Текст книги "олнце моё, взгляни на меня... (СИ)"

Автор книги: Александр Белов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

–До свидания, Владимир. Не беспокойтесь о Дарине. "Амазонка" – прекрасная гимназия. Ещё увидимся.

–До свидания, дядюшка Фу. До свидания, В.. Владимир.

Выдавила из себя на прощание девочка и снова покраснела, спрятав лицо в высоком пушистом воротнике шубки. Она миленькая. Мин уехали, господин Фу повёл меня в зал. Там он, виновато оглянувшись по сторонам, достал из одного из шкафов пузатую бутылку и два стаканчика. Налил в них жидкости из бутылки, протянул один мне:

–Хоть у нас, сяньюней, это не в обычаях, но я хочу помянуть его по-росски с тобой, Вова.

–Пусть небеса будут к нему добры.

–Пусть.

Мы выпили обжигающую жидкость. Господин Фу убрал бутылку обратно, стаканчики тоже. Сели в кресла, помолчали.

–Вова, чем думаешь заниматься?

–Ещё не знаю, дядя Фу. У меня ведь и ремесла-то никакого нет кроме военного. А деньги нужны, и много. Я должен помочь той девушке, которая ценой здоровья спасла Дарину.

–Много надо?

–Пятьсот червонцев хотя бы.

–Изрядно. А благотворители?

–Все очереди расписаны на годы вперёд. Самая ближайшая подойдёт через тринадцать месяцев. В её случае каждый месяц ухудшает состояние. Если за десять месяцев не сделать операцию, то она может на всю оставшуюся жизнь остаться прикованой к постели. А ей всего шестнадцать лет, дядя Фу.

–Бедная девочка... Я хотел бы помочь, но сейчас у меня нет таких средств. Всё вложено в предприятие.

–Я и не смел вас просить о такой сумме. Сейчас у меня и у моего друга появилась неплохая работа и средства мы соберём. А если удастся пристроить Дарину в "Амазонку".. Вот только и там деньги нужны..

–С гимназией мы поможем. Это я обещаю твёрдо.

...В тот вечер я ещё рассказывал про Пинга, про себя, про Дарину и про наш побег. Господа Тянь слушали тихо и грустно. Сяньюньский народ столько притеснений и гонений испытал в своей истории, что до сих пор хорошо понимал чужие страдания. Рано утром я распрощался с добрыми Тянями и уехал в Велесославль. Дарина ещё была в гимназии, когда я пришёл "домой". Поэтому я сходил к Светиславычу. Рассказал о поездке, о неожиданно появившейся возможности пристроить девочку. Дёмин подумал и ответил:

–Это хорошо, Вова. Она там будет под присмотром, потом и дальше сможет учиться, а там и до подданства рукой подать.

Ну наверное. На том разговор и закончился. Дарина вернулась из гимназии, мы поговорили о всякой фигне. А вечером я улучил момент когда девочка укладывалась спать и спросил её:

–Дарина, как тебе в гимназии?

–Так себе. Дураки и дуры.

–Вот как. Хотела бы сменить её?

–Угу. Мы переезжаем летом?

–Почему ты так решила?

–Брат, здесь только средняя гимназия поблизости. Даже я об этом знаю. Учиться осталось четыре месяца, бросать гимназию сейчас глупо. Если буду менять гимназию, то разве что на старшую. Такая только одна в городе, на том конце. Добираться далеко и дорого. Значит надо переезжать.

–Резонно. Ты умная. А хочешь переехать?

–Мне всё равно. Без папы и мамы везде плохо.

Серьёзно и как-то безразлично сказала девочка и забралась под одеяло. Вот и поговорили. Но раз ей всё равно..

... ...Двигатель грузовоза порыкивал на плавных ухабах, Мельник как всегда подрёмывал у правого окна. Деревья по обеим сторонам от дороги, казалось, смыкались кронами где-то вверху. Иногда, потревоженный рыком двух мощных двигателей, сверху падал иней, кружась в морозном воздухе. В кэбе было тепло, пахло нагретым железом и немного – топливом. Слегка клонило в сон и я время от времени прихлёбывал воду из фляжки, предусмотрительно наполненной ещё дома. Вот, кстати, странно – не так уж много времени живу в лагере, а уже называю его домом. Наверное человеку обязательно нужно хоть какое место, чтобы назвать его домом и стремиться туда вернуться. Я так задумался, убаюканный рутиной поездки, что чуть не впилился в резко остановившийся грузовоз Никонова. Да что он там творит! От резкого торможения Мельник чуть не впечатался в приборную доску, но каким-то чудом успел упереться в неё руками.

–Эй, что за!..

Он выдал одно из тех выражений, что не говорят при детях, и зло уставился на меня. Я ткнул пальцем вперёд:

–А я чего?

Мельник сунул руку за пазуху, вынул пистоль и открыл дверцу. Морозный воздух ворвался в кэб. Ватажник спрыгнул на дорогу, захлопнув дверцу за собой. Я так понял, что моё дело – сидеть себе тихонько за рулём и не дёргаться. Но вот руку-то я за пазуху тоже сунул и пистоль вытащил. Лязг затворной рамки и патрон готов сделать своё дело. Я положил пистоль на сиденье рядом с собой, прикрыв его шапкой. Мало ли. Впереди что-то происходило, но никоновский грузовоз занимал всё поле зрения. Рука моя лежала на рычаге передач, а нога готова была выжать сцепление. Я нервничал. Но вот вдруг грузовоз Вторака дёрнулся вперёд, подпрыгнул колёсами на чём-то, выбросив клуб дыма из выхлопной трубы. Я шестым чувством понял, что надо делать то же самое. Движок взревел, нога бросила педаль сцепления и тяжёлый грузовоз рванул вперёд. В этот момент я услышал приглушённый треск, словно щёлкали большим кнутом. Стреляют?! Впереди валялись обломки бревна, которое своими колесами сломала передняя машина, а по бокам от дороги барахтались какие-то фигуры. В стороне мелькнула знакомый кафтан Мельника, я сбросил газ и дверца почти сразу распахнулась – ватажник прямо на ходу забирался в кэб. Вдруг дверца с моей стороны тоже распахнулась. На подножке висел какой-то парень в светлом армяке и пытался выдернуть меня из-за руля за ногу. Правая нога вдавила педаль газа, на левой висел светлоармячник. У него была бешенная харя, перекошенная и красная. Он скалился, словно хотел меня укусить. Стряхнуть его не получалось, газ было отпускать страшно и я принял решение – нашарил под шапкой заряженный пистоль, сунул его в проём двери и выстрелил прямо в перекошенную морду. Выстрел горхнул на весь кэб. Парень сорвался с ноги и укатился куда-то в снег. В стороны разлетелись обломки бревна, грузовоз быстро набирал скорость. Я захлопнул дверцу, поставив пистоль на предохранитель и сунул его на сиденье. Покосился на Мельника, который сидел, бледный как мел, и держался за левую сторону живота. Он повернулся ко мне и прохрипел:

–Ты куда стрелял?

–Какая-то тварь хотела меня из кэба вытащить. Герой, твою медь...

–Ты крут, амурец. Человека грохнул и даже ухом не повёл.

–Что теперь будет?

–Да нихрена не будет. Думаешь эти ушлёпки в стражу обратятся? Не сикай, амурец. Всё хорошо. Такое уже бывало.

–А ты чего за бочину схватился? Зацепило?

–Немного. Чиркнуло.

–Надо перевязать.

–Обойдётся.

–Кровью истечёшь.

Я пошарил в ящике для мелочей и выудил упаковку бинта. Я только в тот раз положил её в ящик. Вот, ёшки-матрёшки, и пригодилась. Протянул упаковку Мельнику:

–Хоть к ране приложи. Не спорь, я такого насмотрелся.

–Ладно.

Ватажник, сжав зубы, взял бинт, сорвал обёртку и сунул моток под кафтан, коротко зарычав. Судя по тому, что он ещё был в сознании, крови он пока потерял немного и боль не настолько сильная, чтобы отключить его. Может и правда обойдётся. Я ехал как обычно, поглядывая время от времени на Мельника. Он прикрыл глаза и сидел спокойно, лишь изредка морщась на крупных ухабах. Я сам себе удивлялся. Только что убил человека, но ни чувства вины, ни раскаяния не испытывал. Ну застрелил и застрелил. Он пытался причинить мне вред или даже убить, вот и получил ответ. Как же война изменила меня, что смерть человека уже меня почти не трогает? Ведь если подумать, то с точки зрения обычных людей я чудовище, опасный зверь. Я ничем не лучше, а может и хуже всех вместе взятых ватажников Брусила. И не испытываю по этому поводу неудобств. Помнится, когда-то осуждал лагерных "фартовых" за их правило жизни "умри ты сегодня, а я завтра!". А получается, что сегодня я жил именно так. Но как иначе? Если бы я не выстрелил в того красномордого, он бы выкинул меня из кэба, а его дружки вряд ли бы проявили ко мне милосердие. Я бы умер или остался калекой. Горе для Дарины, Милана не сможет получить лечение, потому что Вторак один не успеет собрать деньги. С моей точки зрения я поступил правильно. Парень сам выбрал скользкую дорожку, а я просто оказался удачливей – только и всего. И руки у меня не дрожали, кстати. Меня тревожило то, что мы не боялись преследования, а ведь груженые машины идут сравнительно медленно. Однако Мельник беспокойства не проявлял, а значит и мне бояться было глупо. Я только иногда поглядывал в зеркала заднего вида. В Шехони, едва подогнав грузовоз к месту разгрузки, я вышел из машины, обошёл кэб и помог Мельнику спуститься. Он был всё так же бледен и морщился от боли. От Никоновской машины уже спешил Гвоздь.

–Что тут у вас?

Мельник ответил, скривившись:

–Зацепило малость.

–Понятно. Пошли.

Он подставил плечо товарищу, а мне бросил:

–Возвращайся в кабину.

Я пожал плечами и развернулся. Мне на их самочувствие было как-то всё равно. Почувствовал голод. Залез в кэб, порылся в сумке, достал свои запасы. Надо же, и охота к еде не пропала. Бездумно жевал, запивая пищу водой из фляжки. В кузове гремели грузчики. Подумалось, что если нападавшие стреляли вслед, то могли повредить задние колёса. Приоткрыл дверцу, выглянул назад. Морозец куснул щёки. Левые колёса были в порядке. Пролез к правой дверце и повторил действия. И правые колёса в норме. Вот и хорошо. Я глянул в сторону соседней машины. Вторак тоже закусывал. Я помахал ему рукой, он помахал в ответ зажатым в кулаке куском колбасы. Хорошо дружинник столуется, не ограничивает себя. Я ухмыльнулся и откинулся на спинку, заложив руки за голову. Вздремнуть что-ли?.. Мельник забрался в кабину сам, без посторонней помощи. На мой молчаливый вопрос осклабился:

–Залатали. Тока сало пробило, ливер не задет.

Я пожал плечами, завёл движок. Дожидаясь, пока Никонов вырулит из ворот, спросил:

–На обратном пути нас не встретят те же друзья?

–Нет, они уж свалили давно. У них так всегда – если сразу не взяли груз, то смываются. Да и местные вперёд нас прокатятся, подстрахуют.

–А что, бывали случаи, когда они брали груз?

–Ну, было такое. Ты думаешь почему из местных так мало желающих ездить с металлом?

–Ясно.

Обратная дорога и правда прошла спокойно. На месте засады не было тел или чего-то иного, кроме валяющихся на обочинах обломков бревна. В Велесославле мы как всегда получили у Брусила плату. Видимо Гвоздь с Мельником уже доложили о нашем небольшом приключении со стрельбой, потому что атаман с интересом глянул на меня и сказал, отдавая мне пачку десятигривенников:

–Я уже начинаю вас побаиваться, амурцы. Для вас человека пришить – что высморкаться.

Я пожал плечами, промолчав, а Никонов безмятежно высказался:

–Чего тебе бояться? Деньги ты платишь в срок.

Брусил ухмыльнулся и ничего не ответил. Мы ушли из склада, кутаясь в армяки – морозило здорово. По дороге я бесцветным голосом сообщил:

–Я нихрена не чувствую, Вторак. А завтра этими руками буду обнимать сестру. Это неправильно.

–Ничего не поменялось, Вова. Убей ты или убьют тебя. Иногда я думаю, что мы не вернулись с войны. Да и некуда нам возвращаться пока. Не забивай голову терзаниями. Как только наскребём на лечение, так сразу бросим эту грязь.

–Да, ты прав. Но жертву Трибогу я принесу и тризну по тому парню справлю. Так будет правильно.

–Ага.

... Пришла Масленица. Велесославль весь украшеный, вычищеный от лишнего снега и всю седмицу по городу шли гуляния. Особенно красиво было вечерами, когда зажигались праздничные огни. Народу на улицах очень много. Наверное не только горожане гуляли, но и с ближайших селений люди приехали. Морозец им не мешал, его вообще мало кто замечал. Гимназистов отпустили отдыхать и мы с Дариной отправились навестить Милану. Сестра, смотревшая всю дорогу на праздничный город молча и безучастно, улыбнулась только в палате Миланы. В белом халате не по росту, печальная, она выглядела как-то нездешне, словно призрак. Но стоило ей войти в палату, как уголки вечно прямых тонких губ поползли вверх, раскосые глаза заискрились, в уголках блеснули капельки еле сдерживаемых слёз. Дарина, белокурая, временами напоминающая куклу несмеяна, со счастливым смехом бросилась обнимать радостную Милану. Я скромно стоял у двери и запоминал эти редкие секунды. Только здесь можно увидеть смеющуюся Дарю. Она что-то спрашивала у девушки, сама что-то отвечала, взахлёб рассказывала и ахала, слушая ответы. Вот такой девочка была до войны. Смешливая, удивляющаяся, любопытная. Теперь настоящая Дарина прячется глубоко внутри себя. И ведь кроме меня, Миланы и Никонова больше никто её такой не видел...

Я не знаю – заплатил ли Вторак взятку врачам или стоял перед ними на коленях. Но пока Дарина пересказывала старшей подруге свои новости, пришла милосердная сестра и объявила, что в качестве исключения Милане разрешена прогулка. Обе девчонки потеряли дар речи, я тоже очень удивился и хотел воскликнуть что-то, но на плечо легла рука. Я обернулся – позади стоял Никонов и заговорщицки держал палец на губах. Сестра вытурила нас, мужиков, из палаты чтобы переодеть Милану. Я развёл руками:

–Ну ты даёшь! Но как?!

–Да неважно. Поможешь?

–Конечно!

Этот день был самым весёлым из всей седьмицы. Мы с Никоновым выезли волнующуюся Милану на крыльцо, а там пересадили на особое кресло, приспособленное для передвижения по снегу. На улице нас ждали Дёмин со Жданом и встретили традиционными праздничными присказками. Милана просто светилась от счастья и еле сдерживала слёзы радости. Дарина не сдерживалась, утирая глаза цветной варежкой. У меня застрял ком в горле и я отвернулся как бы случайно. Стоящая возле уличной двери милосердная сестра прижала ладонь ко рту, глаза её блестели. Она ободряюще мне кивнула и скрылась в здании, выпустив на прощанье клуб пара из больницы. Через улицу от больницы шли гуляния и мы всей счастливой кучкой поспешили туда. Кресло катил Вторак, Дёмин и Ждан помогали. Дарина обняла мою руку и пробормотала:

–Она такая счастливая... Я ей завидую.

Я промолчал. Не надо портить хороший денёк бессмысленными спорами. Не знаю как Дарина и остальные, но я наслаждался окружающими нас смеющимися, добрыми людьми. Весёлые озорные парни и румяные смешливые девушки; благостные мамаши и папаши со своими чадами; снисходительные и заботливые бабушки и дедушки – всех хватало на улицах. Может быть после кровавостей войны, потери родины и безнадёги беженца я воспринимал всё в розовом цвете, но именно такими счастливыми и беззаботными мне казались окружающие. Я страшно завидовал им всем: вот живут же люди! Ничего не знают об уличных боях, о бронеходных атаках и воздушных налётах. Им не обьяснить боль от потери родных и друзей в топке несправедливой войны. Иногда я злился на них за то что они так беспечны и довольны жизнью, когда в соседней стране погибли и продолжают гибнуть женщины, дети и старики. Но тут же я понимал, что в той войне виноваты вовсе не они. А уж в том, что война вообще состоялась виновны мы сами, амурцы. Наша хренова знать и купцы, искавшие только выгоды от виляния между сильными странами, виновны в том в первую очередь. Когда я это понимал, то вместо злости на словенских людей приходил стыд перед ними. Хорошо что такие приступы обиды происходили редко.

Когда мы нагулялись и вернулись к больничному крыльцу, на верхней ступени Вторак встал рядом с креслом, взял Милану за руку. Она, разрумянившаяся от мороза, глядела на него снизу вверх такими влюблёнными глазами..

–Друзья! В этот праздничный день я.. Мы.. Мы хотим известить вас о том, что после лечения Миланы, когда ей исполнится семнадцать, мы поженимся!

.. Ждан и Светиславыч не особо и удивились. Я тоже. Только Дарина удивлённо присвистнула. Вторак отпустил руку возлюбленной и опустился на колено перед Дёминым:

–Ярополк Светиславыч, прошу позволить Милане выйти за меня замуж.

–Позволяю. Хоть и странно говорить заранее, но совет вам да любовь.

Ждан не нашёл ничего лучше, чем ляпнуть:

–Горько, блин!

Милана отчаянно смутилась, Вторак тоже покраснел, но обычай есть обычай: пришлось им поцеловаться. Я услышал вздох Дарины и было непонятно – зависть, сожаление или радость были в том вздохе...

С середине седьмицы я взял Дарину за руку и повёз в Малахит. Она желанием не горела, но и не особо сопротивлялась. Скорее всего ей как всегда было начхать на всё, и на мои усилия в том числе. По случаю праздников народа на вокзале было не так уж и много, но Дарина шла насупившись, глядя себе под ноги. Иногда смотрела по сторонам, натыкалась на мужские взгляды и снова опускала голову. Ей было страшно. Я купил два проездных до Малахита, мы дожидались нужного поезда в углу зала ожидания. Дарина даже есть не стала – так ей не нравилось тут. Протолкались в полутёмный вагон. Нашли нашу скамью, уселись...

–Дарина, точно есть не хочешь? Ехать долго.

–Не-а. Потерплю.

Угрюмо пробурчала девчонка в ответ и повозилась, притираясь поудобнее спиной. Я сидел с краю у прохода, а она у окна. Но вместо того чтобы сидеть как обычные люди, сестра прислонилась ко мне спиной, упершись ногами в расшитых валенках в стенку под окном. То, что при этом она прижала меня к разделителю, её нисколько не волновало. Дарина расстегнула рыжую шубку, сняла шапку, тряхнула головой. Светлые волосы рассыпались по меховому воротнику. Она достала из-за пазухи какую-то книжку и погрузилась в чтение. Я только вздохнул. Девонка при каждом удобном случае так садится. Потом была сцена с досужим мужиком, а потом как на грех напротив нас заняла скамью молодая пара. Девушка и парень лет восемнадцати, сяньюни. Я всё понимаю: молодость, чувства. Но несколько часов обниматься, целоваться и ворковать по-своему – мне кажется, что это перебор. А уж с каким отвращением смотрела Дарина на их обнимашки! Хотя не долго смотрела. Чтобы не видеть, она всю дорогу не отрывалась от своей книжки.

В Малахите мы сразу сели на кольцевой омнибус, благо я уже знал путь к дому Тяней. Вот и двухэтажный особнячок с кованой оградой. Дарина постепенно замедляла шаг и на крыльцо её пришлось чуть ли не заталкивать. На звонок дверь открыла строгая домработница:

–Это вы, Владимир? Здравствуйте. Проходите в дом. Я извещу товарищей Тянь.

Она внимательно посмотрела на мою спутницу и ушла. Пока мы раздевались в прихожей, она вернулась:

–Идёмте.

А она немногословна. То, что росский язык для неё не родной, заметно. Говорит короткими фразами, с мягким сяньюньским выговором. Вот у самих Тяней и у Миней я этого выговора почти не заметил. У госпожи Джии было в речи что-то такое, а вот дядюшка Фу, госпожа Веики и молодая Анита говорили совсем неотличимо от местных жителей и от нас.

Мы вошли в зал. Ого, господа Тянь не хотели ударить в грязь лицом перед Дариной. Дядюшка Фу был в замечательном деловом сюртуке, подчёркивающем его солидность, а госпожа Джия (всё никак не могу заставить себя называть эту красивую женщину тётушкой) была потрясающа в платье простом, но здорово подходящем к случаю. Но ещё красивее платья была её причёска со вьющимися прядями. Даже у хмурой Дарины брови удивлённо приподнялись. Я нарочно примечал её поведение. Господа Тянь радушно пошли нам навстречу. А это знак особого расположения, когда хозяева при первой встрече идут первые. Когда они подошли поближе, я поклонился по амурской привычке:

–Добрый вечер, господин и госпожа Тянь. Это моя двоюродная сестра, Дарина Юэн.

Первой ответила Джия. Она сделала шаг ближе и мягко взяла девочку за руку:

–Какая красивая девочка! Правда, Фу?

Дядюшка Фу согласно кивнул. Я боялся как бы Дарина не выкинула чего, но на удивление она вела себя кротко, молчала и глядела в пол. Смущается или злится? А ведь Джия первая, кто назвал её красивой. Ну, Даря и в самом деле очень даже симпатичная. Белокурые волосы, раскосые зелёные глаза. И фигура начала проглядываться. Судя по всему девочка будет в мать, то есть довольно высокая и стройная, даже худощавая. Отец у неё тоже был отнюдь не толстяк, так что одно к одному.

Потом мы пошли ужинать. Я-то с прошлого раза знал, что всё будет по-простому. Дарина была напряжена, но к концу ужина успокоилась и даже стала посматривать на хозяев. Они деликатно говрили о вещах отвлечённых. После ужина прошли в гостинную. Дарина села рядом со мной, на диван. Так она искала поддержки, я думаю. Джия расспрашивала её об учёбе. Потом заговорил господин Тянь:

–Дарина, твой брат попросил нас помочь устроить тебя в гимназию "Амазонка". После праздников вы посетите её, и если тебе понравится, то с нового учебного года ты сможешь в ней учиться. Так же ты можешь гостить у нас в любое время, мы будем только рады. Правда, Джия?

–Конечно!.

Дарина смущалась, но не злилась. Это уже хорошо, что она не враждебна господам Тянь. Мы ещё поговорили обо всяком и Джия позвала Дарину с собой:

–Пойдём, Дариночка. Я покажу тебе ванную комнату, а потом и спальню. Уже довольно поздно. Пошли?

–Да.

Девочка несмело улыбнулась и пошла наверх с Джией. На следующий день мы с Дариной и господами Тянь гуляли по праздничному Малахиту. А потом мы вернулись домой. Как ни хороши праздники, но они заканчиваются. Дарина отправилась обратно в гимназию, а мы снова впряглись в работу. Я бы сказал, что она нас поглотила. Пол-месяца мы мотались между Велесославлем и Шехонью. Становилось всё теплее и дорога делалась всё хуже. Ездить старались с ночи, пока морозец не отпустил, а возвращались по сырому снегу. За это время мы накопили уже чуть больше половины нужной для лечения суммы, около двухсот восьмидесяти червонцев. Это потому что и Светиславыч вносил. Непостоянно, но вносил. Он боялся сглазить, но ему предлагали постоянную законную работу. Совершенно случайно он повстречал давнего сослуживца ещё со времён пограничного училища. Тот давно жил в Союзе и теперь занимал немалую должность в одном из строительных предприятий. Они открывали своё отделение в Велесославле и им понадобился человек, знакомый с охраной площадей. Сослуживец замолвил словечко и скоро Светиславыч приступит к работе в своём "Жилпромстрое". Тогда он сможет взять ссуду на оставшуюся часть суммы за операцию. Чем дальше, тем важнее каждый день, выиграный у болезни. Очень неприятно было, но после некоторого улучшения во время масленичной седьмицы Милане становилось хуже. Начались отступившие было боли в спине, она вынуждена была прекратить занятия – сидеть ей было теперь больно. Вторак ходил мрачный. К тому же работ изматывала. Теперь становится более понятно нежелание местных поработать у Брусила. Это же настоящая каторга – так вкалывать! Перед сезоном распутицы банда старалась успеть вывезти запасы металла и мы ездили почти каждый день. К тому же я жил совсем как бирюк. С Никоновым мы общались теперь редко. Разве что по дороге от общаги до завода перекинемся парой фраз, да на обратном пути так же. И всё. Каждый свободный час он старался проводить в больнице. Ждан учился как проклятый после душеспасительных бесед с будущим зятем. Надо же, какой большой учительский талант скрывал Вторак! Жаль только что его методу вряд ли возьмут на вооружение в гимназиях – за угрозы телесных повреждений и полового насилия в Союзе есть статья уголовной Правды. Светиславыч готовился к началу работы, вернее уже по-тихоньку входил в курс дел. Ко всему он загорелся замыслом построить свой дом. "Жилпромстрой" помогал своим работникам в самообеспечении жильём – всё-таки строительное предприятие. К тому же таким образом оно экономило на постройке служебного жилья. Наше "Банное братство", образованое из меня, Вторака, Ждана и Светиславыча ещё в дни заселения в общагу после нескольких месяцев существования распалось из-за постоянных неявок трёх из четырёх основателей. Даже в бане я теперь парился один.

Да что там говорить?! С Дариной и то мы виделись урывками. Часто я уходил – она ещё спала, а приходил – она уже спала. Хорошо что соседка тётя Желана приглядывала за девочкой, помогала с готовкой иногда. Девушки у меня тем более не было. Занимаясь готовкой немудрёной холостяцкой жрачки, сидя у стиральной машины в прачечной самообслуживания или ворочаясь на жёсткой одинокой койке в каморке общаги, я не раз задумывался о своём одиночестве. Мы тут, в Новом посаде, с осени. Может виной моя нынешняя работа, может ответственность за Дарину, может ещё что, но я всё время один. В посаде девушек и женщин как бы и побольше мужчин – война мужиков больше сжирает. Опять же сяньюни держатся особняком. У них своя вера, свои праздники. И при том молодые беженки стараются найти любовника (а если получится, то и жениха) среди местных, словенских мужчин. В таких как я они видят отражение себя – нищеброды без подданства со смутным будущим. Поэтому так трудно даже познакомиться с кем-то, не то что шуры-муры завести. В других условиях можно было бы надеяться на случайные связи. Девушки и незамужние молодые женщины часто во время праздников и гулянок-вечеринок выбирают себе понравившихся мужчин для того чтобы переспать – со скуки, "для здоровья" или в надежде завязать отношения. Однако жизнь в лагере устроена так, что совсем нет тут гуляний, молодёжных вечеринок. Праздники если и празднуют, то в кругу семьи, у кого она сохранилась, и близких друзей. А друзей я тут себе так и не завел. Водиться с малолетками пятнадцати-семнадцати лет, которым всё равно с кем тереться на чердаке – лишь бы впечатления были, тоже не получалось. Я для них был уже староват. Тем более такие девицы были почти что ровесницами Дарины и Миланы, поэтому совесть как-то не давала мне обжиматься с ними по углам да под юбки к ним лезть. Был, конечно, ещё выбор – шлюхи. Среди беженок были и такие. Для некоторых этот способ заработка чуть ли не единственный из доступных, а для кого-то это подработка такая. Договариваешься, оставляешь адрес. К тебе приходит девка, возраст которой определить трудно. Ей может быть и шестнадцать, и двадцать шесть. Она приходит накрашеная, безразличная, как к станку на фабрику. Буднично раздевается, если попросишь. Может и не раздеваться – ей всё равно. Спрашивает: "-Резинка есть?", если нет, то достает свою (стоимость входит в сумму к оплате). Совершенно не стесняясь своего бледного тощего тела раздвигает ноги или оттопыривает зад где скажешь – на кровати, на полу, на стуле, да хоть на потолке. Механически двигается, разглядывая скучающим взглядом потолок или пол, пока ты пыхтишь делая своё дело. Потом на твоих глазах одевает то, что снимала (если снимала), получает оговоренную сумму и уходит, даже на тебя не взглянув. Как выбор – то же самое, но на дому той самой девки, что оказывает "любовные" услуги. Я совру, если скажу что ни разу не пользовался такими услугами, но это же не отношения какие-то, а просто похоть заглушить. Наверное для Лады такое – как таракана в пироге найти. Она-то любит страстные обьятья, счастливые стоны и всё такое. Живое вобщем. А тут как две куклы жахнулись: ни чувств, ни страсти – одна механика.

Наша напряжённая работа внезапно остановилась. Дорогу окончательно развезло, а запас лома значительно иссяк. Брусил пообещал, что через недельку-другую работа возобновится, а пока мы свободны как сопля в полёте. Ёшки-матрёшки. Я целый день отсыпался, потом ещё день бездельничал, а потом плюнул на всё и устроил Дарине внеочередные выходные. Учится она хорошо, думаю, что за пару дней особо не отстанет. Под это дело я не поленился побывать в гимназии и взять пакет бумаг об учёбе девочки. Сначала мы навестили Милану. Бледная, осунувшаяся девушка совсем не была похожа на саму себя месячной давности. Смотреть на неё было просто больно. Дарина долго сидела у её кровати, что-то рассказывала неестественно бодрым голосом, а я смог из себя выдавить только приветствие. Милана слабо улыбалась, что-то тихо спрашивала. Вела она себя немного заторможено, потому что ей постоянно впрыскивали болеутоляющие. Свидание продлилось недолго, Милана быстро устала. Мы простились, вышли в коридор и только тут Дарина расплакалась. Беззвучно, без всхлипов и стонов. Просто из глаз текли слёзы, но рот её был сжат в упрямую тонкую линию. Она вообще после Рогова плакала только беззвучно.

На следующий день мы приехали в Малахит. Весенний город встретил нас лужами на дорогах и свежим ветром. Приехали мы утром, так что застали господина Фу дома. В результате он вызвал извозчика и оплатил дорогу в оба конца. Джия накормила вкусным завтраком, проводила до дверей и пообещала угостить не менее вкусным обедом. Раз заплачено, то поехали с удобствами. Не так уж и долго ехали. Всё-таки не такой и огромный город, этот Малахит. Извозчик остановился возле чугунных узорных ворот. Они были гостеприимно распахнуты и открывали вид на довольно длинную сосновую рощу, в конце которой виднелось белое здание. Да уж, ёшки-матрёшки! Богато выглядит. Сосны шумели на ветру, наполняя воздух запахами хвои и смолы. Прямо перед нами дорожку в три длинных прыжка пересекла огненно-рыжая белка. Она взлетела вверх по стволу сосны и оттуда наблюдала – не кинемся ли мы за ней? Мы не кинулись за рыжей молнией, а я просто погрозил ей кулаком и конечно же не произвёл на неё никакого впечатления. Белка насмешливо прострекотала нам вслед. Вот и здание гимназии. Трёхэтажная белая громадина имела нарядный вид. Около большого крыльца дворничиха в рабочем армяке и крепких мужских сапогах метлой разметала лужи талой воды, чтобы ,не дай боги, не поскользнулась какая-нибудь неловкая гимназисточка. Она лишь покосилась в нашу сторону и продолжила свою важную работу. Мы вошли в здание и были несколько ошарашены тишиной. Шли занятия. Эхо наших шагов гулко раздавалось под высокими сводчатыми потолками и всё время хотелось идти на цыпочках, чтобы не нарушать тишину. Хотелось встретить хоть кого-нибудь и спросить дорогу до начальства. Не будешь же открывать все двери подряд. И тут прозвенел звонок. Почти сразу коридоры наполнились девчушками, девчонками и девушками от семи до семнадцати. Поднялся шум, средний между птичьим щебетом берёзовой рощи и птичьим базаром океанских островов. Я побоялся, что Дарину затолкают и притянул её к себе, пережидая девчачий поток. На нас практически не обращали внимания. Это было удивительно. Вдруг кто-то подёргал меня за рукав. Я обернулся. Рядом стояла невысокая рыжеволосая девушка в гимназическом наряде с синей повязкой на рукаве и требовательно смотрела на меня снизу вверх:

–Товарищ, вы что здесь делаете?

–Э-э-э. Извините. Нам бы к начальству.

–Понятно. Идите за мной.

Девушка резко повернулась, раздув складчатую юбку и зашагала впереди нас, решительно раздвигая стайки учениц. Пройдя несколько коридоров, мы попали в тихое место гимназии. Здесь были учительские и управляющие. Вот мимо нас процокала каблуками молодая учительница в таком же как у гимназисток наряде – клетчатой юбке и зелёной рубашке, но с какими-то нашивками на рукавах, с радужными лентами в волосах и со вполне взрослыми выпуклостями. Если бы не они, то я бы подумал, что она тоже гимназистка. Грудастая "гимназистка" заинтересованно глянула на нас. Вернее на меня. От её взгляда мне сразу стало жарко, но она процокала мимо и скрылась за поворотом. Я облегчённо выдохнул. В моём положении полу-бродяги не готов заигрывать с такими девушками. Суровая гимназистка остановилась перед лакированной дверью и сообщила: