Текст книги "Небо войны"

Автор книги: Александр Покрышкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 31 страниц)

Пока я освобождался от ремней и вылезал из кабины, к месту приземления планера уже примчалась куча местных ребятишек. Они, конечно, не обращали внимания на межи, на грядки, и потому вслед за ними от каждой хаты бежали кричащие хозяйки.

Последние дали понять, что нам надо убираться куда-то в поле. Мы решили разобрать планер и вывезти его подальше от станицы. Там снова собрали и отправились на клеверное поле. Я опять сел в кабину. Взлетаю. Внизу четко вычерчены ряды подсолнуха, кукурузы, в балках, на склонах, ярко алеет полевой мак.

В воздухе вдруг обнаруживаю, что кто-то в спешке неправильно соединил тяги управления: планер не подчиняется моим движениям. Как ни старался посадить его, он все-таки рухнул на землю. Меня вытащили из-под обломков. Когда я пришел в себя, увидел над собой кружковцев и какого-то пожилого человека. Дядька грустно качал головой. Ему, видно, было жаль меня. Я не мог встать на ногу. Он, оказывается, появился здесь, чтобы прогнать нас отсюда, отругать за вытоптанный совхозный клевер, а теперь пришлось ему даже дать свою машину, чтобы отвезти меня в лагерь.

Планер был вскоре отремонтирован. Его крылья пронесли не одного юношу и девушку над полем у Крымской, не в одном сердце разбудили жажду высоты и полета…

»…Над Крымской идет бой…» – эти слова звучали для меня настоящим и прошлым.

Краев вызвал меня и приказал:

– Полетите на прикрытие Крымской. К ней идут «юнкерсы» и «мессершмитты».

– Есть!

– Справитесь? – Командир, конечно, имел в виду прежде всего ориентировку на незнакомой местности.

Этот вопрос задержал меня на полушаге. Я ответил своему командиру, что его приказ будет выполнен, а сам подумал о более обширных задачах, которые мне предстояло решить во время этого боевого вылета.

Целых полгода я не был во фронтовом небе. Полгода неустанной учебы, глубоких раздумий над тактикой истребителя. За это время я в своих размышлениях и выводах совершенно отрекся от многих устаревших тактических приемов в действиях пары и группы, вся боевая работа истребителей была мной четко разделена на определенные виды, продиктованные этой войной, и каждому виду была найдена современная, с учетом боевого опыта тактика.

Моя тетрадь, приобретенная еще в Маяках, начерченные в ней схемы, занятия в землянках и тренировочные полеты над аэродромом, весь коллективный боевой опыт нашего полка, вся наша воля к победе – все теперь кристаллизировалось в новой тактике, душой которой была до конца созревшая жажда бить врага без промаха.

Такую задачу можно было поставить перед собой и перед всеми летчиками своей эскадрильи потому, что мы теперь сели на совершенные, современные скоростные истребители, какими были и наши «кобры», и ЛА-5, ЯК-1, ЯК-9, поступившие на вооружение других полков; потому, что почти все летчики прибыли на фронт с большим опытом за плечами; потому, что страна уже дала нам столько боевой техники, что этот перевес противника на многих участках войны сводился к нулю. Дух победы нашего народа, витавший в весеннем небе сорок третьего года, вдохновлял и нас, летчиков, на дерзкие действия в боях.

…Взлетели шестеркой. Сразу установили связь с «Тигром» – командиром дивизии генералом Борманом, который находился на наблюдательном пункте у самого переднего края. Это он вызвал нас для прикрытия войск.

Мы шли следом за группой истребителей соседнего полка. Комдив сообщил обстановку:

– В воздухе спокойно. Будьте внимательны. Скоро должны появиться «юнкерсы».

Район, который прикрывала моя группа, был строго определен: передний край у станицы Крымская. Раньше в аналогичной ситуации мы действовали так: приходили туда, строились в круг и кружились на малой скорости, оглядываясь на хвосты своих самолетов. «Мессершмитты» обычно наваливались на нас сверху и сковывали боем, имея самое важное, решающее преимущество – в скорости.

Анализируя десятки воздушных поединков, изучая последовательность и взаимосвязь элементов боя на вертикалях, я в мыслях как бы «расщепил» само понятие скорости. Если она является решающим фактором для выигрыша схватки, то из чего же она состоит сама? Как достичь необходимой скорости – этой аккумулированной мощи истребителя, которую можно превратить в любой неожиданный маневр, во внезапное нападение, в разящий огонь?

На эти вопросы я нашел ответ для себя в дни переучивания на «кобре». Мои выводы, сообща осмысленные всеми летчиками, уже были приняты на вооружение полка.

От наших «ножниц», которые мы применяли над Каховкой и позже, настало время отказаться. Ведь надо было не «ходить» над районом, не барражировать, прикрывая «собою» небо от «юнкерсов», подставляя себя под трассы «мессершмиттов», а самим обрушиваться на противника, атаковывать вражеские самолеты внезапно, бить наверняка. Этой задаче должны быть подчинены все элементы полета.

В этом первом вылете я применил все то, что выносил в мыслях и в душе за многие дни и ночи раздумий. Строй нашей группы не был похож ни на один из тех, которым пользовались мы до сих пор. Это была «этажерка» пар, сдвинутая в сторону от солнца, с превышением одной пары над другой на сотни метров.

Шли мы на высоте четыре тысячи метров и держали курс не точно на Крымскую, а преднамеренно отклонились намного в сторону – на юг, к морю. Мы углубились в территорию, контролируемую противником, придерживаясь направления переднего края. У нас был такой запас высоты, такой огромный обозреваемый простор, что никакие неожиданности нам были не страшны. Во-первых, потому, что мы прекрасно видели друг друга и каждый из нас смотрел за своим товарищем, а не за собой, – это было важным пунктом нашей договоренности. А во-вторых, мы, проинформированные «Тигром», знали, что вражеские самолеты встретим только над Крымской. На встрече с ними именно там мы и сосредоточивали все свое внимание.

Но как мы готовили себя к этому? Совсем не так, как раньше. Прикинув расстояние от Новороссийска, над которым мы сейчас шли, до Крымской, я определил, что именно теперь нужно начать наше стремительное снижение, чтобы через несколько минут, в момент самой высокой скорости и на заданной высоте, оказаться над Крымской. Свою высоту мы превращаем в скорость. Скорость нам обеспечивала нужную внезапность, маневренность, уничтожающий огневой удар и опять же высоту на выходе из атаки.

Высота – скорость – маневр – огонь! Вот она, формула грозы, формула победы.

В тот вылет я, конечно, еще не нашел такого четкого выражения словами нашей тактической формулы, но в мыслях, в действиях она уже полностью сложилась.

Именно так, как предполагали: молниеносно прочесали своей шестеркой воздушное пространство и точно над Крымской увидели самолеты.

Но это были наши ЛАГи той группы, которая вылетела перед нами. Проносясь над ними, крутившими устаревшую «карусель», я подумал, что, появись тут пара «мессершмиттов», как появились мы, они могли бы легко разделаться с ЛАГами.

Наша шестерка снова ушла на высоту. Внизу нам нечего делать. Да, мы выполняли задание по прикрытию наземных войск, мы обязательно пробудем в заданном районе один час двадцать минут времени. Мы пробудем это время здесь, как и те ЛАГи, но мы, совершая движение маятника – пологое снижение с высоты и уход вверх после пролета района прикрытия, – достигаем большой скорости. Наши коллеги, взаимно прикрывающие свои собственные «хвосты», этого не имели.

Когда мы набрали приличную высоту, я подал команду: «Разворот на сто восемьдесят!» Опять идем со снижением на Крымскую. Всего пять минут отсутствовала наша группа в заданном районе. Но картину мы встретили здесь совсем иную: над Крымской появилось больше десятка «мессершмиттов». Они пикировали на четверку ЛАГов, продолжавших кружиться на малой скорости. Теперь решающее слово было за нами. Я бросился в атаку на ведущего вражеской группы. У меня был запас скорости. За ними было преимущество – высота.

Нет, мы недаром корпели над схемами и расчетами, не зря отрабатывали новые тактические приемы. Вражеский истребитель был расстрелян внезапно, он вспыхнул, словно от удара молнии. Я чуть не столкнулся с ним: дымом от него обдало мой самолет. Несколько сот метров мой истребитель шел ввысь, пока я пришел в себя после перегрузки на выводе машины.

Григорий Речкалов, ведущий самой верхней пары, тоже атаковал «мессершмитт» и сбил его первыми очередями пушки и пулеметов.

Когда мы опять набрали высоту, под собой увидели неожиданную картину: немецкие истребители, в одно мгновение лишившись двух из своей группы, уже удирали из этого района. Сюда они пришли, очевидно, чтобы очистить небо от наших истребителей перед приходом «юнкерсов». Наши ЛАГи, которым было бы несладко при том положении, которое они занимали, безусловно, стали б обороняться. Они и теперь не представляли надежной защиты наземникам. Но наша шестерка, готовая снова ринуться с высоты на любого противника, захватила простор, ждала немецких «бомберов».

Наверно, наши атаки и наш уход в сторону солнца так ошарашили вражеских наземных радионаводчиков, что они вернули своих бомбардировщиков, которые до сих пор всегда обязательно появлялись после «мессершмиттов». Небо оставалось чистым.

Мы патрулировали заданное время, то снижаясь, то исчезая в высоте. Не дождавшись «юнкерсов», возвратились на свой аэродром. Я был доволен действиями всей группы, каждым летчиком в отдельности, а особенно тем, что они выдерживали дистанции, четко выполняли маневры группой, что все показали новый стиль работы.

Как только мы приземлились, к нам пришли соседи – те, которые первыми летали на прикрытие Крымской. Они благодарили за выручку, с восхищением говорили о наших атаках.

– Здорово вы их! – говорил один из летчиков. – Сразу всех как ветром сдуло. Если бы не вы, наделали бы, гады, дырок в моей машине.

– Не летайте, как куропатки, безобидной стайкой! – весело отозвался Речкалов, вытирая вспотевший лоб.

– Да, ребята, – поддержал я его, – ваша тактика уже изжила себя.

Мне хотелось обстоятельнее поговорить на эту тему с соседями, но я увидел Вадима Фадеева, который размашистой походкой шел к нам. Радость за его возвращение заставила забыть обо всем.

– Ты это что ж, чертяка, – забасил он, широко разводя руками, – пока мы плаваем по морям и болотам, ты фрицев крошишь? Слыхал, молодец: по-новому, по-нашему действовал?

– Да, Вадим.

– Поздравляю! Кто по-старому воюет, тот одни дырки привозит.

И Фадеев, засмеявшись, похлопал по спине летчика соседней части.

Подошел Крюков.

– Хорошо начали! – сказал Пал Палыч, пожимая всем руки. – Комдив передал, что доволен вашей работой.

Да, это было только начало.

Успешный вылет моей шестерки избавил нашу эскадрилью от «академичного» провоза над районом боевых действий, затеянного Краевым. Мы не увидели, как две другие эскадрильи полка, сведенные в одну группу, торжественно двинулись к переднему краю. Говорят, они пошли под облаками на одинаковой высоте. Теперь мы ожидали их возвращения.

Наконец в воздухе появились и наши «кобры».

– Ну, как дела? – спросили мы у летчиков, когда они приземлились.

– Потеряли одного, – неохотно ответил кто-то из них.

Позже стали известны подробности этого вылета. Группу атаковала всего лишь пара «мессеров», внезапно вынырнувшая из-за облаков. Сбив «кобру», она тотчас же скрылась. Летчику удалось выпрыгнуть с парашютом. Но новую машину потеряли ни за что. Этот случай еще раз доказал, что надо самым решительным образом отказаться от всего устаревшего. Разве нельзя было новый район боевых действий осваивать не всем полком, а малыми маневренными группами?

Но в напряженной фронтовой обстановке много рассуждать об успехах и неудачах некогда.

На взлетную полосу каждую минуту выруливает или садится самолет. Над аэродромом кружат, выстраиваются в группы и уходят на запад истребители. К стоянкам, к складам то и дело подъезжают спецмашины. Узкий участок фронта, мало земли в руках противника, но много неба, которое нужно защищать. Приказы начальников и росчерки ракет торопят в бой. Я снова лечу во главе шестерки прикрывать свои наземные войска.

То, что я уже видел над Крымской (первые «мессершмитты» появились на большой высоте малой группой, и удар «охотников» из-за облаков), подсказывает новый строй моей шестерки. Мы с Голубевым идем с превышением над четверкой Паскеева. Пусть ударная группа завяжет бой, а мы будем расправляться с теми самолетами противника, которые ринутся на высоту, готовясь к повторной атаке.

Доверив Паскееву ударную четверку, я решил узнать, как он будет действовать после длительного перерыва. Его последний боевой вылет летом прошлого года закончился неудачно, хотя вел он себя тогда стойко и мужественно.

Я уже видел и его робость и храбрость. Как он теперь среагирует на первую встречу с «мессершмиттами» или «фоккерами»?

…Высота пять тысяч метров. Через просветы в облаках хорошо видна земля. Осматриваюсь. В небе спокойно. Знаю – это ненадолго. Вот-вот покажутся вражеские самолеты.

Так и есть. Ниже нас, далеко впереди, темной стаей появляется большая группа фашистских бомбардировщиков. Они идут в плотном строю и почему-то без прикрытия. Неужели истребители опаздывают? На немцев это не похоже. Нет, вот с аэродрома Анапы, вздымая пыль, взлетают «мессеры». Расчет точный: к переднему краю они придут вместе.

Там, за всем этим движением в воздухе, лежала необозримая синь моря, сливавшаяся с небом. Хотелось еще разок посмотреть в нежную, спокойную даль, но тревога уже заставляла сосредоточиться на группе бомбардировщиков, разраставшейся на глазах.

Сообщив «Тигру» о приближении бомбардировщиков, приказываю Паскееву подготовиться к атаке и осматриваюсь сам. Вижу: пара «мессеров» идет на нашей высоте. С ними первыми нам придется скрестить огненные трассы.

– Голубев, иду в атаку, прикрой!

Этой командой как бы подводится невидимая черта, за которой начинается воздушный бой.

«Мессершмитты» лезут вверх. Нам тоже надо увеличивать высоту. Через просветы в облаках время от времени слежу за четверкой Паскеева. Ведь она наша опора.

«Мессеры» – «охотники», как я мысленно их квалифицировал, – уклоняются от боя с нами. Их замысел ясен: оторвать нас от четверки.

Я не ошибся: к группе Паскеева устремляются десять «мессершмиттов» – те, которые взлетели с аэродрома Анапы. Надо развернуться им навстречу, рассеять их лобовой атакой и прорваться к бомбардировщикам. Паскеев так и делает. Он идет впереди. Противники сближаются. Вот-вот сверкнут трассы пулеметного огня.

– Паскеев, атакуй? – кричу я, не сдержавшись.

Но в этот момент ведущий нашей ударной группы вдруг резко отвернул в сторону и со снижением пошел в направлении Краснодара. За его машиной потянулась лента густого дыма. Нет, она не загорелась. Просто летчик включил форсаж.

«Что он делает? Почему уходит? – с тревогой и досадой думаю я. – Неужели струсил и бросил на произвол судьбы троих молодых летчиков?»

Прекратив возню с «мессерами»-охотниками, стремительно бросаюсь вниз, на помощь нашей рассыпавшейся тройке. Но поздно. Самолет Козлова – ведомого Паскеева – уже потерял управление и пошел к земле.

Оставшаяся пара молодых летчиков пристраивается ко мне, и мы вместе начинаем отражать атаки «мессершмиттов». И только в эти минуты я вдруг вспомнил о Голубеве. Где же он? Когда отстал?..

Армада вражеских бомбардировщиков подходит все ближе и ближе к нашему переднему краю. А преградить ей путь мы не в силах. Единственно, что мы можем, – это врезаться в гущу девяток, нарушить их строй и заставить «юнкерсов» сбросить бомбы сейчас же, не доходя до цели.

И я веду тройку в атаку. Молодые летчики смело идут за мной. Стремительно заходим сзади сверху и открываем мощный огонь из пушек и пулеметов. Нас не смущает ответная стрельба вражеских стрелков. Нервы гитлеровцев не выдерживают. Бомбардировщики отваливают в стороны и начинают беспорядочно бросать свои фугаски. Рассеяв одну группу «юнкерсов», врезаемся во вторую, затем – в третью. Мы в самой гуще бомбардировщиков, и «мессерам» очень трудно нас атаковать. Но вот бомбардировщики повернули назад, и мы оказываемся втроем против десяти истребителей противника. Оторваться от них невозможно. Значит, надо драться. А боеприпасы на исходе.

Но что это: «мессеры» разворачиваются и берут курс на запад. Осматриваюсь и с радостью замечаю: на помощь нам спешит большая группа наших истребителей.

…Возвратившись с задания, я прежде всего поинтересовался, дома ли Голубев и Паскеев. Мне ответили, что Голубева нет, а Паскеев благополучно приземлился.

– Что с его машиной?

– Мотор заклинило, – сказал техник.

Все стало ясно: при длительном полете на форсаже мотор может выйти из строя. Неужели Паскеев специально это сделал, чтобы прикрыть свою трусость в бою? Нет, для такого обвинения одного факта недостаточно. Да и его нужно тщательно проверить. Но одно ясно: мы ни за что потеряли двух летчиков и две новые машины. И в этом в первую очередь повинен он.

Паскеев стоял в стороне от группы летчиков и поджидал нас. Когда мы подошли, он, бледный, с бегающими глазами, начал что-то говорить. Я не слушаю его, меня душит злоба, еле сдерживаю себя, чтобы не бросить ему в лицо страшное обвинение в подлости и трусости.

Командир полка, выслушав мой рапорт о результатах вылета и поведении Паскеева, сказал:

– Ладно, разберемся. Готовь группу к вылету. Тяжелое впечатление затмило все радости первого успеха эскадрильи. Но жизнь не позволяет углубляться в переживания неудач – ей нужны от нас только мужество, только боевая активность. Я снова в кабине самолета. Включив приемник, слышу возбужденный голос Фадеева. Где-то там высоко и далеко идет тяжелый воздушный бой – голос Фадеева словно доносил сюда, на поле нашего аэродрома, грозный гул и жаркое пламя схватки. Тревога за судьбу друзей, бросавшихся в эти минуты в смертельные поединки, звала в высоту.

Совершив в этот день еще несколько вылетов на прикрытие наших войск, полк к вечеру получил приказ перебазироваться в район станицы Поповической. Этот приказ никого не удивил: Краснодарский аэродром был забит самолетами, а весна сделала свое – надежно подсушила кубанскую землю.

Сборы, суматоха переезда напомнили мне о других перебазировках в сорок первом и сорок втором годах. Между ними не было ничего общего. На сей раз мы впервые переезжали с одного аэродрома на другой не потому, что вынуждены были, как тогда, уступать свою базу противнику. Нет, мы, наступая, меняли боевую позицию.

Укладывая свои вещи в чемодан, я натолкнулся на вещь, купленную еще накануне Нового года в Баку. Однажды, перед самой разлукой с Марией, я ездил туда из Манаса. Это было одно из тех путешествий, которые случались редко. Командир разрешил мне поехать в город приобрести кое-что для себя. Я прибыл в Баку утром, целый день ходил по магазинам, осматривал город, купил для себя брюки, бельишко и, сам не ведая почему, отрез на платье. Так как поезд из Баку отправлялся поздно, я прямо со своими свертками пошел в театр, на оперу «Кармен». Еще подростком я слушал ее в Новосибирске в исполнении самодеятельных певцов. Меня пленили тогда тореадор и, конечно же, Кармен. Встреча с этими яркими, запоминавшимися образами взволновала меня, и я, не колеблясь, приобрел билет на спектакль.

Стоя теперь над своим чемоданчиком, я снова переживал тот день, проведенный в Баку, вспомнил, для кого был приобретен этот отрез.

Отдаляясь от того места, где мы встретились с Марией, где сказали друг другу слова, которые произносятся только раз в жизни, я все чаще думал о ней. Из-под Баку, где задержался наш полк на переучивании, в эти дни один наш инженер выезжал по делам службы в Махачкалу. Я попросил его: «Если вдруг встретишь там Марию, забери ее из батальона и привези к нам. Обязательно забери!» Тот посмеялся надо мной и уехал. Конечно, он никак не мог увидеть в Махачкале Марию, так как она в это время уже была на фронте.

Сегодня, готовясь к перелету, я с какой-то глубокой тоской подумал о Марии. Прошло почти четыре месяца, как мы не виделись с ней. Они изменили мою жизнь, привели меня на фронт, принесли мне первые победы в бою, первые огорчения. А где она? Что с ней? Почему не написала мне ни строчки? Неужели все то, что наговорили ей обо мне неприятного, взяло верх над теми хорошими чувствами? Да, все может быть. Ведь и там, где она служит, есть молодые летчики, и там летчики посещают своих больных друзей в вечерние часы, как посещали мы Комосу в тот вечер, когда я познакомился с ней.

Мысли о девушке, о ее отношении ко мне не покидали меня и во время перелета к Поповической. На новом аэродроме базировался неизвестный нам батальон. Чего не бывает на войне! За четыре месяца часть, уехавшая на фронт из Манаса, могла проделать большой путь и оказаться здесь, на Кубани.

Станица утопала в цветущих садах. Ее белые хаты напомнили мне сотни украинских сел, через которые мы отступали летом сорок первого года.

Первый день на новом месте выпал хмурый, с дождиком. Как только облака поднялись, пришел приказ вылететь на патрулирование.

Подбирая группу, я заботился теперь не только о ее составе, но и о расстановке летчиков в группе. От этого будет во многом зависеть успех выполнения поставленной перед нами задачи.

Летим шестеркой. Пару обеспечения ведет Речкалов. Он отличается тем, что быстро улавливает идею каждого боя. И как бы ни складывалась обстановка в воздухе, почти всегда доводит до конца начатую схватку, добивается победы.

Уже в воздухе, на маршруте, слышу по радио:

– Я «Тигр», я «Тигр». В направлении Краснодара идут три девятки «юнкерсов». Прикройте город.

Я ответил командиру дивизии, что приказ принял, и немедленно изменил курс.

Не долетев до Краснодара, увидел ниже нас восьмерку «мессершмиттов». Значит, бомбардировщики еще прибудут. Я с ходу спикировал из-под самых облаков и атаковал одну из вражеских машин. У меня было преимущество в высоте, удар получился внезапным. Вспыхнув, «мессершмитт» пошел вниз. Речкалов сбил второго.

Группа противника рассыпалась и, прижимаясь к земле, бросилась наутек. Паника, известно, никогда не прибавляет силы. Мы начали преследовать врага. Даже мой ведомый, молоденький паренек, с которым я сегодня летел впервые, увязался за «мессершмиттом».

– Атакую, атакую, прикройте, прикройте! – кричал он по радио.

Мне было понятно состояние молодого летчика, впервые участвовавшего в бою. Один из тех, кого мы старательно учили почти целых полгода, кому не раз говорили о выдержке при встрече с противником, сейчас вошел в азарт и проявлял торопливость, желая сбить врага и показать себя перед командиром и товарищами.

– Прикрываю, прикрываю, атакуй! – ответил я спокойно и пошел за ним.

Ведомый не вытерпел и открыл по «мессершмитту» огонь с большой дистанции.

– Спокойней, не торопись стрелять, – поправил я его. – Подойди ближе…

Эти слова он услышал в момент наивысшего напряжения нервов и мысли, когда стремление уничтожить врага и ощущение близкой победы могут затуманить рассудок даже опытного воздушного бойца. Мое напоминание о расчете и точном прицеливании как бы отрезвило молодого летчика. Он спокойнее и увереннее стал сближаться с противником. Новая выпущенная им пулеметная очередь оказалась неотразимой: «мессершмитт» загорелся.

Тут я вспомнил о главной нашей задаче: прикрыть Краснодар, куда рвутся вражеские бомбардировщики. Даю команду, и группа разворачивается к городу. Мой ведомый хорошо держится в строю, уверенно ведет машину. «Молодец!» – говорю ему по радио.

Одна группа «юнкерсов», очевидно, уже успела прорваться к цели: над окраиной города висело облако дыма. В небе кружились наши друзья, истребители из части, которая базировалась на краснодарском аэродроме.

«Где же остальные девятки „юнкерсов“? – подумал я. – Неужели их уже перехватили другие наши истребители?» Вот к нашей шестерке пристроился какой-то самолет. Присмотрелся-это «киттихаук» из полка Дзусова. Знать, нелегкой была схватка с врагом, если он, отбившись от своих, не сумел их найти. Но летчик не торопился домой: пока тянул мотор и действовало оружие, он жаждал драться. Это радовало.

Только я перенес взгляд с «киттихаука» на облака, как заметил группу «мессершмиттов». Форсируя моторы, фашисты догоняли нас. Мы резко развернулись и пошли им навстречу. Атакой снизу, в «живот», я сбил ведущего. Оставляя позади полосу дыма, он пошел к земле. Остальные поспешили нырнуть в облака.

Мы взяли курс на Крымскую. На встречном курсе показалась новая группа «мессершмиттов». И опять завязалась схватка. Их вдвое больше, чем нас. Но уходить нельзя. Надо хоть еще немного продержаться над передним краем. Когда наши пехотинцы видят в воздухе своих истребителей, они чувствуют себя намного уверенней.

А «мессершмитты» наглеют. Вижу, как один из них устремился в атаку на «киттихаук». Доворачиваю машину и пристраиваюсь ему в хвост. Он уже в прицеле, но за ним виден и наш самолет. Если дать очередь из пушки, то вместе с врагом можно поразить и своего. Поэтому открываю огонь только из пулемета. «Мессершмитт» как бы нехотя переворачивается и срывается вниз. Опоздай я хоть на секунду, наш истребитель не отделался бы несколькими безопасными пробоинами.

Не буду описывать всех так или иначе повторяющихся подробностей боя. Скажу только, что закончился он так же внезапно, как и начался. Мне в этот вылет удалось сбить четыре «мессера».

Когда возвратились домой, с удивлением узнали, что за нашим поединком наблюдал с переднего края командующий ВВС фронта генерал К. А. Вершинин. В полк уже пришла от него радиограмма, в которой он объявлял всем летчикам моей группы благодарность за смелые действия и сбитые вражеские самолеты.

Через некоторое время на аэродром возвратилась четверка, которую водил Крюков. Вслед за ним тоже пришла благодарственная радиограмма. Крюков на глазах у Вершинина сбил три немецких истребителя. Его и меня командующий приказал представить к награждению боевыми орденами.

К чувству радости внезапно примешалась тревога. Мне вдруг подумалось: как отнесется к радиограмме Краев? Наверное, прочтет и скажет: всего несколько дней воюем – и уже к награде представлять? Рано! А главное – кого? Того, кого он собирался под суд отдать?

Но я тут же отбросил эти мысли. Самым важным и самым приятным для меня было то, что нам удалось одержать верх над численно превосходящим нас врагом. А что будет, когда полк введет в бой всех молодых летчиков, когда в воздух поднимутся полнокровные эскадрильи?! Держитесь тогда, «мессеры» и «фоккеры»!

На земле, в полку, пока мы были в полете, жизнь тоже приготовила новость. К Вадиму Фадееву приехала молодая жена. Когда мы отправились на фронт, она осталась в городке возле Баку. И вот не выдержала разлуки.

Фадеев, не доехав до общежития, на ходу спрыгнул с машины у домика, который Людмила сняла под квартиру. Махнув ему рукой, я смотрю вослед, думаю о нем. С доброй завистью думаю. В первых же боях над Таманью он снова отличился, упрочив за собой славу храброго и умелого истребителя. У нас в полку все его любят за добрый и веселый характер, за отвагу в боях. Я радуюсь успехам друга, мне приятно, что не ошибся в нем.

Правда, мне не всегда по нутру удаль Фадеева, порой я ругаю его за отсебятину и лихачество, которые могут привести к печальным последствиям. Вот и сегодня он всех заставил изрядно поволноваться.

Мы возвратились с боевого задания. Самолеты один за другим стали заходить на посадку. И вдруг Вадим выкинул очередной фокус. Он стремительно пронесся над самыми верхушками деревьев, круто ушел вверх и начал крутить «бочки». Эффект, конечно, был потрясающим. Мы, разумеется, поняли, для кого старался Фадеев, кто, кроме нас, наблюдал с земли за его цирковыми номерами.

Неожиданно в небе появились немецкие истребители-охотники. Вывалившись из облаков, четверка «мессеров» как снег на голову обрушилась на наш одинокий самолет. А Вадим, увлекшись фигурами, ничего не замечал вокруг себя.

Находившиеся на аэродроме летчики встревожились не на шутку. Федоров бросился к своей машине, чтобы включить рацию и предупредить Фадеева об опасности. Успеет ли? Но, к счастью, Вадим сам как-то догадался оглянуться. И когда в воздухе сверкнула вражеская пулеметная очередь, он резко бросил машину в сторону и затем круто спикировал почти до самой земли. Спасся, как говорится, чудом. Не сумев сбить его внезапной атакой, «мессеры» сразу же развернулись и ушли за облака.

Когда мы оказались с Вадимом наедине, я по-дружески поругал его и посоветовал отказаться от ребяческих замашек. Он попытался все свести к шутке, но наш разговор случайно услышал подошедший Погребной.

– Он дело говорит, Фадеев, – поддержал меня замполит, – тебе надо крепко подумать над своим поведением в воздухе.

Фадеев остался на аэродроме, а мы с Погребным пошли на КП. По дороге замполит попросил меня:

– Поговори с ним еще раз. Он тебя лучше поймет. Верно, что ребячество в нем скоро перебродит. А летчик он замечательный.

– Я тоже боюсь за него, – откровенно признался я Погребному. – Ухарство всегда кончается плохо.

Из этого случая были сделаны и другие выводы. Учитывая, что вражеские истребители-охотники стали подкарауливать наших летчиков на посадке, командование полка приняло меры предосторожности. Теперь при возвращении группы с задания одна пара самолетов обязательно оставалась в воздухе для прикрытия аэродрома. Она садилась последней. А тот, кто приземлился первым, оставался в кабине до тех пор, пока не сядет патрулировавшая пара, готовый сообщить по радио об опасности. Пришлось снова, как когда-то при обучении молодежи под Зерноградом, повторять летчикам известную истину: пока ты не оставил кабину самолета, полет для тебя не кончился, все время будь начеку.

Попутной машиной приехал в Поповическую Козлов. Он рассказал, что произошло с ним в воздухе, не умолчал и о странном поведении ведущего четверки в решительный момент боя. Мне стало ясно, что Паскееву больше доверять нельзя. Но командир полка все еще медлил с выводами.

Несколько успешно проведенных боев окончательно убедили летчиков, насколько правильны новые найденные нами тактические приемы. Но для того чтобы применять их с наибольшим эффектом, у нас просто не хватало пока сил: в каждом полете численный перевес был на стороне вражеской авиации. Да и командование полка все еще считало, что для прикрытия переднего края нашей обороны лучше посылать мелкие, чем большие группы.

Что ж, гудеть так гудеть. Летая над боевыми порядками своей пехоты, мы замечали, что к фронту подходят наши свежие резервы. Значит, готовится наступление. Скорее бы!