Текст книги "Небо войны"

Автор книги: Александр Покрышкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 31 страниц)

15. Молодые крылья

За месяц пребывания на фронте мы потеряли несколько летчиков и десять самолетов. В середине мая командир поручил мне слетать в Ставрополь, где находился запасной полк, подобрать пополнение. Я с удовольствием взялся за это дело. Хотелось и в городе побывать и самому выбрать хороших летчиков.

– Завтра утром этим займемся, – сказал начальник штаба запасного полка, возвращая мне командировочное предписание. – Соберу резерв и познакомлю вас с летчиками. Их у нас много.

«Их у нас много...» Это же замечательно! Значит, я смогу выбрать лучших.

Когда я на следующее утро пришел в расположение полка, люди уже стояли в строю. Тут были и совсем молодые и постарше, одни в летной форме, другие в общевойсковой; у некоторых на груди сверкали ордена и медали. Летчики с любопытством посматривали на меня, фронтовика. Они уже знали, с какой целью я сюда прибыл. Всем хотелось обратить на себя внимание и попасть в число отобранных. Я шел вдоль строя и старался выбрать таких, которые хоть чем-нибудь – взглядом, осанкой, выправкой – напоминали бы Атрашкевича, Дьяченко, Миронова, Никитина, Науменко, Овсянкина, Фадеева, Островского... Хотелось, чтобы на смену погибшим в полк пришли надежные бойцы, достойные звания гвардейца.

В конце шеренги навстречу мне шагнул лейтенант в новеньком солдатском обмундировании. В глаза мне сразу бросилось его обезображенное шрамами лицо. Красные обгоревшие веки казались свежими ранами, даже губы имели какой-то неестественный цвет. Передо мной стоял образ самой войны.

На фронте я боялся только одного – стать калекой. Сама смерть казалась ничтожной по сравнению с увечьем. Ведь не зря даже в песне поется: «Если смерти – то мгновенной, если раны – небольшой». И вот передо мной человек, которого постигла настоящая трагедия.

– Товарищ капитан, возьмите меня, – тихо сказал лейтенант, и я заметил, как глаза его увлажнились. – Мне надо воевать! А я отсиживаюсь здесь.

Я не сразу нашелся, что ему ответить.

– На какой машине летал? – спросил его наконец, надеясь, что он окажется не истребителем.

– На «горбатых». Штурмовал. Подожгли «худые», – ответил лейтенант.

– Нам ведь нужны истребители, – пояснил я, довольный, что нашелся предлог для отказа, хотя в душе мне было искренне жаль лейтенанта.

– Я быстро переучусь, – поспешил он меня заверить. – Вы не знаете, сколько во мне сейчас ненависти к врагу и желания драться. Я должен стать истребителем. Мне нужно сполна рассчитаться с фашистскими гадами за то, что они сделали со мной.

На глазах у лейтенанта сверкнули слезы.

– Хорошо, я запишу вашу фамилию, – вынужден был ответить я.

Потом я беседовал с другими летчиками, расспрашивал, где воевали, как попали в запасной полк. Слушал их ответы, а сам все время думал о лейтенанте. Нет, решил я, нельзя брать такого в полк. Один его вид будет морально угнетать молодых летчиков. И не только молодых. А в бою, когда понадобится полезть на огонь пулеметов или пойти на таран, человек может и дрогнуть, вспомнив, что лицо у него может оказаться таким же, как у этого лейтенанта. И я окончательно решил: лучше никого не брать отсюда, чтобы не обидеть обгоревшего летчика.

Под вечер зашел в штаб, отметил командировку и попросил автомашину, чтобы побыстрее добраться до аэродрома. Мне отказали. Я высказал недовольство: если меня не подвезут, мне придется еще одну ночь провести здесь без дела.

В комнату вошел полный, высокого роста подполковник. Внимательно посмотрев на меня, он грубо сказал:

– А, это ты здесь поднял бучу? Что, опять хочешь попасть на «губу»?

Я тоже узнал его. Это был командир запасного полка Губанов, с которым мне когда-то довелось столкнуться под Баку.

– Никто никакой бучи не поднимает, товарищ подполковник, – возразил я, стараясь сохранить спокойствие.

Просто мне нужна машина, чтобы доехать до аэродрома, иначе я не успею сегодня вылететь. Я же сюда прибыл не на гулянку!

– Дойдешь и пешком. И чем скорее уйдешь, тем лучше для тебя. Идите!

Губанов еще что-то сказал, но я не расслышал его слов. Во мне все кипело. Зачем он напомнил о тех днях, когда надо мной нависала угроза расправы? Может быть, его злят мои новые ордена? Откуда это грубое отношение к человеку, и в такое время, когда люди должны быть особенно чуткими друг к другу? Неужели подобных типов даже война не очищает от мелочных чувств? Война... Но чувствует ли он ее здесь, в запасном полку?

Возвратившись домой, я доложил обо всем, что помешало мне отобрать в ЗАПе летчиков. Краев и Погребной согласились с моими доводами. А дня через два к нам прибыла большая группа летчиков из соседней части, уходившей в тыл на переформирование.

В тот день, прилетев с боевого задания, я встретил у КП Дзусова. Недавно его назначили командиром нашей дивизии, повысив и в должности и в звании. Высокий, плечистый, в ладно сшитом обмундировании, Ибрагим Магометович первый раз появился в нашем полку как комдив. Был он в хорошем, приподнятом настроении.

– Покрышкин, пополнение прибыло, – сказал он, кивнув на стоявших в сторонке летчиков. – Будешь учить молодых по своей системе. Ваши летчики, вам и карты в руки.

– У меня есть другие карты, товарищ комдив, – ответил я, похлопав по планшету. – Надо летать и воевать.

– Одно другому не помеха. Будешь и летать и учить молодежь.

– Есть!

– Идем, познакомлю тебя с ребятами.

Когда мы подошли к группе летчиков, мне, как и в запасном полку, первым попался на глаза лейтенант со следами ожогов на лице. Правда, у него были обожжены лишь щеки, обычно не защищенные шлемом.

Летчик выделялся среди товарищей не только лицом, но и атлетическим сложением.

– Лейтенант Клубов, – представился он, когда мы подошли к нему.

– Где горел? – спросил Дзусов.

– Под Моздоком, товарищ полковник.

– Знакомые места, – оживился комдив, щуря черные осетинские глаза. – На чем летал?

– На «чайках».

– У нас «кобры». Видел?

– Видел. Осилим, товарищ полковник. Пошли дальше.

– Лейтенант Трофимов, – степенно козырнул худенький низкорослый летчик с голубыми выразительными глазами.

– Воевал?

– Три сбитых, товарищ полковник.

– А вы?

– Солдат Сухов.

– Как так солдат? Зачем мне солдаты?

– Я летчик, товарищ полковник. Только после школы воевал в кавалерии.

– Непонятно. Проверьте, в чем дело, – обратился ко мне комдив.

– Есть проверить!

Я бегло взглянул на стройного, подтянутого Костю Сухова. На нем было все старенькое, выцветшее – брюки, гимнастерка, обмотки. Только черные глаза глядели молодо, весело, даже озорно. Он как бы говорил взглядом: «Что ж, проверяйте. У меня все в порядке. Уже не одному рассказывал свою историю, расскажу и вам».

Я улыбнулся ему и сказал:

– Значит, солдат? Ну что ж! Мы тоже солдаты. Потом представились остальные летчики: Голубев, Жердев, Чистов, Карпов, Кетов, Березкин... Последний чем-то напомнил мне погибшего Островского.

– Чего такой худой? – поинтересовался я.

– В школе кормили плохо, а летали много, – смущенно ответил младший лейтенант. Мне показался он скованным и нерешительным.

Как-то, возвратясь из полета, я увидел, что замполит Погребной беседует с молодыми, расположившимися в тени на траве. Прислонясь плечом к дереву, я стал слушать. Погребной рассказывал о боевом пути нашего полка, о его людях. Он называл имена, которые им, пополненцам, ничего не говорили, потом перечислял подвиги летчиков, выдающиеся бои, коснулся наших тактических новинок. Последнее захватило их. Они слушали замполита с интересом – он умел все рассказанное объединить одной мыслью: вот история нашего полка, и вы, молодые, должны продолжить ее не хуже, а еще лучше тех, кто уже отдал своему полку, Родине много сил, а то и свою жизнь.

Мне хотелось поскорее сблизиться с этими людьми, передать им все, что я знал, что умел. Было уже ясно, что мы не будем долго стоять на Кубани, что лето потребует от нашего полка участия в больших сражениях на Украине, и летчиков нужно было немедленно готовить к серьезным боям.

В тот же день я почти со всеми молодыми побывал на учебном самолете в воздухе. Там, в зоне, убедился в том, что Клубова, Трофимова, Голубева, Сухова, Жердева, Кетова можно быстро подготовить и выпускать на боевое задание. А Вячеслава Березкина, очевидно, придется отправить доучиваться в запасной полк. Такого летчика, у которого не отработана координация движений, четкость при управлении машиной, во фронтовых условиях готовить очень трудно.

Начались занятия. Молодежь училась летать в составе группы, постигала секреты летного мастерства, накопленные в нашем полку.

Как-то во время перерыва я услышал рассказ Сухова о том, почему он, летчик, остался без звания.

– Давай, Костя, со всеми подробностями, – предложил Клубов, смеясь. – О верблюдах, о фотографиях.

– Вы разве уже слышали об этом? – удивился я.

– Десятки раз! – сказал Жердев. – В резерве, когда нечего было делать, мы то и дело упрашивали его: расскажи, как воевал на верблюдах, время пройдет быстрее.

Сухов, улыбаясь, подождал, пока все смолкли.

– Военная история, да и только. Чего они ржут, не знаю, – начал он. – Я на «гражданке» занимался фотографией, работал, значит, по этому делу и учился в аэроклубе. Поступил в училище, здесь же, на Кубани. Окончил, сдал зачеты, школа послала на присвоение звания, а в это время немец взял Ростов, форсировал Дон и попер на кубанские степи. Нас послали как курсантский батальон на фронт. Там попал в кавалерию пулеметчиком. Действовали на Черных землях. Кто-то подал идею использовать верблюдов.

Сели мы на верблюдов, пулеметы даже приспособили на их спинах и так сражались в калмыкских степях. Там и ранило меня. Потом пришел приказ всех летчиков направить в авиачасть. И вот вам солдат-летчик! Пока привыкли ко мне, не одному начальнику рассказывал свою историю. «Так, может, тебя в кавалеристы или в верблюдисты записать? – спрашивали. – Летчиком ты ведь не воевал». Я настоял на своем. Потянуло меня в авиацию, как влекло когда-то мальчишкой. Все-таки я не зря попросился в авиашколу, я когда-то мечтал о ней!

– Расскажи, Сухов, как ты перепутал все фотографии и тебя чуть донские казаки не побили, – предложил кто-то из слушателей.

– Это в следующий раз, – смеясь, отмахнулся Сухов.

Виктор Жердев, Александр Клубов и Николай Трофимов раньше всех овладели «коброй». С ними я начал отрабатывать учебные воздушные бои. А сибиряк Георгий Голубев стал моим ведомым.

Регулярно проводились и теоретические занятия с молодыми летчиками. Они изучали конструктивные особенности и вооружение вражеских самолетов, тактику немецкой авиации. Пользуясь макетами, мы разыгрывали различные варианты воздушных боев, отрабатывали наиболее выгодные маневры и способы атак:

– ...Нам навстречу летит девятка «юнкерсов»... Вы ведущий шестерки истребителей. Ваше решение?

Летчик отвечал, как он намеревался организовать атаку.

– Схватка уже началась. Но вот из-за облаков вывалилась шестерка «мессершмиттов». Ваше решение?

Чаще всего я разбирал с молодыми летчиками отдельные поучительные бои, проведенные истребителями нашего полка. При этом ставил им конкретные вводные, развивая у них тактическое мышление, приучал самостоятельно анализировать свои ошибки.

Нашу землянку в Поповической называли классом, авиашколой, даже академией. Стены ее были увешаны схемами, плакатами, на столе стояли макеты вражеских бомбардировщиков и истребителей.

Вскоре Клубов, Трофимов, Сухов, Жердев и Кетов закончили подготовку к боевым полетам. Не ладилась учеба лишь у Вячеслава Березкина. Он загрустил, чувствуя, что его откомандируют обратно в резервный полк. Однажды Березкин подошел ко мне и, чуть не плача, попросил:

– Товарищ капитан, разрешите мне летать. Я не знал, что ответить. Жаль было «убить» парня плохим отзывом о нем. Я пообещал заняться им, но меня опять отвлекли боевые полеты. С этим же вопросом – когда выпустите в полет Березкина? – однажды обратился ко мне и комсорг полка Виктор Коротков. Он заявил, что говорит со мной по поручению комсомольской организации, что с комсомольцем Березкиным по его настоянию беседовали на бюро, на собрании. Березкин там заявил, что он, комсомолец, не имеет права в эти дни болтаться без дела на аэродроме, когда другие сражаются с врагом.

С тех пор я стал больше присматриваться к Березкину. Послать его в полет с группой без предварительной подготовки у меня не было и в мыслях. Больше всего я боялся подвергнуть молодого летчика в первом же бою смертельной опасности. Если он и выходил из подобного испытания живым, над ним потом очень долго довлел инстинкт самосохранения. Этот инстинкт так сковывал некоторых, что в нужный момент такой летчик не мог проявить дерзость, смелость и погибал там, где можно было легко выйти из опасного положения.

– С завтрашнего дня начнем тренировку, – сказал я комсоргу и Березкину.

Но на следующий день и потом почти целую неделю я не смог летать с Березкиным. В первом боевом вылете с молодыми, в трудной схватке с «мессершмиттами» Клубов, лучший из всех пополненцев, моя надежда, со своим ведомым Жердевым оторвались от группы, потеряли ее в «карусели» самолетов и не возвратились на аэродром. Только вечером нам стало известно, что они все-таки сбили одного немца и приземлились в Краснодаре. Меня это очень огорчило, и я начал тренировки с молодыми на отработку взаимодействия. Надо было научить их железному соблюдению главного закона слетанности: не отрываться от своих! Нарушение этого закона стоило нам уже не одной жизни.

В конце мая пришла, наконец, долгожданная весточка от Марии. Она писала, что жива и здорова, что много думает обо мне и очень переживает, когда читает в газетах о воздушных боях над кубанской землей. Письмо так сильно взволновало меня, что я решил, пока позволяет затишье на фронте, немедленно повидаться с ней. Сразу же пошел к Краеву.

– Товарищ командир, – обратился я к нему, – разрешите на денек слетать к Марии. Она сейчас находится под Миллеровом.

– К той самой блондинке?

– Да, к ней, – ответил я, стараясь быть спокойнее.

– Ох уж эта мне любовь! – продекламировал Краев, прохаживаясь по комнате. И, остановившись передо мной, сказал:

– Ладно. Лети.

– А можно на УТ-2? – осмелился я еще на одну просьбу.

– Бери, бери... Вижу, пропал Покрышкин! – захохотал Краев, хлопнув меня по плечу. – Но учти, послезавтра быть в полку.

– Есть! – радостно козырнул я и побежал на аэродром.

В своем письме Мария не могла точно указать, где находится их часть. Но одна строчка прояснила все: «Таисия живет под Миллеровом». А Таисия – подруга Марии.

Подлетая к Миллерову, я стал внимательно следить за воздухом. Аэродром обнаружить было не так сложно: над ним почти всегда кружат самолеты.

Приземлившись, я увидел возле одной из стоянок полуторку и решил узнать у водителя этой машины, где располагается нужная мне часть. Им оказался хорошо знакомый мне по Манасу пожилой усач.

– Капитан Покрышкин! Здравия желаю! – еще издали приветствовал он меня.

Я поздоровался, радуясь, что именно он первым встретился на моем пути... Не забыла ли Мария обо мне? Ведь мы расстались с ней очень давно, а жизнь фронтовая. И решил, если услышу, что стала другой, – немедленно улечу назад.

Шофер стал расспрашивать о положении на нашем фронте, о моих личных успехах, но я отвечал рассеянно и все думал, как перейти к нужному для меня разговору. Но меня выручил мой собеседник. Вспоминая манасских знакомых, он упомянул и приветливых девушек из медсанбата.

– А вы не помните медсестру Марию?

– Ну, как же не помнить! – оживился шофер. – Недавно она мне руку перевязывала. Добрая девушка. У нас все ее уважают. Постойте, постойте! – хитро улыбнувшись, воскликнул шофер. – Да вы же, наверное, к ней прилетели! Ну конечно, к ней. Ведь в батальоне все считают ее вашей женой.

Мне стало стыдно за свою подозрительность.

– Точно, к ней, – весело ответил я. – А ты не подбросишь меня на своей машине?

– О чем разговор! Конечно, – отозвался он. И, садясь в кабину, добавил: – Вот обрадуется!

– Вот здесь санчасть, товарищ капитан, – сказал водитель, остановив полуторку у побеленной хаты.

Поблагодарив шофера, я выпрыгнул из кабины и сразу заметил в окнах мазанки несколько любопытных лиц. Потом там кто-то вскрикнул. И вот выбежала она, Мария, за ней веселой стайкой все медсестры.

Девушки всей гурьбой провели меня к той хате, где они стояли на квартире. Начались хлопоты. Марии предстояло впервые принимать, угощать парня.

– Чем же тебя покормить? – спросила она каким-то неуверенным голосом. – Вы же народ капризный.

– Что приготовишь, то и ладно.

За один день, который мы провели вместе, мы исходили все тропки вокруг Старой станицы. Поговорили, кажется, обо всем, насмеялись и погрустили. Первого, конечно, вспомнили Вадима. Когда я сказал Марии, что он погиб, она заплакала. Припомнились вечера, проведенные втроем, в Ма-насе, все шутки и выдумки Вадима. Однажды Вадим прибежал к Марии в санчасть среди дня, когда там стояла большая очередь на перевязку, протиснулся к столу и вдруг громыхнул своим голосом:

– Я пришел узнать, ты Сашку очень любишь или нет? Мы посмеялись тогда и над собой и над «лобовыми приемами» Вадима. В оценке своих и чужих поступков мы с Марией почти всегда сходились. Наверно, эта общность объединила нас. Мы одинаково угадывали искренность и фальшь в поведении других, любили честность, прямоту. В моих глазах Мария сразу стала на голову выше других девушек еще тогда, в Манасе, когда она, все узнав обо мне, о моих неурядицах по службе, отнеслась к ним точно так, как относился к ним я. Она поняла меня, поверила мне, но она также требовала отрешиться от некоторых холостяцких привычек. Я реагировал на ее замечания по-разному: то поступаясь чем-либо, то ощетиниваясь против нее. Погостив целый день, я собрался к вечеру улетать. Мария захотела проводить меня на аэродром, к самолету. Я не согласился. Она удивилась. Объяснить ей свои мотивы я не мог: все летчики на фронте считали, что женщина у самолета – дурная примета. Мария этого, очевидно, не знала, но не настаивала на своем. Я простился с ней в станице и ушел на аэродром.

Здесь обнаружилось вдруг, что нечем заправить мой УТ-2, так как для него нужен особый бензин. Такой бензин был только на соседнем аэродроме. Я улетел туда, а когда снова поднялся в воздух, было уже поздно. Что ж, пришлось опять садиться у станицы Старой и стучать в окно к Марии...

Рано утром я улетел на Кубань. Тот же маршрут, те же степи и станицы. Но и земля, и сегодняшняя моя жизнь, и будущее казались обновленными. Все вокруг стало родней, дороже. Моим чувствам словно прибавилось силы. Мечта о завтрашнем дне приобрела конкретность. Имя Марии слышалось в звуках мотора. Эх, скорее бы покончить с этой войной!..

На нашем аэродроме было очень мало самолетов. Такое в последнее время случалось довольно редко. Я подрулил к стоянке. Вижу, от моей машины ко мне бежит техник Чувашкин. Почему он так торопится? Это удивляло и тревожило. Запыхавшись, он на расстоянии перешел на шаг и что-то прокричал. Я посмотрел в небо – там ничего не видно.

– Слышали?.. Сегодня...

Мне хотелось посмеяться над всегда спокойным, даже медлительным Чувашкиным.

– Поздравляю, товарищ капитан!.. Сегодня по радио... Вы Герой Советского Союза!

Стараясь скрыть мгновенно наполнившую меня радость, я спросил:

– Еще кто?

Чувашкин обеими руками схватил мою руку, я обнял его за плечо другой. Мы прижались друг к другу.

– Поздравляю! Как это хорошо! На Кубани!.. Еще кому? Крюкову, Борису Глинке, Речкалову, Фадееву. Еще из других полков ребята.

Имена летчиков, руки техника... Они говорили мне о годах, о боях, о дорогах войны... Эх, Вадим! Не дожил...

Мы шли по мягкой, молодой траве. В небе нарастал гул. Он был необычно мощным. Прямо через наш аэродром с востока на запад шли одна за одной, целой армадой девятки «Петляковых». Звонким ревом наполнился весь небосвод.

– Наступают, – просто сказал Чувашкин.

– Да.

– За два дня столько событий. Сегодня наши наступают. А вчера они, гады... Такая неприятность в полку.

– Что случилось?

– Налетели «фоккеры» и обстрела и стоянки. Ранили летчика, убили инженера. Как будто знали, что вас нет дома.

– Ну, при чем тут я!

– Может, побоялись бы. Все ж говорят, когда вы там, наверху, они такой галдеж в эфире поднимают: «Ахтунг, ахтунг, Покрышкин в воздухе!»

– Кого убили?

– Урванцева. Единственная пуля попала в его будку и прямо в висок. Из летчиков молодого ранило. Ногу ампутировали ему, умер.

Вот так и воспринимай все как есть: свою радость вместе с общим горем. Дели свою радость на всех, бери на себя часть гнетущей печали утрат.

Фамилии «молодого» Чувашкин не смог назвать. Это подсказывало мне, что он не из тех, кто уже был на виду, имел свою машину. Неужели Березкин?..

Мы подходили к землянке КП – оттуда вышло несколько человек. Они приветливо улыбались. Первым среди них я узнал Погребного. Он погладил свою бороду и поднял над собой обе руки. Рядом с ним стояли Березкин, Коротков, Пыжиков – мой земляк из Новосибирска, друг по ФЗУ, недавно назначенный в наш полк на должность пропагандиста. Где-то из-за них показалась голова майора Краева. «Да, летчики все на работе», – подумалось мне. Погребной первый шагнул мне навстречу, и я обнял его как родного.