Текст книги "олнце моё, взгляни на меня... (СИ)"

Автор книги: Александр Белов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Белов Александр Евгеньевич
олнце моё, взгляни на меня...

А что мне надо?

Да просто свет в оконце.

А что мне снится?

Что кончилась война.

Куда иду я?

Туда, где светит Солнце.

Вот только, братцы,

Добраться б до темна...

Глава 1.

-По машинам!!.

Пронёсся вдоль вереницы начальственный рык. Наряды, до того стоявшие возле своих бронеходов, словно вихрем подхватило. Секунда-другая и уже глухо звякают закрывающиеся дверцы. Почти одновременно взрыкивают двигатели, выбрасывая из выхлопных труб струи вонючего синеватого дыма. Резко трогается, качнув пушкой, первый бронеход, за ним второй, третий, четвёртый и вскоре вся вереница прёт по насыпи рыча движками и лязгая звеньями ходовых цепей. Я сижу на своём начальственном месте в башне одного из ползущих по дороге бронеходов и разглядываю в обзорник окружающую природу. Смотреть особо и не на что. По обе стороны от дороги тянутся поля, сплошь покрытые не убранной вовремя масличкой или чем-то похожим. Что поделаешь – четвёртый месяц войны перевалил за середину, мы терпим одно поражение за другим и заниматься уборкой урожая просто некому. В Амурском княжестве не осталось ни одного поселения без разрушений, почти всё пространство захвачено врагом, сотни тысяч жителей некогда цветущей страны вынуждено стали беженцами, а десятки тысяч погибли, и далеко не все из погибших были бойцами.

Как ни грустно и тоскливо признавать, но мы проигрываем войну. Воеводы собрали остатки войск чтобы, как оно говорит, нанести врагу решающий удар. Здорово, конечно. Только думается, что будет удар отчаяния. Все это понимают, хоть и не говорят вслух. И даже страха нет. Страх пропал после трёх месяцев тяжёлых боёв, постоянного недосыпа и напряжения. Осталась только решимость – победить вопреки всему или умереть с честью, как и подобает солдатам. Громко звучит, но такова явь, по крайней мере для нашей не очень уж и большой вереницы. Мы – третья сотня бронеэскадрона Добровольческого войска.

В звуковиках шлема сквозь шорохи помех раздаётся:

–Внимание!. Рассредоточиться!.

И впереди идущие машины начинают расходиться веером влево и вправо, съезжая прямо в жёлтую масличку или как там егё. Я тоже приказываю машинисту-водителю:

–Лопатин, влево!

Бронеход ныряет с невысокого откоса и устремляется вслед за другими машинами, выбрасывая из под ходовых цепей комья чёрной земли. Я, конечно, этого не вижу. Так всё должно выглядеть со стороны. Зелёные туши бронеходов ползут, оставляя чёрные ленты следов на полях. Впереди то, что когда-то было большим поселением. В обзорник уже различимы развалины крайних домов. Это – наш рубеж боя. За бывшим поселением большая пустошь, а за ней линия обороны маньчжуров. Я оторвался от глазков обзорника чтобы сравнить карту и местность. Вроде похоже. Оглядел внутренности башни. В полумраке блеснули глаза наводчика и мне на секунду стало горько – парень приехал на чужую войну и ежеминутно рискует жизнью, при том что сам не росс, не даур, а самый что ни на есть сяньюн. Брат, блин, по разуму. Он уставился на меня, я подмигнул в ответ. Снова ожили звуковики:

–Звено один – занять левый край. Звено два – занять середину. Звено три – занять правый край. Выходим на рубеж боя...

Снова пришлось браться за обзорник и уточнять направление для машвода. Наше первое звено оставляло то, что осталось от поселения, по правому борту. Было больно смотреть на место, где совсем недавно кипела жизнь, а теперь руины тянут к дымчатому небу руки обгорелых столбов. От поселка осталась только точка на карте. И вот неподалёку от этой точки скоро состоится решающее сражение. По дороге сюда я видел множество людей, машин. Пропылённые стрельцы на своих ББМках, пушкари-самоходчики, чумазые как и мы. А ещё броневики лёгой пехоты и грузовозы с ополченцами. Их-то куда? Наверное на края сунут. Вся эта прорва стекалась сюда, в окрестности бывшего поселения. Как говорили нам перед началом дела "Кобра" – на нашем участке будет отвлекающий удар. Замысел такой: мы ударим, маньчжуры бросятся собирать подкрепления с намерением заткнуть прорыв, а в это самое время особые подразделения проведут своё жутко тайное дело. Победа. Ура. Вот только сомневаюсь я что "особняки", пусть и сверхкрутые, смогут выиграть войну. Так не бывает. Выигрывает войну пехота, занимающая вражеские столицы. Пока по их улицам не протопал какой-нибудь Ванька или Ляо в пехотной робе и с самострелом – война не выиграна. Во всех других случаях может иметь место что угодно. Перемирие, соглашение, отступление. Но не победа. Так говорит военная наука.

Пока я размышлял, бронеход резко тормознул. Если бы не шлем, то мне бы понадобился врач. При ударе башки о броню башни мне показалось, что броня загудела. Или это гудела голова? Лопатин, чтоб тебя!!. Шипя от боли я открыл крышку над головой и выглянул наружу. Свежий воздух пьянил. Скоро лёгкие будет рвать пороховая вонь, и тогда глоток чистого воздуха покажется недостижимой мечтой. Впереди на вёрсты раскинулась степь, край её терялся в пылевой дымке. Глянул на часы. До времени "Н" ещё минут двадцать. Оглянувшись, я быстренько отсоединил разъём переговорного устройства и выбрался на броню. Проверил снарядные коробы самозарядных пушек, обрывком ветоши протёр бронестёкла обзорника и прицела. Краем глаза заметил, что многие начальники последовали моему примеру. Нервы у всех не железные, а так хоть какое-то отвлечение. Я ещё на крышке механика стёкла протёр и полез обратно в башню. Подсоединил ПУ, глянул вверх и в этот миг над головой зашумело. В сторону вражеских войск через полнеба протянулись хвосты ракетных выхлопов. Началось.

Перед тем как захлопнуть крышку я выглянул вперёд. Где-то там на вражеских стоянках сейчас распухали огненные шары, сквозь полуденный воздух уже накатывал грохот, потянуло гарью и какой-то кислятиной. Залповые ракетомёты поистине страшное оружие, когда применяются больими количествами. Установки, которые сейчас выпускают последние боекоукладки, собирали по передовой чуть ли не поштучно. С самого начала войны именно на них маньчжуры деятельно охотились, уничтожив немало единиц. Вот теперь ракетомётчики и отрываются напоследок, потому что ракет больше нет. Им свезли всё, что смогли найти. Сейчас вот они жахнут, своими руками подорвут матчасть и пойдут в бой как обычная пехтура. Я пощёлкал плашкой внешней связи, но в шлемозвуковиках только шипело и визжало. Глушилки включились, уж не знаю – наши или вражеские. Я велел наводчику наблюдать, а сам опять открыл крышку и стал смотреть в небо. Сигнал к атаке (самобытно) повторят красной ракетой. А небо-то красивое. Мягкая дымка, голубые края, постепенно сходящие в тёмно-синий кругозор. Ярило яркое, но уже не жгучее. Люблю такую погоду – не жарко, но ещё и не холодно. Ветерок тёплый, ласковый. Начало осени. Пора стихоплётов и сказочников... Расчерченное дымными хвостами ракет небо бесшумно пересекает красная звёздочка. Время "Н"! Оборачиваюсь на приближающийся прерывистый свист. Проносятся звенья ударных винтокрылов, прямо над нами начиная стрелять по только им видимым целям. Захлопываю крышку, напоследок глотнув чистого воздуха. Вперёд! Говорю в ПУ:

–Лопатин, вперёд на полный!. Тянь, работаешь самостоятельно по готовности!

А сам перелезаю на место наводчика высотной установки. Не хватает людей в наряде, приходится совмещать обязанности. Мой бронеход один из немногих имеет в названии букву "А". Это значит, что он оборудован высотной башенкой со спаренными самозарядными десятилинейками. Из-за них боезапас основного орудия снижен, так как на месте дополнительной боеукладки в задней части башни установлены те самые высотные пушки. Устаревшая придумка, но иногда и она полезна. По винтокрылу, например, влупить, если он умудрился прохлопать бронеход и не сжёг его ракетным залпом. Или по лёгкой броне дать, если она настолько дурацкаяая, чтобы лезть на передний край обороны. В городах хорошо из них по надстроям работать, потому что почти совсем вверх стволы можно задрать, а десятилинейные бронебойники на расстоянии до двухсот пятидесяти саженей вышибают кирпичи из обычной кладки. Одна очередь выносит почти квадратную сажень стены обычной многонадстройки. Вобщем нужная вещь иногда. Дорога ложка к обеду.

Мой бронеход – почти мой ровесник. Восемнадцать годков старичку и в нашем эскадроне он не самый старый. Более-менее новые машины потеряны в начале войны. Да и было-то их немного, а этих "долгожителей" вытащили с полузабытых мест хранения Сибирского княжества и послали нам. Благодарствие и на этом, своего производства бронетехники у гордого Амурского княжества отродясь не было. Старичок С-42А бодро рычит двигателем и резво мчится в строю таких же бронированных стариков, выбрасывая в стороны струи вонючего сизого дыма. Что поделать: дрянное масло, дрянное топливо. Запас прочности движков, и так не особо большой, расходуется с безумной скоростью. Я более чем уверен, что и масло, и топливо – на основе растительных масел. Дешёвые заменители. Да и хрен с ним. На бой хватит, а там – или мы победим, или нас сотрут в порошок.

Я вцепляюсь в ручки управления высотки. Бронеход мчится вперёд, раскачивается, подпрыгивает на ухабах. Лопатин выжимает из престарелого движка всё что можно. В шлемозвуковиках сквозь треск слышно как машинист ругается сквозь зубы. Я прижимаюсь к резиновому наглазнику прицела и пытаюсь осматриваться, но в поле зрения всё мелькает. Резина больно бьёт по брови и я отрываюсь от прицела. Пусть. Сейчас наша задача – пролететь эту чёртову пустошь, пока винтокрылы и ракетомёты утюжат передний край маньчжурской обороны. В клубах пыли и дыма мы промчались две трети расстояния. Местность выровнялась, я приникаю к наглазнику прицела. Впереди творится что-то невообразимое. Над большим пологим холмом поднимаются тучи пыли и дыма, в серых клубах то и дело что-то вспыхивает. Я гляжу выше. Отряд наших ударных винтокрылов распался на отдельные группы и они атакуют наземные цели. К земле тянутся дымные хвосты реактивных снарядов и строчки самострельных пушек. Но с мест врага им отвечают. Вот задымил двигателем и отвалил в сторону один винтокрыл, другой. Вспышка. Огненной кляксой рассыпается ещё одна летающая машина. Винтокрылы огрызаются огнём пушек и уходят. Кто-то из них скорее всего не дотянет до дома, но мне думать об этом уже некогда. Ловлю в прицел передний край обороны. Для высотки ещё слишком далеко. Бахает основное орудие и сорокалинейный снаряд сверкает в дыму. Тянь куда-то влупил. Но там ему сейчас виднее, а моя задача – глядеть вверх. У самоходных высоток есть хорошая штука с иностранным названием "радиолокатор". Он и цель издалека нащупает, и правильно прицелиться поможет. Не зря же он половину башни занимает. А вот мне приходится самому находить врага и самому придумывать упреждения, потому что никакого локатора на моём бронеходе нет. Я же не в художественной сказке. Это в занимательных книжках встречаются вычислительные машины, которые помещаются в головной части ракеты и самостоятельно ей управляют. Ёшки-матрёшки! Да если бы эти самостоятельные ракеты существовали, то мы бы и половины пустоши не преодолели! На самом деле прибор, управляющий ракетой по проводам, можно установить на бронемашинах или даже говорят, что появились переносные пусковые установки, но они всё равно тяжёлые. И это хорошо, потому что хватает бронебойных пушек. Надеюсь, что ракетомётчики и винтокрыльщики проредили их обслугу, иначе нам солоно придётся. Словно в подтверждение худших мыслей машина сотрясается от удара, оглушительный звон закладывает уши. Как будто сквозь вату доносится мат водителя и сдержанное чертыхание наводчика. Судя по всему по лобовому листу вскользь ударила бронебойная болванка. Кручу башенку, пытаясь осмотреться. Вот по соседней машине ударила такая же болванка – сноп искр, куски дополнительной брони и искорёженные навесные детали разлетаются во все стороны, но бронеход продолжает свой бег. Другому соседу не повезло. Бронеход словно наткнулся на каменную стену и встал как вкопанный в облаке пыли. Оглядываться я не стал, а сосредоточил внимание на переднем крае. Начались неровности, Лопатин сбросил скорость и стало возможно прицеливаться. Сразу же нашлась цель. Маньчжурская пушка обнаружила себя вспышкой выстрела и я открыл огонь. Бронеход ощутимо затрясся от отдачи двух самозарядных пушек, полсотни бронебойных и осколочных снарядов вспахали то место, откуда стреляли маньчжурские пушкари. Снова грохнуло основное орудие, тряхнув машину и оглушив экипаж. – "Первое звено! Огибаете высоту по левому склону! Ваша задача – уничтожить стоянку самоходных пушек!" – прохрипели вдруг шлемозвуковики сквозь шум помех. Надо же, начальнику удалось выйти на связь. Наверное часть глушилок уничтожили. Велю Лопатину брать чуть левее, сам поворачиваю башенку вправо, в сторону вероятной опасности. Но маньчжурам не до нас. Второе и третье звено открыли беглый огонь по линии обороны, сзади их подпирают ББМ пехотинцев, постреливая из гранатомётов и пятилинейных пулемётов по дальним маньчжурским окопам. Мы переваливаем через один такой полузасыпанный окоп. Кругом валяются трупы маньчжурских пехотинцев в серо-зелёных робах. Хорошо что запахи не проникают внутрь, а то бы меня вывернуло от запаха гари и крови. Но мне не жаль этих бойцов. Никто их сюда не звал. Через пару вёрст стремительного продвижения наше звено разделилось. Одна часть направилась дальше вокруг холма, намереваясь выйти в тыл врагу, а наша часть рванула по кустам туда, где уже слышны стали выстрелы самоходок. Сходу прорвались через лагерь расположившихся на поляне маньчжурских тыловиков. Они в панике разбежались по кустам. И то сказать – когда из зарослей с рёвом и лязгом вываливаются три железных чудовища, то тут уж не до спокойствия, остались бы портки сухими. Никто по нам не стрелял и мы не стреляли. Ну подумаешь – раздавили пару полевых котлов. Так ведь война всё спишет. А нам некогда гоняться за поварами и завскладами. У нас самоходки стынут.

На поляну пушкарей мы вылетаем неожиданно. "Стой!" – ору Лопатину. Бронеход клюёт носом, я притормаживаю голову об резиновую маску прицела и матерюсь сквозь зубы. Ходовые цепи юзят по дёрну. Бронированная скорлупа только ещё приподнимается на катках, а орудие уже делает своё оглушительное: "Бам!!!". Дальняя от нас машина с крупной раздутой башней взрывается, разбрасывая вокруг куски металла. Я хватаюсь за ручки, прижимаюсь к прицелу и судорожно навожу десятилинейки на стоящие поодаль тягачи. Бронеход трясётся от отдачи, в ушах снова вата. По угловатым тягачам пробегают искры попаданий. Один сразу начинает дымить, всё сильнее и сильнее. Другие не подают признаков жизни. Даю ещё очередь. Один за другим два тягача взрываются и разваливаются. Тем временем все самоходки уже подбиты. На дальней стороне поляны заметны перебегающие фигуры, наводчик стреляет в ту сторону из башенного пулемёта. Я берегу снаряды.

Батарея уничтожена. Мы снова ломимся через кусты, теперь в направлении холма. Пройдём по ближним тылам врага, наделаем неразберихи. Чем её больше – тем лучше для нас. Вырываемся на пустошь, я говорю в ПУ:

– Лопатин, как дела?

– Ничего, начальник. Вроде живой.

Я представляю как машинист-водитель отирает пот со лба и лица. Лопатин что-то бубнит, но никак не разберу – что. Собираюсь задать вопрос, и тут к беседе подключается наводчик:

–Начальник, истрачено десять снарядов. Остаток двадцать пять. Прицел и уравнитель работают обычно.

– Понял, Тянь.

Отзываюсь я, а сам думаю – когда это он успел сжечь десять снарядов? Похоже, что во время атаки я так отвлёкся на управление высотной установкой, что забыл считать выстрелы орудия. Как же всё-таки не хватает наводчика на высоткутку! Снова обращаюсь к машинисту:

– Лопатин, а чего ты там бубнил?

– Теплота, говорю, масла растёт. И вторая передача туго включаться стала. Если бой переживём, то прямая дорога на восзавод... Или на переплавку.

Задумчиво добавляет машинист. Я только морщусь. К тому, что Лопатин на суеверия плюёт с высокой крыши, я уже давно привык. А вот проблемы с двигателем нам бы и нахрен не нужны. Ёшки-матрёшки, и коробка передач нам нужна исправная! Но времени для проверки машинерии нет. Прав Лопатин. Скоро состояние машины будет не важно, так или иначе. Бронеходы переваливают через старую насыпь, выбрасывая струи чёрного дыма и натужно ревя двигателями. Ненадолго останавливаемся для совещания – радио до сих пор почти не работает. Решаем выйти к электрозаводу и оттуда на соединение со своими. Снова машины ломятся через подлесок, как маленькое стадо древних мамонтов. Я кручу обзорную башенку в поисках приметных знаков, но что увидишь через густую двухсаженную поросль? Снова выскакиваем на какой-то пустырь. Впереди виднеется огороженная искаменным забором площадь с торчащими трубами и кирпичными зданиями. Электрозавод. Как и было оговорено – мы лупим осколочными по зданиям и оборудованию, а наши товарищи выцеливают охрану. Тянь посылает в сторону завода снаряд за снарядом. Не смотря на проветривание и продувку ствола сжатым воздухом в башне невыносимо воняет горелым порохом. Снаружи звякают о броню поддоны от стреляных снарядов, которые исправно выбрасывает самозарядник. Кручу башенкой по сторонам. Вдруг – воздушная тревога? В нашей троице из ПВО только я. Электрозавод постепенно превращается в груду руин. Вдруг орудие замолкает. В ушах звенит. Сквозь звон пробивается усталый голос Тяня:

– Осколочные кончились, начальник.

Вот так. И осталось у нас несколько бронебойных. И – всё. Но это ерунда. Прорвёмся. Приказываю:

– Лопатин, вперёд!

Машина как-то нехотя трогается, а меня в башне нещадно мотает. От пороховой вони ест глаза. Открываю крышку в нарушение всех наставлений. В башню врывается свежий воздух и рёв движка. Пусть парни тоже подышат. Высовываюсь из проёма. Пыльный ветер обдувает лицо. Краем глаза замечаю в небе какое-то движение. Запрокидываю голову и на секунду цепенею. Небосвод пересекает след летящего в вышине тяжёлого самолёта. Это точно не мирный. Война же. А у нас бомбовозов нет. Вот-вот впереди покажутся оборонительные линии маньчжур. Но не будут же они бомбить своих?.. Или – будут?!. Вот тебе и дело "Кобра"!.. От самолёта отделяется каплевидный предмет и устремляется вниз. На полпути к земле над предметом распускается купол. Заворожённо смотрю на него, а в мозгу крутится : "-Где-то я уже такое видел...". И вдруг вспоминается виденная ещё в учебке картина о видах сверхмощных бомб. Ой-ё! Захлопываю крышку, чуть не отшибив себе голову, и ору:

– Парни! Держитесь крепче! Щас жахнет!

Сам вцепляюсь в поручни сиденья и зажмуриваюсь. По обычаям от раскрытия купола бомбы до взрыва топливного облака проходит около двадцати секунд. Лопатин и Дари орут:

– Какого банана?!

– Что там?!

Отвечаю:

– Маньчжуры топливную сбросили рядом!. Держитесь, говорю!!

А сам про себя считаю секунды. На восемнадцатой жахает. Бронеход весом под две с половиной тысячи пудов подпрыгивает на добрый аршин, грохается на цепи. Мгновение спустя обратная волна опрокидывает тяжеленную машину как игрушку. Я больно ударяюсь обо что-то рукой и ребрами. Панцирь мелко дрожит – эта дрожь неприятно щекотит внутренности. И вдруг наступает тишина. Только слышно, как сдавленно матерится Лопатин да что-то шипит в двигательном отделении. Я кое-как, кряхтя и сопя, принимаю подобие сидячей позы. Рёбра тут же отзываются тупой болью, которая немного приводит меня в чувство. Башенная крышка оказалась прямо подо мной и я даже чувствую, как больно давит на седалище её защёлка...

– Лопатин! Тянь. Живы?

Зову я хрипло. Надышался пороховых газов всё-таки, горло саданит. Доносится голос машиниста, тоже хриплый:

– Живой вроде. Только застрял как...

Лопатин добавляет неприличное определение тому, как что и где застряло, но я вслушиваюсь – когда отзовётся наводчик.

–Тянь!.. Эй!.. Отзовись! Блин!!.

Не выдерживаю я. Лопатин прекращает возиться и говорит:

– Наверное сознание потерял от удара. Давай выбираться, начальник, из этой железной опы.

Легко сказать – выбираться. Вот чему не учат на занятиях бронеходчиков, так это тому как выбраться из лежащего на башне бронехода. Моя крышка приоткрылась всего вершка на полтора и из щели потянуло запахом горелой травы. Час от часу не легче! Только пожара нам и не хватает.

– Лопатин! Крышку сможешь открыть?.

– Щас попробую...

.Слышится пыхтенье, матюги. Через минуту мрачный голос сообщает:

– Ни-хре-на.

Я встаю, на сколько могу, и через части самозарядника пытаюсь разглядеть место наводчика. Получается плохо, но головой я ударяюсь об одну железяку и чудесным образом вспоминаю об аварийной крышке. Ёшки-матрёшки! Как же я о ней забыл?! Поборовшись минут пять с давно не отпиравшейся защёлкой и приложив по примеру Лопатина несколько непечатных словечек я всё-таки открываю донную крышку. Она откидывается нехотя, с неприятным, резанувшим уши скрипом. Первое, что я вижу – мутная взвесь пыли вокруг. Даже Ярило проглядывает сквозь неё просто жёлтым кружком. Видимость саженей двадцать, не больше. Воняет гарью. Не смотря на всё это я вылезаю из проёма счастливый как червяк, впервые вылезший из норки после долгой зимы. Вдыхаю пыльный воздух полной грудью и меня натурально выворачивает сильный судорожный кашель. Рёбра словно охаживают кувалдами. Постепенно кашель переходит в сипение, я в изнеможении падаю на тёплую броню. Сплёвываю тягучую, с медным привкусом слюну. Отдохнув с минуту и дождавшись когда боль в рёбрах снова станет терпимой, я встаю на днище бронехода и осматриваюсь. Машина лежит почти ровно на башне. Из двигательного отделения уже натекла лужа масла. Вокруг не видно ничего дальше двух десятков саженей– сплошная пелена дыма, гари, пыли. Я спускаюсь обратно в проём, но уже так чтобы спуститься в отделение наводчика. Нащупываю лежащего в неудобной позе Тяня. Прикладываю руку к шее. Сердцебиение и дыхание есть. Уже легче. Собираюсь с силами, потом изворачиваюсь так, чтобы добраться до отделения механика. Всё это время он донимает меня похабными присказками типа "Чем отличается радиовид от женщины?. Радиовид сначала показывает, потом ломается. А женщина сначала ломается, а потом – показывает!". Это у него "откат" такой. Всегда после боя его "пробивает" на похабщину. Я уже давно привык к этим "откатам" и только хмыкаю на самые смешные шуточки. Мне удаётся помочь Лопатину развернуться и пролезть в боевое отделение. Он смотрит на скрюченного наводчика:

– Живой?

– Угу. Давай ты снизу подталкивать будешь, а я сверху тянуть.

Ценой больших усилий и после множества зааысловатых ругательств Тянь оказывается снаружи, я осматриваю его в поисках ран. Видимых повреждений нет. Лопатин выбирается следом. Мы минут десять просто лежим на тёплом брюхе бронехода.

Машинист первым стряхивает с себя оцепенение и садится. Крутит головой:

– Тихо как.

Ещё бы. Тут в окружности нескольких верст как большой метлой прошлись. Тем, кто как мы, в жестянках, ещё могло повезти, а вот пехоте поплохело однозначно. Наверное маньчжуры разгадали смысл дела "Кобра" и выставили тут в качестве видимости заслона тех, кого не жаль – смертников, преступников всяких. А когда наши силы увязли в боях за холм, тогда прилетел большой самолёт, одолженный у богатых южных собратьев, и сбросил одну топливную бомбу. Может даже опознавательные знаки на самолёте не перекрашивали. Кто ж теперь узнает? Итог этого "сражения" очевиден – у Амурского княжества больше нет боеспособной рати. Я ещё удивлялся отсутствию вражеских воздушных сил! А ведь раньше маньчжурские винтокрылы не упусканли случая сжечь пару-тройку амурских бронеходов. Да и удивил неточный и неслаженный огонь пушек. Теперь всё встало на свои места. Если изначально планировалось применить ТБ, то маньчжурам не резон было подставлять под удар своих лётчиков и обученную пехоту. Потому и бронемаши мало было – выставили неисправное дерьмо, которое хотя бы с места может стрелять. М-да. Обделалась по-полной Главная ставка амурского княжества. Да и будет ли вообще такое государство? Маньчжуры теперь могут безбоязненно выдавливать остатки наших войск хоть в Сибирское княжество, хоть в Приморское ханство, хоть – в океан. Повстанческими действиями их вряд ли напугаешь. Хреновое дело. Лопатин возится, лезет в прием. Несколько минут слышно его бормотание и звяканье металла. Наконец он снова появляется в проёме и с лязгом кладёт на днище три укороченных самострела и подсумки с запасными обоймами.

– Как думаешь, начальник – куда нам теперь

Хороший вопрос. Пробиваться к нашим, конечно. А где эти "наши"?. И я не знаю.

– Поищем для начала выживших...

– Есть. А с парнишкой что делать?..

Показывает Лопатин глазами на наводчика. Действительно, а что? Оставлять его в беззащитном положении не хочется, но и идти на поиски в одиночку нельзя. Сердито хватаю самострел, заряжаю. Всё это для того, чтобы скрыть свою растерянность. Вдруг слышится чихание, раздавшееся неожиданно – как выстрел. Тянь осторожно садится и ощупывает себя. Мы с удивлением смотрим на него, а он на нас:

– Долго я в отключке валялся?

– Не очень. Ты как?

– Неплохо. Вроде...

Неуверенно сообщает раскосый наводчик, щурясь на Ярило. По пыльным щекам пот проложил грязные дорожки, чёрные волосы слиплись и торчат из под шлема неопрятными колючками. Тянь Пинг – чистокровный сяньюн. Не смотря на азиатскую внешность, спутать его с маньчжурским мучином сложно. Сяньюни более высокие, худощавые, с приятными чертами лица, светлой, почти европейской или словенской кожей. Мучины же, населяющие Маньчжурию и большую часть Поднебесной, более низкорослы, коренасты. Черты лиц их обычно более азиатски, так сказать. Глаза узкие, скулы широкие. Кожа их более тёмная, жёлто-бронзовая. И те, и другие – азиаты, но так сильно отличаются... Я всё ещё думаю как поступить. Из раздумий выводит голос наводчика:

– Начальник, я в порядке. Честно.

Тянь встаёт и подхватывает один из самострелов. Лопатин тоже встаёт:

– Вот видишь, командир, как хорошо. Мы на разведку сходим, а ты машину посторожишь.

– Блин...

Успеваю выдавить я и начинаю смеяться, а вернее – ржать. Даже боль в рёбрах не останавливает. Тянь отстаёт всего лишь на секунду и тоже смеётся взахлёб, размазывая слёзы по грязным щекам. Лопатин пожимает плечами и дожидается – когда наше ржание перейдёт во всхлипы?

– Серьёзно, командир. Куда ты со своими рёбрами? А мы быстренько.

– Ладно. Здесь посижу.

Делим патроны. Мне оставляют две обоймы и одну в самостреле. Пять достаётся Тяню, как самому меткому, и четыре Лопатину. Парни уходят в пелену пыли, а я, посидев минут десять, лезу в проём. Упаковки с сухим пайком лежат где и положено. Вытаскивать их легко, но муторно. Рёбра ещё мешают. Надо бы тугую повязку сделать, но пока ребята были здесь я об этом не подумал, а самому себе делать – только бинт портить. Ладно, переживу. Вода тоже находится там, где ей и положено. Усаживаюсь на цепи, подложив под себя вытащенный из бронехода зелёно-пятнистый кафтан. Вслушиваюсь в звуки, держа самострел на коленях. Есть не хочется. Во рту противный металлический привкус, а в нос бьёт запах гари. И рёбра болят. Какая уж тут еда. Мне кажется, или завеса пыли и вправду становится прозрачней? А и действительно, ветер ощутимо усиливается. Слышится пыхтение и обрывки приглушённого разговора. Осторожно, чтобы не тревожить лишний раз рёбра, сползаю под прикрытие ходовой цепи.

– Стой! Кто идёт?..

Ёшки-матрёшки, о ключевом-то слове мы и не договорились!

– Это Лопатин и Тянь.

Негромко отвечают из пыли. Через минуту появляются две фигуры, поддерживающие третью. Ребята тащат на плечах кого-то. Этот кто-то оказывается наводчиком из наряда нашей тройки. Он весь в пыли, лицо в бурых разводах запёкшейся крови. Ребята опускают его на землю возле бронехода.

– А где остальные?

Спрашиваю я. Лопатин хмуро буркает:

– Там.

И поясняет:

– "Седьмой" признаков жизни не подаёт, дымит. Из "Пятого" вот – только Славомир живой...

Он неожиданно матерится с какой-то тоской и обреченностью. Я прикидываю– от чего мог взорваться "Седьмой"? У них были нелады с самозарядником, барахлило какое-то реле. Наверное снаряд в миг удара был в лотке заряжания и от сильного наклона или сотрясения выпал оттуда, попав запалом снаряда по металлу. Дальше – взрыв порохового заряда и оставшегося боезапаса. Наряду хватило. Скорее всего так и было. И с "Пятым" всё понятно. Миг взрыва они пропустили и тряхануло их основательно. Обо что удариться в бронеходе – долго искать не надо. Мы вон держались, и то – без травм не обошлось. Я спускаюсь к Славомиру, морщась от боли в потревоженных рёбрах. Ощупываю его на предмет ран и переломов. Похоже что Славомир отделался сотрясением мозга.

– Чо делать будем, командир?

Спрашивает Лопатин. Хороший вопрос, а главное – своевременный.

– Носилки будем делать.

Отвечаю задумчиво.

– Славомира понесём.

– Куда?

– К нашим!

Отвечаю твёрдо, совсем этой твёрдости не испытывая.

Через полчаса трогаемся в путь. Лопатин и Тянь несут на самопальных носилках Славомира-наводчика, я иду впереди с самострелом наперевес и с вещмешком за плечами. В мешке лежат коробки сухого пайка и фляги с водой, которые мы вынули из бронехода. Шаги отдаются тупой болью в рёбрах, но в целом терпимо. Идём наугад, по Ярилу. Оно уже довольно ярко светит сквозь дымку. Иногда на пути попадаются обломки машин, наших и маньчжурских. Пару раз обходим остовы сгоревших бронеходов, а один раз проходим мимо сбитого винтокрыла. Под ногами шуршит сухая, ломкая трава. Вокруг многих обломков она выгорела тёмными кругами, ветер поднимает сажу и несёт дальше.

Ближе к подножию холма начинают попадаться трупы маньчжурских солдат. Некоторые выглядят как изломанные куклы, от некоторых остались только окровавленные кучи тряпья. Вот она, война. Именно так она выглядит. Руины, обломки, мусор, остовы, трупы. Это то, что всегда скрыто за мишурой победных шествий, за блеском воеводских погон, за орденами и медалями. Но именно это и составляет девять десятых войны. А ещё запах войны – гарь. Горит всё. Трава, лес, людское жильё, поля и заводы. И ещё горят трупы. В подбитых машинах, в городских пожарах, которые некому тушить. Этот запах пропитывает всех, кто оказывается в этой Чернобоговой мельнице, и, кажется, пропитывает душу. Сколько же жаворонков должно летать над Амуром? Можно быстро привыкнуть к разрухе или виду мёртвых тел, но к стойкому запаху гари привыкнуть нельзя. Он то едва ощутимый, тонкий, то густой – хоть зачёрпывай ложкой, но он есть всегда. Ложишься спать – он крутится в ноздрях, как собачонка возле повара. Садишься есть – он неизменная приправа. Этот запах раздражает сильнее всего остального. Чтобы не сбрендить, нужно научиться не обращать на него внимание. Такая вот защита сознания. Время от времени я останавливаю наш куцый отряд и мы слушаем. Во время одной такой остановки мы и слышим стрёкот. Винтокрыл! Ещё далековато, но звук приближается. Лопатин морщится: