчивал ужин.

– Где родители? – спросил Владимир, тоже присаживаясь к столу и чувствуя, что лицо его так и тянется в улыбку помимо воли.

– Гостят у кого-то, – ответил Антон, не отрываясь от еды.

Владимир придвинул к себе чистую тарелку, положил в неё из стоявшей на столе кастрюли варёную картошку, несколько кусочков ветчины, огурец, взял из корзины хлеб. В отсутствие старших Препятиных Алевтина накрывала стол без парадной строгости и церемоний, зная, что Антона это вполне устраивает, а Владимиру и вовсе было всё равно – лишь бы еда была съедобной.

– Ну, хвались, как прошло свидание? – спросил Антон и тут же, взглянув на брата, добавил: – Хотя, можешь не говорить: тобой сейчас можно квартиру вместо лампочки освещать: сияешь весь. Надеюсь, эта окрылённость и налёт глупости на твоём лице появились после того, как вы с Олей распрощались.

Владимир проигнорировал сарказм брата, вспомнил, что хотел отчитать его.

– Вообще-то, я хотел сказать тебе, что поступать так, как поступил ты – нехорошо.

– В противном случае, Володя, ты до конца войны ничего не предпринял бы, – Антон встал и отнёс свою тарелку на кухню, а когда вернулся, продолжил: – Так что поступил я очень даже правильно. Хоть ты, вероятно, и держал себя сегодня не самым лучшим образом: предполагаю, истуканом этаким, суетно думающим, что сказать и куда ступить, но это – ничего. Позже ты мне ещё «спасибо» скажешь.

Владимир нахмурился – его задевала проницательность брата, – но промолчал, вспомнив себя недавнего, как бы глядя со стороны, вынужденный согласиться с Антоном.

– Но Ольга – девушка очень неглупая, как мне видится, – продолжал Антон, отойдя от стола и устраиваясь в углу на старой софе с газетой, – думаю, не будет строга в оценках. И вообще, я тебе так скажу: коли суждено вашей встрече во что-то большее вылиться, то ускорение этого процесса с моей стороны на результат никакого существенного влияния не окажет. Только «суждено» не в каком-то там метафизическом смысле – ты же знаешь, я в эти глупости не верю – а в житейском…

Не зная, как более ясно закончить своё рассуждение, Антон замолчал и погрузился в чтение.

– А ты чего озадаченный такой? – спросил Владимир, заметив, что всегдашняя насмешливость брата сегодня больше походила на старческое брюзжание.

– Да так… рабочие на заводе шалят… – ответил Антон нехотя. – Пытаемся определить с управляющим, какая сволочь их науськивает…

– Я как раз сегодня перед прогулкой слышал на мосту разговор двух господ, стоявших рядом: на каком-то заводе Выборгской стороны вчера нешуточный митинг был, рабочие улучшения условий труда требовали и сокращения рабочего дня. Правда это?

– Правда, правда…

Алексей Алексеевич и Мария Александровна вернулись поздно. К их возвращению все уже спали. Только не Владимир. Он слышал, как родители в полутьме осторожно пробирались по квартире, стараясь не шуметь. Потом звуки их хождений и приготовлений ко сну стихли, и снова в квартире воцарилась ночная тишина. Но Владимир всё никак не мог уснуть. Он долго ворочался в постели с бока на бок, в конце концов, лёг на спину, и открыл глаза.

Всё это время он подробно прокручивал в памяти недавнее свидание с Олей. И теперь, немного поостыв, помня разговор с Антоном в столовой, пытался проанализировать своё поведение. «А ведь Антон прав: с чего это я так возликовал, с чего решил, что есть для этого основания? Пора бы уже становиться умней… Вот Антон никогда головы не терял, всё только отбрыкивался и скрывался от страдающих по нему барышень, а финалы всех его интрижек к более или менее приличному концу почти всегда приходилось приводить маме. Вот он, самый опасный и коварный момент: навыдумываешь сам себе Бог весть чего, а потом и глазом не успеешь моргнуть, как уже вляпался в безответную любовь – глупейшее и постыдное для мужчины положение».

Это «счастье» Владимир познал ещё на первом году учёбы в корпусе…

… Аня… Анна… Требовавшая называть её не иначе, как Аннет, старшая сестра гардемарина-однокурсника Сёмина Витьки. Познакомились на катке в масленичную неделю, и завертелось…

Воспоминания услужливо начали выплывать из памяти, одно за другим, как бусы на нитке – да и не так уж глубоко они залегли – и глаза её большие, смотревшие призывно и грешно, и чуть прохладные, ярко-алые губы; сдержанность на людях и такая соблазнительная податливость наедине, и те же, что теперь, бессонные ночи в мечтах и метаниях… И ведь всю дорогу какой-то таинственный голос тихо шептал, что опасная игра с Аннет затеяна, да только кто ж его слушает, голос этот, в такую пору?! Отмахнёшься, как от глупости какой-нибудь… А потом – распишитесь и получите: и взоры томные, уже другому предназначенные, и ссоры из ничего, и прохладца во встречах, и финальная фраза: «Мне, всё же, нужен другой мужчина…» Тьфу ты, чёрт! И ведь страдал же! Вот, что самое постыдное – страдал! Искал встречи, передавал записки через Витьку, хотел объясниться… Ах ты, господи, как же стыдно-то!

Владимир поморщился от этих воспоминаний, и похвалил себя за своевременно проявленную теперь, в случае с Олей, предусмотрительность, твёрдо наказав себе и впредь быть начеку.

Вдруг замечательная мысль осенила его, кажется, он нашёл противоядие: чтобы сохранить голову холодной, нужно смотреть на предмет обожания с другой стороны! Не восхищаться им нужно, а напротив, – поискать недостатки!

Владимир закинул руки за голову, лёг поудобнее. Так-так… Горда? Возможно, хотя… вряд ли, скорее – знает себе цену… Ну, так разве ж это недостаток?! Это – достоинство. Ладно… Бывает скрытна? Извините, а какой нормальный человек будет перед малознакомым собеседником выворачивать душу?! Слишком красива?.. Ну, это уж вовсе полнейшая чушь и нелепица, а не довод! Да ведь и не сама же она себя создала такой, – ну, повезло; ну, расщедрилась природа, бывает…

«Н-да-а, что-то с недостатками туго выходит… Не недостатки находятся, а оправдания моего восхищения, – заметил Владимир. – Итак, что имеем? Налицо: оглупление, разыгравшаяся фантазия и беспричинная радость… Втюрился! – обречённо заключил он. – Как есть – втюрился, самым пошлым образом. Что ж, зайдём с другого бока – ведь нужно же заснуть когда-нибудь!»

Владимир решил сместить фокус внимания с Оли: начал вспоминать таблицы убойных дальностей орудий германских кораблей, чтобы изъять из бессонницы пользу.

Но обмануть себя не удавалось: уже через несколько минут он, чертыхаясь, вдруг обнаруживал, что вновь думает об Оле, а когда это началось – не помнит. Колдовство, да и только!

Раздражённый, он встал с постели, сходил на кухню попить воды, а возвращаясь в свою комнату, решил обязательно до окончания отпуска предельно выяснить своё положение относительно Ольги.

***

Через день вечером Владимир пришёл в магазин господина Соловьёва. Оля, склонившись над стойкой бюро, что-то писала, а перед ней, в ожидании, стояла пожилая дама и мальчик лет десяти. Закончив писать, Оля подняла голову, заметила стоявшего неподалёку от входа Владимира. Во взгляде её мелькнуло удивление, но она приветливо улыбнулась. Владимир почувствовал, как в груди его от одного только этого ласкового взгляда Оли уже что-то коротко и трепетно толкнулось. «Не расслабляться!» – тут же одёрнул он себя, но улыбнулся в ответ и, когда посетители вышли, подошёл к бюро.

– Здравствуйте, – Оля с той же приветливой улыбкой смотрела на него.

– Здравствуйте. Я не помешаю?

– Смотря, с какой целью вы пришли, – игриво усмехнулась Оля.

– Предложить вам прогуляться… – с внутренним замиранием и совершенно серьёзным лицом сказал Владимир, и замирание охватывало его тем сильнее, чем дольше Оля не отвечала, размышляя над его предложением.

– В таком случае придётся подождать: мне ещё нужно закончить некоторые дела, – наконец, сказала она.

– Я подожду, – с готовностью ответил Владимир.

– Вы, кстати, можете мне помочь.

– С радостью.

– Тогда берите книги из того шкафа, – Оля указала рукой, – и подавайте мне. – Она поднялась на несколько ступеней по приставленной к книжным полкам передвижной лестнице и принялась расставлять подаваемые ей книги.

Когда с этим было покончено, Оля снова присела к бюро, чтобы заполнить реестр, а Владимир тем временем бродил между стеллажей, выбирая иногда какую-нибудь книгу с полки, бездумно её просматривал, кося взглядом на Олю.

Закончив писать, Оля встала.

– Мы можем идти, – сказала она, надевая перед зеркалом шляпку.

Владимир поставил на полку книгу, Оля закрыла магазин на ключ, и они вышли на улицу, ненадолго задержались у подъезда в раздумье.

– Куда направимся? – спросила Оля.

– Пойдёмте к Александровскому саду, – предложил Владимир.

Толпа прохожих на Невском не давала возможности идти рядом, приходилось постоянно лавировать между людьми, чтобы не столкнуться с кем-нибудь. Владимир держался чуть позади Оли, и растерянной улыбкой отвечал на её взгляд, когда она время от времени оборачивалась, чтобы не потерять его из виду.

Идя, Владимир мучительно думал, когда и с чего начать разговор, который он уже столько раз продумывал наедине с собой и ради которого, в общем-то, и пришёл в магазин.

– Не лучшее начало прогулки, – сказал он, когда они, наконец, вошли в сад.

Оля улыбнулась.

В саду тоже было весьма людно, но движение гулявших людей, по крайней мере, было закономерным, и Владимир с Олей двинулись в общем направлении. Вновь Владимир собирался с мыслями, ощущая, что вся его недавняя решимость, отрепетированная дома, начинала стремительно гаснуть и грозила вовсе оставить его. «Эх, была не была!» – мысленно махнул он рукой…

– Господин офицер, фото для вас и вашей прекрасной дамы, – тронули за его плечо.

Пожилой господин в поношенном пиджаке и кепи указывал на стоявшую рядом треногу с фотоаппаратом.

– Не отказывайте себе в удовольствии приобрести прекрасную память для потомков.

– Спасибо, не нужно. У меня не будет времени, чтобы идти к вам ателье.

– Этого не потребуется. – Мужчина указал на стоявший чуть поодаль шатёр. – Уверяю, что вы не успеете сделать и двух кругов по саду, как мои помощники уже всё изготовят. Так что по окончании прогулки вы будете иметь великолепнейшие фотографии. За качество ручаюсь головой.

– Ну, что ж, пожалуй… – Владимир подумал, что этим можно выиграть ещё несколько минут. И пока они с Олей покорно выполняли команды фотографа: чуть отвернуться, чуть повернуться, чуть подобраться, замереть – он всё подбирал в уме начальную фразу.

Но как только фотограф, откинув с головы чёрное полотно, возвестил: «Не смею вас более задерживать», Оля, взглянув на Владимира, спросила:

– Что с вами?

– В каком смысле?

– Снова впали в задумчивость, – улыбнулась Оля.

Помедлив, Владимир сказал:

– Завтра я уезжаю… Отпуск заканчивается, и мне нужно возвращаться на корабль.

Он пристально посмотрел на Олю, пытаясь по её лицу угадать, какое впечатление произвели его слова.

Оля как будто не слышала: также не спеша шла, глядя вниз и чуть в сторону, лицо её было спокойно. Владимир никак не мог уловить её взгляд.

– Я не знаю, когда нам теперь доведётся увидеться в следующий раз, и доведётся ли… – продолжил он, тут же и отругав себя мысленно: «Ну этот-то высокопарный геройский бред к чему молоть, дубина?!». – Но я бы хотел, если вы позволите, писать вам… – Владимир сделал паузу, Оля молчала, и он, как в омут бросаясь, добавил: – И прошу: ответьте прямо – я не хочу, чтобы вы делали мне одолжений из вежливости или в награду и утешение за военные тяготы, а правда не допустит двусмысленности…

Владимир остановился. Внешне спокойный, но волнуясь в душе, как на экзамене, он замер в готовности услышать ответ. Сердцу стало тесно в груди. «Пусть откажется, пусть – переживём! Зато не придётся мучить себя ненужными мечтаниями, находясь вдалеке: ничего нет хуже следующих за ними разочарований…»

Оля повернулась к Владимиру, в глазах её снова пряталась ставшая уже необходимой ему улыбка, но играла она совсем другими оттенками, и Владимир, не мог объяснить их себе, смотрел на Олю в замешательстве.

– Пишите. Пишите, я с удовольствием вам отвечу.

3

С отъездом Владимира дом Препятиных как будто опустел. Жизнь в нём шла по-прежнему, но как-то бесцветно, ровно.

Незаметно и тихо за обыденными делами прошёл август; предчувствуя скорую гибель, остро и грустно пахли в садах и клумбах цветы, и настоявшаяся за лето листва деревьев перегуляла в цвете, потемнела, огрубела; утра, предупреждая о предстоящих холодах, задышали более упрямой, уже неуютной прохладой.

Алексей Алексеевич постоянно допоздна задерживался в конторе, либо прямиком оттуда уезжал на партийные собрания – так или иначе, домой всегда возвращался поздно.

Антон тоже почти каждый вечер, не заезжая домой по окончании рабочего дня, где-то пропадал и тоже дома объявлялся ближе к полуночи или ночью, осторожно прокрадывался в свою комнату (особенно осторожно, если был нетрезв) и с родителями и прислугой виделся только по утрам за завтраком.

Мария Александровна, не находя покоя от переживаний о младшем сыне, часто посещала церковь. Отстояв службу, немного прогуливалась, если позволяла погода, после чего возвращалась домой и проводила время в своей комнате, подолгу не выходила: либо просматривала детские фотографии сыновей, либо перечитывала письма Владимира. Иногда же, теряя счёт времени, засматривалась на икону Божьей матери, в её печальном лике пытаясь отыскать ответ на сокровенный вопрос: за какие грехи матерям всего мира и всех времён уготована эта вековечная тяжкая участь – никогда не знать покоя за своих кровинок-детей.

Алексей Алексеевич, несколько раз застававший Марию Александровну за этими занятиями, хмурился, пытался призывать её к жизни в настоящем моменте, не надумывая наперёд неблагоприятного будущего, но, так и не сумев одолеть её материнской тоски, смирился, особенно после того, как она, всегда покладистая и добродушная, с упрямым и озлобленным выражением на лице упрекнула его в бессердечности и беззаботности в то время, когда сыну каждую минуту грозит смерть. Алексей Алексеевич, понимая состояние Марии Александровны, не оскорбился этими обвинениями, не попытался переубедить её и доказать, что тоже беспокоится о Владимире. Да и, если уж говорить откровенно, голова у него, в последнее время, была занята иным: политические интриги сплетались во всё более плотный, более запутанный и грязный клубок, и осознание того, что лично он уже никак не может влиять на их ход, всё более отравляло его душевное состояние. И поделиться этими мыслями, облегчиться было не с кем.

С каждым новым тиражом прессы для Алексея Алексеевича всё очевиднее становилась подрывная, лживая пропаганда Гучкова, державшего в своих руках всю информационную индустрию в городе, – индустрию, настроенную его усилиями откровенно против фамилии Романовых. Кроме того, поговаривали, что копирование и распространение личных писем супруги государя к Распутину, ставших предметом многих пошлых сплетен, тоже его рук дело.

А речь лидера кадетов, Милюкова, на крайнем заседании Государственной Думы, в которую Алексей Алексеевич сначала не мог поверить, прочтя её в утренней газете, повергла его в глубокое уныние, когда речь эту подтвердил его товарищ, присутствовавший на заседании лично.

Алексей Алексеевич, придя домой, отказался от ужина, тем более, что Мария Александровна раньше обычного легла спать, а Антона ещё не было. Ужинать в одиночестве не хотелось вовсе. Из прихожей он прямиком прошёл в свой кабинет, на ходу распорядившись подоспевшей Алевтине насчёт кофе.