Текст книги "Гойя"

Автор книги: Александр Якимович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

Улучшить мир. Исправить историю и географию. И сделать это железной рукой. Этого хотел (или делал вид, что хотел) Наполеон, когда в 1798 году обрушился с войной на Египет. Тамошний правитель оказался беспомощным политиком и слабым стратегом – не лучше европейских соперников французского генерала. Появление на берегах Нила впервые выводит Наполеона в число исторических деятелей всемирного масштаба. Ему тесно в Центральной и Южной Европе, ему нужен простор. Его цель – подставить ножку Великобритании, пресечь её линии коммуникаций с Индией и другими колониями Лондона. Притом Наполеон, как следует из газет, не был каким-то Чингисханом или разрушителем цивилизаций. Он пришёл на Восток и в Африку как носитель европейского Просвещения, он взял с собой историков, языковедов, геодезистов, натуралистов, химиков в количестве ста шестидесяти семи учёных голов. Академия наук благодарила великого человека за эту щедрую помощь наукам. Французские учёные, двигавшиеся в обозе армии, нашли, среди прочего, знаменитый Розеттский камень – каменную стелу, на которой выбит декрет позднего египетского фараона, написанный как иероглифами египтян, так и на древнегреческом языке. Благодаря этому случилось великое открытие, началась расшифровка древней египетской письменности. Историческая наука вступила в новую эпоху, и мир узнал об этом из газет.

Газеты писали, что великий человек и народам Востока открыл путь к свободе, и англичанам насолил, и науке послужил. Сколько жизней было положено в Северной Африке, сколько молодых солдат и ветеранов погибли в боях и умерли от болезней – о том плакали вдовы и сироты, но великая цель оправдывала методы её достижения. Так писали газеты.

Незримой тенью стоял за плечами великого человека всё тот же хитроумный Шарль Морис де Талейран-Перигор. Наверняка он прикинул, что этот поход принесёт новой власти Франции великую пользу в любом случае. Если армия Наполеона одержит победу – это будет непосредственная польза. Если Наполеон потерпит неудачу – это приведёт к ослаблению его позиций, к замедлению или пресечению его стремительного взлёта наверх. А это тоже неплохой вариант. Слишком быстро и подозрительно успешно складывается единовластие Наполеона, его культ. Такие проекты не доводят до добра. Если именно так соображал в Париже Талейран, то он был кругом прав. В конечном итоге успехи и победы настолько убедили великого человека в его непогрешимости, что дело кончилось катастрофой. Но это будет гораздо позже. Пока что мы с вами сидим рядом с Гойей в Мадриде в предвоенные годы и читаем газеты.

Массовые коммуникации нового типа устроены по новому принципу. Пусть ругают, только бы не молчали – вот великий закон новой науки о пиаре. Все рассказы о великом человеке всегда имели оборотную сторону. И это было отличным способом достучаться до читателей. Герой прошёл через Египет и Сирию с победами и удивительными достижениями, но потерял там столько людей и так поспешно эвакуировал оттуда свою армию, что этот победоносный поход был скорее похож на поражение – но поражение великолепное. Именно так расписывал его хитроумный Талейран, именно в таком свете рисовали Наполеона тогдашние журналисты, и в итоге он всё-таки оказался победителем.

Итальянские походы тоже описывались с разных сторон. И эти дела, и эти жертвы тоже служили вящей славе великого человека. Обличали Наполеона так же неистово и беспощадно, как и превозносили. Так работала теперь пресса. Главное, что не молчали, и сам великий человек сознательно заботился о том, чтобы его дела и слова обязательно попадали на страницы газет. Как выразился умнейший Талейран, политика есть способ возбудить массы людей таким образом, чтобы их затем, как бы это выразиться, поиметь. (Талейран любил непристойности и использовал в данном случае нехорошее слово). Очень современная и крайне актуальная мысль.

Все читали, и Гойя тоже читал, и перед его глазами возникали поразительные картины, в которых белое и чёрное менялось местами с удивительной лёгкостью. Победы были не победами, а поражениями. Великие замыслы по усилению Франции и умиротворению Европы оборачивались преступными и предательскими заговорами. Никакое событие, никакое деяние невозможно было увидеть в определённом свете. Любой факт поворачивался другой стороной. В мире происходила какая-то феерическая катавасия. Массы людей возбуждались по рецепту Талейрана. И так возбудим, и эдак поимеем. Велика сила массовых коммуникаций. Читай, Гойя, читай!

Разумеется, преданные и восторженные журналисты, пишущие поклонники Наполеона делали из него сказочного героя. Как полагается, были найдены разные звездочёты, архивисты и виртуозы генеалогической науки, которые нашли в родословной героя связи с королевскими династиями Европы и даже намекали на то, что удивительный корсиканец был потомком Юлия Цезаря по прямой линии. Плести такие кружева умели с давних пор. Это делалось в разных странах мира. Но надо признать, что мастера художественной лести и обработки мозгов в тогдашней Франции были особо находчивы и изобретательны. Чего стоит одна только история о том, что мама родила младенца Наполеона на ковре, где были вытканы сцены из Илиады. Тень Ахиллеса осенила чудесного ребёнка. Неважно, что тогдашние скептики и супостаты сейчас же ухватились за этот анекдотический сюжет, чтобы поиздеваться над ним с чисто французской изощрённостью. Пусть себе издеваются – главное, что не молчат.

Сам Наполеон и его пропагандистский штаб очень рано поняли силу массовых коммуникаций и начали сознательно работать на имидж «великого и простого человека», народного вождя и спасителя Франции. Рождается новый вид пропаганды. Она не просто воспевает достоинства своего кумира, она действует умнее и тоньше, и читающие люди во всём мире откликаются на эту тонкую работу гораздо лучше, чем на более примитивные способы пропаганды.

По всей Европе расходится скромная газетка, которая издаётся специально в штабе Наполеона во время его итальянской кампании. Это «Курьер Итальянской армии». Целые страницы и абзацы оттуда перепечатывают и взахлёб пересказывают друзья и враги генерала, консула, императора. Армейский листок превратился в образец новой пропаганды. Разумеется, там в изобилии мелькали пышные эпитеты, сравнения, метафоры и перлы восторженного красноречия: «Он стремителен, как молния, и настигает, как раскат грома. Он всеведущ и вездесущ». И прочее в том же роде. Но солдаты и прочие читатели во Франции и остальной Европе не стали бы открывать сердца навстречу такой красивой фразеологии. Народы уже пресытились той ораторской риторикой, которая заполняла речи якобинцев и монтаньяров, роялистов и прочих протагонистов Революции и контрреволюции. От речей Робеспьера, Дантона, Барраса и прочих вождей все устали. Громкие слова монархистов обрыдли. Демагоги всегда усердствуют в бурные времена, и когда год за годом звенит и тарахтит кимвал бряцающий, умному человеку становится тошно.

Армейский листок Итальянской армии расходился по миру и жадно прочитывался именно оттого, что в нём звучали другие ноты и другие образы. Помимо привычного звонкого словоблудия там можно было найти сценки, фразы, выражения, цитаты, которые рисовали привычки, словечки и манеры Наполеона, как человека из народа, как здравомыслящего и близкого всем и каждому простого парня, простого офицера. Жёны хотели, чтобы их мужья были, как Наполеон. Отцы хотели, чтобы их дети походили на этого простого и великого человека. Братья хотели видеть в нём брата и т. д.

Наполеон был либо очень умён, либо достаточно бесцеремонен для того, чтобы иронизировать над собой, шутить по-простому со своими подчинёнными, проявлять слабости. Он не стеснялся и не боялся выглядеть смешным. Вот это было гениально с его стороны, а вовсе не его пресловутые победы и успехи. Журналисты жадно хватались за непарадные детали его биографии, его облика, его легенды, а он сам не мешал щелкопёрам превращать такие детали в замечательные украшения великого наполеоновского мифа.

Великий человек охотно вспоминал о том, как он бедствовал в молодости, какой он был худой, полуголодный, даже неприглядный в своём потёртом мундире лейтенанта и своих стоптанных сапогах. Он охотно рассказывал типичные солдатские байки о смешных и нелепых приключениях на войне – а таких приключений на войне (и таких забавных историй) всегда бывает более чем достаточно. И довольно быстро вышло так, что этот нефранцуз, говоривший на языке Франции с акцентом (но довольно бойко), стремительно превратился в своего человека, в любимца народа и выразителя чувств и стремлений простого человека.

Простой солдат с восторгом узнавал, как великий человек строго отчитывает своих генералов за недочёты и проступки в армейском деле. Едва ли не любой француз восторженно хлопал себя по ляжкам, читая забавную историю о том, как во время своей первой брачной ночи молодожён Наполеон Бонапарт был укушен за ногу комнатной собачкой его обожаемой Жозефины де Богарне. Великий человек с юмором рассказывал о том, как ему помешала эта чёртова собачонка в такой ответственный момент. Ну как не порадоваться тому, что у нас есть такой герой, такой вождь и учитель? Это если говорить о дружелюбной прессе.

Когда эта пресса рассказывала о том, какой он герой и гений войны, то она не забывала указать на его человечность. Типичный газетный эпизод той эпохи – это знаменитый случай, растиражированный всей прессой Франции и воспроизведённый газетами остальной Европы. Наполеон после сражения при Аустерлице объезжает поле битвы.

Увидев русского гусара, которого уносят французские санитары, победитель спрашивает: «Сколько ранений ты получил?» Русский герой отвечает: «Семь ранений». Тут и следует беспроигрышная реплика Наполеона: «Семь ранений – это семь отличий». Вот он, великодушный герой во всём своём блеске!

Образцом и наставником новой ангажированной журналистики был, несомненно, друг и помощник консула и императора, неотделимый от новой Франции, великий и коварный Талейран. Он изобрёл новые способы похвалить хозяина, даже предъявляя ему упрёки и претензии. Талейран отказался от прямолинейной лести в адрес власти и продемонстрировал изощрённые способы внушить массам людей доверие к ней с помощью формулы: «Его величество совершило промах, но этот промах оказался полезнее для Франции, нежели правильное решение». Так и надо: и никакой лести, и власть довольна, и массы людей возбуждаются для того, чтобы их, пардон, поимели.

Позднее, как мы знаем, между императором и его министром Талейраном пробежала чёрная кошка. Историки до сих пор пытаются понять, не был ли лукавый советчик Талейран двурушником, а то и изменником, действовавшим в интересах то Австрийской империи, то Российской. Но всё же хочется думать, что некоторые поразительно двусмысленные деяния Наполеона были подсказаны ему именно Талейраном. Находясь в Египте, молодой французский генерал начинал свои обращения и воззвания к местному населению словами: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк его». Не слабо? Христианская Европа была в смятении, не зная, что и думать: неужто полководец обратился в ислам? Но Наполеон просто добивался того, чтобы его слушали и понимали люди той страны, где он явил себя. И во многом он добился своего.

Недружелюбная пропаганда пыталась рассказывать унижающие и порочащие великого человека истории и анекдоты. Но любая история, любая версия, любая пародия шли на пользу персонажу, который сумел стремительно вознестись на вершину власти в обстановке всеобщей смуты и растерянности, между ожесточённо грызущихся стай термидорианцев и неоякобинцев, монтаньяров, роялистов и просто откровенных хищников и приспособленцев, легко менявших лозунги и флаги. Когда очумевшая пресса рассказывает о новом императоре, что он происходит по прямой линии от Юлия Цезаря, то это отличная новость.

Это смешно, это откровенная чушь и дикий бред, но это работает. Когда соперничающие газеты разоблачают гнусные бонапартистские враки и рассказывают скандальные истории о том, что Наполеон на самом деле – потомок деревенской скотницы и привратника из помещичьего дома и был зачат возле помойного ведра, то это тоже работает. Отлично, давайте дальше в том же духе! Обращение Наполеона в мусульманство – тоже отличный сюжет. Главное, что газеты не молчат и не выказывают равнодушия. Безразличие – это конец для героя. Кричите громче, выдумывайте вдохновеннее, господа журналисты. Скромность, достоверность и сдержанность не принадлежат к числу ваших добродетелей.

Консерваторы излагали события наполеоновской биографии в сопровождении возмущённых эпитетов, вплоть до сравнения с Антихристом. В самом деле, согласно представлениям христиан, Антихрист начнёт свой путь на Земле с того, что принесёт людям великие блага, даст им благоденствие и просвещение. Он победит врагов и даст мир. Уже потом люди обнаружат, что за эти достижения придётся платить высокую цену – придёт конец света.

Читайте, сеньор Гойя! На нас надвигается благодетель, он же погубитель. Испанцам пришлось столкнуться с такими вещами, которые было трудно себе даже представить. Франция рядом. Там поднимается такая сила, которая никогда оттуда ещё не обрушивалась на соседей. Своя испанская власть – безмозглая и никудышная, просто дрянь и мусор. Надвигается вал нового порядка. Французский гений, император, победитель Запада и Востока, не вечно будет переделывать карту Италии и Африки, тягаться с адмиралом Нельсоном и с императорами России и Австрии. Он не остановится. Он и в нашу Испанию когда-нибудь ринется, и это будет завтра. Он захочет нас, испанцев, бесповоротно осчастливить – а заодно поиметь. Герой. Растлитель. Светоч мира и благоденствия. Разрушитель и убийца. Гений. Безумец. И всё прочее. Он придёт. Что делать тогда? Люди читали газеты и задавали вопросы. Неужели Гойя не задавал их тоже?

Нельзя было не восхищаться. Нельзя было не возмущаться, не протестовать и не смеяться. Оставаться равнодушным – вот что было невозможно. Народы, массы, элиты, военные и штатские, мужчины и женщины трепетали от восторга и ненависти, от ярости и любви. Настала эпоха пылких страстей – во всех значениях этого слова.

Кто мог оставаться равнодушным, услышав знаменитые афоризмы Наполеона Бонапарта? Это он сказал, что его задача – «не давать людям состариться», пеpas laisser vieillir les hommes. Какая фраза! Как тесно завязаны в ней предельный цинизм и пренебрежение к человеческим жизням с новым героизмом, с отвагой революционера, с неудержимостью преобразователя Вселенной...

Мир читал газеты и видел наступление новой реальности. Лев Толстой опишет через полвека, как его герой, молодой Пьер Безухов, приехавший из Парижа, с простодушием энтузиаста готов защищать Наполеона от нападок русских роялистов в салоне фрейлины Анны Шерер. Не выдуманный каким-либо писателем, а реальный молодой человек по фамилии Байрон кулаками защищал бюст Наполеона, на который пытались напасть ненавистники императора. К счастью, поэт владел искусством бокса. Российский самодержец Павел I был восторженным почитателем Наполеона и даже собирался подружиться с Первым консулом. Это была, вероятно, одна из причин убийства Павла. Его преемник Александр I был гораздо осторожнее в демонстрации своих симпатий и позволил вовлечь себя в очередную коалицию европейских монархов, направленную против Франции. Но и он, говорят, питал симпатию к великому человеку и даже про себя преклонялся перед ним, пока не пришлось воевать с Великой армией на русской земле.

Людвиг ван Бетховен сочинил свою великую Третью симфонию и хотел посвятить её Наполеону. Он убрал первоначальное посвящение тогда, когда узнал о коронации своего кумира и его превращении в императора. Симфония с тех пор именуется Героической.

Думали об этом человеке по-разному, но не думать было вообще как будто невозможно, и все думали о нём, спорили и пытались осмыслить нечто немыслимое и невиданное, надвигающееся на всех. Образ Наполеона и наполеоновский миф маячили в подкорке читающего человечества. Даже тогда, когда его имя не звучало, подсознательные воспоминания о нём давали знать о себе.

Пушкин написал в третьей песне поэмы «Полтава»:

 
Лик его ужасен.
Движенья быстры. Он прекрасен.
Он весь, как Божия гроза.
 

Эти слова посвящены Петру Великому, но разве не видно, что здесь просвечивают стилистика, лексика и на строение наполеоновского мифа? Именно так писали о Наполеоне и в «Курьере Итальянской армии», и в газете «Монитер».

Одна и та же картина новой, вдохновляющей и загадочной, притом ужасной реальности витала перед глазами Пушкина в 1829 году и перед глазами Франсиско Гойи в 1808 году.

Вопросы и загадки тревожили Ховельяноса и Ириарте, Моратина и Гойю. Неплохо было бы отделаться от опостылевших Бурбонов и срезать с тела нации опухоль по имени Годой. Разве Первый консул, а затем император не мог бы послужить орудием в реализации этой великой цели? Отменить старые порядки, искоренить предрассудки, насаждать разум и закон – разве это не его задача? Но новоявленный император французов и хозяин новой Европы то и дело озадачивал своих почитателей и вообще всех тех, кто хотел обновления и оживления дряхлого мира.

Испанцы следили за делами Первого консула, затем императора, и не знали, как быть и что думать. Он меры не знает и тормозов не признает. Он распоряжается железной рукой. Он нигде не стесняется и ни перед чем не останавливается. Он проливает кровь без колебаний. Что будет с нами? Так думал немолодой уже человек, гениальный художник Гойя, проницательный знаток людей и нравов. То есть по разным косвенным данным получается, что он думал что-то в этом роде.

У него были основания думать в таком ключе. Газеты описывали способы управления новой империей, а именно поразительную тотальную диктатуру с опорой на выборные процессы. Избрание Наполеона Первым консулом было одобрено всенародным голосованием – и это был один из первых примеров грандиозной выборной фальсификации в Новой истории. Число голосовавших было объявлено равным трём миллионам. На самом деле, как установили современные независимые исследователи архивных документов, их было приблизительно в два раза меньше. Большинство голосов, поданных за Наполеона, исчислялось в 99,94 процента. Другие источники приводили чуть более скромные цифры, но в любом случае было объявлено большинство более 99 процентов.

Лучше всех прочих знакомая с выборными делами Англия хохотала над этими результатами. Английские газеты издевались без удержу. Мадридские газеты оперативно перепечатывали и вести из Парижа, и цитаты из английских газет. Умные люди понимали, что указанные выше цифры невозможны при честных выборах ни при каких условиях, ни в каких обстоятельствах – даже тогда, когда налицо общенародный энтузиазм и массовая поддержка избираемого первого лица. Свобода и демократия оборачивались грандиозным обманом и первыми в истории тотальными, общенациональными и сплошными фальсификациями народного выбора. Великолепный поэт-публицист Мануэль Хосе Кинтана во весь голос говорил о том, как преданная и обманутая Революция превращается в опасного зверя у границ Испании. Дух Свободы оборачивается чудовищем. Читай, Гойя, читай дальше!

В 1802 году газеты мира сообщили, что Франция единодушно одобрила новую Конституцию страны. Первая статья оной Конституции гласила: «Народ Франции назначает, а Сенат провозглашает Наполеона Бонапарта пожизненным Первым консулом». И опять всенародное голосование, опять удивительные цифры принявших участие в голосовании и количество голосов, поданных за Конституцию и консульство Наполеона. Опять более 99 процентов. Мир читал газеты и не знал, то ли верить, то ли не верить, то ли восхищаться, то ли ужасаться. Приходилось одновременно восхищаться и ужасаться. И хохотать. И печалиться. Происходило нечто невиданное. Великое, кошмарное, спасительное, гибельное? Да всё сразу в одном флаконе.

Кстати, тут же были заключены соглашения наполеоновской администрации с Англией, согласно которым правительство Лондона сокращало свои военные контингенты в колониях, и тем самым облегчалось проникновение французов в богатые и стратегически важные регионы планеты. Наполеон будет и далее нажимать на гордых сынов Британии, пытаясь утвердить первенство Франции в новом миропорядке.

Новый порядок идёт по земле. Заря новой жизни окрашивается кровью. Заговоры роялистов, с одной стороны, и якобинцев – с другой натыкаются на свирепый террор. Наполеон приказывает выкрасть и доставить в Париж эмигрировавшего в Германию герцога Энгиенского, одного из Бурбонов. Его причастность к каким-либо заговорам фактически невозможна, реальных доказательств не существует, трудно поверить в преступления герцога (хотя его убеждения и позиция очевидны и общеизвестны). Он расстрелян спустя пятнадцать минут после объявления приговора – демонстративно и с единственной целью устрашения оппонентов. О правосудии речи нет и быть не может.

Монархисты и консерваторы от британских морей до Уральских гор возмущены, они рыдают, кричат и обличают, и пусть они это делают. За великим человеком по-прежнему стоят 99 процентов голосующих. Впрочем, даже те газеты смутного времени, которые сомневаются в этих цифрах или опровергают их, содействуют имиджу Наполеона. Главное, что не молчат.

«В политике важнее правды то, во что люди верят», – заметил Талейран.

Показательные казни и жестокие репрессии как педагогический приём для воспитания масс и элит делаются фирменным знаком нового правления пожизненного Первого консула. Впрочем, этот титул уже не удовлетворяет Наполеона.

В 1804 году он, потомок средних дворян и практиковавших на Корсике провинциальных адвокатов, становится императором. И снова выстраивается грандиозная декорация всенародного голосования. Не он сам, не какая-нибудь узкая группа заговорщиков надевают ему на голову корону. Снова, в третий раз за немногие годы, происходит всенародный референдум, и Наполеон получает пожизненный императорский титул. Хотите узнать результаты голосования? Кто-нибудь из вас, читатели, сомневался в том, что большинство опять превосходило 99 процентов? Вы правы. Так оно и было. Пол процента были против – менее чем статистическая ошибка.

Всмотритесь в большую парадную картину вчерашнего якобинца Жака Луи Давида, изображающую коронование Наполеона. Она красноречива. В величественном старинном храме (дело происходило в соборе Парижской Богоматери) происходит грандиозная церемония. Сам Наполеон, в мантии античного типа, поднимает вверх корону, дабы символически прикоснуться этим атрибутом французских королей к голове своей супруги Жозефины и тем самым даровать ей статус императрицы. Придворный мастер Наполеона был точен в этом моменте. Традиционная церемония коронования во Франции заключалась в том, что папа римский или полномочный представитель Ватикана возлагал корону на голову помазанника Божия. Папа Пий VII был доставлен специально для этого из Ватикана и собирался честно выполнить предписанный ритуалом жест, но Наполеон выхватил из рук Его святейшества корону и сам возложил её на свою голову, а затем торжественно прикоснулся золотым знаком Власти к голове своей супруги. Он дал понять всему миру, что не принимает эту почесть из рук Церкви, сам берет власть и его рука в этом мире важнее, чем рука Церкви. Говорят, что папу римского предупредили, что Наполеон выполнит этот блестящий манёвр, и заранее сказали, чтобы Пий VII принял эту дерзость как должное.

Словесные описания события и гравюрные воспроизведения картины Давида расходились по всей Европе, вызывая удивление и шум. Одни восхищались отважным жестом нового императора, другие ужасались его дерзкому поступку и видели в нём проявление сатанинской гордости и антихристовой повадки.

И сегодня ещё голова кружится и слова застревают в горле, когда читаешь эти реляции великого и удивительного времени. Теперь представьте себе, как чувствовал себя Франсиско Гойя, когда узнавал все эти вещи.

Верить или не верить? Наблюдатели и аналитики тех лет, как знаменитая мадам де Ремюза, указывали на то, что народ в самом деле массово и в своём большинстве горой стоял за Наполеона. Последний воплощал собой мечту о сильной руке, которая единственно способна прекратить те исторические спазмы, те беды, тот террор и хаос, от которых французы устали за полтора десятка лет, – и они в самом деле верили Наполеону. С другой стороны... Вы сами понимаете, что там с другой стороны. Разрешить эти противоречия невозможно. Кто и как найдёт выход из этой ловушки истории?

До каких пределов беспринципности, жестокости и безумия можно (не теоретически, а практически) дойти в осуществлении великих и светлых целей? В борьбе с парламентской монархией Великобритании французский диктатор и император заключает союзы со старыми монархическими династиями Европы, разводится с императрицей Жозефиной с её полного согласия и женится на дочери австрийского императора, дабы иметь законного наследника. Жозефина была бесплодна. Юную принцессу из Вены приходится пожалеть. Увидев её, Наполеон пылко влюбился в это воплощение прелестной невинности – старая история.

Неужто он развернулся на сто восемьдесят градусов и возглавил консервативные монархические силы мира?

Наполеон вводит войска в Испанию и начинает там тотальную войну, убирает со сцены Бурбонов и поначалу подавляет народные мятежи (позднее они окажутся фатальными для оккупантов). Затем вторгается в Россию. Правда, при этом он утверждает, будто вовсе не хочет отнимать трон у императора Александра Павловича. Но в его геополитической игре ставки настолько велики, что никакие обещания не считаются. Чаще всего ничто из обещанного не выполняется.

Быть может, именно в деяниях Наполеона и объявилось в первый раз удивительное свойство Новой истории. Через полтораста лет после описываемых событий китайский лидер Мао Цзэдун скажет, что за справедливость и светлое будущее не жалко отдавать жизнь. Если пятьсот миллионов китайцев погибнут во имя коммунизма, то остальные пятьсот миллионов будут жить при коммунизме и станут бесповоротно счастливыми. Игра стоит свеч. Не будем сравнивать азиатский коммунизм и просвещённую плебисцитарную диктатуру. Но что-то подобное этому парадоксу Мао можно было уловить или ощутить в годы великой наполеоновской эпопеи в тех событиях, которые звонко, оглушительно описывались и обсуждались в газетах и журналах всего мира.

Надвигался новый порядок, и во главе его стоял неподражаемый и гениальный вождь, спаситель и злодей, герой и предатель, который был готов истребить, уморить и прикончить половину европейцев, терроризировать и обмануть другую половину, дабы потомки этих жертв жили бы в хорошем, справедливом и разумном мире, построенном по заветам Просвещения могучей рукой всенародно избранного императора. И не беда, что голосование представляло собой грандиозный фейк – во имя светлого будущего и счастья народа любые пакости позволительны.

Он давал миру новый порядок, в котором было провозглашено равенство прав, обеспечены свобода предпринимательства и принципы экономической конкуренции, равенство перед законом и демократические выборы. Ради великой цели он нарушал буквально все те тезисы и принципы, которые провозглашал и устанавливал. Ибо без насилия не будет на Земле торжества разума и справедливости. Точно так же говорил и великий Жан Жак Руссо, обожествлённый якобинцами и чтимый Наполеоном.

Ещё современники начали спорить о том, кто таков этот Наполеон и что он принёс европейцам. До сих пор историки и политики ломают копья по этому поводу. Сей вопрос звучал уже в газетных репортажах и журнальных статьях, над которыми сидел в своём мадридском доме Франсиско Гойя.

Кто этот революционер и император, тень которого нависла над Испанией? Просвещённый деспот, создающий новую Европу? Или безумец и маньяк, обещающий причинить континенту невиданные беды и страдания? Потомки выяснили, что жертвы и горести Наполеоновских войн были количественно и качественно превзойдены только тогда, когда пришёл Адольф Гитлер. В отличие от последнего, Наполеон принёс народам мира свой Гражданский кодекс, законодательство нового мира частной собственности, независимого суда и демократического управления.

Благодетель и чудовище. Порождение сверкающей тьмы и райского ада.

Глухой Бетховен создаёт свою Третью симфонию, отменяет первоначальное посвящение Наполеону и ставит на титульном листе «Героическая». Глухой Гойя не мог слышать эту музыку и, скорее всего, не знал ничего о Бетховене вообще. А жаль – именно Бетховен запечатлел то время во всей его парадоксальности. Если кому-нибудь захочется найти близкие параллели живописи романтического Гойи эпохи героизма и кошмаров, то в музыке это будет именно Третья. В ней – неумолчный гром прибоя, наращивающие силу залпы орудий, набатный зов и скорбные, патетические ритмы траурного марша, бодрящее пение военных горнов, зловещий рокот барабана. Он возвещает не то наступление, не то массовый расстрел. Топот лошадей и звонкий грохот кавалерийских атак. Народное ликование. Безумный вой осиротевших женщин и детей. Вот что услышал глухой музыкант.

Такая теперь стала жизнь, такая теперь история, и художнику Гойе надо попытаться показать эти свойства реальности. Задача не из лёгких, но он осмелится взяться за неё. Он умеет слышать время своим зрительным нервом. Физиологи, окулисты и нейрохирурги могут не беспокоиться. Так бывает у нас в искусстве.