Текст книги "Толчок к размышлению, или Все о сортирах"

Автор книги: Александр Липков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Спустя несколько лет Кольцатый встретил того начальника на улице в Питере – оказалось, его перевели сюда на работу. Постояли, покурили, поговорили. На прощание тот сказал:

– Знаешь, мне тут часто списки на подпись приносят. Ну, я людей-то не знаю – я и подписываю. А вас-то я знаю. Увидел – обоих вычеркнул.

В общем, повезло ребятам. Что в Беловежской пуще был теплый туалет. Единственный. В НКВД. И нам тоже повезло. А то не было бы в нашем детстве ни «Острова сокровищ», ни «Детей капитана Гранта», замечательных, романтических, полных веры в победу правды и справедливости.

«В 30-е годы Сталин озаботился созданием положительного образа первого в мире социалистического государства. Для этого, в частности, по распоряжению вождя был приглашен французский писатель Андре Жид. Принимали его по высшему разряду, показывали самое лучшее. После путешествия по СССР он, как и ожидалось, восхищенно описал увиденные достижения советского строя. Не понравились ему только туалеты, о чем он тоже сообщил. Француза поразила даже не отвратительная грязь советских туалетов, но то, как они устроены. Сталин в СССР издавать книгу запретил, и отнюдь не из-за мелочи. Заграничный писатель обнародовал тайное тайных: то, что наравне с организованным голодом и лагерями составляло один из механизмов подавления личности. Тоталитарный строй основан на унижении людей, на их психологическом подавлении, чему как раз и было подчинено устройство советских туалетов.

В СССР воспоминания А.Жида опубликовали только после сталинской смерти».

Из статьи А. Букина

«Унижение двумя нулями»

(Алфавит. 2000. № 28).

В дневниках великого нашего ученого Владимира Ивановича Вернадского (засев за его труды и книги о нем и его наследии, понимаю, какого поистине леонардовского масштаба эта фигура) подробно описано его пребывание, к счастью недолгое – два дня 14–15 июля 1921 года, – в застенке ЧК на Шпалерной.

«В тюрьме попадаю – в темноте – в камеру 245; ватерклозетный запах, три постели, где спят, один предложил примоститься рядом на скамье и табуретках; решил сидеть до 8 (было, должно быть, около 4-х), когда утром один из арестованных обещал освободить койку. Впечатление пытки. Прикорнул, вынул подушку. Тяжелый запах клозета. Окно открыто, но воздуху недостаточно. Это уже настоящее не только моральное, но и физическое истязание. К утру начал писать бумагу в ЧК обо всем этом, настаивая на допросе… Но оказалось, нельзя писать по начальству до среды, а я был арестован в четверг, решил писать старосте, вызвал доктора, решившись требовать перевода из клозета.

Но в 6 часов меня вызвали к допросу. Следователь Куликов явно дал понять свое благожелательное отношение… Рассказал ему о моих попытках и необходимости уехать для окончания моей работы, причем я вовсе не хочу эмигрировать, сказал я, конечно, если вы не станете ставить меня в такое положение, как сейчас…

Он заявил, что меня выпустят, вероятно, завтра, но я попросил, чтобы он постарался выпустить меня раньше: в моем возрасте и при моем здоровье сидеть в клозете мучительно. Он обещал и исполнил свое обещание. Прощаясь, он сказал: «Советская власть должна перед вами извиниться за этот арест». Что-то вроде того, что они сознают мое значение как умственной силы и как нужного специалиста.

Через два часа меня вызвали к освобождению – такая быстрота была совсем необычной, и тюремщики удивлялись…»

Кто знает, может быть, пережитое в тот день спустя годы помогло Вернадскому сформулировать один из основополагающих, универсальных законов биосферы, впрямую относящийся к теме нашей книги: ни один биологический вид не может существовать в среде, образованной отходами его жизнедеятельности. К человеку это относится в максимальной степени: позднее профессор МГУ В.А. Ковда подсчитает, что человечество производит отходов органического происхождения в 2000 раз больше, чем вся остальная Природа. Еще раз повторяю: что бы мы делали без сортиров?!

Что же касается самого случившегося, то, как оно ни безобразно, в сравнении с тем, что творилось в этих местах ежечасно и как там обращались с теми, кто был менее известен, за кого не хлопотали напрямую перед Лениным, рассказ выглядит почти святочным…

Гадильбек Шалахметов, тележурналист, председатель Межгосударственной телерадиокомпании «Мир», ссылается в своей книге «Мир приносит счастье» на детские воспоминания своего друга Тимура Сулейменова, ныне председателя Союза дизайнеров Казахстана:

«Какое детство было у моего друга Тимура Сулейменова, родившегося близ Долинки, страшного лагеря для политических, в семье выпущенных на поселение зеков! Какими были его первые жизненные уроки! Никогда не забуду его рассказ о том, как в мартовскую морозную ночь он шел в лагерь со стенгазетой, которую ему доверили разрисовывать, и среди снежного поля прямо на него вылетела собачья свадьба – свора одичавших ошалевших кобелей во главе с распаленной сукой. Взрослого они, наверное, просто бы разорвали в клочья, а мальчику повезло. Сука остановилась, обнюхала его, замершего от ужаса, но не тронула, а лишь, присев, обдала струей горячей зловонной мочи. Следом и кобели, один за другим, повторили то же: до лагеря он дошел промокший, провонявший, обледеневший, оцепеневший от ужаса…»

Из автобиографической книги писателя, многолетнего сидельца ГУЛАГа Олега Волкова «Погружение во тьму»:

«…Надзиратель стоял надо мной и орал во весь голос:

– Вставай, интеллигент моржовый, не то пну ногой и угодишь в очко – в дерьмо головой! Открыл мне тут заседание… Все давно оправились, а он расселся, профессор говеный…

Я отчаянно цепляюсь за стену, ищу, за что ухватиться, другой рукой опираюсь в икру, в грязную доску стульчака, хочу подняться, лишь бы смолк крик, и продолжаю раскорякой сидеть перед расходившимся вахтером, ещё ниже опускаю голову. Жду, что толкнет, ударит. От страха растерял последние силы. Наконец, наскучив криком, дежурный зовет уборщика, тот помогает мне подняться и проводит в камеру».

В интервью для фильма «Власть соловецкая» (в окончательный монтаж оно не вошло) Олег Волков рассказывал о том, как паханы, верховодившие в соловецких казематах, всю грязную работу взваливали на политических – ну и, естественно, обязанность выносить парашу. Как-то зимой доходяга-политический, поскользнувшись, не удержал парашу, пролил, и немалую толику на себя. Обратно в камеру уголовники его не пустили – чтоб не вонял. А на дворе – мороз. Утром парня нашли уже окоченевшим…

Инна Генс, коллега моя по киноведческому цеху, японистка, ныне волею семейных обстоятельств душеприказчица архива Лили Брик. Родилась и выросла она в Таллинне, в 40-м году вместе со всей Эстонией, а заодно Литвой и Латвией, под ликование масс влившемся в состав СССР. С началом войны семья её оказалась перед необходимостью эвакуации. Ехать предстояло в неведомые края, что, конечно же, было страшно. Оставаться было ещё страшнее – об отношении нацистов к евреям все было известно.

Дядя Герман сказал: «Не поеду я в эту страну, где нет уборных». Что в основном действительности соответствовало.

Отец забрал Инну и поехал. Годы, проведенные в Ташкенте, и, среди прочего, знакомство с местными туалетными достопримечательностями не убили в девушке природного оптимизма и даже, в каком-то смысле, закалили характер.

А дядю Германа немцы повесили…»

Сергей Параджанов памятен всем и своими ошеломляющими фильмами – «Тени забытых предков», «Саят-Нова», «Легенда о Сурамской крепости», и своим скандальным неуемным характером. Срок он отбывал по гомосексуальной статье, хотя на деле зеком был политическим: язык у него был без костей, и товарищу Щербицкому, секретарю украинского ЦК, речи его были поперек горла. Было это уже в середине 70-х, но ГУЛАГ – во все времена ГУЛАГ. В одном из параджановских писем из зоны красочно описан лагерный сортир:

«Представь в углу двора деревянный сортир, весь в цветных сталактитах и сталагмитах. Это зеки сикали на морозе, все замерзло и все разноцветное: у кого нефрит – моча зеленоватая, у кого отбили почки – красная, кто пьет чифирь – оранжевая… Все сверкает на солнце, красота неописуемая – «Грот Венеры»!»

Просто говно и говно хамское

Перелистывая старые подшивки газеты «Правда», увидел заголовок «Мальбрук в походе» (1918. 4 июня. № 35). Каких там врагов молодой советской республики обличала статейка, толком и не разобрал, но направленность была ясна с полувзгляда – заголовок обращен к фольклорному слою, с детства знакомому в отечестве каждому.

 
Мальбрук в поход собрался,
Наелся кислых щей.
В походе обосрался,
И умер в тот же день.
Его похоронили
В уборной на толчке
И надпись написали
«Погиб герой в говне».
Жена его Елена
Сидела на печи
И жалобно пердела,
Ломая кирпичи.
 

Вот та «забавная песенка», как называет её автор статейки, которая посвящена некогда славному рыцарю (если покуриваете «Мальборо», то это та самая фамилия) и которая века уже живет в российском народе. Ее, покручивая шарманку, ещё Ноздрев напевал Павлу Ивановичу Чичикову.

Да, сортирная поэзия – вечно могучее оружие агитпропа.

Как патриотично воспитующи стихи:

 
Хорошо в краю родном!
Пахнет сеном и говном.
Выйдешь в поле, сядешь срать
Далеко вокруг видать!
 

И что ещё может так поднять в соратниках боевой дух и презрение к врагу! Когда в детстве мы распевали (на мотив популярной песенки Чаплина из фильма «Новые времена») стишки об одном американце, который куда-то засунул палец и то ли вытащил оттуда чего-то там четыре пуда, то ли думает, что он заводит патефон, мы, конечно же, преисполнялись чувства собственного национального превосходства. Точно так же, когда наделяли некоего мифического финна фамилией Многопуккала-Малокаккала. И во время войны уж твердо знали, что «когда наши – на Прут, немец – на Серет».

Не скроем, говняное оружие обоюдоострое: легко может быть направлено против того, кто любит им пользоваться. Скажем, в стишках

 
Шел хохол —
Насрал на пол.
Шел кацап —
Зубами цап
 

общедоступно и образно отражена вечно непростая ситуация российско-украинских отношений.

Не зря так обиходно привычны выражения «смешать с говном», «посадить в говно» и пр. А угроза заставить жрать собственное дерьмо! Такими угрозами просто так не бросаются, даже если и реализуют их не впрямую, а каким-то принципиально отличным образом.

Герой одной из новелл Виктории Токаревой некогда был секретарем у старика-миллионера. Тот пообещал ему подарить фабрику шариковых авторучек, а за это попросил… Дальше слово самому герою:

«– Чтобы я съел говно. Не икру. А говно. И я съел. И получил фабрику».

Это ещё замечательно благополучный вариант.

Историями о том, как провинившихся и даже вовсе не провинившихся (а так, в порядке науки жизни) солдат занаряживали чистить сортиры, никого не удивишь. Одна из них красочно и в точных подробностях описана в повести Сергея Каледина «Стройбат» («Возле развороченного туалета в ослепительном свете пятисотваттной лампы колупался с лопатой в руках… Константин Карамычев. Костя нагружал тачку отдолбленным дерьмом»). Это работа малоприятная, грязная, но поскольку необходимая и неизбежная, то и более или менее переносимая.

Иное дело, когда говном хотят человека унизить, подавить, заставить поверить в свою ничтожность и бессилие. В подтверждение воспользуемся описанием (из мемуаров современника) расправы над крепостным парнем, пытавшимся бежать с девушкой из помещичьего гарема:

«Явилось несколько человек с плетьми, и тут же на дворе началась страшная экзекуция. Кошкарев (помещик), стоя у окна, поощрял экзекуторов криками: «Валяй его, валяй сильней!», что продолжалось очень долго, и несчастный сначала страшно кричал и стонал, а потом начал притихать и совершенно притих, а наказывавшие остановились. Кошкарев закричал: «Что ж стали? Валяй его!» – «Нельзя, – отвечали те, – умирает». Но и это не могло остановить ярость Кошкарева гнева. Он закричал: «Эй, малый, принеси лопату!» Один из секших тотчас побежал на конюшню и принес лопату. «Возьми говна на лопату!», – закричал Кошкарев… При слове: «возьми говна на лопату» державший её зацепил тотчас кучу лошадиного кала. «Брось его в рожу мерзавцу и отведи прочь!»…»

Да, очень точное выражение «смешать с говном». И тогда, когда оно некая метафора (скажем, у Леонида Мартынова: «Вот и палят по человеку, чтоб превратить его в калеку, в обрубок, если не в навоз»), и тогда, когда никакого образного смысла – только наипрямейший…

Не хочется дальше писать, но и не написать не могу. Как рассказывают, Николай Иванович Вавилов, слава русской науки, человек, своими сортами пшеницы спасший Россию от голода, до последних дней мужественно переносил все, что пришлось испытать в сталинском застенке. Не терял веру в то, что выстоит, выйдет на свободу. Сломался тогда, когда следователь Хват нассал ему в лицо. После этого воли жить не осталось…

Ощущение, будто это происходит сейчас, на моих глазах… И я бессилен остановить хама, ссущего в лицо гению…

Говно и политика. Что лучше? (продолжение)

Приведенная ниже история случилась с великим нашим хореографом Игорем Александровичем Моисеевым. Рассказал её он сам, я при сем присутствовал. Было это в Спас-Клепиках, на съемках фильма Сергея Павловича Урусевского «Пой песню, поэт» («Сергей Есенин»). В какой-то свободный вечер Урусевский, Моисеев, приехавший со своим ансамблем поучаствовать в съемках, и Сергей Никоненко, снимавшийся в главной роли, замечательно разговорились, и почему-то все больше о сортирах. Остальным выпала роль завороженных слушателей.

Всего, что было говорено, уж и не помню (как-никак 30 лет прошло), но наиболее примечательное пытаюсь восстановить.

Итак, с началом войны Игорь Моисеев посадил свой ансамбль в поезд и начал колесить с ним по стране, держа перед собой единственную цель сохранить людей, ансамбль – дело своей жизни. Ехали, куда приглашали выступать, но при этом главных, как ныне говорят, приоритетов было два. Первый – ехали не туда, где заплатят (деньги немного стоили), а туда, где отоварят продуктами. То есть накормят и дадут еды в запас. И второй – туда, где в городе был чистый сортир. Объяснять, почему самочувствие, настроение и пр. у людей лучше после чистого сортира, не буду – читатель, полагаю, имеет на сей счет свое мнение и жизненный опыт.

На разведку всегда высылался директор труппы, еврей с библейской бородой по фамилии Бир – он и определял, исходя из этих, никем и никогда не оспаривавшихся установок, ехать или не ехать.

В одну из этих бесконечных поездок добрались до Дальнего Востока, на самом рассвете въехали в город Свободный. Отличительная особенность города была в том, что колючая проволока начиналась прямо при въезде в него, а кончалась при выезде. Поезд остановился. Моисеев вышел, осмотрелся по сторонам, на пригорке у железнодорожной насыпи увидел крепко срубленный, достаточно новый сортир. Вид у него был, в общем, располагающий: Моисеев отправился в его сторону. Одет он был по военному времени в ватную телогрейку и в ватные же штаны. Ну, были сверх того беретка и шарфик – два хилых островка интеллигентности на обезличенном сером фоне.

Не успел классик хореографии присесть над очком и задуматься о благе уединенности, как за стеной раздался шум, дверь открылась и помещение наполнилось людьми. И все в таких же ватниках и таких же ватных штанах. Береток и шарфиков, правда, ни у кого не было. Тут Моисеева прошиб холодный пот: он понял, что произошло. А произошло то, что конвоир пригнал в сортир зеков и запустил их по счету, не заглянув внутрь: ну кто там мог быть в такую рань! А это значит, что ничего не стоит этим ребятам (судя по физиономиям, отбывали они явно не по 58-й) прихватить с собой Моисеева, уже без беретки и шарфика (в остальном его костюм ничем не отличался), и оставить кого-то из своих – скажем, для попытки побега. И дальше пойдет руководитель любимого народом и Иосифом Виссарионовичем ансамбля колупать ломом на стройках социализма в городе Свободный!

Что делать? Моисеев высунулся в сортирное оконце и – о счастье! увидел Бира, с развевающейся бородой, движущегося вверх по пригорку все в том же направлении – к сортиру. Крича и размахивая руками, Моисеев, как мог, обрисовал ужас сложившейся ситуации; Бир понял и, сменив направление, побежал в вокзальное отделение НКВД. И уже силами представителей этой могучей организации вызволил будущего ленинского лауреата из чреватой не лучшими вариантами ситуации…

В ответ на это и на рассказ Урусевского (он приведен в начале книги) Сережа Никоненко поведал сюжет юношески-лирический – без всяких там политических или натуралистических кошмариков.

Товарищ его по ВГИКу Саша Бенкендорф, в бытность свою пионером, приехал в лагерь. Пока шла торжественная линейка по случаю открытия, Саша отправился по малой нужде в сторону соответствующего заведения. Заведение было новехонькое, только что поставленное, чистое, просторное, никем ещё не пользованное. Саша был мальчик любознательный, спустился в траншею и стал прогуливаться по ней, поглядывая вверх на круглые отверстия, из которых струился дневной свет. Траншея была на обе части заведения, Саша очень скоро оказался на несвойственной ему женской половине и, взглянув вверх, увидел… удивленно глядящую на него через прорезанный круг пионервожатую. Что дальше? Дальше Саша, как и положено юному ленинцу, отдал вожатой пионерский салют – она, как и ей то положено, ответила ему салютом…

Я представляю эту картину кинематографически; струящийся свет, острые ракурсы снизу вверх, сверху вниз, алые галстуки (с красным знаменем цвета одного), лица пионера и пионервожатой, застывших в статуарных позах…

Неважно, в конце концов, было это или не было. Байки ведь! И я пересказываю их только как байки. Треплемся, в общем.

Погружаясь в сортирную тему, думаю: а надо ли? Не ерундой ли занимаюсь? Впрочем, тут же вспоминаю давний разговор с Резо Габриадзе, прекрасным грузинским сценаристом, впоследствии создателем неповторимого театра кукол (было это перед показом его фильма «Чудаки» на Ташкентском кинофестивале: очень замечательная картина, очень её люблю).

– Заниматься надо хуйней, – сказал Габриадзе. – Как только захочешь сказать что-то очень важное, полезешь на трибуну – тебе пиздец.

Оказывается, небожители, стоявшие в дни народных торжеств на трибуне мавзолея и приветственно махавшие нам оттуда своими партийными ручками, тоже не избавлены были от необходимости время от времени справлять нужду. Эту тайну раскрыл кинематографистам на одном из перестроечных пленумов тогдашний председатель киносоюза Элем Климов. Как-то, ещё в молодые годы, снимая документальный фильм, он оказался на той же трибуне и не без удивления увидел, как, спустившись на несколько ступенек по лестнице (невидимой трудящимся), вожди запросто, не обращая внимания на украшавшую трибуну Екатерину Андреевну, делали это в ведро! Ну прямо как Филипп Нуаре во вспомянутом уже фильме «Да здравствует праздник».

Да, не додумал тут архитектор Щусев! А может быть, он и прав. Вожди как-нибудь устроятся с этим нехитрым делом. Но нельзя же опошлять усыпальницу «самого человечного» каким-то слишком уж человеческим сортиром.

Из воспоминаний члена Политбюро, первого секретаря ЦК КП Украины Петра Шелеста:

«21 августа 1968 года. К вечеру я встретился с Биляком. Мы условились, что в 20.00 он заходит в общественный туалет, там должен появиться и я, и он мне через работника КГБ Савченко передаст письмо. Так и было. Мы встретились «случайно» в туалете, и Савченко незаметно, из рук в руки, передал мне конверт, в котором было долгожданное письмо. В нем излагалась обстановка в КПЧ и в стране, разгул правых элементов, политический и моральный террор против коммунистов, стоящих на правильных позициях. Завоевания социализма находятся под угрозой… В письме высказывалась просьба, чтобы мы в случае надобности вмешались и преградили путь контрреволюции, не допустили гражданской войны и кровопролития».

Когда Шелест передал это письмо Брежневу, тот взял письмо трясущимися руками, бледный, растерянный, потрясенный: «Спасибо тебе, Петро. Мы этого не забудем».

Мы тоже не забудем случившегося вследствие этой сортирной встречи 21 августа 1968 года и того говна и позора, которому обязаны Пете с Леней (отдельное спасибо Васе – лидеру словацких коммунистов Василю Биляку). До сих пор не отмывшись ходим. Не зря, как видно, ключевой момент этой постыдной страницы русской истории состоялся в сортире. Памятка для туристов: туалет, о котором речь, – в отеле «Интурист» на окраине Братиславы. Будете в Словакии, не премините заглянуть: место, достойное исторической памяти, не менее, чем Карлхорст или Ливадийский дворец.

Небольшой фрагмент из книги Марины Голдовской (пока неопубликованной) «Женщина с киноаппаратом»:

«…Через несколько месяцев ко мне подошел наш секретарь парторганизации:

– Нам дали разверстку на прием трех человек в партию. Хотим предложить тебя.

– В партию? Я же совсем ещё молодая. Мне двадцать пять всего.

– Вот и хорошо. Сейчас идет омоложение рядов партии, нужны свежие кадры. Подумай. Шаг серьезный. Это большой почет. Надумаешь – скажи.

– А меня примут?

– Примут. Твою кандидатуру я уже обсудил с секретарем парторганизации Гостелерадио.

– Я, конечно, подумаю и, наверное, подам заявление…

Прихожу домой, говорю:

– Папа, знаешь, мне предложили вступить в партию.

– Ну и что ты сказала?

– Сказала, что подумаю, но в общем-то согласна.

– Зачем тебе в это говно вступать?

– Что ты говоришь, папа? Почему говно? – искренне удивилась я, ещё полная счастливых надежд хрущевской «оттепели», когда казалось, что именно партия способна дать людям нормальную человеческую жизнь.

– Ты, что, не понимаешь, что это говно? – и рассказал мне анекдот:

– Рабинович, вы вступили в партию?

– Где? – спрашивает Рабинович, разглядывая, не налипло ли что на подметки».

Многие в те годы так вступали, твердо зная, во что вступают.

Какое отношение имеет говно к высокой политике? Случается, самое непосредственное.

Во время визита нашего генсека Леонида Ильича Брежнева во Францию вероломные французы подставили к нему в апартамент «шпионский унитаз», посредством которого уловили высочайшую какашку, каковую тут же подвергли скрупулезнейшему анализу и через то выяснили, чем хворает руководитель советского государства, как его лечат, а соответственно – долго ли протянет. А значит, когда ждать смену власти. Вот как! Это не выдумки. Примерно в те годы журнал «Ньюсуик» писал: «Как и в темные времена Сталина и Мао, здоровье Брежнева – один из самых охраняемых в мире секретов». А вы говорите говно! Какашка-то – объект государственной тайны…

Небольшой сюжет на тему «говно и цензура». Почерпнут опять же из книги М.Голдовской.

«Перед тем как выдать «Архангельского мужика» в эфир, Кравченко вызвал меня, поинтересовался, какова реакция первого секретаря обкома. Я не могла утаить, что тот звонит, требует, чтобы картину мы показали ему до эфира. Но, думаю, Кравченко знал, что в тот момент политическим намерением центральной партийной власти было указать обкомовским секретарям их место, заставить проводить политику центра, а не навязывать свою. Обкомовские угрозы его не испугали, картину он поставил в эфир. Единственное, о чем он попросил за день до эфира, – убрать слово «говно»: мой герой говорил «говно хлебать».

– Знаешь, – сказал Кравченко, – мне и так достанется за эту картину. Убери ты это слово.

– Леонид Петрович, – пыталась отбиваться я, – но это ж сельскохозяйственный термин…

– Термин термином, а наши зрители этого не перенесут. Меня просто совсем заклюют…

Господи! Глядя на сегодняшний телеэкран, я с умилением вспоминаю времена, когда вполне невинное «говно» могло вызывать зрительское возмущение и начальственные страхи…

Мне дали на час монтажную, и я перекрыла непотребное слово шумом тракторного мотора».

Делаю вывод: когда дела говно, то и цензура прицепляется к говну. Перечитал и подумал: не слишком ли глубоко копаю? Уф-ф…

В первые минуты августовского путча в одном из кооперативных московских сортиров, первых хилых росточков выползшего из тени российского бизнеса, были, по свидетельству очевидца, произнесены следующие примечательные слова:

– Все, – сказал довольный посетитель. – Кончилась ваша лафа. Завтра будем ссать бесплатно.

Ошибся товарищ посетитель. Ссым за деньги. Кажется, это уже надолго. Хотя кто ему мешает верить в «завтра»? (Редкие исключения тоже бывают: недавно автор увидел на гостеприимно открытой двери общественного сортира близ Савеловского вокзала душевную табличку: «Муниципальный туалет. Пользование бесплатно». Ура Лужкову!)

Политический обзор эпохи из оконца сортира был бы неполон, если бы мы обошли стороной годы торжества демократии на пространстве бывшего СССР. Делать этого никак нельзя, не потому как зюгановцы-анпиловцы со свойственным им остроумием обогатили постсоветский новояз термином «дерьмократы» (угадайте, о ком бы это?), но и из более широких соображений.

Дадим лишь небольшие штрихи нынешнего времени, для начала воспользовавшись почерпнутым из книги С.Муратова «ТВ – эволюция нетерпимости» свидетельством некой жительницы Якутии. Волею случая она оказалась пассажиркой поезда, застрявшего на путях, перекрытых многодневным шахтерским пикетом в Анжеро-Судженске:

«Все пути на километры забиты пассажирскими и грузовыми составами. Купить что-либо поесть негде – базарчики, киоски, магазины закрыты. Проводники пояснили, что все боятся шахтеров, которые забирают продукты для своего пикета. Нестерпимая вонь от человеческих испражнений… Палатки, костры, крики, ругань…»

А вспомним толпы митингующих, запрудивших городские площади, ну, к примеру, во время противостояния политических кланов в Карачаево-Черкесии. В телевизионном сюжете мелькнул нехитрый милицейский подсчет: за день такая толпа сбрасывает на прилегающие кустики и газончики 30 тонн мочи. Да-с… Вот вам и экология.

Кажется, я рано кричал: «Ура Лужкову!» После разговора со сведущими в сортирном деле людьми удостоверился, что по этой части в Москве обстоит хуже некуда (раньше по своему опыту тоже кой о чем догадывался, но как-то не хотелось обобщать). На весь город – 257 общественных заведений, бесплатных и платных. Большая их часть была оборудована к Олимпиаде 1980 года и с тех пор не ремонтировалась. Вместо стационаров – даже в самом центре, на Манежной площади – биотуалетные кабинки, какие в странах цивилизованных используют как времянки на стройках или по случаю разных шествий и митингов. Законов практически нет, но и те, что есть, не соблюдаются. Скажем, в санитарных правилах, утвержденных ещё в 1972 году, записано: «Общественные уборные должны быть обеспечены мылом, электрополотенцами или бумажными полотенцами, туалетной бумагой. В кабинах должны быть крючки для верхней одежды, полки для личных вещей посетителей, урны или бачки для бумаги, ваты и других отходов». Ну, урны, может быть, ещё и встречаются, а уж обо всем остальном, особливо о туалетной бумаге, полотенцах и мыле, забудьте: мало ли кто что в правилах понапишет! По тем же правилам полагается в местах с повышенным скоплением людей (на площадях, улицах с большим пешеходным движением, в парках, на стадионах, рынках, вокзалах и около них и пр.) на каждые пятьсот человек одно очко общественного туалета (разъяснение: 1 очко = 1 унитазу или 2 писсуарам так в правилах и записано) и чтоб туалеты располагались друг от друга не далее пятисот-семисот метров. Прикиньте с калькулятором: сколько заведений потребно на двенадцать миллионов жителей (да прибавьте ещё три с половиной миллиона гостей)? Вывод печален: демократической власти так же насрать (за терминологию не извиняюсь – она здесь на самом месте) на народ, как и коммунистической. Народ в долгу не остается, отвечает власти адекватно.

И опять я поторопился с выводами. Думает, думает о нас наша московская власть! Не успел 13 июля 2001 года Олимпийский комитет принять решение о Пекинской олимпиаде-2008, не успел на следующий день Путин намекнуть о желании России принять в Москве Игры-2012, как уже менее чем через месяц (а точнее, 7 августа 2001 года) Юрий Михайлович подписал постановление «О состоянии и дальнейшем развитии сети городских общественных туалетов в городе Москве». Самые радужные горизонты отныне открываются перед нами!

Прежде всего мэр признал, что дело обстоит неблагополучно: «За последние годы число общественных туалетов стало сокращаться, что снижает эстетическую и санитарно-эпидемиологическую обстановку в городе». Вот же, не забыли отцы города и об «эстетической обстановке»! Хотят не допустить дальнейшего её «снижения». Постановление предусматривает проектирование новых туалетов не только «с учетом их типа, мощности», но и «современных международных требований». Начиная с 2002 года планируются капитальные вложения на реализацию программы «проектирования, реконструкции и строительства городских общественных туалетов». Установлено, что «в предприятиях торговли, общественного питания, сферы услуг, в учреждениях, где проводятся культурно-зрелищные и спортивно-массовые мероприятия», пользование туалетами должно быть бесплатным, «за исключением отдельных случаев при взымании платы за предоставление дополнительных услуг».

Может, и вправду что-то сдвинется? Впрочем, ещё за четыре года до того было постановлено «дополнительно к существующим построить около 400 единиц стационарных общественных туалетов, в том числе в Центральном административном округе – 94 единицы». И все это должны быть «общественные туалеты нового поколения». Ау! Где вы, родимые, ну хоть бы и старого поколения? А так хорошо все выглядело на бумаге! Тут и «создание сети уличных автоматизированных «антивандальных» туалетов». И закупка «на конкурсной основе 40 автоматических туалетов, в том числе 10 для обслуживания инвалидов». О судьбе одного из тогда закупленных автоматических здесь уже вспоминалось, а вот об инвалидных даже не слыхивалось.

Сегодня власти уже не делают ставки на слабоватый для российских условий импорт – будем развивать собственное производство. Дизайном бахвалиться не будем, а по части надежности – будьте уверены. Московское правительство приняло постановление «О производстве и развитии сети общественных автоматизированных «антивандальных» туалетов», где дается положительная оценка экспериментальным образцам, изготовленным ОАО «Энергопромстрой», указывается на необходимость их скорейшей доработки, сертификации и первоочередной установки первых 30 единиц в местах, согласованных с префектами административных округов.