Текст книги "Благими намерениями"

Автор книги: Александр Клочков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

ГЛАВА 1

1

Третье военное лето в Петрограде выдалось переменчивым на погоду, как настроение капризной девицы, – такое же непредсказуемое и непостоянное. Ещё десять дней назад почти осенний холод приказывал жителям утепляться; мутное, до серости потускневшее небо, отяжелело и навевало хандру, а теперь – раскалённый июльской жарой город изнывал.

Солнце добросовестно приступало к своей работе с рассветом и не прекращало её до позднего вечера. Ярко-жёлтым колесом оно медленно перекатывалось по небу и, по мере того разогреваясь всё сильнее, заставляло прохожих тесниться на теневой стороне улиц в течение всего длинного дня. Дамы защищались от его палящих лучей зонтами, мужчины – шляпами, картузами, кепками… и, замурованные в костюмы или форму какого-нибудь ведомства, они непрестанно отирали потевшие лбы и шеи носовыми платками. Дома, мостовые, гранит набережных – всё напитывалось жаром и короткой прозрачной ночью тщетно пыталось избавиться от накопленного за день тепла.

Казалось, от жары невозможно скрыться нигде. Иногда только, – если день выходил паркий, – нагретое темя домов, дороги и поникшие в знойной истоме сады и скверы обрызгивал короткий дождь, будто дразнясь, не проливаясь спасительной освежающей силой. И тогда в воспалённом воздухе недолго, но ярко пахло прибитой пылью, пресностью дождевых капель и асфальтом.

Антон и Владимир сидели за уличным столиком одного из ресторанов Невского проспекта в тени бело-зелёного полосатого тента. Они безразлично наблюдали залитую ярким светом улицу: разномастную толпу людей и страдающих от зноя и мух квёлых лошадей в растянувшихся вереницей вдоль тротуара упряжках извозчиков, поплёвывающих с облучка в ожидании пассажиров. Однообразный, суетливый шум улицы прорезал иногда ворчливый звонок трамвая. Всё выглядело и двигалось лениво, точно расплавлено.

– Душно… – Антон глотнул из стакана тёплой уже и неприятной оттого лимонной воды, взглянул на небо, на беспорядочный сизоватый морок на его лазурном полотне. – К дождю…

Владимир на секунду тоже вскинул взгляд вверх, потом посмотрел вдаль, в начало проспекта, – горящий в солнечных лучах шпиль Адмиралтейства едва приметно подрагивал в мареве, будто вибрировал.

– Свежие новости! – над самым ухом прокричал проходивший мимо мальчишка-газетчик, и Владимир вздрогнул от неожиданности. – Год 1916 – победный! Брусиловский прорыв продолжается! Антанта готовит сокрушительный удар! Свежие новости!.. – удалялся голос.

С сочувствующей улыбкой Антон посмотрел на брата.

– Держу пари: больше всего на свете сейчас тебе хотелось бы расстегнуть китель.

Владимир, в задумчивости засмотревшийся на девушку, евшую мороженое за соседним столиком, подумал, что больше всего сейчас ему хотелось мороженого, но поспешил отогнать эту мысль: есть мороженое – удел дам и детей, а он, как-никак, офицер, поэтому, тоже отпив воды из своего стакана, он равнодушно ответил:

– Ничего. Терпимо.

Владимир отбывал свой первый офицерский отпуск, последние его дни. Теперь, когда, наконец, были сделаны все обязательные совместные с родителями визиты многочисленным знакомым отца, из которых Владимир лично знаком был только с тремя, – теперь только он смог почувствовать действительную расслабленность, полагающуюся каждому заслужившему её, отдыхающему от службы или работы человеку. Он устал от чрезмерного внимания к себе, хоть поначалу это, бесспорно, было приятно: молодой офицер, не прячущийся в тылу, не прикрывающийся связями отца, – истинный защитник Отечества! Каждый, кому представляли Владимира, усердно тряс его руку и любовно заглядывал в глаза, вынуждая его дежурно-вежливо улыбаться в ответ.

Год тому назад Владимир окончил Морской корпус и, успешно выдержав теоретический и практический экзамен для производства в офицеры, в чине мичмана был назначен на должность артиллериста эсминца «Лихой», базировавшегося на Ревель [Таллин]. Радости Владимира не было предела: совсем недавно они, гардемарины выпускного курса, только мечтали о назначениях на корабли, непосредственно участвующие в боевых действиях – ведь, чего доброго, война и закончиться может, пока они учатся.

Вот только мама, узнав о назначении сына, его восторга не разделила и не могла сдержать слёз, правда, сделала вид, что это – слёзы радости, но Владимир и после не раз замечал, как она украдкой тихо плачет, да и отец на некоторое время впал в задумчивость. Только Антон весело заметил, хлопнув брата по плечу: «Ну, последователь Ушакова, вот тебе прямая дорога к славе и крестам на грудь!» Уж он-то знал, о чём говорит: сам в недавнем прошлом офицер и, к тому же, жизненный опыт имел побольше – восемь лет – это, как ни крути, разница.

Антон пять лет уже как был в отставке. Служил он до того в пехотном полку. Слыл офицером смелым, решительным, не раз представлялся к наградам – не за участие в парадах, – но заимел только одну: орден святого Станислава 3-й степени – и тот за окончание академии Генерального штаба по первому разряду. В академию он был направлен уже через три года службы и сразу по выпуску из неё, для отбытия цензового командования, с производством в штабс-капитаны, был назначен командиром роты. Карьера его обещала быть успешной, но в течение всей службы Антона постоянно сопровождали разнообразные пикантные истории с его участием, что накладывало существенный отпечаток и на карьеру, и на его представления к наградам, регулярно увязавшие где-то в кабинетах вышестоящих штабов.

Так однажды, после очередного загульного вечера, на котором Антон прилюдно ударил своего сослуживца, оказавшегося сыном какого-то высокопоставленного лица, – и, в общем-то, не без основания ударил, – его попросили покинуть полк. Таково было полюбовное предложение офицеров суда чести. В противном же случае, инцидент грозил обернуться серьёзным разбирательством свыше и показательным «кровопусканием» не только для Антона, но и для командования полка, о чём ему прозрачно намекнули, и настоятельно рекомендовали сделать «правильный» выбор.

Между «ссылкой» в один из самых захолустных гарнизонов, стоявший на границе с Китаем, и отставкой, Антон выбрал второе и уехал, даже не попрощавшись со старшими сослуживцами, производившими суд. Сказал только, что не может считать достойными звания офицера тех, для кого сытое спокойствие дороже правды. С остальными же своими товарищами устроил напоследок прощальный вечер, от которого вздрогнуло местечко, где стоял полк. Пил гордо, нарочито залихватски, всем видом пытаясь казаться равнодушным к значительной перемене в своей судьбе.

Вернувшись в родное гнездо, ещё в течение двух месяцев он заливал огонь обиды вином, в моменты протрезвления часто обнаруживая себя в новых случайных компаниях. Родители с нотациями не приставали, и одному Богу известно, какого напряжения душевных сил стоило Марии Александровне её бездейственное, стороннее наблюдение такого состояния и поведения сына. Она пыталась было заговорить с ним, успокоить, посочувствовать по-матерински, но только жалость её ещё больше злила Антона, и тогда муж, Алексей Алексеевич, посоветовал ей прекратить эти попытки.

Позже, выбрав момент, он побеседовал с сыном наедине. О чём они говорили – неизвестно, но Антон, спустя несколько дней, вдруг остепенился и возглавил руководство заводом по производству цемента и железобетонных конструкций, доставшимся их семье по нечаянному наследству от брата Марии Александровны, скоропостижно скончавшегося и так и не успевшего за делами обзавестись собственной семьёй.

Впрочем, «возглавил руководство» – сказано громко, потому как Антон, скорее, это руководство символизировал, а предприятие держалось благодаря стараниям бессменного его управляющего, Поликарпа Максимовича Устюгова. Антон же, расслабленный отсутствием жёсткой армейской дисциплины, иногда всё ещё предавался широким гуляниям среди своих многочисленных знакомцев.

Отец братьев, Алексей Алексеевич Препятин, известный в Петрограде адвокат, но не управленец по натуре, и сам был рад отдать завод на поруки сыну и заниматься, наконец, своим основным делом, не отвлекаясь. Для него отставка Антона случилась по поговорке: «Нет худа без добра». До непредвиденно случившейся отставки сына он даже подумывал о продаже завода, и теперь в дела Антона не встревал, предоставил ему полную власть и самостоятельность.

Воспитывались братья в одинаковых условиях и требованиях, главным из которых была ответственность за свои поступки и слова. С раннего детства Алексей Алексеевич пресекал в сыновьях любые попытки занять позицию человека, ищущего причины своих бед и неудач в чём-то или ком-то ином, но не в себе. Таких людей Алексей Алексеевич терпеть не мог – насмотрелся за свою юридическую практику. И ведь если начинаешь по порядку, логически доказывать, что в случившейся с человеком неприятности его доля ответственности (по глупости ли, недомыслию ли, по мстительности или злобе) является львиной, то ещё и сам ему врагом станешь за то, что не пожелал быть «жилеткой для слёз». Эта черта таких людей – непробиваемая, зачастую агрессивная, твердолобость – раздражала его особенно.

Родительская любовь была сдержанной, но отказа сыновья не знали ни в чём. В их воспитании Алексей Алексеевич, несмотря на свой импульсивный характер, старательно воздерживался от криков и прочего морального подавления и того же требовал от супруги, говоря, что вся последующая жизнь мужчины зиждется на том твёрдом чувстве уважения и самоуважения, что заложено в детстве. Основой же воспитания считал личный пример и убеждение.

Внушение одинаковых жизненных ценностей не сформировало, однако, в братьях одинакового характера. Пожалуй, строптивость была их единственным сходством, и Антон уже заплатил за неё отставкой, а Владимир имел за плечами не один десяток квадратных метров паркета коридоров и залов Морского корпуса, до зеркального блеска им начищенных когда-то, и множество бессонных ночей, проведенных во внеочередных нарядах вследствие пререканий с начальниками.

– …Ну, а скажи-ка мне с глазу на глаз: страшно там?.. – спросил Антон, имея в виду службу брата.

– Нет, – помедлив, ответил Владимир и слегка покраснел.

Но он не врал, просто ему действительно ещё не доводилось испытать того животного, всепоглощающего, напрочь отключающего разум страха, когда тело и сознание как бы разделяются и существуют отдельно, и никому, даже самому человеку, неведомо, какой фортель это самое тело готово выкинуть: то ли кинуться на амбразуру, то ли позорно бежать. Пока Бог миловал Владимира от подобных испытаний. Все боевые выходы «Лихого», в которых он уже поучаствовал, главной своей целью имели скрытную постановку мин и дозоры. Эти задачи тоже бывали очень опасны, но Владимиру не с чем было их сравнивать, и втайне он хотел оказаться в настоящем морском сражении, чтобы познать, что оно есть на самом деле, а главное, – испытать себя.

Антон истолковал ответа брата по-своему, но промолчал – франтоватые тонкие, чёрные усы его слегка шевельнулись уголками, пряча улыбку. Он допил воду, гулко поставил на стол стакан, взглянул на Владимира.

– Идём, что ли?

– Идём, – Владимир надел фуражку, встал.

Антон положил под стакан банкноту, тоже встал.

Квартира Препятиных находилась на Гороховой улице, и Антон предложил:

– Дойдём до Екатерининского канала, а потом – вдоль него? У воды прохладнее будет.

Владимир согласился, он даже мысленно ощутил эту прохладу на лице, но через минуту уже совсем не обращал внимания на жару: почти каждая встречная барышня одаривала симпатичного офицера или улыбкой, или продолжительным взглядом.

– Хэх! – усмехнулся Антон, перехватив взгляд одной из них и, сбоку глянув на брата, слегка подтолкнул его плечом. Владимир улыбнулся в ответ.

Уже давно было совсем безветренно, а теперь и звуки стали слышаться глуше, будто из-под одеяла. Заметно темнело: солнце затолкала толпа прилеплявшихся друг к другу, разрозненных дымных облачков, всё алчнее поглощавших небесную синь, последние её остатки.

– Сейчас точно польёт… – Антон недовольно поморщился, снова взглянув на небо, и ускорил шаг. – Идём скорее, не хочу мокнуть.

Они шли уже вдоль набережной канала, когда первые тяжёлые, крупные, тёплые капли начали редко срываться с неба, звучно шлёпаясь на асфальт, превращаясь в грязные, пыльные шарики или бесформенные мокрые пятнышки. Падение их становилось чаще с каждой секундой и скоро, после тяжёлого, протяжного раската грома, – точно это был разрешающий сигнал к действию, – дождь хлынул яростным, шумным потоком.

– Ах ты, чёрт возьми! – Антон рванулся к ближайшей двери здания, рядом с которым они проходили, – она оказалась закрытой. Следующая дверь тоже была заперта. Антон с досадой ударил по ней ладонью.

Впереди, шагах в тридцати, стоял извозчик, он суетливо поднимал брезентовый верх над коляской, чтобы уберечь сиденье. Антон, схватив брата за локоть, побежал к нему, с ходу запрыгнул в коляску, крикнул удивлённому лихачу:

– На Гороховую, братец! Дом тут совсем рядом.

– Не могу, ваше благородие, занят я. – Выходите, пожалуйста. Пассажир вот-вот появится.

– Вот угораздило нас попасть! – разочарованно пробормотал Антон, легко спрыгнул обратно на кипящий дождём тротуар, попробовал открыть дверь дома, напротив которого стоял извозчик. Дверь поддалась, и братья, смеясь, ввалились в тесную прихожую.

Стряхнув с себя воду, вытерев лица, они прошли вглубь, осмотрелись – это был женский магазин. Хозяйка, рыжеволосая миловидная девушка, стоявшая за небольшой лакированной стойкой, смотрела на появившихся в её магазине мужчин с выражением немого вопроса на лице.

– Это мы удачно зашли, – вполголоса сказал Антон Владимиру и, оправив свой мокрый холщовый пиджак, направился к стойке.

Подойдя, он слегка поклонился женщине.

– Здравствуйте, простите нас за столь наглое вторжение: ливень не оставил нам выбора. Но теперь я при всём желании не смогу сказать, что не рад этому обстоятельству…

Хозяйка улыбнулась, потупив взгляд перед бесстыдно и прямо смотревшим на неё Антоном.

Владимир, встретившись глазами с женщиной, слегка кивнул и отошёл в сторону ширм, к зеркалу.

Он посмотрел на своё отражение – китель промок до нитки, обвис и потерял всякую строгость; штаны, напитавшись влагой, стали коротки и как будто отвердели. В мокрой, отяжелевшей форме Владимир почувствовал себя неуклюже и неловко.

Он отвёл недовольный взгляд. В зеркале приоткрытой соседней ширмы отражалось лицо девушки, она примеряла шляпку, поворачиваясь то так, то этак, не отрывая глаз от зеркала.

Владимир нескромно засмотрелся, и вдруг девушка в отражении взглянула на него. Он поспешил отвернуться. Но через несколько секунд снова взглянул на неё, и снова встретил её взгляд, но уже не тот – первый, случайный, – а смеющийся, уверенный и убедившийся в том, что он посмотрит вновь.

Владимир покраснел, снова отвернулся и отошёл к окну. Здесь до его слуха долетал неразборчивый голос Антона, в который иногда вплетался переливистый негромкий смех хозяйки магазина.

Через несколько минут девушка вышла из-за ширмы, прошла позади Владимира, но он запретил себе оборачиваться, уловил тонкий аромат её духов, в котором яснее всего почувствовалась фиалка. По голосам Владимир понял, что девушка подошла к стойке и, по-видимому, рассчитывается за покупки. С удивлением и тихой злостью он также определил, что Антон уже и с этой девушкой о чём-то беседует, и она тоже смеётся, звонко и дружелюбно. Владимир не выдержал и посмотрел в их сторону.

– Ждём вас снова, – сказала хозяйка девушке, подавая ей коробки.

– Благодарю. – Девушка, взяв коробки, повернулась к Антону. – До свидания, Антон Алексеевич.

Она направилась к выходу и у самой двери взглянула на Владимира, снова тая в чуть прищуренных глазах улыбку.

Извозчик, которого хотели взять братья, ожидал её. Владимир видел, как он помог девушке сесть в коляску, подав ей руку, потом расторопно забрался на козлы и тронул лошадь.

Владимир смотрел вслед удалявшейся пролётке. К нему подошёл Антон.

– Ну, кажется, дождь заканчивается, – сказал он, пристально разглядывая улицу. – Пойдём, нам уже всё равно терять нечего – вымокли.

Они направились к выходу.

– Было очень приятно скоротать время в вашем обществе, Евгения Сергеевна, – снова кланяясь, с улыбкой сказал Антон, проходя мимо стойки. – Рад знакомству.

– Благодарю, Антон Алексеевич, взаимно, – улыбнулась в ответ хозяйка магазина.

Владимир снова вежливо кивнул ей.

Выйдя из магазина, продолжили путь вдоль набережной канала. Дождь кончился. Опорожнившееся высокое небо сияло чистейшей синевой, теперь ещё более свежей, выстиранной, и даже не верилось, что всего несколько минут назад это же самое небо так обильно изливало воду, словно там, наверху, прорвало какую-то запруду. Остатки облаков, теперь жидкие, побелевшие, медленно уползали к краям небосвода, чтобы там раствориться, исчезнуть совсем. Асфальт лоснился на солнце, будто смазанный маслом, слепил глаза.

Антон, сунув руки в карманы, шёл, насвистывая мелодию из какой-то оперетки. Владимир молчал, думал о чём-то своём и уже у самого дома, несколько помявшись, спросил:

– А ты что, знаком с той девушкой?

Антон удивлённо взглянул на него.

– Я ведь с тобой вместе вошёл в магазин и при тебе познакомился, – сказал он, подразумевая хозяйку.

– Я о другой… о покупательнице…

– А-а-а, – весело протянул Антон. – Знаком. Я тебе больше скажу: ты с ней тоже знаком, – Антон открыл дверь подъезда, пропуская Владимира вперёд.

Владимир непонимающе смотрел на брата, и тот не смог удержаться – рассмеялся:

– Что же, вкус у тебя, надо сказать, недурен…

Владимир, хоть и старался не подавать виду, понимал, что Антон видит его насквозь и ломать комедию про безразличие глупо. Смех брата злил его, а Антон, нарочно не пояснял своей фразы, растягивал удовольствие. И Владимир сдался первым:

– В каком смысле знаком?

– В самом прямом, – улыбался Антон, неспешно ступая по лестнице. – Помнишь ли ты моего старого товарища, Николая Листатникова?

– Твой однокурсник по училищу?

– Не просто однокурсник, – заметил Антон, – мы в одном взводе учились, и очень крепко дружили, вот только потом служба разбросала нас в разные концы. Я теперь и вовсе не служу, а Колька, как выяснилось двадцать минут назад в магазине, продолжает. Так я к чему, собственно: та девушка из магазина – его родная сестра, Ольга. – Перед дверью квартиры Антон задержался. – И если ты хорошенько напряжёшь свою память, то вспомнишь, что когда я, будучи юнкером, брал тебя с собой в гости к Листатниковым, и не один раз, кстати, то вспомнишь, что ты и с Ольгой знаком, и с отцом их, Петром Сергеевичем, и с Николаем тоже. Надо сказать, я и сам Ольгу не узнал бы – совсем невестой стала, а тогда ведь в куклы ещё игралась. Как же время летит, чёрт возьми! Это она меня в магазине первая узнала. – Нашарив в кармане ключ, Антон открыл дверь, снова пропуская Владимира вперёд.

Владимиру смутно припомнилось то, о чём говорил брат. Правда, было ему на тот момент, когда Антон брал его с собой в гости к другу, лет одиннадцать-двенадцать, а Ольге, видимо, и того меньше. А теперь ему двадцать два – неудивительно, что он не узнал её.

– Алевтина! – с порога позвал служанку Антон и начал тут же снимать мокрую одежду.

Вместе с Алевтиной на его зов вышел и Дмитрий Евсеевич, старик, начавший служить в доме Препятиных ещё задолго до появления на свет Антона и Владимира. Сколько себя помнили братья, столько же они помнили и Дмитрия Евсеевича, которого с детства звали просто Евсеич. Он был им и воспитателем и нянькой, и как-то само собой разумеющимся сделалось его постоянное присутствие в жизни семьи Препятиных. Официально же он был начальником над Алевтиной, совмещавшей в своих обязанностях функции и кухарки, и прачки, и разнорабочей.

В дни приёма гостей Дмитрий Евсеевич исполнял обязанности лакея и, надев свой парадный «мундирь» – бережно хранимый, древний чёрный фрак, густо отдававший нафталином, – он с важным лицом встречал и провожал гостей у входной двери, принимал и подавал одежду, после помогал Алевтине выносить блюда в столовую и иногда на кухне выговаривал ей замечания. «Ишь ты, вырядился, павлин старый», – обижаясь, обычно отвечала она ему в спину на это.

Антон протянул Алевтине свой пиджак и брюки:

– Просуши, будь добра. Под дождь попали…

Владимир прошёл в свою комнату, разделся, надел халат и тоже вынес мокрую форму Алевтине.

В гостиную, услышав голоса сыновей, вышла Мария Александровна.

– Когда прикажете подавать ужин, Мария Александровна? – обратился к ней Дмитрий Евсеевич. – Как обычно, или Алексея Алексеевича дождёмся?

– Дождёмся, непременно дождёмся.

Дмитрий Евсеевич и Алевтина ушли.

– А где отец? – спросил Владимир мать.

– В конторе. Где ж ему ещё быть, – сказал Антон, плюхаясь в кресло, и Мария Александровна в подтверждение кивнула, подошла к Владимиру, провела рукой по его волосам.

– Надо высушить, – сказала она и направилась в ванную за полотенцем.

– А то простынешь – июль ведь на дворе, – усмехнулся Антон постоянной чрезмерной заботливости матери в сторону младшего сына, ставшей ещё более обострённой с момента его назначения на корабль.

Мария Александровна, вернувшись с полотенцем, набросила его на голову Владимира, начала сушить ему волосы, и Антон совсем развеселился.

– Спасибо, мама, я сам, – Владимир забрал полотенце и, повернувшись к брату, спокойно сказал: – Прекрати, пожалуйста.

Антон примирительно развёл руками:

– Желание боевого офицера для меня – закон.

– Оденься, будь любезен, – взглянула на него Мария Александровна, – нечего своими подштанниками щеголять.

– А кого мне стесняться, – недоумённо пожал плечами Антон, но, всё же, пошёл к себе, исполняя просьбу матери.

Через час домой вернулся и Алексей Алексеевич. Рассеянно поздоровавшись с сыновьями, также рассеянно поцеловав супругу в щёку, он отправился к себе, чтобы переодеться в домашнее. Алевтина тем временем начала накрывать на стол.

Алексей Алексеевич был задумчив и хмур за ужином, больше молчал, что было на него совсем не похоже. Он не задавал тем для разговора, и остальные тоже ели в тишине, только Мария Александровна произнесла короткое: «Достаточно», когда Дмитрий Евсеевич вновь подошёл к столу с бутылкой вина, подливая его в бокалы, и повторно наполнял бокал Владимира.

Неожиданно прозвучавший в тишине голос супруги отвлёк Алексея Алексеевича от мыслей, он быстро взглянул на неё, снова направил взгляд в тарелку. Антон слегка пнул брата ногой под столом, с издевательской улыбкой глядя на него, с показным удовольствием отпил вина из своего бокала и сделал жест Дмитрию Евсеевичу: «наполни». Но Мария Александровна и в его адрес сказала:

– Антон, тебе тоже достаточно. У нас ужин, а не пирушка.

Тут уже посмеялся отмщённый Владимир.

– Что с тобой, Алёша? – спросила Мария Александровна, с самого возвращения мужа заметившая перемену в нём.

– Так… служебные заботы. Пустяки… Не обращай внимания.

От десерта Алексей Алексеевич отказался, сразу после ужина ушёл к себе в кабинет, попросил только Алевтину подать туда кофе.

Мария Александровна с тревогой посмотрела на закрывшуюся за ним дверь.

– Мама, действительно, не обращай внимания, – проследил Антон за её взглядом, – видимо, побывал на очередном своём партийном заседании (Алексей Алексеевич принадлежал к конституционно-демократической партии), вот и подпортили кровь, как водится.

Тон Антона сквозил усмешкой: он никогда всерьёз не воспринимал околополитические интриги, считал, что все представители интеллигенции, добившиеся хотя бы какой-нибудь значимости в обществе, участвуют в этих интригах лишь по долгу своего положения. Мол, неприлично уважающему себя человеку не включиться в общие прения во время курения сигары или не ответить внятно, к какой политической партии он себя относит, и по какой причине, а также изложить свои взгляды на текущее положение государственных дел (в основном, конечно, критику) и предложить собственную теорию решения проблемных вопросов. Антона это всегда умиляло: что может быть приятней, чем пространное умствование о том, за что сам ты ответственности не несёшь.

Перед сном Владимир вошёл в комнату Антона. Тот, лёжа на кровати, читал газету, не обращая внимания на брата. Владимир присел на стул у письменного стола, взял стоявшую на нём статуэтку, изображавшую африканского аборигена, занёсшего копьё для броска, и, задумчиво вращая её в руках, сказал:

– Я подумал… Мне кажется… это нехорошо, что вы с Николаем совсем не поддерживаете связь.

Антон с любопытством взглянул на брата поверх газеты.

– Это неправильно, в конце концов! – заключил Владимир. – Вы же друзья!

– Сложно что-либо противопоставить предложенной сентенции. И что из этого следует?

– Как что?! – Владимир повернулся к Антону. – Следует, что нужно эту самую связь восстановить. Как минимум, мы можем, то есть ты можешь… – поспешно поправил себя Владимир, но Антон перебил его:

– Погоди-ка, кажется, я понимаю… – произнёс он с деланной серьёзностью, растягивая слова, – как минимум, мы можем разузнать кое-какие достоверные сведения о Николае у Ольги, такие, как, например, его нынешний адрес или подробности службы… Верно, я говорю?

– В целом, верно… Но не обязательно – у Ольги. Можно ведь и у Петра Сергеевича узнать.

– Можно, – согласился Антон, – но желательнее всё-таки у Ольги, мне кажется, – он уже с трудом сдерживал смех.

– Это тебе лучше знать, – сказал Владимир, хмурясь, поставил статуэтку на прежнее место и встал.

Антон, беззвучно хохотнув, сказал ему вслед:

– А знаешь, ты прав, почему бы нам действительно не навестить завтра Петра Сергеевича. Думаю, он будет рад.

2

Вечером следующего дня, сразу по возвращении Антона с завода, братья направились к Листатниковым. Они жили неподалёку, на Садовой улице, но Антон предложил идти Невским проспектом, чтобы по пути зайти в модный «Торговый дом купцов Елисеевых» и не являться в гости с пустыми руками, да и время ещё немного можно оттянуть – всё-таки только ранний вечер: Пётр Сергеевич, если и дома уже, то, скорее всего, вернулся недавно.

– А как супругу Петра Сергеевича зовут? – спросил Владимир дорогой. – Её я что-то совсем не помню.

– Когда мы у них бывали, её уже не было в живых. Кольке четырнадцать было, когда она умерла. А Пётр Сергеевич больше не женился, по крайней мере, в нашу юнкерскую бытность, а что теперь – не знаю, увидим…

В «Елисеевском» купили мармелад.

– Нехорошо, конечно, без предупреждения вваливаться, – заметил Антон, поправляя ленту на коробке с конфетами, когда они подошли к дому, – но будем надеяться, не застанем врасплох.

По влажной лестнице, видимо, недавно вымытой, поднялись на третий этаж. Антон подошёл к двери, два раза дёрнул цепочку колокольчика, тоненько пропевшего внутри квартиры.

Дверь открыла Ольга. Она удивленно смотрела на гостей.

– Здравствуйте, Оленька, – улыбнулся Антон.

– Здравствуйте, – оправившись от первого замешательства, девушка гостеприимно посторонилась, – проходите, пожалуйста.

– Спасибо, – Антон первым вошёл в квартиру.

– Здравствуйте, – кивнул, проходя следом, Владимир.

– Понимаю ваше удивление, Оля, – сказал Антон, – но вот, представьте, застыдил меня братец вчера после встречи с вами. Как же это ты, говорит, негодяй этакий, совсем судьбой своего друга не интересуешься. – Оля метнула на Владимира взгляд со знакомым ему уже, лукавым прищуром. – Вот я и решил исправить упущение. Надеюсь, мы вам не очень помешали своим вторжением?

– Нет-нет, – Оля уже радушно улыбалась. – Располагайтесь, – она указала рукой на диван гостиной.

– А Пётр Сергеевич дома?

Оля не успела ответить: профессор сам вышел из своего кабинета на звуки голосов.

– Здравствуйте, – вежливо сказал он, подходя, близоруко глядя на гостей, явно не понимая, кто они. Он поспешил вынуть из нагрудного кармана пенсне.

Антон, улыбаясь, пошёл навстречу.

– Не узнаёте, Пётр Сергеевич? Я – Антон Препятин. Помните? Друг Николая…

– Антон! – всплеснул руками профессор и хлопнул ими себя по бёдрам. – А мне вчера Оленька рассказала, что встретила вас. Сколько лет! А вы изменились, да-а-а, дорогой мой, изменились, совсем мужчина – ни за что бы не узнал! – он энергично тряс руку Антона, зажав её в своих ладонях.

– Да уж, сколько воды утекло – не молодеем, к сожалению, – усмехнулся Антон. – А это брат мой, Владимир. Вы с ним, кстати, тоже знакомы: он ведь со мной к вам в гости хаживал, мальчиком ещё. А теперь вот – гордость российского флота!

– Ну, будет тебе, – буркнул Владимир, осаживая брата.

Профессор с той же доброй улыбкой пожал и руку Владимира.

– Как же! Помню, помню. Очень приятно, господин офицер, очень приятно.

– И мне… – смущённо ответил Владимир.

– Оленька, займись-ка чаем, милая, – будем гостей потчевать, – распорядился отец, одновременно направляя гостей к столу в гостиной.

– Не нужно, Пётр Сергеевич, – сказал Антон, – мне и без того ужасно неудобно, что без приглашения ввалились, ей-богу. Я ведь только хотел о Николае справиться.

– Даже слышать не хочу никаких отговорок, – заявил профессор возмущенно, насупив брови, что совершенно не меняло его добродушного облика: Пётр Сергеевич был из тех людей, к которым с первых же минут знакомства тянутся и животные, и дети – существа, чувства которых обмануть невозможно. – Отказы не принимаются. Присядем и поговорим за чашкой чая. Не чужие люди, в конце концов.

– Ну, что ж, если вы настаиваете – с удовольствием, – сдался Антон.

Мужчины сели за стол, Оля вынесла чайную посуду.

– Где же Николай служит сейчас? – спросил Антон, между тем помогая Оле расставлять чашки и розетки.

– Всё там же, в пехоте, командует полуротой. С самого начала войны стоят на Западном фронте.

– Ясно. Пишет?

– Редко, но пишет. Он ведь у нас немногословен, – улыбнулся уголками губ профессор. – «Всё в порядке, жив, здоров», – вот и всё его письмо.

– Ну, это военная привычка – всё по делу, без воды, – усмехнулся Антон. – Я и сам, признаться, не любитель письма писать – скучное это занятие.

– Вам, молодым, писать скучно, а родители места себе не находят, – со вздохом заметил Пётр Сергеевич. Оля сочувственно положила свою ладонь на руку отца.

– Отпуска у него бывают?

– В прошлом году приезжал ненадолго. И к вам заходил, кстати. Да только почему-то не застал никого.

– Странно… – задумался Антон. Впрочем, такая редкая ситуация, когда дома не оказалось даже прислуги, могла, конечно, случиться.

Оля снова ушла на кухню, вернулась с подносом, на котором стоял большой заварочный чайник, вазочка с вареньем, печенье и блюдце с принесённым мармеладом.