Текст книги "Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 1"

Автор книги: Александр Солженицын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 60 страниц) [доступный отрывок для чтения: 22 страниц]

И как же эту Думу вести благообразно и успешно? Задача Родзянки, безпокойнейшего из председателей. Вот уж он не бездействует! Положение России – очень сложное, только и обозримое с председательского места. Иногда – пойти на секретное заседание бюро Блока, иногда – не отказаться и вместе с правыми поехать на обед к Штюрмеру. То – скрыть от Думы неприятные бумаги, то – вступить лично и непосредственно с Францией в переговоры об аэропланах, обойдя и все министерства и Верховное Главнокомандование. Но напряжённее всего и болезненнее всего – добиваться аудиенций у Государя, всякий раз трепеща получить или отказ, или холодный приём, или испытать унижение: быть вычеркнутым царицею из списка приглашённых к высочайшему завтраку или в правительственном поезде получить самое неудобное отделение. И вдруг осенью 1916 разносится слух – для самогó неожиданно, неведомо откуда поднявшийся, но сладко и властно охватывающий слух: премьером и министром иностранных дел будет РОДЗЯНКО!! Ещё никем официально не предложено, ещё не спущено это милостивое слово свысока, – а ведь уже надо обдумать условия, достойные великого человека: императрицу – в Ливадию, пост принимается не менее как на три года, министры – по собственному выбору, Поливанов вместо генерала Алексеева, а великих князей – снять с военных должностей. Увы, этого ультиматума никогда не услышит Россия: слух так и остался слухом.

И снова взносить себя по дубовым ступенькам на высшую кафедру Думы и запорожским басом лениво отводить:

Председатель сам знает, не вступайте в пререкания…

В опасные дни, избегая скандала, окружать себя думскими приставами (они многие с головами стрижеными и крупными физиономиями под своего Председателя), а в трагический день, когда грубиян Марков 2-й, размахивая руками и грозя кулаком, подымется на Председателя, видимо драться, – оказаться без реальной обороны, кроме графа Бобринского, схватившегося за графин, вся другая помощь опоздает.

Прискорбный этот эпизод произошёл после того, правда, как полноября думское большинство поносило и всё правительство вместе, и отдельно по министрам, а Родзянко возражал, может, и слишком бережно (но не ссориться ж ему с большинством!):

Покорнейше прошу господ членов Думы несколько менее часто перебивать оратора…

Чхенкели : Один выход – революция!

Родзянко : Призываю вас к порядку за подобное выражение,

но дал договорить, а Маркова 2-го за ответ «не кричите!» – удалил с кафедры. И этот необузданный депутат подошёл к Родзянке и объявил ему громко вслух:

– Болван! Мерзавец!

Родзянко : Член Государственной Думы Марков 2-й позволил себе такое оскорбление вашему Председателю, которого в анналах Государственной Думы ещё не имеется. (Шум. Голоса: «Какое?») Но я не могу… (Шум.) Но ввиду этого обстоятельства я попрошу моего Товарища предложить ту меру возмездия…

В. Бобринский : За невероятно тяжёлое оскорбление Председателя Государственной Думы (Голоса: «Какое?») …я не повторю этого выражения…

Марков исключается на 15 заседаний – предел, даваемый уставом. Но, по уставу же, виновному дозволяется объяснение поступка, и Марков 2-й успевает объявить:

С этой кафедры осмелились оскорблять высоких лиц безнаказанно. Я в лице вашего председателя, пристрастного и непорядочного, оскорбил вас!

Всё же этот эпизод окончился к вящей славе Родзянки: и аплодисменты Прогрессивного блока, и сочувственные телеграммы от земских и дворянских собраний, городских дум, и орден Почётного Легиона от президента Франции!

Руководство Думою сложней симфонического дирижёрства, тут надо много предвидеть, менять тоны, приёмы, виды голосований.

Тем более важно не ошибиться при открытии напряжённо-ожидаемой сессии после вынужденного перерыва, как 14 февраля. Тем обиднее, что выступлением Риттиха отодвинута центральная речь Милюкова, – и он произносит её на другой день при неполном зале, даже без кворума депутатов, увы, уже без торжественного стечения публики.

Милюков : Мы, законодательные учреждения, разорвали с правительством. Там (указывая на ложу правительства) нет никого, кроме вот этих бледных теней. (Рукоплескания. Аджемов: «Там всякая дрянь!») Страна далеко опередила своё правительство… Зрелище, глубоко оскорбительное для великого народа… Будет ли с пути народа сброшено это позорное и досадное препятствие?.. Господа, в патриотической тревоге, которою полны ваши собственные сердца, не в молчании, не в примирении я вижу наше спасенье. Вы, которые знаете больше, чем я могу сказать с этой кафедры, вы знаете, что тревога эта основательна. И если в самом деле укрепится в стране мысль, что с этимправительством Россия победить не может, то она победит вопрекисвоему правительству, но победит!

(Крупнейшим знатоком внешней политики это было сказано 15 февраля. Уже Соединённые Штаты явно входили в войну, и победа союзников рисовалась едва ли не автоматической. Почему же могло казаться так Милюкову да и всем почти? Гипноз желанного. Конечно, отплывя по реке истории, узнав берега и промерив дно, легко критиковать. Теперь-то, за всё расплатясь, мы знаем, что обстояло как раз обратно тому, как сказал Милюков: с этимправительством Россия уже неизбежно победила бы, вопрекиже ему она проиграла войну.)

Из глубин России несутся надежды к нам. Это мы должны, не довольствуясь речами, совершить какое-то необычное и особенное действие… «Все речи уже произнесены, действуйте смело!» – говорят нам со всех сторон. Эти надежды нас глубоко трогают, но и несколько смущают.

Это – требует мужества, когда слева социал-демократы жёлчно поливают:

Как, господа, можно назвать вашу тактику? Вы продолжаете твердить, что готовы бороться лишь законными средствамис властью, которая ведёт страну к гибели! Это – хуже, чем всякое пораженчество!.. Вы же говорите, что эта власть изменяет стране?

О, этот левый ветер, как он больно режет лицо! И ведь правда, ответить нечего. Заслоняются, тупятся, переминаются кадеты:

Очень прискорбно, когда между нами и нашими товарищами слева появляются разногласия, к радости тёмных сил.

Внутренняя слабость кадетов в том, что, безпощадные в критике, они не могут дать увлекательной программы: чаще – не имеют её, иные пункты скупятся высказать, чтобы правительство не перехватило себе. Ну, разве что

Милюков : Освободите этот народ от лишних стражников и полиции. Пожелание народа: возьмите полицию на фронт! Почему эти упитанные остаются неприкосновенными?

А то – лишь одно, лишь одно повторяют они, и в этом главная их программа:

Родичев : Когда там (указывает на ложу правительства) будут сидеть люди, заслужившие народную веру, люди, самые имена которых говорили бы стране: жди и веруй, ибо эти люди сделают своё дело или погибнут…

Лишь бы власть ушла, мы заступим – и всё пойдёт.

И что другое, правда, предложишь, кроме правительства доверия?

Ефремов : Такое правительство может совершить чудеса: его вдохновляет народная душа, с ним будет творить и работать весь народ.

(Скоро, на Временном правительстве, мы это и проверим.)

Опережая лидеров Блока, на завоевание новой популярности ринулся

Керенский : Кто же те, кто приводит сюда эти тени (указывая на места правительства).

И дальше – о тех, выше правительства. Он и осенью уже так заводил, а теперь-то! Он верно сообразил, что поношение правительства – уже не ораторское достижение, пришла пора поносить трон. И верно сообразил, что в Думе уже всёможно. И верно сообразил, что Родзянко не посмеет выдать его. (Премьер князь Голицын запросит стенограмму – Родзянко ответит, что ничего предосудительного там не было.) Все опасные места будут изъяты. А уже такое умеренно мягкое место:

С нарушителями закона…

(то есть с правительством)

…есть только один путь – физического их устранения! (Слева рукоплескания, «Верно!») –

даже и в стенограмме не сокращено. И, упиваясь достигнутым уровнем смелости и ожидаемым восторгом страны, парламентарий объявляет, чтó до сих пор лишь подразумевалось, а теперь пусть растекается в гектографических листках:

Я, господа, свободно могу говорить, потому что вы знаете: я по политическим своим личным убеждениям разделяю мнение партии, которая…

(теперь можно признаться: не трудовик – а тайный эсер!)

…на своём знамени ставила открыто возможность террора… к партии, которая признавала необходимость тираноубийств.

И после такой зажигательной речи кто ж будет слушать унылые уговоры правого? –

Левашов : Кучка безсердечных честолюбцев старается использовать затруднительное положение родины, чтоб незаконно захватить власть над ней, не дать правительству сосредоточиться на сокрушении могучего неприятеля. …Песни еврейской печати, истерические выкрики думских ораторов, что теперешнее правительство не может вести Россию к победе…

А социал-демократ Скобелев :

Не только к правительству и не только к центральной фигуре,которая дёргает этих марионеток. (Председательствующий не мешает.) Много накопилось, чтó может предъявить рабочий класс к теперешней власти. Или эта власть с её приспешниками будет сметена – или Россия погибнет. (Рукоплескания слева. Председательствующий не возражает.)

Когда партии, парламентские фракции, газеты и ораторы привыкают, что общество и студенчество аплодируют им, жадно следят за ними, – они, того не замечая, втягиваются в соревновательную игру: каждый следующий оратор и журналист, каждое следующее заявление и резолюция рассчитаны вызвать удивление, восторг и поддержку – сильнее, а хотя б не слабее, чем предыдущие, – такова инерция этой игры. А чтоб этого достичь – мало просто таланта говорения, писания, быстрой сообразительности: этого постоянного подъёма и нагрева общественной поддержки можно достичь, только если пользоваться подбодряющим рядом фактов и пренебрегать удручающим рядом их. Рост голоса и рост успеха невозможны, если эти ряды честно и взвешенно сопоставлять. Так эта общественно-парламентско-газетная игра (мы наблюдаем её накануне российской революции, но усталым зрением часто видим и на сегодняшнем Западе) становится увлечённым обманным шествием, карнавалом, перед тем как опрокинуться: глаз и нога перестают различать, где ещё твёрдая земля, где – уже зеркальное призрачное отражение.

В последнюю неделю российской Государственной Думы это соревнование достигает отчаянной надрывности. Ни одно обсуждение – ни о волостном земстве, ни о транспорте, топливе, ни о продовольствии – не доводится до конца, но прерывается каким-нибудь истерическим спешным запросом, а тот сшибается и заталкивается новыми и новыми запросами и вопросами, также не доводимыми ни до какого решения, один запрос острей другого, повестка дня разладилась, ораторы, сбивая единое течение, выступают каждый, о чём их жжёт.

Крупный текстильщик, не знающий этих твёрдых цен на свой ситец, революционнейший деятель Прогрессивного блока Коновалов , с золотым пенсне на длинном шнурке, выступает с запросом о беззаконных административных действиях, с длиннейшей речью.

После того место выскочить и Чхеидзе , на то его неприкосновенное право, слушайте, хоть очами повылазьте. Самое время напомнить о сосланных в 1907 социал-демократических депутатах 2-й Думы – и почему Дума не хлопочет о них?

Не наступает ли, господа, момент, когда внешняя война благодаря этой власти будет превращена, господа, именно в гражданскуювойну? И я предлагаю вам, господа, иметь в виду эти перспективы!

(И за что уж Ленин так безпощадно поносил этого милого Чхеидзе?)

Чем далее отмалчивается правительство, тем смелее депутаты. Правительство честят в тех словах, как будто его уже и нет в России. В успешной новой роли любимца общества не устаёт выламываться и Пуришкевич , в последние месяцы совершивший сенсационный перескок из крайне правых едва ли не в кадеты и безнаказанный за убийство. Трибуна не остаётся пустой, и ораторы переполнены нарастающим избытком чувств и слов. Уже торжествует с трибуны Скобелев, что на петроградских улицах – волнения и отбирают трамвайные рукоятки.

Керенский : Мы требуем, чтобы вы, власть, подчинились требованиям страны и ушли с ваших мест!

24 февраля переполашивается Дума новым срочным запросом: какие меры предпринимает правительство для урегулирования продовольственного положения в Петрограде? Как пропустить такой прекрасный повод для раздирающих речей? То шёл – продовольственный вопрос вообще в России, почти академический, его можно было и покинуть. Теперь – жизненный; тут, у нас, в Петрограде!

Подан грозный запрос. Да знают лидеры кадетов, что через 2 часа на совещании Родзянки с правительством всё решится полюбовно, в самом благоприятном смысле. О нет, теперь-то и повод осветить политические аспекты и разжечь страсти!

Родичев : Мы переживаем тот двенадцатый час, после которого нет спасения! Правительство, в котором министра не отличишь от мошенника, – и все они назначены влиянием, которое мы не можем не назвать изменническим. (Слева рукоплескания: «Верно!») Это им – казнь, достойная дел, которые они совершили. Именем голодного народа мы требуем власти, достойной судеб великого народа! – призвать людей, которым вся Россия может верить!

А теперь как же обойтись без Чхеидзе? Сколько ни выступай – ведь хочется ещё рассчитаться, ещё поклевать.

Чхеидзе : Игнорирование улицы – это свойство правительства и многих из вас.

И – десятикратно подробно, с размазыванием, с обильным напоминанием, что он сам и его фракция всегда были правы, всегда это знали и предсказывали.

Какое ж разрешение продовольственного вопроса? Упразднение этого правительства и этой системы!

А наготове, рвётся, со вчерашнего дня не выступал

Керенский : Вчера мы говорили с этой трибуны, и никто в России не узнал. Я не раз формулировал и говорил о причине всех причин несчастий, которые мы переживаем. Но, господа…

отдать ему справедливость, он способен опоминаться быстрей с-д и даже к-д,

…когда мы уже вступили в период развала, катастрофы и анархии, когда разум страны гаснет, её захватывают стихии голода и ненависти, тогда я не могу повторить с этой кафедры то, что сказал депутат Родичев: настал двенадцатый час, сегодня или никогда. Остерегайтесь слов,если вы сами не хотите превратить их в дело. Слишком ярка перед нами картина гибели государства. Будьте осторожны, не трогайте этой массы, настроения которой вы не понимаете. Как мы были правы, когда говорили… –

и много о том, как были правы, когда говорили.

Только в народе спасение, и к нему мы сами должны пойти с покаянием

(как, впрочем, это известно ещё с XIX века).

Вдруг появляется на кафедре священник. Он – под свежим впечатлением, что видел сейчас на улицах. Громадная масса залила всю Знаменскую площадь, весь Невский и все прилегающие улицы, и – совершенно неожиданно: проходящие полки и казаков провожают криками «ура!». Один из конных полицейских ударил было женщину нагайкой, но казаки тотчас вступились и прогнали полицию. (Слева – продолжительные рукоплескания, «Браво!» Караулов: «Ура!»)

Да в этом душном закрытом зале просидишь, ничего не увидишь!

Аплодируют левые. Выступает от правых: что всякому русскому человеку больно, когда законодательные учреждения только тем занимаются, что мечут зловонной жидкостью в русское императорское правительство, вместо того чтоб созидать законодательство.

25 февраля на утреннем заседании на последний запрос отвечает всё тот же обязательный, услужливый, быстрый Риттих. Несмотря на упадок подвоза от мятелей – держались в норме более трёх недель. И ржаного хлеба хватало, даже некоторые хлебопекарни заявляли, что – избыток, не разбирают. Отсутствия муки не было, пекарням всё выдавалось по норме. Видимая нехватка началась лишь три дня назад, и особенно на Выборгской стороне. По поручению Риттиха уполномоченный объехал тамошние булочные и пекарни и выяснил, что во всех есть запас: от нескольких дней до нескольких недель.

Но произошло нечто необычайное: вдруг появились громадные хвосты и требование именно на чёрный хлеб. И все указывали, что лицо, купившее хлеб в одной лавке, сейчас же переходило и становилось в хвост у другой. Разыгралась прямо паника: все старались запасаться хлебом, чтобы делать из него сухари. Нечто подобное было две недели назад, но довольно скоро прошло, и потом население большими коробами продавало эти сухари.

Теперь же – обычной выпечки стало не хватать, и часть булочных и часть желающих купить ещё – стали оставаться без хлеба. Хотя общепетроградский запас остаётся больше чем на две недели. Уже назначены специальные маршрутные поезда в Петроград для пополнения нехватки. Уже вышло 19 поездов, это идёт двухнедельное количество.

Теперь, не дожидаясь нового закона, как только петроградская управа сорганизуется хотя бы несколько, чтобы принять это дело, оно немедленно, в тот же день, будет ей передано! Если она может принять сегодня – сегодня же это будет сделано!

Это так проверено: когда смотришь, как грузчики носят мешки, кажется – да и я бы легко! Но когда начинаешь хоть угол такого мешка перенимать своим плечом, – о, как мозжит он и плющит! Вот – первый уголок государственной тяжести, который дают перенять Прогрессивному блоку. И кадет Некрасов уже оговаривается:

Мы знаем, что в руках общественных самоуправлений не будет многих из тех возможностей, которые были у правительственных органов.

Шингарёв : Однако город может взяться за это дело, если ему будет обезпечен подвоз хлеба. Как может он иначе взять ответственность перед населением Петрограда?

(Уже подавливает мешочек.)

…Быть может, у нихтеперь одна надежда: мы до этого довели – а спихнём городу?

Ещё выдвигают проворные думцы законодательное предположение (со шпильками, что во всём виновато правительство) – обсудить и принять за три дня. Ну, кажется, схватились за дела и хоть на сегодня закончилось словомолотье? Как бы не так! А –

Чхеидзе : Посмотрим, что из этого выйдет, то, что сейчас предлагается. На Кавказе продовольственный вопрос стоит острее, чем где бы то ни было.

А вот что: три дня – слишком долго, надо успеть в два, к понедельнику.

Ну – и Керенский же! Хоть несколько слов, хотя бы присоединиться: скорей! скорей за работу!

Несколько заявлений: прекратить общее заседание, чтобы продовольственная комиссия немедленно начала работу!

Как – а по мотивам голосования? прекращать ли работу заседания – нужны мотивы голосования. Опять-таки

Керенский : Министр земледелия ничего нового нам не сказал.

А формула перехода (вот к тому, чтобы скорей начать продовольственную работу):

Выслушав объяснения министра земледелия и считая их совершенно неудовлетворительными, Государственная Дума признаёт, что дальнейшее пребывание у власти настоящего Совета министров совершенно нетерпимо… Создать правительство, подчинённое контролю всего народа! И – немедленная свобода слова, собраний, организаций, личности…

Обскакал-таки дружка Чхеидзе! Какой же ловкий манёвр! Но – не упущено, наверстать! По мотивам же голосования (о прекращении этого заседания) –

Чхеидзе : Я совершенно не желаю возражать против той формулы, которую огласил мой товарищ Керенский. Но мы не можем отказать себе в некотором, так сказать, праве ещё раз высказаться по тому, что объяснил нам господин министр. Поэтому я предлагаю не откладывать заседания, продолжить обсуждение этого вопроса, выслушать с трибуны ещё раз…

(ещё раз и ещё раз Керенского и Чхеидзе)

…и ещё раз зафиксировать в памяти населения то, что нужно сказать. Потом хватит времени, я думаю, и для разработки законопроекта

о передаче продовольствия общественным комитетам.

Десять минут назад он сам же говорил, что даже до вторника ждать невтерпёж, чтобы к понедельнику сделали всё! – и вот уже – давайте прения хоть на неделю!

Страшно не то, что на трибуну Думы во всякое время может вырваться любой демагог и лопотать любую чушь. Страшно то, что ни выкрика возмущения, ни ропота ниоткуда в думском зале – так ушиблены все и робеют перед левой стороной. Страшно то, что таким ничтожным лопотаньем кончаются 11 лет четырёх Государственных Дум.

В 12 ч. 50 м. Родзянко закрывает заседание.

Это всё – выписано мною из думских стенограмм последних недель русской монархии. Это всё до такой степени лежит на поверхности, что одному удивляюсь: почему никто не показал прежде меня?

Эта Дума никогда более не соберётся.

И я сегодня, прочтя её стенограммы с ноября 1916 насквозь, а ранее многие, многие, так ощущаю: и не жаль.