Текст книги "Небо войны"

Автор книги: Александр Покрышкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 31 страниц)

Слушая его, я начал отчетливее понимать те закономерности, которыми определялась боевая работа нашей авиации в эти дни – характер заданий, количественный состав групп, расчет времени на патрулирование, тактика. Все это, оказывается, обусловлено не прихотями таких людей, как наш командир полка, хотя и от них многое зависит, а конкретной обстановкой на фронте и планами вышестоящего командования.

Здесь, в штабе, я узнал, например, что бомбардировщики и штурмовики станут действовать теперь массированно. Это дает им возможность успешно строить самооборону, и нам не придется опекать их так, как раньше. Располагая достаточным количеством истребителей, наше командование будет в состоянии не только посылать на сопровождение крупные силы истребителей, но и постоянно держать определенное количество самолетов над передним краем, а также организовывать перехват вражеских бомбардировщиков на подходе к линии фронта.

– Раньше нам противник навязывал свою волю, – подчеркнул генерал, – а сейчас он приспосабливается к нашей тактике. Разве от хорошей жизни «юнкерсы» теперь все чаще сбрасывают бомбы, не доходя до цели и куда попало? Нет! Просто вместе с численным преимуществом враг все больше теряет и веру в свои силы. Наша задача – целиком захватить инициативу в свои руки.

Я едва сдержался, чтобы не сказать: «Правильно!» А когда генерал начал говорить о значении мастерства для достижения успеха в воздушном бою, мне захотелось выступить на этом совещании, поделиться своими мыслями о тактике, сказать о том, что волнует нас, истребителей.

И мне предоставили слово. В своем выступлении я, между прочим, высказал несогласие с приказом, в котором была установлена строго определенная скорость патрулирования истребителей над своими войсками. Она была настолько мала, что сковывала нас, не давала возможности быстро переходить на вертикаль, когда завязывался воздушный бой с противником. Такие условия патрулирования не отвечали современным требованиям. Свои суждения я подкрепил примерами из практики.

Потом затронул другой волновавший нас вопрос: почему летчикам-истребителям не засчитывают тех сбитых немецких самолетов, которые упали за линией фронта, на оккупированной врагом территории? Получалась какая-то нелепость: ставится задача встречать и уничтожать воздушного противника в глубине его обороны, а результаты этих боев не принимаются в расчет. Не случайно многие летчики стараются держаться своей территории.

После меня выступили другие товарищи. Генерал Вершинин внимательно выслушал всех и даже сделал какие-то записи в своем блокноте.

Совещание закончилось во второй половине дня. Мы расходились с предчувствием, что в ближайшее время на фронте развернутся большие события. Каждый уносил с собой также уверенность в том, что отныне будет больше цениться боевой опыт летчиков, что командование пересмотрит кое-какие приказы, касающиеся нашей работы.

Прощаясь с генералом, я передал ему просьбу Олефиренко.

– Какой же из него истребитель? – удивился Вершинин.

– Разрешите взять его в свою эскадрилью? Я помогу ему переучиться. Он очень хочет стать воздушным бойцом. А если человек всей душой рвется к цели, то непременно добьется своего.

– Что ж, не возражаю, – сказал командующий. – Но смотрите, капитан, не торопитесь выпускать его в бой, пока он как следует не будет подготовлен.

Когда я возвратился на аэродром, у землянки меня встретил Олефиренко. Он прохаживался и курил.

– Чего волнуетесь? – сказал я ему. – Готовьтесь сдавать эскадрилью.

– Неужели?

Глаза его сверкнули радостью.

– Командующий отпускает вас.

– Спасибо, большое спасибо… – только и мог сказать растерявшийся от счастья Олефиренко.

Он сам доставил меня на У-2 в наш полк. Наблюдая за ним в полете, я думал: какое это прекрасное качество – целеустремленность. А еще думал о хороших, по-настоящему братских взаимоотношениях между людьми в нашей армии. И от этих мыслей на душе стало по-весеннему светло.

После совещания в штабе армии в наш полк зачастили корреспонденты газет. Раньше, бывая у нас, они писали главным образом о подвигах, а теперь стали больше интересоваться опытом боевой работы истребителей и особенно тактическими новинками.

Однажды в беседе с корреспондентом я подробно изложил свои взгляды на тактику современного воздушного боя и рассказал о недавних поединках с вражескими истребителями на Кубани. Вскоре в «Красной звезде» появилась большая статья, в которой автор дал четкую формулу нашего соколиного удара: высота – скорость – маневр – огонь. Потом это выражение стало крылатым.

В полк начали приходить брошюры, листовки, плакаты о мастерах воздушного боя. Мы внимательно изучали опыт лучших летчиков всех фронтов, брали его на вооружение.

На пороге стоял Первомай. Замполит и парторг полка уже наметили, какие мероприятия провести в праздничные дни, решили кое-кого послать с докладами в ближайшие станицы. Но последующие события изменили все. 28 апреля я получил приказ немедленно перелететь с эскадрильей на аэродром бомбардировщиков.

– Будете работать вместе, – сказали мне в штабе. Я направился к своим летчикам. За мной неотступно бежал мой верный друг – собачонка из породы овчарок, подаренная мне местным жителем. Назвали мы песика Кобрик. Он крепко привязался ко мне. Мне впервые предстояло оставить его одного в Поповической. Кобрик не отставал, он чувствовал по моим торопливым шагам, по возбуждению, что мне сейчас не до него. Он прибежал со мной к самолету и, лишь когда я поднялся на крыло, вдруг отскочил от возвышавшейся над ним машины. Я порулил к старту. Он уселся точно там, где стоял мой самолет. Я долго видел его на том месте, пока не поднялся на высоту.

На базу «Петляковых» мы пришли перед заходом солнца. Здесь царило полное спокойствие. Четкие ряды «пешек» выстроились вдоль полосы. Наверное, этот парад и тишина толкнули меня продемонстрировать перед бомбардировщиками наше истребительское преимущество. Я распорядился, чтобы группа садилась, а сам, набрав высоту, решил пронестись на предельной скорости над самой землянкой КП.

Стремительно снижаясь, я подумал, что малой высоты для настоящего эффекта все-таки недостаточно, и у самой земли перевернул самолет вверх колесами.

В таком положении прогремел я над аэродромом, а когда выровнял машину, почувствовал запах гари. Что такое? Дым лез в кабину. Горела проводка. Как быть? Срезав круг на развороте, пошел на посадку. Успел сесть. Ко мне подбежали, начали гасить самолет.

Торжественное утро большого наступления для меня было испорчено: пришлось сопровождать две девятки бомбардировщиков тройкой. Я взял самолет своего ведомого и один осуществлял непосредственное прикрытие восемнадцати ПЕ-2. Мое смешное одиночество красноречиво напоминало всем экипажам о моем вчерашнем «трюке». Речкалов своей парой должен был сковывать встреченных «мессершмиттов» и в трудную минуту выручать меня.

Вот «Петляковы» дошли до цели и встали на боевой курс. Я посмотрел вверх и увидел, что Речкалов уже дерется с четверкой «мессеров». Меня беспокоило одно: не пришло бы к противнику подкрепление. Но сегодня в небе появилось столько советских самолетов, что немцы оказались не в состоянии уделить нашей группе должное внимание. Анапа не пылит…

Сбросив бомбы на вражеский штаб, «пешки» повернули домой. Шли прямо на солнце. Оно, огромное, красное, только встало над землей. На него можно посмотреть, но не засматриваться. В небе появился какой-то одиночный самолет. Он быстро приближался к «Петляковым». Мне нетрудно было узнать в нем ЯКа. В первые минуты я было проникся к нему сожалением: «Бедняга, отбился от своих или потерял друга». Но он тут же заставил меня насторожиться: ЯК не пожелал пристроиться ко мне, а прошмыгнул прямо к бомбардировщикам. Я, снижаясь, пошел ему наперерез. Он не изменил курса. Когда мы были на одинаковом расстоянии от последнего «Петлякова», ЯК выпустил по нему очередь и взмыл вверх.

«Вражеский ЯК! – обожгла меня догадка. – Тот самый, таганрогский…» Я уже не мог перехватить его.

– Речкалов, сбей ЯКа! Сбей его! – закричал я в микрофон.

Для Речкалова эти слова были такой неожиданностью, что он не среагировал на мой призыв. ЯК исчез. Обстрелянный «Петляков» нормально следовал за группой. Я шел над ним и думал о ЯКе. Несколько дней назад он уже появлялся в воздухе. Мы дрались с «мессершмиттами», прикрывавшими группу «юнкерсов». Кружили под самой облачностью. Ко мне только что подошел Труд, отставший от четверки Фадеева. И вдруг снова какой-то одиночка. Но уже ЯК. Летел прямо на меня.

– ЯК, я свой, я свой, – поспешил я «представиться» ему. Он надвигался. Я подвернул свою машину, чтобы показать ее в плане, со звездами. И это не повлияло на него. Тогда я резко рванул в сторону – ЯК проскочил мимо, а от него вниз посыпались гильзы. Стрелял по мне! На некотором расстоянии от нас ходили «мессершмитты», и он подался по направлению к ним.

И тогда я не сомневался в том, что на нас напал ЯК, которого мы должны были уничтожить на аэродроме в Таганроге. И вот вторая встреча…

На аэродроме выяснилось, что очередью, пущенной по бомбардировщику, был ранен воздушный стрелок. Кто же и как сожжет этот пиратский самолет?

Мы возвратились к себе домой. Все наши «кобры» были в полетах. Шла беспрерывная боевая работа. Доложив Краеву о своей машине, которая нуждалась в ремонте и оставалась на аэродроме бомбардировщиков, о злополучном ЯКе, я попросил командира разрешить пойти на задание на его машине.

– Бери, проветри ее, – ответил он, не подозревая, какой издевкой над самим собой прозвучала его шутка.

Самолет Краева чуть не подвел меня. Он был из другой серии выпуска, и на нем включение радиоприемника устроено несколько по-иному, чем на моем. На обратном маршруте на меня внезапно напал «фокке-вульф». Я считал, что мой приемник включен, шел спокойно, надеясь на то, что мне сообщат об опасности. Мне действительно передавали о приближении вражеского истребителя. В последнее мгновение, когда трасса уже была нацелена в мой самолет, я увидел нависший «фокке-вульф». Рывок машины в сторону спас меня.

Со времени прибытия на Кубань я летал на машине под № 13. В первый день этой операции она, как уже сказано, вышла из строя. Но на второй день к вечеру я уже на ней пошел в бой. В одной из схваток, когда в воздухе было очень много истребителей, моя небольшая группа как-то потеряла меня из виду или я заплутался где-то в «карусели», и мы на свой аэродром возвратились отдельно.

– Почему оторвались? – спросил я.

– Нельзя было распознать в такой заварухе.

– Номер незаметный, что ли?

– Незаметный.

Я попросил Чувашкина нарисовать цифру «13» крупно, во весь фюзеляж. С этим роковым числом на бортах своей «кобры» в боях за освобождение Крымской я сразил еще не один вражеский самолет.

…С первого дня наступления мы прочно захватили господство в небе над Таманским полуостровом. Тогда гитлеровцы начали практиковать воздушные засады. Летая на больших высотах, они подкарауливали наши отставшие от строя машины и внезапными атаками сбивали их. Так они подловили Островского и Вербицкого, чуть не сбили над аэродромом Фадеева. Мы вынуждены были принять ответные меры, стали посылать специальных охотников, снабженных кислородным оборудованием. Вскоре наши снайперы заставили фашистов отказаться от коварной тактики.

Однако борьба за господство в воздухе в эти дни ярко проявилась не в одиночных схватках, а в больших ожесточенных сражениях. Они начинались с утра и кончались вечером, нарастая, как нарастает шторм под непрерывным мощным ветром. Мы постепенно, но уверенно овладевали воздушным простором.

Однажды я во главе восьмерки вылетел на прикрытие своих наземных войск. Западнее Новороссийска нам встретились три группы вражеских самолетов. Восемьдесят один бомбардировщик в сопровождении десяти «мессеров». Я приказал Федорову сковать четверкой истребителей противника, а сам вместе с парой Речкалова пошел в атаку на «юнкерсов».

Мы напали на них сверху. Первым же ударом я сбил ведущего головной группы. Строй бомбардировщиков рассыпался. Вторая атака – и еще один «юнкерс» падает на землю, охваченный пламенем. Удачно атакует врага и пара Речкалова.

Противник в панике беспорядочно сбрасывает бомбы. «Юнкерсы» снижаются до бреющего и спасаются кто как может. Мы наваливаемся на вторую группу. Картина повторяется. У меня дух захватывает от этого зрелища. Вдруг слышу по радио:

– Покрышкин! Покрышкин! Я «Тигр». Над нами немцы. Атакуйте!

Это звала станция наведения. Надо было спешить к переднему краю. Я собрал восьмерку и взял курс на восток. Позади, словно сигнальные костры, догорали сбитые нами «юнкерсы».

Над Крымской мы застали двенадцать «мессершмиттов». Они, конечно, явились сюда, чтобы очистить небо перед приходом своих бомбардировщиков. А мы как раз только что рассеяли ту армаду, которую они поджидали.

Набрав высоту, моя восьмерка обрушилась на «мессершмиттов». Но они не приняли боя и быстро ушли в направлении Анапы. Мы не стали их преследовать. Боеприпасы и горючее у нас были уже на исходе.

В это время справа показались две группы «юнкерсов». Их сопровождала восьмерка истребителей. Что делать? Я повел группу в атаку.

Меткой очередью мне удалось сбить ведущего первом группы. Но патроны и снаряды кончились. Опустели контейнеры и у других летчиков. А вражеские бомбардировщики продолжали продвигаться к линии фронта.

Тогда я приказал группе:

– Сомкнуться! Имитируем таран!..

Летчики поняли мой замысел. Правда, раньше мы ни разу не ходили в «психическую» атаку всей группой, но сейчас другого выхода у нас не было.

Гитлеровцы не выдержали нашего дружного удара. Беспорядочно сбрасывая бомбы, они ныряли вниз и разворачивались на обратный курс. И как раз в это время появились наши истребители. Теперь нам можно было уходить. Мы свою задачу выполнили, не потеряв ни одного самолета.

5 мая наши войска овладели станицей Крымской. В этот день на аэродром не вернулся Вадим Фадеев.

Вражеская авиация окончательно утратила свое превосходство в небе Кубани. Наши бомбардировщики и штурмовики наносили теперь массированные удары по так называемой «Голубой линии» немцев. Истребители тоже действовали большими группами, встречая врага на дальних подступах к фронту.

Противник непрерывно укреплял оборону, подбрасывая на Кубань все новые и новые подкрепления. Казалось, именно здесь разыграется решающая битва. Но 8 мая и у нас смолкли орудия, притихли аэродромы.

На следующий день, теплым весенним утром, у КП собрался весь полк. Замполит Погребной, носивший, как и Фадеев, почетную фронтовую бороду, повел речь о победе войск фронта, об успехах наших летчиков. Затаив дыхание мы ожидали, что он скажет о Вадиме Фадееве. Вчера поздно вечером возвратились люди, ездившие туда, где упал его самолет. По отрывочным рассказам уже была восстановлена вся картина боя, в котором участвовал Фадеев, связаны в целое подробности последних минут его полета. Мы знали, что плавни, заросли камыша, над которыми Фадеев тащился на подбитой машине, навсегда поглотили тайну его гибели.

Погребной перечислял имена героев битвы за освобождение Крымской. Его голос звучал звонко, сильно и вдруг надломился. Замполит умолк и опустил голову. Мы поняли, чье имя было ему тяжело произнести. Оно жило, звучало в этом свежем воздухе, в лучах солнца. А человека не было. На лице Погребного мы увидели слезы и тоже безмолвно склонили головы. Эта минута общего молчания была солдатским прощанием с нашим другом, товарищем, коммунистом.

Замполит снова заговорил о бессмертии наших подвигов, о счастье народа, за которое мы сражаемся, о завоеванном господстве в небе Кубани. Все это сливалось с образом Вадима Фадеева. Он был человеком большой души, неисчерпаемого оптимизма, железной веры в победу. Я слушал Погребного, призывавшего нас крепиться духом, отомстить за Фадеева в грядущих боях, слушал – и думал, думал о Вадиме.

Он стоял передо мной. Богатырь, щедро наделенный добротой, искренностью, душевной чистотой, юношеской неиссякаемой веселостью, выдумкой, энергией. За непродолжительное свое пребывание в полку он оставил в каждом из нас глубокий, неизгладимый след. А я с Вадимом не только взлетал с одного аэродрома, жил в одном общежитии, встречался за одним столом, обсуждал проведенные вместе бои. Я крепко дружил с ним.

Вадим еще там, в Манасе, умел шуткой, вызовом на откровенный разговор быстро устранять недоразумения, которые возникали в наших взаимоотношениях с Марией. Он сам затащил нас к местному фотографу, усадил перед объективом и сказал:

– Сними их, пожалуйста. Они, понимаешь… Ну, в общем они должны быть навсегда вместе. Снимай быстро!..

Он очень тонко угадывал настроение, состояние товарища и находил для него нужное хорошее слово.

Когда я узнал, что Фадеева не нашли, что он упал со своим самолетом в плавни, как было с Никитиным, мне стало еще дороже все то, что было пережито с ним вместе. Но я, привыкнув анализировать свои действия и поступки, теперь и потом еще много раз думал о поведении Фадеева в полетах и на земле, доискивался причин, которые привели его к гибели. Ведь все с чего-то начинается и к чему-то приводит.

Фадеев был командиром эскадрильи, как и я, мы занимали в полку одинаковое положение, но я был старше его, больше летал, больше сбил, на суровое дело войны смотрел несколько серьезнее, чем он, – этому научил меня жизненный, боевой опыт. Как друг, я всегда старался кое-что подсказать Вадиму, кое в чем поправить его. Так было после его «трюков» над аэродромом и в других случаях. Вадим, выслушав меня, обещал не делать больше ошибок. Речь шла об очень важных вещах – о тактике, об излишней самоуверенности в оценке врага, об образе жизни. Однако Вадим по молодости не всегда следовал моим советам, иногда больше полагался на свою стихийную могучую волжскую натуру.

Людмила, стремясь больше быть рядом с Вадимом в эти заполненные боями дни, невольно отдаляла его от дружного коллектива летчиков полка. Мы же не только вели бои вместе, но и за товарищеской беседой на ужине и в общежитии, пока не засыпали, всегда обсуждали проведенные схватки с противником и особенности его действий. Вадима же после боевого дня с нами не было. Все это не могло не отразиться на боевой форме Вадима.

Группу, в которой летал в последний раз Фадеев, возглавлял я. В том вылете мы шли на линию фронта шестеркой: ввиду низкой облачности к моему хорошо слетанному звену подключили пару Фадеева. Я, как всегда, взял курс в тыл к немцам, чтобы там подловить бомбардировщиков. При подходе к реке Кубани Вадим стал отклоняться восточнее. На мои призывы приблизиться ко мне он отвечал согласием, но все дальше отходил от нас. Опытный летчик, он, конечно, понимал, что не должен отрываться своей парой от всей группы. Может быть, он, командир эскадрильи, поставленный мне в подчинение, старался показать, что сумеет действовать и без моих указаний, целиком самостоятельно. Над станицей Варениковской мы наскочили на группу «юнкерсов», которые, прикрываясь облаками, крались к линии фронта. Мое звено завязало с ними бой. Вадим же, идя далеко от нас, восточное, вышел на Крымскую, где в это время кружилась группа «мессершмиттов». Очень тяжело было Вадиму и Андрею Труду парой вести бой с двенадцатью вражескими истребителями. В том бою самолет Вадима был подбит. Андрей Труд, скованный боем, не смог оказать ему помощи. Мы же дрались с бомбардировщиками и истребителями далеко западнее и не знали, в какой ситуации оказался Вадим. Его израненную машину добили фашистские стервятники. Через некоторое время к нам пристроился его ведомый Андрей Труд.

И в последнем своем бою Вадим проявил присущие ему мужество и мастерство, но дали себя знать и обычные для него недооценка сил врага, пренебрежение реальной опасностью.

Эти мои раздумья, с которыми я ни с кем не делился, ибо не хотел бросить ни малейшей тени на светлый образ Вадима Фадеева, еще крепче утвердили меня в некоторых незыблемых нормах поведения летчика на земле и в воздухе. Нарушишь их – расплата придет неминуемо…

В эти дни, когда я бродил по земле как оглушенный, ко мне вдруг подошел незнакомый летчик и доложил о том, что он явился в мое распоряжение. Глядя на показавшееся мне знакомым лицо, я не сразу сообразил, почему, собственно, он явился именно ко мне. А стоял передо мной не кто иной, как Олефиренко.

– Отпустили? – спросил я.

– Отпустили, товарищ капитан.

– Значит, будем начинать с самого начала?

– Да, с полетов по кругу, – смущенно улыбнулся Олефиренко. Он, немолодой уже летчик, действительно должен был начинать с азов.

– Устроились с жильем?

– Да. Спасибо.

– Когда ж начнем?

– Хоть сейчас, товарищ капитан.

– Пошли к машине!

Настроение энергичного, целеустремленного Олефиренко передалось и мне. Я тоже загорелся желанием поскорее подняться с ним в небо.