Текст книги "Небо войны"

Автор книги: Александр Покрышкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 31 страниц)

Моя станция наведения, установленная на холме, хорошо замаскирована. Из укрытия, расположенного вблизи батареи «катюш», мне видно, как наши войска отражают атаки танков противника, как, поддерживая пехоту, укладывают бомбы по целям «Петляковы» и «Ильюшины».

Бой достигает наивысшего напряжения. Мне приходится то и дело связываться со штабом дивизии и корпуса, чтобы вызвать новые силы прикрытия, четко управлять действиями самолетов, находящихся в воздухе.

Этот день, наполненный громом артиллерийской канонады, гулом самолетов, свистом бомб, возгласами и криками людей – я до вечера не снимал наушников, ни на минуту не оставлял радиостанции, – этот день страшным штормом прокатился через меня. Своими глазами я видел пылающие вражеские машины, сбитые огнем наших истребителей. Воздушные бои были жаркие, затяжные. Почти каждая группа вынуждена была из-за нехватки горючего совершать посадку на ближайших аэродромах. Заправившись, самолеты снова поднимались в воздух и продолжали сражение.

Вечером дивизия получила новое задание: завтра утром блокировать немецкие аэродромы. Мы решили появиться над ними перед приходом наших штурмовиков и бомбардировщиков. Задание воодушевило всех: ничто не приносит такого удовлетворения на войне, как сознание собственной силы, позволяющей отплатить противнику тем, чем когда-то он донимал нас.

Были составлены группы, определен порядок взлета, выделен резерв для наращивания сил. Начальник политотдела Мачнев распорядился: на рассвете всем политработникам быть на аэродромах вместе с летчиками. Готовился решительный удар по авиации противника, расположенной в Румынии.

Чтобы пойти на боевое задание, я накануне поздно вечером прилетел в 16-й полк. Летчики почему-то еще не спали. Они разговаривали о только что закончившемся суде над Клубовым. Я стал искать глазами виновника всеобщего возбуждения, но его в общежитии не оказалось.

– Что ж ему присудили? – спросил я, не дожидаясь, пока Труд закончит многословное вступление.

– Условно, для острастки.

– Ну и как же он будет отбывать наказание?

– А он его уже почти отбыл, – сказал Речкалов. – За один сегодняшний бой можно списать условный год.

– Где же Клубов?

– В штабе. Готовится к вылету – завтра поведет группу.

Я позвонил в штаб, приказал Александру немедленно отправиться спать.

На рассвете загудели моторы: пришел приказ вылетать. Бомбардировщики тяжело поднимаются в воздух и берут курс на городок Роман. Мы идем следом за ними, чтобы на маршруте обогнать их и первыми нагрянуть на аэродромы.

Самолетов в небе много. Куда ни глянешь – наткнешься взглядом на нашего… Идут на запад громить немецкую авиацию.

Я смотрю на карту, нахожу на ней Роман и испытываю гордость за свою дивизию, за нашу крылатую силу. Было время, когда я один летал на блокировку этого аэродрома, а потом мы даже не могли о ней думать: не было никаких возможностей. Было время, когда вражеские истребители заставляли нас прижиматься к стенкам укрытий и ожидать, когда кончится их штурмовка. Теперь мы идем целой армадой на Роман, на Хущи, чтобы жечь, расстреливать «мессершмитты», «фоккеры», «юнкерсы», по-хозяйски расположившиеся на румынской земле. Нет, теперь мы не дадим взлететь ни одному вражескому истребителю.

Роман. Городок только проснулся. Аэродром тоже. Огненным смерчем проносимся над рядами немецких самолетов, бьем и по вражеским зениткам, которые пытаются огрызаться. Их сейчас намного меньше, чем было в начале войны. Выше нас идет эшелон «Петляковых». Теперь мы можем посторониться. Пусть грянут удары расплаты!

Когда мы возвратились на свою базу, оказалось, что кое-кому из нас все-таки попало от зениток – два подбитых самолета сели на другом аэродроме. Сделав разбор вылета и наметив группы для последующих заданий, я поехал в штаб дивизии.

По пути встретился наш дивизионный автобус. Остановились.

– Куда едете? – В автобусе были работники политотдела.

– На аэродром.

– Не поздновато ли?

По шлемофону, который был при мне, они догадались, что полет уже состоялся, и приуныли.

Я посоветовал политотдельцам впредь раньше подниматься, а сейчас продолжать намеченный путь: работы на аэродроме много, сражение нашей авиации с вражеской на этом фронте только разгорается.

Автобус поплыл дальше.

В начале июня, на исходе третьего года войны, союзники, наконец, высадили десант на севере Франции. Фронтовики восприняли эту весть радостно, но без особого ликования. Мы, летчики, ожидали этой активной поддержки от союзников много раньше. В дни отступления на Украине и на Северном Кавказе, когда поединки в воздухе часто кончались не в нашу пользу, я слышал от товарищей, сам спрашивал: «Где же второй фронт? Почему союзники не высаживаются на берегах Франции?» Мы думали об этой помощи, подчас обтирая свои окровавленные лица. А теперь мы сами успешно били оккупантов, изгоняя их с нашей земли и из других захваченных ими государств. Правда, мы надеялись, что противник немедленно оттянет с Восточного фронта часть своих сил и нам станет легче драться, меньше будем терять людей и техники. Но и этого не случилось. Бои с немецкой авиацией оставались такими же напряженными и трудными.

В дни открытия второго фронта нас радовали лишь действия полка «Нормандия – Неман». Это была деловая, конкретная помощь нам со стороны французских летчиков.

В июне – июле 1944 года, когда загремели бои на западе, грозя фашистской Германии, Красная Армия осуществляла крупные наступательные операции на севере страны, у Петрозаводска и Выборга, а также громила группу армий «Центр» в Белоруссии.

На участке фронта Яссы – Кишинев противник продолжал удерживать свои позиции. Наша дивизия, действовавшая в направлении Ясс, непрерывно летала на прикрытие своих наземных войск от вражеских бомбардировок. В период контрнаступления противника в этом районе дивизия сбила над Молдавией и Румынией более сотни немецких самолетов, потеряв своих пять. Личный счет Клубова увеличился на девять самолетов. Приумножили свои успехи Дмитрий и Борис Глинки, Речкалов, Трофимов, Старчиков, Сухов, Вахненко, Лихачев, Гурченко, Вильямсон, Труд, Жердев. Здесь мы потеряли Петухова и Ершова.

Во время напряженных боев под Яссами в 16-й полк приехали представители военного трибунала. Они объявили, что интересуются Клубовым. Все забеспокоились: неужели опять с ним что-то неладно? Юристы пригласили весь полк на заседание. Лишь когда оно открылось, товарищи Клубова облегченно вздохнули – с него хотят снять судимость. И ее сняли без каких-либо оговорок – гвардии капитан Клубов искупил свою вину подвигами. Присутствовавший здесь «пострадавший» механик подошел к нему, и они крепко пожали друг другу руки.

В этот период у меня произошел серьезный разговор с Краевым. Потребность в выяснении наших взаимоотношений назревала давно. Я уже точно знал, что именно Краев послал сразу во все высшие штабы искаженное изложение происшествия в 16-м полку. Именно он, где только мог, пытался и обо мне создать ложное, выгодное для него впечатление. Доходившие до меня факты неприглядной деятельности Краева, я старался всесторонне проверять и очень остерегался поспешных выводов. Скажу откровенно, когда меня возмущали его поступки, его трусость и безынициативность, я не сразу доверял себе, боялся, как бы здравый смысл не захлестнула горечь прежних обид. Но факты вновь и вновь заставляли меня возвращаться к поведению Краева, к мысли о том, что находиться рядом нам больше нельзя.

Однажды начальник штаба полковник Абрамович, который очень много помогал мне в первое время работы на новой должности, принес адресованную лично мне шифровку. Она была уже открытой.

Я спросил, кто читал ее. Начштаба ответил. Я пробежал глазами текст. Писали из Москвы. Там стало известно, будто бы в нашей дивизии много нарушений дисциплины, что я, как командир, якобы защищаю и оправдываю преступников. Мне все стало ясно: Краев при поддержке еще кое-кого хочет опорочить всю дивизию, ее боевые успехи и тем самым лично меня. Тотчас я отправил в Москву ответ: считаю информацию неправильной, в дивизии никаких нарушений нет, личный состав ведет успешную боевую работу. Для проверки прошу прислать инспекцию.

Такое положение, когда за моей спиной сочиняются клеветнические доносы, когда нет дружной работы командования, я дальше терпеть не мог. У нас с Краевым было совсем разное отношение к службе, к жизни, к людям.

Несколько дней спустя меня вызвал к себе командир корпуса. В его кабинете начальник штаба развернул на столе большую карту. Палец Утина остановился на одном из кружочков.

– Перебазируемся под Львов. Ваша дивизия, весь наш корпус включены во вторую воздушную армию.

– На Первый Украинский фронт? – спросил я.

– На берлинское направление, товарищ комдив! – обрадованно воскликнул генерал.

Мы взволнованно переглянулись. В словах генерала было то, что каждый из нас уже давно считал самым заветным. Из Львова через Польшу, равно как из Белоруссии, открывался путь в Германию. Мы готовились преследовать фашистские полчища до самого Берлина! Кто из нас, фронтовиков, мысленно не рисовал тот непостижимо радостный день, когда Красная Армия переступит границу гитлеровского рейха?! Кто не мечтал о личном участии в таком наступлении на главном направлении!

– Когда перелетаем? – спросил я, волнуясь.

– Там на днях начинается дело, если уже не началось сегодня. Мы должны быть под Бродами завтра.

Уточнив место первого базирования, я уже собрался идти, но генерал меня остановил:

– Командующий армией удовлетворил вашу просьбу. Краев переведен в другой корпус. Будете обходиться пока без заместителя.

– Хорошо, – с нескрываемой радостью отозвался я, чувствуя, что с моих плеч свалилась всегда угнетавшая тяжесть.

Дома я Краева уже не застал, он не пришел проститься со мной. Значит, от двух лет нашей боевой службы, которые иногда связывают людей надолго, даже на всю жизнь, у него в душе не осталось никаких добрых воспоминаний. А мне все-таки хотелось еще повидаться с ним, поговорить…

Утром полки, взлетев, взяли курс на север. Я шёл в боевом строю 16-го полка. Под крыльями проплывала украинская земля, ее поля, села, леса и реки. Стоял тихий, солнечный день. Под высокими белыми облаками небо было спокойным. Мы летели навстречу большим, решающим сражениям на земле и в воздухе.

20. Граница уже позади

Даже тогда, когда до Берлина было еще далеко, летчикам казалось, что он уже рядом. Мы не раз прикидывали в уме, сколько нам придется сменить аэродромов и карт в планшетах, чтобы появиться в небе над вражеской столицей.

А здесь, где приземлились полки и расположился штаб дивизии, наши летчики еще реальней, чем в Молдавии, ощутили свою близость к Берлину. Дело тут не только в расстоянии. Сосредоточенные в этом районе авиационные силы убедительно говорили о том, что мы готовимся к могучим завершающим ударам по врагу.

Прибыв по вызову в штаб воздушной армии, я увидел здесь целое созвездие известных боевых генералов – командиров авиационных корпусов и дивизий: В. Г. Рязанова, И. С. Полбина, Н. П. Каманина, Д. П. Галунова, П. П. Архангельского, В. В. Нанейшвили, А. Н. Витрука, А. В. Утина…

Бомбардировщики Полбина… Этот генерал сам водит армады «Петляковых», и по его команде на вражеские позиции обрушиваются сотни бомб. Он много внес нового в тактику бомбардировочной авиации. Штурмовики Рязанова, Витрука, Каманина сражались под Белгородом, за освобождение Киева, правобережной Украины. Какая могучая ударная мощь в их руках! Я с восхищением смотрел на высокого худощавого Рязанова, крепко сложенного, плечистого Витрука, приземистого Каманина. Помнится, Каманин вместе с другими участниками челюскинской эпопеи приезжал в наше училище, мы слушали его рассказ и мечтали о подвигах. Несколько корпусов истребительной авиации на одном фронте – это ли не доказательство нашего возмужания, преимущества нашей авиации над люфтваффе агрессора!

Сияя бритой головой, добродушный и строгий командующий армией генерал С. А. Красовский сначала кратко проинформировал командиров об обстановке на Первом Украинском фронте, а затем перед каждым командиром соединения поставил конкретные задачи. Нашему корпусу было приказано прикрывать с воздуха боевые действия танковых армий.

Намечалось новое грандиозное наступление. Красная Армия должна была освободить последние метры украинской земли, выйти на нашу государственную границу и начать разгром оккупантов в Польше. Осознав размах предстоящих боевых действий, я почувствовал некоторую тревогу: сумею ли обеспечить выполнение дивизией поставленных перед ней задач? Ведь по возрасту я был юнцом среди собравшихся здесь командиров соединений.

Перед началом наступления нашей дивизии приказали перебазироваться на новый аэродром, расположенный в нескольких километрах от переднего края. Из штаба корпуса поступило дополнительное указание: перелетать парами, на предельно малой высоте, в сумерках, чтоб противник не смог нас обнаружить и накрыть огнем артиллерии. Таких строгих условий раньше нам никогда не ставили.

Вечером я слетал на аэродром, осмотрел подходы к нему, маскировочные средства. На второй день пригласил к себе командиров полков – Бориса Глинку, Лукьянова, Крюкова – и дал им необходимые указания. С наступлением сумерек начался перелет. Пары с ходу одна за другой приземлялись на новом аэродроме. Перебазирование заняло два вечера.

В ночь перед наступлением люди почти не спали, готовились. На рассвете у боевых машин состоялись митинги.

Битва началась буквально на наших глазах. Со своего аэродрома мы хорошо видели, как после мощной артиллерийской подготовки, подкрепленной ударами с воздуха, лавиной двинулись вперед наши танки. С ходу прорвав вражескую оборону, они при поддержке артиллерии и пехоты стали развивать успех.

Настал и наш черед действовать. Противник бросил в бой свою авиацию. Мы ринулись навстречу «юнкерсам» и «мессершмиттам».

Я вылетел на задание во главе двенадцати истребителей 16-го полка. Нужно было перехватить на пути к фронту группу «юнкерсов» и «хеншелей», насчитывающую более сорока самолетов.

Их прикрывали «фокке-вульфы». Облачность не позволяла нам строить маневр по высоте, и я решил атаковать противника с ходу. Увидев нас, бомбардировщики встали в оборонительный круг. Но слабые стороны этого тактического приема мне и моим коллегам были хорошо известны. Мы противопоставили вражеской тактике свою: врываясь в центр круга, обрушивали на бомбардировщиков неотразимые удары. Атаки следовали одна за другой.

Вот пошли к земле первые сбитые нами «юнкерсы». Когда я, расстреляв второго бомбардировщика, начал разворачиваться для очередной атаки справа, над крылом сверкнула огненная трасса. Резким полупереворотом я уклонился от нее. Трасса внезапно оборвалась. Сверху пронеслись Сухов и Жердев. Молодцы! Это они выручили меня.

На одной высоте со мной появился «хеншель». Он прет прямо на меня. Я знаю, что он бронирован, что снаряды его пушек длинные и острые, как игла, – противотанковые. А мне, чтобы дотянуться до «юнкерса», нужны считанные секунды. Но «хеншель» тоже вот-вот откроет огонь. Если он успеет дать очередь, то моя «кобра» разлетится на куски. Я нажал на гашетку, и трассы пошли в цель. Раздался какой-то треск, и подо мной промелькнул силуэт «хеншеля». Неужели он упредил меня с открытием огня? Нет, моя машина ведет себя пока нормально. Гляжу, ко мне приближается «пятидесятка» Голубева.

– Посмотри, нет ли пробоин в моей машине, – говорю ведомому.

Голубев подошел ближе и покачал крыльями: все в порядке.

Какие же звуки я слышал? Что случилось? Видимо, в момент нервного напряжения я забыл снять палец с гашетки. Вначале все мое внимание было сосредоточено на «юнкерсе» и прицеле. Когда же «хеншель» оказался уже подо мной, заработал слух, и я услышал собственную стрельбу.

Советские войска, обойдя Броды, устремились на запад. Танки уже подходили к границе. Наша дивизия сражалась в воздухе над Равой-Русской, над польскими селениями Люблинец, Цешанув, Сенява. Первые немецкие самолеты над территорией Польши были сбиты Клубовым, Вильямсоном и Лиховидом.

Блестящий бой здесь провели группы Крюкова и Боброва. Встретив вдали от фронта стаю «хейнкелей-111», которые шли без прикрытия (видимо, у противника уже не хватало истребителей для сопровождения), они первым же дружным ударом сверху сбили сразу несколько самолетов. Преследуя удирающих в панике бомбардировщиков, наши истребители атаковывали их до последнего патрона. Более десяти «хейнкелей» остались гореть кострами на земле. Кстати, это произошло неподалеку от того места, где когда-то русский летчик Нестеров впервые в мире таранил самолет австрийского пилота.

В боях над советской государственной границей отличился и Слава Березкин. Однажды он рано утром полетел в паре на разведку. «Фокке-вульфы», шедшие впереди своих бомбардировщиков, навязали бой нашим истребителям.

Ведущий Ивашко пошел в атаку. Когда он открыл огонь по одному из «фокке-вульфов», на него напали другие вражеские истребители. Березкин не успел преградить им путь. Подбитый самолет Ивашко отвалил в сторону и пошел в направлении своего аэродрома. Березкин несколько раз окликнул по радио своего ведущего, но тот не отозвался.

Заметив, что «фоккеры» ринулись за ним вдогонку, Березкин бросился на защиту своего друга и командира.

«Фоккеры» стали атаковывать еще яростней. Теперь Березкину надо было и самому обороняться и защищать ведущего. Чтобы отвлечь «фокке-вульфов» от самолета Ивашко, Березкин смело пошел навстречу немецкой паре. Уклонившись от лобовой атаки, они проскочили мимо. Березкин искусно развернулся и меткой очередью сзади сбил ведомого «фоккера». На него в ярости набросились все вражеские истребители. Это позволило Ивашко вырваться из опасной зоны.

Спикировав почти до самой земли, Березкин тоже сумел оторваться от преследователей. Но они продолжали гнаться за ним.

Уже внизу, искусно обороняясь, молодой летчик подловил и поджег второй «фокке-вульф». Враги поняли рискованность дальнейшего преследования: наш истребитель летел домой, а они – все дальше от своего аэродрома. «Фоккеры» повернули назад.

Березкин не дотянул до своей базы. В этом напряженном бою он потерял и ориентировку и счет времени. Убедившись, что горючее вышло, летчик посадил машину в поле.

Когда Березкин добрался до своего аэродрома, его ожидали здесь три радости: во-первых, ему присвоили очередное воинское звание, во-вторых, командующий армией генерал Н. П. Пухов объявил ему благодарность за храбрость, а в-третьих… Вечером перед строем полка я вручил молодому летчику второй орден – орден Славы.

…Находясь на станции наведения, я внимательно следил за действиями каждой группы. Когда «охотники» уходили за линию фронта, я с нетерпением ожидал их возвращения, смотрел, нет ли среди них подбитых, а если есть – сумеют ли они дотянуть до своей территории.

Однажды я заметил, что над передним краем загорелась «кобра». Кто это? Как поступит летчик? Попытался связаться с ним по радио, но он не ответил. «Значит, плохи его дела», – подумал я, а сам продолжал следить, что будет дальше. Хвост дыма за самолетом разрастался, машина, увеличивая скорость, неслась к земле. «Ну прыгай же, прыгай!» – закричал я в микрофон. В воздухе мелькнул черный комочек, и вскоре раскрылся парашют. Теперь все зависело от ветра: в какую сторону он отнесет парашютиста.

Вскоре я установил: сбит Борис Глинка. Всякая потеря тяжела, а такую, кажется, и перенести невозможно. Какого человека, какого летчика лишились! И это уже второй удар: вчера мне сообщили, что с задания не возвратился старший лейтенант Девятаев. Надо немедленно разобраться, почему происходят такие неприятности, почему именно опытные летчики стали легкой добычей для врага. Необходим тщательный и всесторонний анализ неудач.

Когда я добрался до полка, стало известно, что Глинку подобрали пехотинцы и доставили в госпиталь. «Кобра» не терпит тех, кто покидает ее в воздухе, – почти в каждом таком случае она калечит летчика своим стабилизатором. Глинке тоже досталось. Выяснилось также, что в этот полет Глинка взял себе ведомым молодого летчика-стажера. А бой оказался очень трудным. В разгар схватки ведомый оторвался от ведущего и вышел из боя. Глинке одному пришлось драться против целой стаи стервятников.

На разборе мне пришлось повторять прописные истины: чем легче даются нам победы над врагом, тем строже нужно соблюдать порядок на земле и в воздухе. От самоуспокоения до поражения – один шаг. Почему Глинка, командир полка, пошел на ответственное боевое задание неслетанной парой? Ответ один: появились признаки недооценки противника.

Возвращался с разбора и думал: «Борис Глинка подлечится, придет в полк. А вот Девятаев… Он выпрыгнул с парашютом на вражескую территорию, что стало с ним?»

Ждали день, другой, звонили в штабы – никто ничего не сказал о нашем Девятаеве. Его поглотила страшная неизвестность. Что ж, не он первый и, видимо, не он последний. Одним, как Лавриненкову, удавалось сравнительно быстро вырваться из фашистских лап, другие проходили мучительный путь через концлагеря, третьи не возвращались совсем.

Вскоре в дивизию поступил приказ: перебазироваться в район Равы-Русской. Решив, что это будет, видимо, наша последняя база на собственной территории, я снова вспомнил о Михаиле Девятаеве. Где же он приземлился? Даже если его не схватят немцы, ему не пробраться к линии фронта. Ведь в лесах Западной Украины хозяйничают шайки бандеровцев.

О судьбе Девятаева мы узнали много лет спустя. Это не просто героическая, а поистине легендарная история.

Фашисты схватили его сразу, как только он приземлился с парашютом. Начались допросы, пытки. Девятаев мужественно перенес все муки, но не выдал военной тайны. Об этом свидетельствует и найденный потом протокол его допроса. Он оказался среди документов гестапо, захваченных нашими войсками.

Девятаева бросили в концлагерь Клейнкенигсберг. Оттуда он решил бежать. Поделился своим замыслом с другими, и к нему присоединились товарищи. Они сделали подкоп из барака. Тяжелая работа забирала последние силы, изнуряла. Но когда ход был уже готов, какой-то предатель выдал их. Тяжелый моральный удар дополнили новые пытки. Затем Девятаева и его товарищей перевели в лагерь смертников.

В конце сентября 1944 года Девятаева и всех соучастников побега, избитых, голодных, босых и грязных, в одном тряпье пригнали в лагерь Заксенхаузен. Над бараками возвышалась и дымила труба крематория. Ее черный дым целый день прятал от людей солнце. Здесь Девятаеву «посчастливилось»: он избежал сожжения в печи только благодаря помощи таких же, как он, – ему удалось обменять бирку с номером и укрыться под фамилией умершего военнопленного. Под этой фамилией он и попал на немецкий военный аэродром, расположенный на острове Неер в Балтийском море. Работая землекопом у стоянок самолетов, летчик ничем не выдавал себя перед охранниками. Но гулко стучало его сердце, перехватывало дыхание, когда он ковырялся лопатой возле «хейнкеля», украдкой заглядывая в кабину.

Девятаевым снова овладела мысль о побеге. Но для осуществления его плана нужны были верные товарищи. И он нашел их. Однажды, убив охранника, десять советских военнопленных забрались в самолет «хейнкель-111». Теперь их жизнь зависела от рук и воли Девятаева. Сумеет ли он запустить мотор незнакомого самолета и взлететь? Сможет ли прорваться сквозь огонь, который будет непременно открыт по беглецам?..

Удивителен был экипаж «хейнкеля-111», приземлившегося 8 февраля 1945 года на советской земле. Десять человек в полосатой одежде, обросшие, с бирками на груди, вышли из самолета, плюхнувшегося брюхом на мерзлую пахоту. Возглавлял этих людей летчик Девятаев.

Существовавший в то время «порядок» расследования подобных случаев надолго похоронил в бумагах самоотверженный подвиг советских людей, и прежде всего их вдохновителя и вожака. Лишь когда была восстановлена правда и история этого подвига, Девятаев, моторист судна, плававшего по Волге, прибыл в Москву, чтобы встретиться здесь со своими боевыми друзьями и сподвижниками, вспомнить вместе с ними подробности их необычайного перелета.

Тогда и я после многих лет разлуки и неведения увидел бывшего своего летчика, о котором много думал на фронте, не раз мысленно шел с ним по мрачным лабиринтам вражеского плена. Мы с Девятаевым разыскали на карте тот населенный пункт Львовской области, из которого он вылетел на боевое задание, припомнили его последний воздушный бой. Летчик рассказал и о том, как ему буквально за несколько минут удалось разобраться в приборах «хейнкеля» и как тяжело было взлететь с небольшой площадки… Своим подвигом Герой Советского Союза Девятаев вписал славные страницы в историю нашей дивизии, в боевую летопись Великой Отечественной войны.

Однако вернемся к тому времени, когда нам было известно лишь, что полк потерял еще одного воздушного бойца. Мы послали его родным обычное извещение: «Не вернулся с боевого задания».

На смену Девятаеву прибыли три новых летчика – Довбня, Карпович и Барышев. Довбня был сбит над Молдавией в сорок первом году. Его, как и Барышева, освободили наши войска в одном из лагерей для военнопленных. Карпович прилетел из Москвы. Он окончил курсы начальников штабов и за это время научился даже с неподвижной рукой управлять самолетом. Все трое, возвратившиеся в родной полк разными путями, жили одним стремлением – летать, сражаться!

Они не хотели оставаться ни в штабах, ни в тыловых частях. После дополнительных тренировок мы снова приняли их в боевой коллектив летчиков. При этом пришлось крепко поссориться с некоторыми особенно «бдительными» и осторожными людьми, которые боялись допустить «возвращенцев» к боевым самолетам. И новые летчики оправдали доверие коллектива, подвигами доказали свою преданность Родине, верность воинскому долгу.

Танковые армии М. Е. Катукова и П. С. Рыбалко, которые прикрывали наш корпус, вышли на Сан. Мы перелетели на новый аэродром. Поздно вечером я прибыл в отведенный для меня дом. Старик хозяин встретил меня во дворе и, догадавшись по одежде, что я летчик, сказал:

– Здравствуйте, товарищ летник. Тридцять рокив тому назад у нас булы на постои русски летники. Нимця воевали они и тогда. Нестеров летав над нашою Равою-Русскою, а над Жовквою таранив ворога.

Я не все разбирал в его речи. Частое упоминание «летника Нестерова» ясно дало понять, что крестьянин хранил в памяти важные события из истории нашей отечественной авиации. Мы продолжили беседу в моей комнате, у географической карты. Я показал старику город Горький, рассказал, что недавно был там, на родине Нестерова, что видел мать и дочь прославленного летчика. Старик подробно и красочно нарисовал передо мной картину воздушного боя тех далеких лет, момент отважного «наскока» русского «яроплана» на «германа».

У меня осталось от этой беседы светлое впечатление: как украинцы бережно хранят в памяти подвиг русского летчика!

Мы теперь шли по путям, проложенным в годы гражданской войны. Тогда молодая Красная Армия освободила эти села от немецких оккупантов и польских панов. Теперь мы, второе поколение, снова отстаиваем независимость этой земли. И опять от немецких захватчиков, и снова ценой человеческих жизней.

Не успели мы обжиться в Раве-Русской – пришлось перелететь на аэродромы у Любачува. Пригодная для взлета полоса здесь узкая, машины садятся между двумя рядами стоянок. Первое приземление явилось последней тренировкой: надо сразу же идти на боевое задание. Других аэродромов нам не обещают – на польской территории не все площадки известны, а известные мало изучены и не подготовлены.

Самолеты всех полков группа за группой отправляются на прикрытие танков. Наступление наземных войск продолжается.

Путь из штаба на аэродром нам преградило большое скопление подвод. На возах с домашним скарбом сидели женщины, дети, старики. К некоторым повозкам были привязаны коровы и овцы. Этот обоз очень сильно походил на те, которые нам приходилось видеть у Днепра в сорок первом году. «Очевидно, крестьяне уходят из прифронтовой полосы, – подумал я. – А может быть, удирают от нашей армии в тыл».

Остановил машину. Крестьяне тотчас же сошли со всех повозок. По их малопонятным выражениям мне удалось все-таки выяснить, что это поляки. При фашистах бандеровцы выгнали их из родного села, теперь они возвратились назад, но не решаются приблизиться к своим домам. Табор на колесах им кажется более надежным убежищем, чем родные хаты.

Слушая их, я невольно связываю в одно целое все, что уже известно о бесчинствах злобных банд, нарушающих спокойную жизнь людей на освобожденной от немцев территории. Поэтому дальше в пути с подозрением поглядываю на встречных прохожих, всматриваюсь в рощи и думаю: это фашизм через разных подонков, изменников, бандеровцев вносит разлад между простыми людьми украинских и польских сел.

В первую же ночь наш аэродром обстреляли бандеровцы. Не ранили никого, ничего не повредили, но несколько выстрелов из леса заставили всех наших людей не спать всю ночь. Пришлось подкапывать землю под шасси и ставить самолеты по горизонту, чтобы в случае необходимости вести по бандитам огонь из пулеметов. В кабинах дежурили техники, механики и время от времени вели по лесу огонь.

Слушая среди ночи периодическую стрельбу, я вспоминал о повозках, женщинах, ребятишках. Да, большая война редко обходится без предателей и враждебных вылазок мелких озлобленных групп. Бандеровцы – это злобная кучка буржуазных националистов. Они запугивают, терроризируют мирное население. Может быть, они выполняют задание фашистов – не давать нам, наступающим, отдыхать ночью, изматывать нас мелкими наскоками.

Только уснул – телефонный звонок. Открыл глаза, ничего не вижу, в комнате окна завешены. В трубке голос начальника штаба Абрамовича:

– Извините, что разбудил. Посмотрите в окно.

Отодвинул плотное одеяло, выглянул. Напротив, за полем, горит село, куда направились встреченные днем поляки.

Пришлось встать. Подняли в ружье роту связи и роту охраны, отправили на машинах. Вскоре там разразилась яростная перестрелка, которая затихла только к утру.

Утром я объехал село. Фашисты отсюда были уже далеко, а страшные следы разбоя виднелись повсюду: дымящиеся хаты, обгоревшие трупы.

Навстречу бежит мальчик. Заплаканное лицо испачкано грязью. В глазах – страх и отчаяние. Польские слова мне непонятны, но хочется услышать именно от него, этого крохотного свидетеля, рассказ о расправах бандитов над ни в чем не повинными людьми. И кое-что удается понять из его сбивчивого рассказа. При появлении бандитов мальчик спрятался в саду, а когда вернулся к хате, увидел убитых родителей. Он, плача, указывает ручонкой на рощу, куда убежали бандеровцы, просит догнать их и наказать. Темный лес скрывает следы погромщиков…