Текст книги "Толчок к размышлению, или Все о сортирах"

Автор книги: Александр Липков

Из области философии

Орхидея сама по себе ароматна, но если опустить её в мочу, то совершенный человек не подойдет к ней, а простые люди не будут носить её на поясе! И это не потому, что орхидея нехороша – отвратительна моча, в которую её опустили. Поэтому совершенный человек предпочитает жить в хорошем месте, а дружбу заводить лишь среди людей образованных.

Сюнь-цзы (китайский мудрец, III в. до н. э.)

Однажды Диоген закричал: «Эй, люди!» Сбежался народ, он замахнулся палкой: «Я звал людей, а не говно».

Дерьмо! О дерьмо! Сладкое слово! Дерьмо! Попробуй его! Чудесно! Дерьмо, попробуй его! Дерьмо! Возьми, лизни – o charmante!

Вольфганг Амадей Моцарт

Персонаж недавнего фильма Сергея Соловьева «Нежный возраст», парижский парфюмер, имел фекальный бизнес с Россией – возил к себе наше дерьмо. Надо же! Всему, оказывается, можно найти полезное применение: парфюмеры извлекают из дерьма какие-то особо стойкие компоненты для долговечности запаха. А вот почему надо было возить этот продукт именно из России, не знаю. Но, видно, все же наши фекалии чем-то лучше французских. Еще, говорят, из этого же самого непереводящегося в биотическом обороте сырья делают витамин В₁₂. Кстати, ещё в давние времена алхимики в своих поисках «философского камня», да и просто в фармацевтических целях не обошли стороной такие компоненты, как кал и моча. Ну, об использовании всех видов экскрементов в качестве удобрения знает каждый. (Китайская мудрость гласит: «Воин не должен бояться смерти, а землепашец – навоза». В Китае, да и в иных конфуцианских странах, гостя всячески благодарили, если он после трапезы великодушно посещал уборную, оставляя хозяевам то, что дерьмом как-то неловко называть – это ж их будущий хлеб, то есть рис!) И кизяк славен как топливо. И уже сконструирован и опробован в деле, так сказать, безотходный туалет будущего: используя его по прямому назначению, а вдобавок сбрасывая в ту же общую яму всякие бытовые отходы, пользователь через какое-то время выгребает из специального отсека замечательное органическое удобрение, лишенное всяческой вредной химии…

В общем, много какого полезного применения имеет говно. Как говорится в известной шутке, все-таки есть в нем что-то такое – миллион мух не могут ошибиться.

А если ещё и взглянуть в масштабе, так сказать, планетарном, то откуда, к примеру, взялось гуано? Птички когда-то накакали. А теперь богатейшее селитрой ископаемое. Не отсюда ли народная примета: «Птичка накапает – к счастью»? (Кстати, накануне сдачи этой рукописи в издательство птичка накапала-таки на лоб автору: не иначе как добрый знак.)

И как же не вспомнить тут о благодатном почвенном слое, на коем цветут и плодоносят разные дерева и злаки, питающие нас и дающие в своей сени отдохновение: ведь почва эта возникла благодаря тому, что поколения божьих тварей, от простейших одноклеточных до человека включительно, миллионы лет писали, какали и, увы, умирали, создавая перегной, тот самый гумус, на котором все и растет, благоухает и, не забудем, дает нам кислород, которым мы дышим.

Замечу попутно: очень нерачительно относимся мы к говну. Действительно, подумаешь: говна-то! Уж такого-то добра… А почвы гибнут. Между 1981 и 1994 годами площадь российских сельхозугодий сократилась на 8,2 млн га – примерно половина по причине деградации почвенного слоя. Сильно нам аукается наша уверенность в бесконечности всего, что Богом отпущено. Ким Семенович Лосев, наш выдающийся эколог, пишет по этому поводу: «Во многих странах эти осадки (т. е. шламы из очистных сооружений канализации. – А.Л.) используются как удобрения, но в России такой вид утилизации невозможен (используется лишь 3 % общего объема) из-за высокой концентрации в них тяжелых металлов и других загрязнителей. Причина этому соединение во многих городах промышленной и коммунальной канализации: такое решение в свое время было принято советскими властями для удешевления строительства». Что в итоге? В итоге «более 200 млн т отходов этого вида накопилось вокруг российских городов на специальных иловых площадках. В настоящее время ежегодно образуется 80 млн м3 отходов очистки». Не слабая переспективка на обозримые годы!

Возвращаюсь к главному предмету этой главы: персонаж романа Владимира Войновича «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина», селекционер-самородок, мичуринец-лысенковец Гладышев, посвятивший себя выведению гибрида картофеля и томата с гордым названием Пукс (Путь к социализму: сверху вызревают помидоры, а в земле картофельные клубни), в беседе с главным героем развивал по подводу ценности дерьма глубоко самобытную, подкрепленную личными опытами и наблюдениями теорию:

«– Вот, Ваня, – сказал он, придвинув к себе табуретку и продолжая начатый разговор, – мы привыкли относиться к дерьму с этакой брезгливостью, как будто это что-то плохое. А ведь если разобраться, так это, может быть, самое ценное на земле вещество, потому что вся наша жизнь происходит из дерьма и в дерьмо опять же уходит…

Посуди сам. Для хорошего урожая надо удобрить землю дерьмом. Из дерьма произрастают травы, злаки и овощи, которые едим мы и животные. Животные дают нам молоко, мясо, шерсть и все пр. Мы все это потребляем и переводим опять же на дерьмо. Вот и происходит, как бы это сказать, круговорот дерьма в природе.

И скажем, зачем же нам потреблять это дерьмо в виде мяса, молока или хотя бы вот хлеба, то есть в переработанном виде. Встает законный вопрос: не лучше ли, отбросив предубеждения и ложную брезгливость, потреблять его в чистом виде, как замечательный витамин? Для начала, конечно, – поправился он, заметив, что Чонкина передернуло, – можно удалить естественный запах, а потом, когда человек привыкнет, оставить все, как есть. Но это, Ваня, дело далекого будущего и успешных дерзаний науки».

Тут, нам кажется, из правильных наблюдений о «круговороте дерьма в природе» мичуринец-лысенковец делает слишком уж далеко идущие и поспешные выводы, наукой, несмотря на все её дерзания, с тех пор не подтвержденные. Автор тоже верит в науку и величие её творцов, но все же не до такой степени. Тут он на стороне Ивана Чонкина и простого житейского смысла.

Анекдот от Никитина Альберта Николаевича, академика РАЕН

Чапаев и Петька решили заняться знахарством, открыли лечебное отделение; официальный доктор никак не мог с этим смириться, решил их подловить. Приходит:

– Василий Иванович, что-то у меня с обонянием плохо стало.

– Петька! Лекарство № 6!

Петька приходит с лекарством.

– Да это ж, Василий Иванович, говно!

– Так. Обоняние восстановлено.

Проходит месяц. Доктор думает: «Нет, я их все-таки подкузьмлю». Заявляется снова.

– Василий Иванович! У меня что-то с памятью. Ничего не помню.

– Петька! Лекарство № 6!

– Да это ж говно!

– О! И память восстановлена!

Кстати, не забудем и о моче. Она тоже может быть очень полезной. В том числе и для лечения болезней: в медицине даже существует особое направление – уринотерапия. Насколько она эффективна, пусть судят профи, но раз все-таки ею лечат, то, наверное, не безрезультатно.

А во времена античного Рима почти на всех улицах стояли особые вазы для мочи – специальные служители доставляли их содержимое на фабрики по производству тканей. Император Веспасиан (I век н. э.; помните парижские «vespasiennes»?) решил даже заработать на моче – ввел налог, который должны были платить за мочу владельцы ткацких фабрик. Тогда и родилось знаменитое ныне выражение «Деньги не пахнут». Тит, сын Веспасиана, выразил недовольство новым налогом. Веспасиан поднес к его носу горшок с мочой и спросил: «Плохо пахнет? Это моча!» А потом дал понюхать деньги. Деньги не пахли.

Можно припомнить разные исторические и житейские случаи полезного и даже выгодного использования отходов нашей жизнедеятельности. Скажем, во время холерного карантина в Одессе в начале 70-х счастливые обладатели твердого кала выгодно обменивались с соседями, в качестве своего продукта не уверенными, но также жаждавшими поскорее вырваться домой: я тебе – дозу для анализа, ты мне – порцию компота из сухофруктов. Бизнес!

Но это, так сказать, шуточки. А доходило до страшненького: «Голод был, какого не видали, хлеб пекли из кала и мезги» – это строки Максимилиана Волошина, думаю, не одной поэтической фантазией рожденные. Гражданская война. Кровь, грязь, смута… Уже ничему не удивлялись…

Но все же главнейшее полезное назначение говна – быть эталоном. Поверьте, это эталон такой же непоколебимый и абсолютный, как платиново-иридиевый эталон метра, хранящийся в Гренобле в Международной палате мер и весов, под землей, в каких-то особых сейфах, при строго соблюдаемой температуре, влажности, атмосферном давлении. А тут не надобны ни сейфы, ни охрана, ни научный штат, ни даже сам материальный носитель. Посмотрел на него, прежде чем спустить в унитазе воду, – и достаточно. Причем, учтите, эталон всецело международный. Если тот же метр даже в наш век всеобщей унификации принят ещё не всюду и, скажем, англичане с упрямой тупостью до сих пор держатся за свои ярды и футы, то насчет говна – полное всемирное единодушие. Раскроем, для примера, Словарь разговорной лексики французского языка на слове Merde. Читаем: дерьмо, куча, грязь, мразь, пакость, мерзость… Кажется, большей ясности не требуется. Да, есть ещё сленговые значения: наркотик, героин. Тоже, сами понимаете, полнейшее дерьмо, редкой зловредности. Да и без всяких толковых словарей эталон «говно» (merde, shit, drek etc.) – великая общепонятная абстракция, с младенческого сидения на горшке вечная и абсолютная в сознании всех народов величина.

Анекдот конца 40-х; время борьбы с безыдейностью и космополитизмом

В ясли пришла комиссия – проверять, как поставлено идейное воспитание. Увидели, что никак. Велели немедленно исправить.

Приходят через неделю. Воспитательница собрала детишек, детишки скандируют:

– Трумен – бяка, Сталин – нака, война – кака.

Говно – категория, если хотите, философская.

Сортир располагает к мыслям философическим, уверен, не только в силу уединенности места, на время освобождающего нас от суетных оков. (Сортирные дизайнеры, кстати, стараются учитывать и эту духовную составляющую проектируемого помещения, его пригодность для медитации.) Не менее важны ещё сами природные свойства материала, от коего наше тело в сих местах освобождается. Ведь и золото – тоже не просто драгоценный металл. Оно ещё и злато, коему дано обретать, так сказать, черты одушевленные, метафорические. «Все куплю», – сказало злато». Говно – антипод злата. Не зря ассенизаторы, по-простому говночисты, издавна именуются золотарями. Противоположности сходятся.

Задумайтесь, сколько раз на дню вы вспоминаете об этом самом продукте. Если выдался день, что ни разу, – большая жизненная удача. Ни разу не вляпаться в говно, не встретить или не увидеть, пусть даже по телевизору, человека, которого считаете говном, не прочитать в газете о говеном положении дел в политике или экономике, не делать говеную работенку, не встать перед необходимостью лепить из говна конфетку, не быть обосранным дорогими коллегами, соседями и т. п. – все это, конечно, редкостное везенье. Ну и дай вам бог прямоты и юмора называть вещи своими именами, пусть даже иногда и гиперболизировать – как же без этого! Так и жить легче.

Когда Денис Давыдов писал: «Вчера я был в гостях у Нины, пирог говно…» (дальше, на всякий случай, не цитирую – гусар все-таки!), наверное, он был несправедлив к этой неведомой нам даме и её кулинарному творчеству. Но зато нам остался маленький поэтический шедевр, переживший века.

И строки Евгения Евтушенко, посвященные Евгению Долматовскому в связи с каким-то из его печатных выступлений:

 
Ты Евгений, я – Евгений,
Ты не гений, я не гений,
Ты говно, и я говно,
Я – недавно, ты – давно, —
 

также, наверное, гиперболизируют характеристики. Не поручусь, правда, что стихи написаны самим Евтушенко, а не кем-то от его имени (верю все же, что это евтушенковское – он человек яркий, нестандартный). Существенно иное – то, что стихи живут, причем уже вне конкретной ситуации и персонажей (кто там вспомнит, из-за чего сыр-бор горел?!), дополняя привычный эталон любопытной градацией (я – недавно, ты давно).

А вот ещё эпиграмма. Не на кого-то одного – на весь коктебельский пляж. Кто там на нем лежал, какие совписовские бонзы и функционеры, никто уж и не помнит, а эпиграмма осталась. Вот она, сила образного слова!

 
Лениво плещется волна.
Тела по берегу раскисли.
И много плавает говна
В прямом и переносном смысле.
 

Хотя, конечно же, говно – слово эталонное, богатство русского языка не оставляет его без оттенков (говененький, говнистый, говняный, говнюсенький), что обогащает и расширяет палитру нашего восприятия жизни. Когда-то Михаил Андреевич Глузский (вот и с ним мы простились; редкий человек, никогда ни от кого не слышал о нем худого полслова) на мой вопрос о режиссере, у которого он только что отснялся, ответил: «Человек он сложный. По-простому, говнистый». С тех пор невольно вздрагиваю всякий раз, когда слышу о ком-то: «человек он сложный».

Помимо степеней уменьшительных есть и степень превосходная: говней говна. Это заслужить не просто, но такие люди встречаются. Одну фамилию мог бы с уверенностью назвать, но не буду – чтоб не зазнался. Кстати, фамилия вполне ассенизационная.

Валентин Иванович Ежов, замечательный наш сценарист, автор «Баллады о солдате», «Белого солнца пустыни», «Сибириады» и многих ещё оставшихся в памяти картин, любит говаривать: «Все режиссеры – говны». Справедлив он или нет, не столь уж и важно. Естественно, что между двумя профессиональными цехами, кровно необходимыми друг другу, всякие могут быть отношения. А вот употребление множественного числа занимательно. Есть в этом какая-то рационально необъяснимая прелесть и тонкость. И даже уважительность к обругиваемым. Дескать, не то чтобы я вас всех считаю аморфной фекальной массой. Каждый в своем роде неповторим, удостоен этого именования строго индивидуально. А вот все вместе, извините, говны.

В общем, эталон – эталоном, а градации остаются. Скажем, из ученых трудов А.Ланькова узнал, что в корейском языке, помимо обычного слова, аналогичного нашему, было и почтительное слово «мэу», обозначавшее исключительно отходы жизнедеятельности королевских особ. Соответственно и специальный стульчак для высочайших особ именовался «мэутхыль». В иерархическом обществе, как видим, соблюдалась и иерархия экскрементов. Может быть, если тебя обзывали не просто какашкой, а подобострастным «мэу», это звучало уже почти как комплимент.

Или, возвращаясь в края родимых осин, тоже ведь видишь, что и дерьмо может быть разным. Скажем, просто насрать соседу – это месть. Подбросить ему же палочку дрожжей в дачный сортир – это месть страшная, запредельная. Это уже не просто смешать с говном, а с говном вскипевшим, взбродившим, осатаневшим, не знающим меры и удержу.

Здесь уже самое место вспомнить поэтическое наследие Александра Галича, одно из самых философических его стихотворений:

«В Серебряном боре, у въезда в Дом отдыха артистов Большого театра, стоит, врытый в землю, неуклюже отесанный, деревянный столб. Малярной кистью, небрежно и грубо, на столбе нанесены деления с цифрами – от единицы до семерки. К верху столба прилажено колесико, через которое пропущена довольно толстая проволока. С одной стороны столба проволока уходит в землю, а с другой – к ней подвешена тяжелая гиря.

Сторож дома отдыха объяснил мне:

– А это, Александр Аркадьевич, говномер… Проволока, она, стало быть, подведена к яме ассенизационной! Уровень, значит, повышается – гиря понижается… Пока она на двойке-тройке качается – ничего… А как до пятерки-шестерки дойдет – тогда беда, тогда, значит, надо из города золотариков вызывать…

Мне показалось это творение русского умельца не только полезным, но и весьма поучительным. И я посвятил ему философский этюд, который назвал эпически скромно:

ПЕЙЗАЖ

 
Все было пасмурно и серо,
И лес стоял, как неживой,
И только гиря говномера
Слегка качала головой.
 

 
Не все напрасно в этом мире
(Хотя и грош ему цена),
Покуда существуют гири
И виден уровень говна!»
 

Продолжая ход наших размышлений, замечу следующее. Говно, мой уважаемый читатель, как ты сам, возможно, знаешь или догадываешься, бывает не только натуральное. Где натуральное, там, раньше или позже, появляется и искусственное. Кучу вполне правдоподобного резинового дерьма разной расцветки ты можешь приобрести, к примеру, в магазине забавных ужасов на Старом Арбате. Жутко смешно подложить такой сюрпризец на ковер хозяевам дома или в кабинет дорогому начальнику и с компанией друзей наблюдать за реакцией. Что называется – уссаться-обосраться! Тут ещё и простор для творчества: сам изобрети, куда бы подложить эту остроумную штуку. Думаю, парни, первыми придумавшие этот «фекальный» бизнес, вдоволь насмеялись, особенно на пути из банка домой.

Теперь прогресс пошел дальше. Появилось ещё и говно виртуальное. Если ваш компьютер подключен к Интернету, остерегайтесь, как бы вам в него, простите за прямоту, не насрали. Говорят, какой-то швед придумал гадостный вирус, который запросто можно забросить по и-мейлу. Поначалу он себя никак не выдает, но где-то через месяц, включив компьютер, вы можете увидеть на дисплее: «Ты думаешь, что ты – Бог, а ты всего лишь кусок говна». И вместо каждого из сожранных файлов – надпись «Chunk of shit» [6]6
  Кусок говна (англ.)


[Закрыть].

Кстати, об этом слове «shit». Мой однокурсник по Московскому полиграфическому институту Леня Дымшиц (прошу взять на заметку его однофамильцам и иным «шицам»), став гражданином свободной Канады, вынужден был сменить свою фамилию, по поводу каковой то и дело слышал хихиканье из-под ладошки. По-ихнему, по-английскому его фамилия значит примерно «тусклоговеный». Ну как с такой фамилией делать бизнес или устраиваться на работу!

В завершение главки – анекдот. Опять же философский.

В страшный зимний холод воробушек замерз и валялся камушком на мостовой. Шла мимо лошадь, насрала на него. Воробушек отогрелся, стал чирикать. Кошка услышала, вытащила воробья из кучи и… сожрала. Из этого три морали. Первая: не всякий враг, кто на тебя срет. Вторая: не всякий друг, кто тебя из говна вытаскивает. Третья, главная: сидишь в говне, так не чирикай.

Говно и политика. Что лучше?

Некоторые сортирологи, тщеславно пытаясь возвысить свой предмет, все же несколько переоценивают его, кто спорит, немалую роль в истории. Один из таковых, американец Дейв Барри в своей книге «Укрощение отвертки», например, пишет: «Все пытались ходить по таким делам не у себя в стране. И вот тысячи, допустим, французов совершали внезапный набег на Германию, облегчались и, напевая на радостях, возвращались домой. На следующий день ещё большее число немцев наносили ответный удар. В конечном итоге конфликт перерастал в войну, последствия которой были ещё ужаснее: не забывайте про лошадей». Понимаем, юморист. И все-таки это он слишком! Корни войны надо искать, по Марксу, в захватнической политике эксплуататорских классов или, по Льву Гумилеву, в пассионарном напряжении этногенеза. Но не в отсутствии же нормальных унитазов, в конце концов! Хотя, что говорить, наличие теплого клозета с хорошей сантехникой пассионарное напряжение все же слегка сбавляет.

С другой стороны, и народное поэтическое творчество склонно объяснять некоторые факты истории моментами чисто сортирологическими, что тоже навряд ли верно. Вот один из образчиков подобной, с позволения сказать, поэзии:

 
Колумб, на бочку взгромоздясь,
Сказал такую речь, к матросам обратясь:
– Товарищи матросы, король отказывается нам платить!
– Ах он нахал! Ах он подлец!
– Пойдем, насерим во дворец!
Тем временем король гулял по саду с Изабеллой.
И говорит: – Послушай Изабелла,
Не ты ли здесь набздела?
– Ах, что за свинство, за позор!
У меня десятый день запор!
– Не верю! Казнить тебя, засерю!
Так погибла королева Изабелла
За маленький кусок говна,
Величиной с индийского слона.
 

Кто автор этого поэтического опуса, не ведаю. Услышал его в далеком детстве, не вспоминал лет с полсотни, и вдруг на тебе – стишки выплыли из помойки памяти, не иначе как в связи с книгой, которую сейчас ты держишь в руках, дорогой читатель. Не буду убеждать тебя в высоких поэтических достоинствах этого сочинения, не буду настаивать на его исторической точности (можно, можно тут кое в чем усомниться!), но вот что касается точности психологической, то есть здесь кое-какая сермяжная правда. Призывный народный клич «Пойдем, насерим во дворец!» проходит через века и страны.

Цитирую пролетарского классика Максима Горького, его очерк о В.И. Ленине.

«Мне отвратительно памятен такой факт: в 19 году, в Петербурге, был съезд «деревенской бедноты». Из северных губерний России явилось несколько тысяч крестьян, и сотни их были помещены в Зимнем дворце Романовых. Когда съезд окончился и эти люди уехали, то оказалось, что они не только все ванны дворца, но и огромнейшее количество ценнейших севрских, саксонских и восточных ваз загадили, употребляя их в качестве ночных горшков. Это было сделано не по силе нужды, – уборные дворца оказались в порядке, водопровод действовал. Нет, это хулиганство было выражением желания испортить, опорочить красивые вещи. За время двух революций и войны я сотни раз наблюдал это темное, мстительное стремление людей ломать, искажать, осмеивать, порочить прекрасное».

В фильме Сергея Эйзенштейна «Октябрь» (1927) есть кадр: матрос, изумленный открывшимся ему зрелищем унитаза в покоях императрицы. В былые времена его гневная реакция (матрос крушил прикладом все вокруг, включая упомянутое сооружение) казалась нам выражением восстановленной социальной справедливости. Ну и монтажное мастерство режиссера убеждало в том же. Сегодня о тех же кадрах думаешь иначе. Ну да, вкусы государыни вполне пошлейшие, но унитаз-то при чем?! Он ведь тоже мог послужить победившему пролетариату. Жалко матроса, не знающего ничего, кроме слепой ненависти ко всему, чего был лишен, о чем не имел представления.

Казалось бы, отправление нужды, большой или малой, дело, с одной стороны, сугубо личное, интимное, а с другой – простецкое, вне категорий «за» и «против». Ан, нет (как тут опять же не применить теорию Маркса!), классовые отношения вторгаются и в эту сокровенную область, не оставляя возможности естеству быть просто естеством.

В недавние времена популярен был такой житейский вопросик: «Против кого дружить будем?» Можно бы и расширить сферу вопрошания: «Против кого писаем? Против кого какаем?»

Помните «Путешествия Гулливера»? Сколько бед навлек на героя его, в сущности, благородный поступок! Струей своей мочи (благо накануне хорошо было выпито лилипутского вина) он погасил пожар в королевском дворце и спас от разрушения «величественное здание, создававшееся трудом нескольких поколений». Так нет же, императрица несказанно возмутилась, решив что Человек-Гора мочился исключительно против нее, и интригами добилась обвинительного приговора, по которому Гулливера должны были лишить зрения, а посему он благоразумно предпочел бежать с острова.

Ну, скажет читатель, это ж фантазия г-на Свифта! Да, конечно, фантазия. Но ведь и фантазии тоже происходят из самой жизни. Обратимся к событиям подлинным.

Правящие классы давно заметили в классах угнетенных мстительное желание придать обыденному мочеиспусканию или калоизвержению политическую окраску и предприняли на сей счет меры превентивные. Скажем, в Древнем Риме многие носили на пальце перстни с изображением светлого императорского лика, свидетельствуя тем самым свою лояльность. Так вот, помочиться, имея на пальце такой перстень или держа в руках монету с отчеканенным высочайшим профилем, почиталось тягчайшим преступлением. Однажды чуть было не провинился в том сам великий Сенека, мудрец, драматург, воспитатель Нерона, но, к счастью, проворный слуга успел сдернуть кольцо с пальца хозяина ещё до того, как тот начал пускать струю. Присутствовавшему на вечеринке шпиону, уже изготовившемуся строчить донос, пришлось спрятать стило. Впрочем, воспитанничек все равно до Сенеки добрался, даровав ему, однако, честь самому покончить с собой.

Когда-то мне пересказали сюжет, дошедший от великого Михаила Чиаурели, придворного песнопевца деяний Великого Вождя в «важнейшем из искусств», создателя «Клятвы», «Падения Берлина», «Незабываемого 1919». Он это видел своими глазами: на письменном столе у Сталина стоял череп Гитлера, в который вождь народов любил выколачивать трубку. Тогда я это воспринял как легенду, психологически точную, но как бы и не очень подтвержденную: а было ли вообще тело Гитлера найдено? Теперь уже документы обнародованы: было найдено. Было захоронено, а в начале 70-х по решению Политбюро из земли выкопано, сожжено и развеяно по ветру. Осуществлялось все это по инициативе и под непосредственным руководством председателя КГБ Андропова. Не буду вдаваться в мотивы, они могли быть всякими, но, в любом случае, наши с самого начала точно знали, что труп Гитлера обнаружен, но зачем-то темнили. Зачем? Не затем ли, чтоб сделать любимому вождю и другу бесценный подарок?

Традиция, в общем, восходящая к далекой древности, не обошедшая стороной и нашу сортирную тему. Матушка-императрица Екатерина II повелела сделать себе стульчак из трона королей Польши, её волею переставшей существовать на карте Европы. На том троне-стульчаке и умерла, что точный на детали Александр Сергеевич не преминул отразить в поэтических строках:

 
Старушка милая жила
Приятно и немного блудно,
Вольтеру первый друг была,
Наказ писала, флоты жгла,
И умерла, садясь на судно.
 

Судно – оно то самое: польский трон с дырой в сиденье.

Век ХХ, увы, не улучшил нравы, особенно политические. Писатель Алесь Адамович на одном из кинематографических пленумов рассказал случившуюся где-то в конце 40-х историю о белорусском мальчике, который, не имея в виду ничего худого, пускал на белый снег струйку и выписал ею слово «Сталин». Мальчика расстреляли.

Ни секунды не сомневаюсь в истинности этого рассказа. Помню свое детство, второй или третий класс московской мужской средней школы № 313 и свою первую учительницу, дорогую Розалию Яковлевну Телепину. Как пошло красными пятнами её лицо, как она кричала на нашего одноклассника и, кажется даже, если не подводит память, хлестала его тетрадью по щекам! За что? За то, что по простоте душевной он обернул тетрадку газеткой с портретом Великого вождя. Тогда ни я, ни мои товарищи не могли понять силы её эмоционального выплеска. Лишь много позже до меня дошло, какой в её глазах был смертельный страх! И за себя, и за нас, дураков…

Оскорбление величества не прощалось не только гражданам отечества, но и беспаспортным божьим тварям. Внутри огромной статуи Сталина на Волго-Донском канале имелась специальная дверка с выходом на площадку: охранники отстреливали с неё бессмысленных птичек, позволявших себе гадить на изваяние бессмертного.

Рассказывают, что в первую же зиму, когда был воздвигнут ленинский мавзолей, в ту пору ещё деревянный, из-за морозов прорвало канализационные трубы. Помещение отмыли, а запашок долго держался. Патриарх Тихон по сему поводу заметил: «По мощам и миро». Запах, то есть. Большевики это ему очень скоро попомнили, чем, собственно, лишний раз подтвердили правоту патриаршьего слова.

Валерий Васильевич Лавров, всезнающий симферопольский краевед, знакомя нас с памятными местами своего города, показал в сторону зеленого скверика вблизи нынешней площади Карла Либкнехта:

– Раньше тут стоял прекрасный, богатейший храм Святого Александра Невского, построенный на деньги нескольких поколений русских царей. В 1932 году храм снесли, на его месте построили общественный туалет…

Видимо, была в этой замене некая осознанная устремленность. Иначе почти за десять лет до того не вложил бы Сергей Есенин в уста персонажа «Страны негодяев» такие провидческие строки:

 
Я ругаюсь и буду упорно
Проклинать вас хоть тысячи лет,
Потому что…
Потому что хочу в уборную,
А уборных в России нет.
Странный и смешной вы народ!
Жили весь век свой нищими
И строили храмы божие…
Да я б их давным-давно
Перестроил в места отхожие.
 

Сбылось! В ещё более категоричном варианте. Не перестроили – разрушили до основанья, а затем…

Все-таки замечательна любовь советской власти к учреждениям гигиены: снесли храм Христа Спасителя – соорудили плавательный бассейн, снесли храм Александра Невского – поставили туалет (кстати, и этот храм собираются восстанавливать, хотя и непонятно, на какие деньги)…

Когда-то режиссер Владимир Мотыль, у которого я провел с неделю на съемках «Звезды пленительного счастья» в Иркутске, сказал мне, вернувшись из экспедиции: «Жаль, вы не задержались у нас ещё на пару дней. Нам устроили прекрасную экскурсию в городскую тюрьму. В умывальной комнате охраны почти над самым рукомойником там висит замечательный плакат: «У чекиста должны быть пламенное сердце, холодная голова и чистые руки. Дзержинский».

Возвращение церкви былой её собственности, увы, тоже не обошлось без печальных инцидентов. Вот и диакон Андрей Кураев корит журналиста Якова Кротова за строки: «Община пошла на самозахват части помещений, учинив акт вандализма – разбив все туалеты в техникуме». «Унитазы, кстати, – замечает Кураев, – стояли в алтаре. Но «актом вандализма» оказалось не устройство туалета в алтаре, а то, что верующие прекратили его функционирование…» На мой, увы, сугубо мирской взгляд, вандализм и то и другое. Кто знает, может, и унитазы, хоть на какое-то, ну, скажем, потребное для восстановительного ремонта время, могли бы пригодиться. Но, видно, ничего уж тут не поделаешь. Таков уж темперамент нации: из крайности – в крайность, и каждый раз все с той же нетерпимостью: «До основанья, а затем…»

Этот случай рассказал Аркадий Кольцатый в видеоинтервью, снятом Мариной Голдовской[7]7
  Марина Голдовская – режиссер-документалист, член Академии ТЭФИ, автор фильмов «Архангельский мужик», «Власть соловецкая» и многих других.


[Закрыть] в начале 90-х в Лос-Анджелесе. Кольцатый – классик, один из первых кинематографистов, удостоенных ордена Ленина, оператор многих фильмов, и в частности снятого в сталинские годы «Великого гражданина», призывавшего к непримиримой борьбе с классовым врагом. Из его послевоенных работ более всего известна «Карнавальная ночь».

Так вот, где-то в начале 30-х работали они с Владимиром Вайнштоком (позднее они вместе снимут «Детей капитана Гранта») в Беловежской пуще. Зима. Холод. Теплый туалет – один на всю округу. В местном НКВД. Ребята общительные, прихватили пол-литровую, зашли к начальнику, поставили на стол, познакомились, поговорили, ну, естественно, и освидетельствовали местные достопримечательности. Потом не раз снова заходили, по-прежнему с бутылкой. Начальник сразу понял, почему киношники так полюбили его общество, но не обиделся и даже как-то пошутил на этот счет. Мол, надо бы ещё один стакан поставить – для унитаза. Он тоже вроде как член компании.