Текст книги "Оккультные силы СССР"

Автор книги: Александр Колпакиди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 46 страниц)

О появлении секретного агента в Горном Бадахшане не знал ни комиссар памирского погранотряда Алехин, ни полномочный представитель ОГПУ в Таджикистане. Да и зачем было дразнить людей Трилиссера и Ягоды? Для них, как и для многих других, Блюмкин в то время работал в Наркомторге, ишачил от зари до зари. Уезжал на службу очень рано, а возвращался очень поздно. И тут же засыпал богатырским сном. В общем, отдыхал от ОГПУ. В действительности в Москве оставалась его тень или тени – это уже была забота Спецотдела.

А живой Блюмкин тем временем ехал на лошадке за проводником по узкой, петлявшей по кручам тропе. Персидский язык (он же таджикский) Яков выучил еще в 1921 году, когда по заданию Коминтерна создавал компартию в Иране. После утомительного путешествия спутники оказались в Хороге, где остановились в доме Сайда Юсуф-Али-Шо. Гостеприимный хозяин был вождем местной секты исмаилитов и личным представителем на Памире живого бога Ага-хана. Все поклонявшиеся этому божеству каждый день возносили молитву, оканчивая ее непременным: «Нет Бога, кроме Бога, и Ага-хан пророк Его!» Пророк обретался в Индии. Жил он в роскошном дворце в Пуне, недалеко от Бомбея. Ежегодно на Памире собирали священную дань богу, и к нему уходил караван паломников. В Пуне они передавали оброк Ага-хану, а тот в ответ вручал ис-маилитам грамоту со своим священным автографом. Для пилигримов путь в Индию был сопряжен с тысячью проблем, и главная была связана с политикой. Советы и Британия, владевшая Индией, находились в жестких отношениях. Настолько жестких, что сам северный пограничный район, к которому примыкал Памир, англичане именовали прифронтовой полосой. Здесь ограничивалось любое передвижение, и ни один человек не мог беспрепятственно проникнуть на север Индии. Особо свирепствовала туземная милиция в административном центре Читрал, где находился офис британского политического агента подполковника Стюарта. Правда, он любил отдыхать в комфортабельных бунгало Малаканды и бывал у себя лишь наездами. Но даже в его отсутствие контроль не ослабевал. «Согласно мнению стратегов, в прочности Читрала заключается ключ к контролированию разведывательных устремлений Советов, быстро усиливающихся в Средней Азии», – писала колониальная газета «Пионер».

Драконовские меры, применявшиеся к пришельцам с севера, не распространялись на религиозных паломников-исмаилитов. Благополучие их путешествия гарантировал сам британский резидент в Кашмире сэр Джон Бари Вуд.

С исмаилитским караваном и вышел в конце августа дервиш Блюмкин. Паломники тронулись в путь из советского кишлака Кизил-рабат, миновали узкую полоску Афганистана и через перевал Вахджир проникли в Индию. Долина реки Хунза вывела их в город Балтит. По прибытии туда, уже под вечер, когда пилигримы укладывались спать в местном караван-сарае, Блюмкин был схвачен туземной полицией. Кто его выдал, он так и не понял. Якова поместили в местной тюрьме, находившейся в подвале балтитской цитадели. Утром третьего дня заточения узнику объявили, что туземная полиция передает его в распоряжение английских властей и что они и решат его судьбу. Спустя несколько часов задержанный был отправлен в Читрал с британским конвоем, сопровождавшим почту для подполковника Стюарта. Там Блюмкина ожидал допрос и, по всей вероятности, расстрел. Однако на первом же привале, воспользовавшись халатностью охраны, Яков бежал, прихватив с собой адресованные Стюарту сообщения и документы английского агента в Балтите. Блюмкина преследовали до вечера, но безрезультатно. А в сумерках это уже стало и бесполезно.

17 сентября, под видом монгольского ламы, он прибыл в Лех, столицу княжества Ладакх, расположенную на территории Британской Индии, и присоединился к экспедиции Рериха. Вот как художник описывает эту встречу в своей книге «Алтай-Гималаи»: "Приходит монгольский лама и с ним новая волна вестей. В Лхассе ждут наш приезд. В монастырях толкуют о пророчествах. Отличный лама, уже побывал от Урги до Цейлона.

Как глубоко проникающа эта организация лам! Толкуем с ламой про бывший с нами случай около Дарджилинга". Рерих восхищался спутником: «Нет в ламе ни чуточки ханжества, и для защиты основ он готов и оружие взять. Шепнет: „Не говорите этому человеку – все разболтает“ или: „А теперь я лучше уйду“. И ничего лишнего не чувствуется за его побуждениями. И как легок он на передвижение!»

На рассвете 19 сентября караван вышел из Леха. Впрочем, «лама» покинул караван еще ночью. О своем уходе Блюмкин предупредил лишь отца и сына Рерихов, сообщив, что вновь соединится с караваном через три дня и будет ждать путников в приграничном монастыре Сандолинг (на конспиративной явке). «Лама» отправлялся на изучение района.

Спустя трое суток путники вышли к монастырю Сандолинг, расположенному чуть в стороне от главной трассы. Николай Константинович и Юрий вошли под своды буддийской кумирни. Здесь находился большой алтарь Майтрейи. Юрий спросил у первого встреченного ленивого монаха о «ламе». Тот ответил: «Был и ушел еще рано утром по дороге к границе».

22 сентября экспедиция заночевала в селении Панамик, находившемся на берегу реки Нурба. Для многих караванов это был последний населенный пункт Британской Индии перед китайской границей. Утром, как только экспедиция вышла в путь, Рерих заметил местных жителей, ремонтировавших мост под наблюдением колониального британского чиновника и солдат. Представитель власти заинтересовался документами «американцев». Англичанин с явным неудовольствием просмотрел экспедиционный паспорт и спросил о здоровье ученых.

«Таинственная починка пути встречалась нами и в других пограничных местах», – отметил художник в путевом дневнике. Хотя он знал: ничего таинственного в спешном ремонте не было. Просто переправы, мосты и дороги подготавливались к проходу регулярных войск. Это должен был быть второй поток, который с юга поддержит северную группировку, двигавшуюся по долине реки Сарыкол. Так шла обычная подготовка к наступлению. В противном случае мосты бы разрушали.

Ночь 23 сентября караван встретил у подъема на перевал Караул-даван. В сумерках взошла луна, и неожиданно появился лама-Блюмкин. «Чтобы миновать мост, его провели где-то через поток», – писал Н. Рерих. Осторожность ламы вполне понятна: на мосту британские часовые и их очень интересуют ночные богомольцы, шляющиеся по стратегическим дорогам. Однако лама оставался в лагере всего несколько часов. Вооружившись топором и фонарем, он вновь отправился к пограничным достопримечательностям. «На перевал лама пойдет ночью…» Блюмкин провел скрупулезное обследование участка. Нанес на карту блок-посты, пограничные кордоны, удобные высоты. Уточнил протяженность отдельных участков, степень трудности их преодоления и состояние коммуникаций.

На следующую ночь, 24 сентября, лама снова объявился на стоянке. На этот раз в костюме уроженца Китайского Туркестана мусульманина-купца из Яркенда. И здесь Рерих впервые занес в дневник ошеломившую его подробность: «Оказывается, наш лама говорит по-русски. Он даже знает многих наших друзей».

Что это за общие знакомые? Их, как минимум, двое. Первый – это Агван Доржиев, бывший агент русского Генштаба в окружении Далай-Ламы, затем консультант советской разведки. С ним Рерих познакомился до революции во время отделки и росписи буддийского храма в Санкт-Петербурге. Второй – народный комиссар иностранных дел Чичерин, известный Рериху еще по университету, главный генератор тибетских интриг.

Пораженный всезнанием и болтливостью Блюмкина, Рерих снова записал в дневнике: «Лама сообщает разные многозначительные вещи. Многие из этих вестей нам уже знакомы, но поучительно слышать, как в разных странах преломляется одно и то же обстоятельство. Разные страны как бы под стеклами разных цветов. Еще раз поражаешься мощности и неуловимости организации лам. Вся Азия, как корнями, пронизана этой странствующей организацией». Вот так, удивляясь и восхищаясь своим «ламой», вожди экспедиции дошли до китайской границы и 3 октября уже держали курс на Хотан.

Пройдя с экспедицией Западный Китай, Блюмкин прибыл в Москву в июне 1926 года. Именно Яков, по воспоминаниям Розонель Луначарской, привел Николая Константиновича в гости к наркому просвещения. Она рассказывала потом, как "с

Рерихом было интересно и одновременно жутко, как сидел у них в гостиной этот недобрый колдун с длинной седой бородой, слегка раскосый, похожий на неподвижного китайского мандарина".

Когда 13 июня 1926 года Рерих приехал в Москву, он в тот же день встретился с Бокием. Разговор их был о Шамбале, под которой подразумевался Западный Тибет. Бокий познакомил художника с результатами опытов Барченко. Кроме того, во время своего пребывания в Москве Рерих посещал Ягоду, а также Трилиссера, который консультировался у художника по поводу выдвигавшейся Барченко теории Шамбалы, а также дальнейших планов в связи с религиозно-политическим центром.

Связь «Единого трудового братства» с Рерихом не прерывалась. В 1927 году член братства Королев, отправленный в командировку в Ургу, в письме к Александру Васильевичу делился своими соображениями по поводу пересылки сочинения Рериха «Община»: «Книгу Рериха задержал с отправкой, потому что перед самой отправкой ее выяснил, что почтой посылать ее рискованно, как заграниздание, да еще такого содержания, и что она, вероятнее всего, сгниет в дебрях политконтроля. Тогда я решил ждать удобного случая, чтобы послать вам книгу через Бокия».

Само «ЕТБ» было просоветским и главной своей задачей считало активизацию политики СССР на Востоке.

Впрочем, прошедшего по дорогам Азии Блюмкина беспокоила и судьба экспедиции Барченко. Ситуация с ней выглядела печально. Пока был жив Дзержинский, жила и идея экспедиции в Шамбалу. После интриги Трилиссера, Ягоды и Чичерина летом 1925 года Феликс Эдмундович повел активную атаку против заговора зампредов. Дзержинский заявил Бокию, что уж в этом году экспедиция состоится во что бы то ни стало. Так бы оно и случилось, но 20 июля 1926 года после выступления на пленуме ЦК «железный Феликс» скончался от инфаркта. Такой исход событий похоронил надежды начальника Спецотдела. И хотя место главы ОГПУ занял нейтральный Менжинский – он был фигурой мягкой, внушаемой и не посвященной в тайны экспедиции. Истинную власть узурпировали зампреды, ярые противники этого предприятия.

После некоторых размышлений и попыток пробить экспедицию в новых условиях начальник Спецотдела сообщил Барченко, что, по всей видимости, теперь от их идеи действительно придется отказаться, но что он смог бы профинансировать любую экспедицию ученого в переделах СССР. Например, на Алтай, в интересующие Александра Васильевича районы. Бар-ченко в самом деле влекли те секретные трассы, которыми, по словам патриарха голбешников Никитина, пользовался он и его монахи, пробираясь к таинственной территории. Эта экспедиция состоялась летом. Помимо общих сведений о тайной «тропе голбешников» Барченко успел познакомиться с несколькими местными алтайскими колдунами. Они поразили его своими магическими возможностями, связанными с воздействием на погоду и практикой гипнотических состояний. Экспедиция была кратковременной, и скоро Барченко вернулся в Москву. О своих наблюдениях и находках он рассказал членам «Единого трудового братства» – Бокию и Москвину. С их ведома и при их поддержке он выехал для встречи с ленинградским отделением «ЕТБ».

В Ленинграде его ждало экстраординарное событие: на квартиру к члену братства Кондиайну, где остановился Александр Васильевич, неожиданно явились Рикс, Отто и прибывший из столицы Блюмкин. Яков был в состоянии бешенства. Он кричал Барченко, что тот не имеет права разъезжать по стране и предпринимать экспедиции на Восток без его, Блюмкина, санкции, что Барченко должен всецело и полностью в своей исследовательской работе подчиняться его контролю, иначе он пустит его «в мясорубку». «Его» – значило не только Барченко, но его жену и детей. «И помни, – истерично орал Блюмкин, – нам ничего не стоит уничтожить тебя. И если ты рассчитываешь на покровительство Бокия, то зря. И он и Агранов уже в наших руках. Благодаря тому, что мы знаем об их связях с масонами с дореволюционных времен, мы имеем силу воздействовать на них. Потому что, если эта информация всплывет где-то наверху, им – конец». Но пока что Бокий мог пригодиться Блюмкину, Риксу, Отто и «еще кое-кому». Главная ценность начальника Спецотдела заключалась, по мнению Блюмкина, только в том, что у того есть «Черная книга», «где собраны компрометирующие материалы на руководящих работников», и это «дает им в руки неограниченную возможность». Суперагент почему-то считал, что Бокий отдаст им «Черную книгу» в момент "X". Глеб Иванович, действительно, в силу специфики своего положения и по прямому указанию Ленина собирал материалы обо всех высших советских чиновниках – их личная жизнь так же была государственной тайной, и тайна эта хранилась на одной из полок Спецотдела. Именно об этой «Черной книге» и упомянет Барченко на допросе в НКВД летом 1937 года.

В конце же 1927 года «ЕТБ» предприняло попытку установить контакт с Гурджиевым. Для этой цели Барченко составил от имени своего тайного общества специальное послание. Его должен был передать мистику Блюмкин, о чем стало заранее известно Бокию. Однако Блюмкину не удалось этого сделать.

В то время как раз начиналась операция, связанная с поез-ками на Запад и Ближний Восток. Под видом торговой фирмы Блюмкин создал нелегальную резидентуру в Турции, используя финансовые средства, которые получал от продажи хасидских древнееврейских манускриптов, переданных ему из особых фондов Государственной библиотеки им. В. И. Ленина. Эти деньги предназначались для создания боевой диверсионной организации против англичан в Турции и на Ближнем Востоке. Однако часть средств Блюмкин передал Троцкому, который после высылки из СССР жил в Турции. Кроме того, он привез в Москву письмо Троцкого, адресованное Радеку.

Узнав об этом по возвращении Блюмкина в СССР, его жена Елизавета (по второму браку Зарубина), работавшая сотрудником разведывательной службы еще с 1919 года (одно время она служила в секретариате Дзержинского), была потрясена «изменой мужа» и сообщила руководству. Блюмкин был арестован, а позднее расстрелян за «сочувствие взглядам Троцкого».

* * *

В начале января 1927 года британский министр по делам Индии Самюэль Хор вылетел в колонию для оперативного инспектирования дислоцированных там военно-воздушных сил. Он намеревался объехать гарнизоны Северо-Западного пограничного района, лежащего между Гиндукушем, Памиром и Гималаями. 19 января Хор прибыл в Пешавар, где находились ангары 20-й эскадрильи 1-го авиаотряда Королевского Воздушного Флота. После кратковременной остановки и беседы с авиаторами Хор покинул военную часть, и его самолет взял курс на Разгелькул, в окрестностях которого располагались 5-я и 27-я эскадрильи, входившие в состав 2-го авиаотряда.

Удовлетворившись осмотром, министр предпринял несколько облетов Пешаварской долины и наблюдал в полевой бинокль британские части, сосредоточенные в Малаканде. Затем он пересел в армейский автомобиль и по шоссе проехал через Хайберский проход. После этого Хор снова оказался на борту самолета, летевшего через Мирамшах в Кветту. Здесь состоялась встреча с личным составом 3-го авиаотряда и курсантами штабного колледжа индийской армии. В откровенной беседе, проходившей в местном офицерском клубе, Самюэль Хор выразил свое восхищение новейшими британскими гидропланами и признался, что испытал сильное чувство, когда его самолет парил над Хайбером.

Здесь, в Северо-Западном пограничном районе, располагалась ударная группировка вооруженных сил Великобритании. В этом месте сосредоточились прибывшие из Альбиона элитные части, прошедшие испытания на полях Первой мировой войны, войска особого назначения, укомплектованные англоиндийскими метисами, туземная территориальная армия, войска туземных князей и военная полиция. В состав регулярной армии включались полки безрассудных гурков – непальских горцев, бригады потанов и газаров, обученных вести боевые действия в пустыне и на перевалах, специфические подразделения, набранные из мужчин-индусов, принадлежавших к военным кастам, и батальоны, целиком состоявшие из представителей северных воинственных народностей.

Из Белуджистана и с персидской границы на север спешно перебрасывались пехотные подразделения. На озерах Кашмира находились базы гидроавиации, способной осуществлять десантные операции на горных водоемах. У перевалов застыли танки и бронетехника. Шли кавалерийские учения. От Кветты к Дуздапу протянулась новая стратегическая железная дорога – даже кассы на ее станциях были бронированы и устроены как пулеметные гнезда.

Хайберский перевал связывал этот район с Афганистаном, а Каракорумский – с Китаем (Синьцзяном). Именно на территории этих сопредельных государств должны были состояться первые сражения с армией «бешеных бабуинов и гнусных клоунов», как Уинстон Черчилль называл большевиков.

Пограничные посты Советов располагались значительно севернее. Но там – и еще дальше, в Москве, – реально оценивали возможность первых столкновений с англичанами на территории соседних государств, а потому внимательно следили за всем, что творилось на озерах и перевалах Кашмира: «…По этим сведениям, в апреле – мае англичанами производилась переброска своих войск из Пешавара в Мастуджи, далее на Гил-гит. Предполагалось, кроме того, сосредоточение войск туземных вассальных княжеств севера Индии на границе; Читральс-кой милиции – в направлении перевала Сахсарават (перевал Ионова), Гилгитской – у Маскара (50 км севернее Гилгита). В Маскар и Гилгит направлено большое количество продовольствия и запасы обмундирования, для хранения которых здесь выстроены особые склады. Параллельно с перебросками будет производиться усиленный ремонт дорог и некоторая разработка перевалов (очистка их от снега) – силами местного населения по приказу туземной администрации» (из донесения ОГПУ от 10 июля 1927 года).

* * *

За Николаем Рерихом и его семьей вели наблюдение асы английской разведки. Среди них был знаменитый подполковник Ф. М. Бейли – политический резидент в гималайском княжестве Сикким. В свое время он пытался организовать контрреволюционный мятеж в Ташкенте, затем, уже будучи тибе-тологом с мировым именем, был направлен в сердце Гималаев, чтобы охранять интересы Британской империи в этом регионе. Бейли высоко ценил художественные и научные достижения семьи Рерихов, хорошо знал об их миротворческой деятельности. Тем не менее это не помешало ему отдать приказ тибетскому правительству остановить экспедицию Рериха, следовавшую через пустыню Гоби в Тибет, уведомив тибетских официальных чинов, что в Индию возвращаются агенты Москвы. И приказ этот был выполнен. Зимой 1927/28 года при сорокаградусных морозах экспедиция была задержана в Цайдаме. При этом всю вину за случившееся (погибло пять членов экспедиции) Бейли свалил на «дикость тибетцев».

На смену Бейли в княжество Сикким был назначен другой резидент английской разведки – полковник Уэйр. В Тибет он отправился, пытаясь собрать новые сведения об экспедиции Рерихов. Вместе с полковником следовала его супруга Тира Уэйр.

Вот выдержка из письма-донесения Тиры Уэйр сэру Эвелину Хауэллу в иностранный и политический департамент правительства Британской Индии от 31 марта 1932 года:

"Ниже приводится информация, которую Вы запрашивали у меня по делу Рериха. Буду счастлива, если она окажется сколько-нибудь полезной для Вас. <…>

Сопровождая мужа во время его тибетской миссии в Лхасу в 1930 году, я с неизбежностью вывела из своих наблюдений, что мысль Тибета под влиянием пророчеств и монастырских писаний настроена на грандиозный сдвиг по всей стране. Действительные сроки наступающего сдвига различны и неясны, как и его описание. Каждый монастырь имеет об этом свое фантастическое представление, но по всему Тибету, по-видимому, общепринято главное: это приход Будды, и чем скорее, тем лучше. Общая идея сводится к тому, что Майтрейя – грядущий Будда должен появиться через 100 – 200 лет. Его статуям уже молятся в большинстве монастырей, причем изображают сидящим на европейский манер. Майтрейе будут предшествовать два завоевателя. Первый придет с Запада. Чужеземец и небуддист, он покорит всю страну. Второй – из Чан-Шамбалы (мистического района на Севере). Он завоюет страну и снова обратит ее в буддизм. За вторым завоевателем (время прихода не указано) последует сам Майтрейя.

Как и во всем мире, в Тибете присутствуют скрытые советские течения. Несомненно, в различных монастырях уже есть советские агенты, а революционная направленность некоторых монастырей, например «Дрепанга», расположенного вблизи Лхасы и предоставившего кров десяти тысячам лам, вполне очевидна («Дрепанг» открыто взбунтовался в 1919 – 1920 годах).

В настоящее время тирания Кумбелы, любимца далай-ламы, вызывает значительное недовольство. Кроме того, общеизвестно, что сильный элемент в Тибете будет приветствовать китайскую или любую другую власть, предпочитая ее нынешнему состоянию дел. (Когда мы прибыли в Лхасу, в целом было ясно, что Англия отдала Калькутту Конгрессу и теперь практически бессильна в Индии.)

Суеверность народов Тибета служит плодородной почвой для любого сообразительного ума, и путем, вымощенным пророчествами, было бы нетрудно приблизить срок предстоящего события к нынешнему поколению. Сейчас необходим только один элемент – первый завоеватель собственной персоной.

По возвращении из Тибета я получила экземпляр самой последней публикации Николая Рериха «Алтай – Гималаи», а прочитав эту книгу, обнаружила, что Рерихи прекрасно понимают это тибетское пророчество и действительно изучили предмет очень глубоко.

Известно, что семья Рерихов поддерживала тесный контакт с Тибетом многие годы. Вероятно, они знают о жизни, верованиях и условиях существования в Тибете больше любого человека на Западе. Их сын Юрий лучшую часть своей жизни посвятил исследованиям религии и обычаев Тибета.

Их желание посетить недоступные места Тибета, где они могли бы рисовать картины, собирать художественные и ботанические коллекции, представляется вполне обоснованным. А то, что семья Рерихов приобрела землю в Кулу, на границе Тибета с Индией, требует дополнительного объяснения. Необходимость поселиться в этом месте оправдывалась состоянием здоровья госпожи Рерих, и, несмотря на просьбы их художественной клиентуры в Нью-Йорке, они сочли жизненно необходимым остаться в Кулу.

Николай Рерих – русский, несмотря на его стремление выглядеть американским подданным. А вот его сын Юрий – натурализованный американец.

Рерихи утвердили себя как знатоки искусства высокого уровня. Благодаря своим художественным способностям и обаятельным манерам, соединенным с умелой рекламой, Николай Рерих считается ведущим авторитетом в искусстве Востока. (Английский журнал по искусству «Студио» недавно дал высокую оценку его работе.)

Под предлогом занятий искусством он мог проникать в самые потаенные места Азии, а доверие, внушенное его художественным талантом, открывало ему доступ к информации, получить которую другим путем было бы нелегко.

Его продвижение по Тибету в 1928 году выглядит подозрительным, и теперь известно, что в этот период он посетил также Москву и, возможно, Ленинград. Кроме того, известно, что он был хорошо встречен Советами. А никакого русского Советы хорошо не примут, если он бесполезен для России.

Возвращаясь через Тибет, он щедро тратил деньги. Едва ли ему могло хватить средств, что он вез из Индии, на столь долгий маршрут.

На пути через Сикким тот факт, что он посетил Россию, хранился им и его семьей в глубокой тайне. Его поведение в Дар-джилинге по возвращении из Тибета возбудило подозрения: он обратил на себя внимание в обществе буддистов, давая всегда, по меньшей мере, вдвое большую цену по отношению к запрошенной за буддийские реликвии и манускрипты, побуждая всех буддистов нести к нему те ценности, которые он жаждал получить.

Его гнев на тибетское правительство в связи с препятствиями, которые оно чинило ему в Тибете, побудил его спровоцировать протест образованных и влиятельных американских обществ, а сам Рерих угрожал осложнениями в отношениях между американским и тибетским правительствами. С его стороны это была ошибка, так как американские власти в Калькутте, углубившись в вопрос, обнаружили, что Рерих – русский и не имеет права апеллировать к Вашингтону, и настроили Вашингтон против него.

Рерих попытался вернуться в Индию в 1930 году через Пон-дишери, однако, вероятно по совету политического резидента в Сиккиме, правительство Индии отказалось принять его на территории Британской Индии. Он обратился за помощью в Вашингтон и снова получил отказ. Тогда, заручившись поддержкой влиятельных людей в Англии, он, игнорируя решение индийского правительства, высадился в Британской Индии, на этот раз с бельгийским паспортом. По случайности его фамилия приняла вид «де Рерих», и он оказался натурализованным бельгийцем.

Поводом для возвращения в Индию послужило здоровье жены. Приобретя землю в Кулу, он настаивал, что это единственное пригодное для нее место.

Находясь в Дарджилинге, Рерих познакомился со многими влиятельными буддистами, включая господина Ладен Ла. Он щедро делился средствами с буддийскими монастырями, и, возможно, Ладен Ла сообщал ему мнение британского резидента по рериховскому вопросу. Ладен Ла в то время состоял на службе в Министерстве иностранных дел и занимался вопросами, касающимися Тибета.

Рерих и его семья долгие годы, якобы в художественных целях, изучали язык, верования, политические и географические условия Тибета.

Итак, он – русский и, предположительно, в долгу перед Советами и потому заслуживает пристальнейшего наблюдения.

Даже если бы это было все, что следовало о нем сказать, этого достаточно для санкционирования решительных мер. Но, кроме того, сын Юрий представляет дополнительный интерес в деле Рериха.

Люди, знающие Юрия, признают в нем тибетолога очень высокого уровня. Это блестящий специалист, который приобрел необыкновенно глубокое понимание буддийских доктрин и суеверий.

Как следует из их публикаций, а также из разговоров с буддийскими авторитетами в Сиккиме после возвращения из Тибета, Рерихи особенно интересуются грядущим Майтрейей. Раджа С.-Т. Дорджи, гостивший в Резиденции, рассказал мне, что их беседа всецело концентрировалась вокруг образа грядущего Майтрейи. Поскольку приход Майтрейи в большинстве случаев ожидается не ранее чем через 100 – 200 лет, то как объяснить столь сильный интерес? И как быть с теми завоевателями, которые должны предшествовать Майтрейе в весьма неопределенные сроки?

Обычному человеку разгадка этой проблемы может показаться фантастической, но для русского, обладающего воображением, ничто не фантастично, а при поддержке Советов никакой сногсшибательный образ действий не будет невозможным.

Завоеватели ожидаются с Запада и с Севера, так почему бы им не быть русскими? Другими словами, почему бы одному из них не быть Юрием «де Рерихом», человеком, получившим вместе с западным образованием мудрость лам, и с Советами за спиной?

Говорят, что первый завоеватель не будет буддистом. Буддист или не буддист – безразлично для Юрия. Он одинаково пригоден для обеих ролей. Хорошее, основательное руководство могло бы проложить путь обоим. Кульминацией политики Рерихов могла бы стать даже персонификация самого Майтрейи. Весомый плод их долгого труда вскоре наверняка созреет.

Очевидно, что мировое правительство не позволит России покорить Тибет. Но если сами тибетцы примут русского как своего нового вождя, то что помешает России контролировать через него Тибет и всю Азию?

Обладая знанием, полученным в Тибете, и с помощью неограниченных денежных средств ему будет нетрудно подкупить влиятельных лам, чтобы предречь и провозгласить его приход, когда наступит время. Ламы из Лхасы, а также из разных авторитетных монастырей во время своих паломничеств смогут легко добираться до Кулу. Для путников, не отягощенных багажом, проходы не такие уж и неприступные. В то же время из центральной базы в Кулу будет нетрудно связаться непосредственно с Москвой. Здесь он занимает ключевую позицию, удобную для наблюдений за Индией и Тибетом, а также для получения любой информации, необходимой при составлении планов.

Он принял к себе на службу лучшего буддийского ученого в Дарджилинге, ламу Лобзанга Мингюра, брата Рай Сахиб Вангди (главного уполномоченного тибетского служащего в Британском торговом агентстве в Джиантэи). Он щедро тратит деньги и уже снискал благожелательность района, давая недискримини-рованные беспроцентные займы. Он помогает всем, кто нуждается в помощи, за ним уже установилась и распространяется все шире репутация филантропа.

Даже если Рерихи будут лишены протекции Индии и Англии, ничто не остановит их деятельность в России или в Китае. В рериховском журнале «Урусвати» (т. 1, № 1), только что вышедшем (издательство Музея Рериха, Нью-Йорк), на странице 67 они пишут: «Изучение Среднего Востока – первоочередная задача института, но можно без опасения добавить, что „границами этого исследования будут географические рубежи Азии, а в них исследованием будет охвачено все, что представлено Человеком и создано Природой“, – значительные слова, произнесенные сэром Уильямом Джонсом при открытии Азиатского общества Бенгалии в 1784 году. Под термином „Средний Восток“ мы понимаем Индию и всю пустынную часть Азии, простирающуюся от Иранского плато на западе до восточных границ собственно Китая, включая Китайский и Русский Туркестан, Монголию и Тибет. Конечно, большая часть этой обширной территории сейчас закрыта для научной работы, но есть надежда, что вскоре более светлый период озарит сердце Азии и принесет с собой новые возможности для научного поиска».

Выдающиеся упорство, способности и амбиции семьи Рерихов нельзя отрицать. И то, что Советы не воспользовались этой необычной возможностью осуществить свои планы покорения мира, представляется мне нелогичным. Урожденные русские, Рерихи носят безупречную маску художественного инкогнито.

Я твердо убеждена, что они, эти Рерихи, ждут политического кризиса, который может случиться в Средней Азии в любой момент, и уже сейчас отлично к нему подготовлены. Смерть далай-ламы могла бы легко ускорить развитие событий.

Тира Уэйр, 31.3.32, Резиденция Гангток".