Текст книги "Екатерина Дашкова: Жизнь во власти и в опале"
Автор книги: Александр Воронцов-Дашков
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)
Дашкова принимала активное участие в работе «Невинного упражнения» и как его патрон, и как автор. Первый выпуск журнала содержал сделанный С. И. Глебовым перевод дидактической поэмы Вольтера «О равенстве состояний» (De L’Egalité des Conditions), опубликованный по настоянию Дашковой[210]210
Нивьер А. Е. Р. Дашкова и французские философы. С. 43.
[Закрыть]. Переводы Дашковой из сочинения Гельвеция «Об уме» печатались в нескольких номерах 1763 года, и в это же время она издала свой перевод «Из опыта о епическом стихотворстве» (Essai sur la poésie épique) Вольтера – серии эссе, посвященных Гомеру, Вергилию, Лукану, Триссино, Камоэнсу, Тассо и Мильтону[211]211
Из опыта о епическом стихотворстве / Пер. Е. Р. Дашковой. См.: Кучеренко Г. С. Сочинение Гельвеция «Об уме» в переводе Е. Р. Дашковой. С. 215–227.
[Закрыть]. Ее интерес к такой работе разжег брат Александр, который в возрасте четырнадцати лет опубликовал перевод Вольтера в «Ежемесячных сочинениях», издававшихся Академией наук. Николай Новиков в «Опыте исторического словаря о российских писателях» (1772) написал, что Дашкова напечатала некоторые свои ранние стихотворения в «Невинном упражнении», но теперь трудно с уверенностью идентифицировать их[212]212
Афанасьев А. Литературные труды княгини Е. Р. Дашковой. С. 183.
[Закрыть]. Единственное поэтическое сочинение в журнале, точно принадлежащее ей, – это перевод отрывка из поэмы Марка Лукана в двадцать шесть строк, основанный на французской версии Ж. де Бребёфа «La Pharsale de Lucain»[213]213
Из опыта о епическом стихотворстве / Пер. Е. Р. Дашковой. С. 55–56.
[Закрыть]. Отрывок из Лукана больше всего привлек ее в работе Вольтера, поскольку он описывал гордый и смелый отказ Катона войти в храм Юпитера Амона, чтобы получить там благословение[214]214
Латинская, французская и русская версии сопоставлены в: Сухомлинов М. И. Княгиня Е. Р. Дашкова. С. 23–24, прим. 26, 367–369.
[Закрыть]. Вместо этого он высказывает пантеистическую идею о том, что настоящий храм Бога – это небо, земля и человеческое сердце, которое более всего любит истину. Счастье человека, следовательно, зависит не от пророчества или божественного вмешательства, но от самостоятельности и уверенности в своих силах.
Пока Дашкова предавалась ученым занятиям в Москве и в своей усадьбе, она размышляла о жизни: о поражении, нанесенном ей Орловыми, о недовольстве Екатерины, об ожидавшем ее будущем. Теперь, в тяжелое для нее время, было невозможно вернуть благосклонность императрицы, поскольку ее семья лишилась власти, а ее дядя не находится при дворе. Только Никита Панин, чье влияние также резко упало, мог помочь ей в будущем. Екатерина, которая, в общем-то, не любила братьев Паниных и не доверяла им, уважала интеллект Никиты Панина, называя его «энциклопедией». Она полагалась на его опыт в международной политике, например, в вопросе польского наследства, и в октябре 1763 года призвала Панина руководить иностранными делами России.
В конце концов Панин смог походатайствовать за Дашкову, и вследствие этого она осталась фрейлиной, что требовало присутствия при дворе. В конце 1763 года она вернулась в столицу. Согласно Бэкингемширу, Панин был влюблен в Дашкову, разговаривал с ней нежно и старался видеться с ней как можно чаще. Когда он узнал о ее приезде, то отказался от приглашения отобедать с британским послом, поспешив встретить ее: «Сюда прибыла княгиня Дашкофф; господин Панин, который обещал пообедать со мной в прошлый вторник, извинился, что не сможет, поскольку, как я позже узнал, хотел быть с ней; потребуется все его хладнокровие и авторитет, чтобы удержать ее деятельный дух в терпимом состоянии спокойствия, я жду с некоторым нетерпением, как ее примут при дворе»[215]215
СИРИО. Т. 12. С. 154 (9 декабря 1763 г.).
[Закрыть].
В ноябре Дашкова возвратилась в Петербург и поселилась в доме, который снимала в 1763–1764 годах. Он принадлежал Одару и стоял на Большой Конюшенной улице[216]216
В настоящее время д. 40 по набережной р. Мойки; в этом доме был знаменитый Демутов трактир, который часто посещали Пушкин, Чаадаев, Грибоедов и многие другие знаменитые личности.
[Закрыть]. Пьемонтец по происхождению, Жан Доминик Жозеф Одар некоторое время находился под покровительством Михаила Воронцова, который устроил его на должность в Коммерц-коллегии. Хотя Дашкова и покровительствовала ему, она заявила, что Одар никогда не был ее агентом ни в каких заговорах против Екатерины вопреки тому, что написал Рюльер, и отвергла обвинение в сотрудничестве с ним[217]217
АКВ. Т. 7. С. 653; Корнилович-Зубашева О. Княгиня Е. Р. Дашкова за чтением. С. 366.
[Закрыть].
В это время происходила борьба за пустующий трон Польши. Екатерина поддерживала Станислава Августа Понятовского, своего бывшего любовника. Михаил Дашков служил в войсках, участвовавших в его возведении на престол. Посланный для рекогносцировки в Латвию и Литву, Дашков слал шифрованные доклады непосредственно графу Кейзерлингу и князю Репнину[218]218
СИРИО. Т. 51. С. 183, 498 и след.
[Закрыть]. Летом 1764 года расстроенная отсутствием мужа и болезнью дочери Дашкова отправилась жить в Гатчину, в усадьбу князя Александра Куракина, жена которого Александра была старшей сестрой Панина. По иронии судьбы менее чем через два года Екатерина II купила эту усадьбу и подарила ее Григорию Орлову. Дашкова жила там в одиночестве, иногда только выезжая верхом для моциона. Возможно, она отправилась туда, чтобы избежать вовлечения в очередной заговор. Она все еще была под подозрением, и напряжение, существовавшее между Дашковой и Екатериной, постепенно поднималось до точки кипения главным образом из-за стремления Дашковой к большему влиянию при дворе и продолжающейся поддержки ею партии Панина.
В то лето Екатерина объезжала Ливонию и 9 июля 1764 года в Риге узнала, что пятью днями ранее Василий Мирович, подпоручик Смоленского полка, безуспешно попытался освободить заключенного в крепости Ивана VI и объявить его императором. Сын Екатерины Павел и Иван VI были двумя персонами, которые имели значительно большие права на трон, чем она. Иван VI был младенцем-императором с 1740 по 1741 год; объявленный при рождении царевичем, он тем самым был законным образом назначен царствовать, при регентстве сначала Бирона, а потом своей матери Анны Леопольдовны. Свергнув регентство, Елизавета отправила Ивана в заключение сначала в Холмогоры, а затем, в 1756 году, в Шлиссельбург – мрачную крепость недалеко от Петербурга. Ему было теперь за двадцать, и его законные притязания на трон создавали Екатерине проблему. Тюремщикам было приказано убить Ивана, если кто-либо попытается его освободить, и, к удобству Екатерины, они выполнили приказ во время неумелой попытки Мировича. Иван был мертв, а Мирович стал козлом отпущения: признанный виновным в государственной измене, он был по приказу Екатерины обезглавлен, а тело его сожжено.
Петербург изобиловал слухами о том, что Панин и его группа участвовали в этой провалившейся попытке свергнуть Екатерину. В начале июля 1764 года Бэкингемшир писал: «Княгиню д’Ашков [sic] видели в мужском костюме среди гвардейцев, но за каждым ее шагом следят, и она должна скоро отправиться в Москву». Екатерина, скорее всего, не верила до конца утверждениям об участии Панина в заговоре, поскольку она консультировалась с членами оппозиции и с Петром Паниным – генералом, сенатором и братом Никиты Панина, назначенным ею главой комитета, расследовавшего дело Мировича. Во время расследования Дашкова, которая вернулась осенью в дом Одара, опять была в числе подозреваемых, и Бэкингемшир разъяснял, что «многие доносят о княгине д’Ашков; конечно, она под сильным подозрением»[219]219
Cross A. G. Contemporary British Responses. P. 43. Также см.: Тургенев А. И. Российский двор. С. 242–243.
[Закрыть]. Дашкова защищалась, объясняя, что дом у нее большой, а муж был в отъезде, поэтому в их доме жил Петр Панин. Несколько раз Мирович, поскольку он имел официальные поручения по поводу какого-то дела в Сенате, посещал Панина, а не ее. Хотя Никита Панин выступил в ее защиту, Дашкова все же чувствовала, что «это прибавило мне огорчений, вызвав несправедливые подозрения, к которым я вовсе не подавала повода. Однако о моих принципах судили неверно, а тревоги и неприятности – неизбежные спутники высокого положения при дворе» (79/88)[220]220
Лозинская Л. Я. Во главе двух академий. С. 35.
[Закрыть].
Как и в случае с Петром III, Дашкова никогда публично не признавала возможного соучастия Екатерины в ликвидации еще одного императора России. Екатерина, с другой стороны, продолжала подозревать Дашкову и приказывала посылать секретных агентов для слежки за ее домом и действиями. Сэр Джордж Макартни комментирует: «Хотя ей [Дашковой] едва исполнилось двадцать два года, она уже участвовала в полудюжине заговоров; первый был успешным, но не будучи уважаема и оценена, как ей казалось, по ее заслугам, он занялась другими заговорами, которые оказались безуспешными; она не была наказана иначе, нежели абсолютной потерей благосклонности ее государыни, которая все еще сохранила некоторую доброту по отношению к ней; она – женщина необычной силы ума, и смелость ее превосходит смелость многих мужчин»[221]221
СИРИО. Т. 12. С. 200 (1/12 марта 1765 г.).
[Закрыть].
Дашкова продолжала встречаться с императрицей при дворе, но фиаско Мировича еще больше отдалило ее от Екатерины. Британский дипломат Генри Ширли написал в 1764 году, что она мало уважала Дашкову, но обращалась с ней вежливо[222]222
Тычинина Л. В. Великая россиянка. С. 118.
[Закрыть].
Личная трагедия, однако, затмила проблемы ее публичной жизни. Однажды утром подруга Дашковой Анна Панина, жена Петра Панина, предложила прокатиться в экипаже, чтобы подышать воздухом, а затем вместе пообедать. После обеда, приняв все предосторожности на случай, если подруга упадет в обморок, Анна сообщила ей последние новости из Польши. Поддерживая политику Екатерины, Михаил Дашков надолго покинул дом и командовал передовой армией, выдвигавшейся к Варшаве. Во время марша через Польшу 17 августа 1764 года после двенадцатидневной борьбы с высокой температурой он умер в Пулаве. Ему было двадцать семь, он был женат пять лет. Дашкова потеряла сознание, серьезно заболела, у нее отнялась вся левая сторона, и в течение следующих нескольких недель она была прикована к постели от слабости и потрясения. Она не могла поверить, что ее муж, молодой и здоровый человек, вдруг заболел лихорадкой и внезапно умер – просто так, без всяких объяснений! Следующей зимой Дашкова встретила привезенное в Москву тело мужа и 11 января 1765 года похоронила его в фамильном склепе в Новоспасском монастыре. Вскоре после этого его мать ушла в монастырь, а Дашкова провела следующие пять лет в своей усадьбе.
Она была теперь совершенно одинока и, «покинутая своей семьей», более всего хотела видеть брата, но «графа Александра, который никогда не изменял нашей дружбе, в это время не было в России: он занимал пост чрезвычайного и полномочного посла в Голландии» (82/91). В течение многих лет после смерти мужа Дашкова оставалась безутешной и страдала глубокими депрессиями. В письмах братьям она описывала свое одиночество и сожалела, что ее семья, особенно отец, избегали ее и относились к ней как к преступнице. Она надеялась, что отношения их улучшатся, но сомневалась в этом[223]223
АКВ. Т. 5. С. 175–178.
[Закрыть]. Члены семьи мало помогали ей, а Семен писал отцу: «По газетам мы известились, что князь Михайло Иванович Дашков в Польше умер; как он был человек честного и весьма доброго сердца и конечно не участник в бешенствах жены своей, то все о нем здесь сожалеют». Намекая на Никиту Панина, он считал, что сестра, без сомнения, «выйдет опять замуж за некотораго человека, с коим у нея толь откровенное и дружеское обхождение»[224]224
Там же. Т. 16. С. 78. Петр Бартенев считает, что этот человек – Никита Панин.
[Закрыть]. Он ошибался. В конце жизни Дашкова писала, что лучшим чувством ее жизни была сильная любовь к мужу, а боль и муки от его ранней смерти оставили такое долгое и глубокое чувство утраты, что она так и не смогла вновь выйти замуж[225]225
МДБ. С. 118–125.
[Закрыть].
Ее одиночество усилилось, когда Анна Панина, которая заботилась о ней в дни болезни и скорби несмотря на свое ухудшавшееся здоровье, умерла от чахотки в возрасте всего 35 лет. Во время траура по двум самым близким людям ее настигали удар за ударом в сфере финансовых дел, о которых Дашкова ничего не знала. Всегда нуждавшийся в деньгах и привыкший к жизни, полной удовольствий, Михаил Дашков оставил семье огромные долги. Ходили даже сплетни о растрате полковых денег. Он отдавался страсти к азартным играм, которая была характерна для аристократов и привела к финансовому краху многие дворянские семьи. Он передал эту страсть детям, тогда как Дашкова, любившая играть в карты, была слишком бережлива, чтобы делать большие ставки. Теперь ее семейные финансы были расстроены, а кредиторы требовали платы. Так в 1764 году в возрасте двадцати одного года она столкнулась с тяжкими долгами, не имея при этом никакой помощи как от своих родных, так и от родственников мужа.
Перед смертью Михаил Дашков написал письмо своему троюродному брату Никите Панину с просьбой позаботиться о его детях и собственности. Занятый государственными делами и карьерой, Панин не захотел брать на себя всю ответственность и предложил брату Петру, а затем и Дашковой разделить ее, став законными опекунами. Надеясь быстро справиться с банкротством Михаила, Панин испросил разрешения Екатерины продать часть его собственности, однако Дашкова вмешалась и категорически отказалась что-либо продавать, поскольку считала, что это противоречит интересам детей. Эта собственность принадлежала сыну, дочери и ей самой, так как русские дворянки могли владеть имуществом и землей и не лишались их, выходя замуж. Она отобрала у Паниных права распоряжения семейной собственностью Дашковых и успешно управляла ею сама много лет до совершеннолетия детей. Практично и эффективно распоряжаясь наследством, она умоляла Екатерину спасти ее и детей от нищеты. Чтобы успокоить ее, Екатерина послала Дашковой 20 тысяч рублей на уплату долгов.
Письмо, посланное Дашковой императрице, резко контрастирует с образом силы, гордости и решительности, в котором она предстает в «Записках»: «Я себя и с моими младенцами повергаю к монаршим стопам вашим: воззрите, всемилостивейшая государыня, милосердым оком на плачущую вдову с двумя сиротами, прострите щедрую руку и спасите нас, несчастных, от падения в бедность»[226]226
Огарков В. В. Е. Р. Дашкова. С. 43.
[Закрыть]. Она также решила покинуть Петербург как можно скорее, избегая тем самым огромных расходов, связанных с жизнью при дворе, поскольку окружавшие монарха придворные должны были тратить гигантские суммы, чтобы поддерживать свое положение в обществе. Когда у нее появились деньги, Дашкова купила меблированный дом на Фонтанке в слободе Семеновского полка и вскоре стала сдавать его внаем.
Все средства, которые Дашкова имела в своей жизни, она смогла приобрести и сохранить только благодаря собственным усилиям. Всегда практичная и прагматичная, она сводила расходы к минимуму, а ее стремление на всем экономить и бережливость – результат неуверенности и неопытности – создали ей репутацию скупой и скаредной. Екатерина называла ее скрягой, прячущей деньги[227]227
Храповицкий А. В. Памятные записки. С. 268.
[Закрыть]. Рассказывали, что по воскресеньям Дашкова часто обедала у своей сестры Марии, вышедшей замуж за Петра Бутурлина. Семейное предание утверждало, что Дашкова очень любила лимонад, поэтому рядом с ее тарелкой всегда клали большой лимон. В конце еды она клала совершенно выжатую лимонную кожуру в карман – для дальнейшего использования[228]228
Бутурлин М. Д. Очерк жизни гр. Д. П. Бутурлина. С. 376–386.
[Закрыть].
Дашковой стало ясно, что из-за финансовых проблем и направленных против нее придворных интриг она не может больше оставаться в столице, несмотря на протекцию Панина. Сэр Джордж Макартни писал по этому поводу: «Вы знаете, что г-н Панин считается всеми ее настоящим отцом, и в самом деле, несмотря на все ее причуды, он всегда смотрел на нее с родительской нежностью. Те, кто желал добра и ему, и его фаворитке, советовали ей покинуть Петербург; пока она оставалась в городе, он часто бывал с ней»[229]229
СИРИО. Т. 12. С. 202 (18/29 марта 1765 г.).
[Закрыть].
Дашкова продала обеденный сервиз и драгоценности, чтобы выплатить горящие долги кредиторам. Хотя весенняя оттепель сделала дороги почти непроезжими, а переправы через реки опасными, Дашкова покинула столицу в марте 1765 года. Сэр Джордж Макартни описал ее прощальную встречу с Екатериной: «Княгиня Дашкова, которая жила здесь совершенной затворницей после смерти мужа, наконец, приняла решение покинуть столицу и уехать жить в Москву. Она отправилась вчера; но перед отъездом имела честь целовать руки императрице и получить формальное разрешение на отъезд; ее долго не допускали ко двору, но поскольку она теперь его покидала, возможно навсегда, Ее Величество по настоянию г-на Панина согласилась принять ее перед отъездом. Прием был такой, как она и должна была ожидать; он был холодным и нелюбезным; кажется, все довольны, что ее здесь больше нет»[230]230
Там же. С. 199 (1/12 марта 1765 г.).
[Закрыть].
Летом 1765 года, в третью годовщину переворота, Екатерина послала подарки тридцати своим соратникам. Дашкова получила великолепный серебряный обеденный сервиз. Тем не менее она оставалась в немилости и вернулась в столицу только через три года на короткое время, чтобы испросить у императрицы разрешение уехать за границу. В Москве она узнала, что дом в Троицком, и прежде бывший в плачевном состоянии, окончательно развалился. Поэтому она приказала построить на скорую руку небольшое деревянное жилище, в котором прожила восемь месяцев. Оно стало ее убежищем, в котором, главным образом чтобы сэкономить и заплатить долги, она и оставалась вдали от блеска екатерининского двора. «Если бы до моего замужества мне сказали, – думала Дашкова, – что, воспитанная в роскоши и расточительстве, в свои 20 лет я буду отказывать себе во всем, кроме самой простой одежды, я бы не поверила» (83/91). Несмотря на жестокие анекдоты о ее скупости, Дашкова демонстрирует своим поведением скорее большую силу воли и характера, чем жадность. За пять лет она полностью расплатилась по долгам мужа.
Стараясь жить как можно более экономно и не получая никакой поддержки от своей богатой семьи, она чувствовала себя оскорбленной и огорченной поведением свекрови[231]231
Елисеева О. И. Вельможная Москва. С. 54–55.
[Закрыть]. После смерти Михаила Дашкова их отношения ухудшились до того, что Анастасия Дашкова не обращала никакого внимания на бедственное положение своей невестки и двух внуков. Дом в Москве на Никитской улице она завещала «своей внучке Глебовой, и я, – пишет Дашкова, – оказалась в Москве без пристанища» (83/92)[232]232
По-видимому, Анастасия на самом деле продала дом мужу своей внучки Федору Глебову (ГИМ ОПИ. Ф. 47. Д. 257. Л. 17). См. также: Фирсова Е. И. После ссылки. С. 70.
[Закрыть]. Тогда Дашкова в 1766 году купила у Николая Долгорукова участок на Никитской, в приходе церкви Вознесения, но дом там был в руинах и не годен для проживания. Так же, как и в Троицком, Дашкова построила рядом небольшое временное жилище, а позже выдающийся архитектор Василий Баженов при ее непосредственном участии построил на этом месте новый дом. Законченный в 1770-х, обновленный и расширенный в 1780 году, это был большой двухэтажный особняк с полуротондой главного фасада[233]233
Дом сгорел во время французской оккупации города в 1812 году; перестроенный и впоследствии сильно расширенный, он довольно мало напоминает первоначальную конструкцию. В настоящее время в нем находится Московская консерватория, его адрес – Никитская ул. 13.
[Закрыть]. Дашкова все время вмешивалась в процесс строительства, и Семен в нелестных выражениях прокомментировал ее сотрудничество с Баженовым: «Моя сестра, которая думала, что имеет прекрасный вкус в художествах, вела себя очень странно и наверняка принуждала своего архитектора Баженова, навязывая ему свои идеи и не заботясь о том, соответствуют ли они замыслу архитектора»[234]234
АКВ. Т. 17. С. 519.
[Закрыть].
Ее удаление от царского двора продолжалось, и в результате Дашкова, вопреки своим надеждам, не принимала участие в политических, социальных и культурных событиях, изменявших Россию. В Петербурге официально открылась Академия художеств, а Екатерина II приобрела 225 работ европейских мастеров, положив тем самым начало коллекции Эрмитажа. Это было время перемен в России, когда Екатерина выдвигала свои политические идеи в «Наказе Комиссии о составлении проекта нового Уложения», хотя необходимые законодательные реформы так и не были завершены. Дидро вспоминал мысли Дашковой по поводу этих перемен: «Когда Екатерина задумала издать свод законов, она спросила совета у Дашковой, которая заметила: „Вы никогда не увидите окончания его, и в другое время я сказала бы вам причину; но и попытка великое дело; самый проект составит эпоху“»[235]235
Дашкова Е. Р. Записки княгини Е. Р. Дашковой / Ред. А. И. Герцен. С. 376.
[Закрыть]. Поскольку ее игнорировали, Дашкова чувствовала себя посторонней. Глубоко разочарованная ситуацией в Петербурге, она с горечью писала Александру в Голландию, убеждая его не возвращаться в Россию, где людям с умом и талантами невозможно было применить свои силы, поскольку все зависело от воли императрицы[236]236
АКВ. Т. 12. С. 324–325 (24 февраля 1767 г.).
[Закрыть].
С весны 1765 до 1769 года жизнь Дашковой следовала установленному порядку: летом она почти все время жила в своей усадьбе Троицкое, а самые холодные месяцы проводила в Москве. Из-за невозможности проехать по грязным дорогам весной, она всегда старалась покинуть Москву на санях в марте. Она любила праздновать свой день рождения 17 марта в Троицком и стремилась выехать из Москвы вовремя, иначе ей пришлось бы ждать конца весны, когда дороги подсыхали. Чтобы отправиться обратно в Москву, она ждала первого зимнего снега, который, в зависимости от года, мог стать проезжим в ноябре или даже в конце декабря. Зима делала путешествие гораздо легче и удобнее, и она плавно ехала в закрытых санях по льду и снегу, завернутая в теплые меха. Только семейные заботы и печаль вторгались в медленное, спокойное течение ее жизни, русское сельское житье перемежалось московским высшим светом, одно время года постепенно перетекало в другое. Пока дети выздоравливали после оспы, ее дядя лечился от чахотки. Его состояние все ухудшалось, он слабел, и 13 февраля 1767 года Михаил Воронцов, чей дом долго был домом Дашковой, умер в Москве. Никита Панин был полностью занят приготовлениями к похоронам бывшего канцлера, тогда как Орловы блистали своим отсутствием[237]237
Там же. Т. 32. С. 97–99.
[Закрыть].
Эти годы одиночества и изоляции были посвящены главным образом чтению, сочинительству и воспитанию детей. Дашкова продолжала развивать свои литературные интересы, встречалась с молодыми московскими писателями. Кроме того, она была вынуждена взять под полный контроль свою жизнь и жизнь детей, поскольку полагаться было больше не на кого. Хотя она была абсолютно не готова распоряжаться имениями мужа, она целиком погрузилась в изучение деталей и методов эффективного управления большой, но практически бесхозной и заброшенной собственностью. Дашкова узнала, как ежедневно заниматься усадебным хозяйством, в котором были свои плотники, кузнецы, ткачи, ремесленники, артисты и музыканты. Эта работа требовала коротких поездок для проверки состояния деревень и дел в Туле и Калуге. Она очень не любила такие поездки и гневно жаловалась на плохое состояние дорог и бесчестность местных судей и чиновников. Они все требовали взяток, и она называла их сплошь «подлецами, дураками и пьяницами». Дашкова была добросовестным, усердным управляющим своих имений, у нее имелись природные склонности к администрированию, организации и бухгалтерии. П. И. Бартенев писал о молодой Дашковой, что в 18 лет она уже «отличалась домовитостью и деловитостью»[238]238
Там же. Т. 24. С. 130.
[Закрыть]. Постепенно семейное богатство возрастало под ее бдительным взором, проникавшим во все детали роста и развития.
Кроме того, чрезмерно заботливая Дашкова посвятила всю себя образованию своих детей, которым она решила непременно дать наилучшее и самое просвещенное воспитание. Дашкова видела себя самой передовой из всех прогрессивных матерей России второй половины XVIII века, прививавших своим детям идеи Просвещения[239]239
Пушкарева Н. Л. Частная жизнь русской женщины. С. 191–198.
[Закрыть]. С самого раннего возраста она заточила детей в их комнатах с закрытыми ставнями, где они должны были сидеть часами и, склонясь над книгами, делать уроки. Много лет спустя Марта Вильмот напишет: «Между прочим, если княгиня с мужчинами иногда обращается, как с мальчишками (или как с собаками, когда они ей не угодят), то с детьми она часто обращается, как со взрослыми, требуя от них такого же ума, понимания и увлечений, которые занимают ее собственные мысли, и ее разум как бы стремится состязаться с их разумом» (-/394). Дашкова слишком часто выражала почти навязчивую любовь к своим детям, доминируя и манипулируя ими. Программа обучения, которую она ввела, пренебрегала физическими упражнениями и прогулками и была столь требовательна, что подорвала здоровье детей. Они страдали рахитом, а у восьмилетней Анастасии появились признаки искривления позвоночника.
Дашкова внимательно следила за политическими событиями, например, за начавшейся войной с Турцией, и продолжала встречаться с дипломатами и иностранными сановниками. 4/15 ноября 1767 года Генри Ширли писал из Москвы: «Я окружен врагами, которых тем более следует бояться, что они скрываются под плащом дружбы, у меня нет ни одного друга, кроме княгини Дашковой, которая в большом фаворе у графа Панина»[240]240
СИРИО. Т. 12. С. 322 (4/15 ноября 1767 г.).
[Закрыть]. Особенно тревожили ее новости об оппозиции панинской политике «Северного согласия» со стороны советников Екатерины и о роспуске депутатов Комиссии по составлению проекта нового Уложения, которые свидетельствовали о потере Паниным влияния. Следовательно, оставалось мало надежды на ее скорое возвращение ко двору. В 1768 году Екатерина узнала о новом заговоре в гвардейских полках, при расследовании которого опять всплыло имя великого князя. Наказанием участникам было определено разжалование и ссылка в Сибирь. Дашкова решила, что настало подходящее время для поездки за границу, якобы ради детей. Она надеялась воспользоваться медицинскими возможностями, доступными на Западе, и полечиться на одном из самых знаменитых водных курортов Европы. Пора было сменить обстановку и климат, путешествие послужит также необходимым дополнением к домашнему образованию детей. Хотя манифест 1762 года позволял дворянам свободно путешествовать, фрейлина Дашкова должна была получить разрешение императрицы, но все ее письма оставались без ответа. Дашкова редко открыто выражала свой гнев, поэтому в «Записках» она просто констатировала, что вместо путешествия в Европу отправилась с детьми в трехмесячную поездку в Киев.
Путешествие, при серьезном и добросовестном к нему отношении, было для Дашковой необходимым элементом образования и самосовершенствования. Поэтому трехмесячная поездка в Киев стала уроком истории, искусства и текущих событий, входе которого Дашкова читала лекции о Киевской Руси. Она рассказывала своим детям о месте рождения России, ее культурном наследии, русском православии и о разрушительном воздействии монголо-татарского нашествия. Они отклонялись от прямого пути, чтобы посетить города и селения и увидеть Малороссию, как в XVIII веке называлась Украина. В Киеве они были гостями губернатора Федора Воейкова, сопровождавшего их при посещении Софийского собора, в котором короновали киевских князей во времена величия города. В Киево-Печерской лавре они осмотрели Успенский собор и другие церкви с замечательными фресками и мозаиками XI столетия. Они также спустились в катакомбы, где в нишах и гротах могли видеть сохранившиеся останки монахов и святых. Особый интерес Дашковой вызвала Киево-Могилянская академия. Основанная в 1615 году, она все еще оставалась центром образования с двумя тысячами студентов. В ней учились многие выдающиеся ученые, в том числе украинский философ Г. С. Сковорода. Ее образовательная традиция была предметом большой гордости для Дашковой, она поведала детям, что члены академии изучали философию Декарта в то время, когда она еще была запрещена во Франции католической церковью. Согласно Дашковой, естественные и гуманитарные науки появились здесь гораздо раньше, чем в некоторых европейских странах. Характерны замечания в ее автобиографии, защищающие Россию от обвинений в отсталости, и ее попытки передать Западу понимание русской культуры, представительницей и посланницей которой она себя считала.
Дашкова вернулась из Киева с еще большей решимостью получить разрешение отправиться за границу в длительное образовательное путешествие. Раз ее письма остались без ответа и не дали необходимого результата, то она обратится к императрице непосредственно. С этой целью на следующий год она поехала в Петербург. В столице больше всего говорили о войне с турками, но Дашкову ничто не могло отвлечь от ее цели. В Петергофе на балу в честь годовщины восхождения императрицы на трон она смело объявила о цели своего приезда вслух перед группой русских и иностранных сановников. Возникла напряженная ситуация, поскольку она поставила Екатерину в затруднительное положение. Ответ императрицы был тщательно взвешен: она уверила Дашкову, что та может делать все, что захочет. Тон ее при этом был небрежным и холодно-вежливым, но Дашкова была довольна успехом своей тактики и немедленно начала приводить в порядок дела и готовиться к отъезду. Большое путешествие в Европу было предприятием дорогостоящим, а поддержка раздраженной императрицы составила жалкую, как считала Дашкова, сумму в четыре тысячи рублей. Значит, ей придется путешествовать инкогнито под именем Михалковой, произведенным от одного из подмосковных семейных имений. Таким образом Дашкова могла избежать приглашений к европейским дворам с их строгими правилами этикета и свести расходы почти исключительно к тратам на еду, жилье и лошадей. Путешествовать легче без многочисленных придворных платьев, бальных костюмов и одежды для верховой езды. И так нужно будет брать с собой множество утренних, вечерних платьев, платьев для прогулок и визитов, а также туфель, шлепанцев, чулок, шляп, плащей, шалей, платков, перчаток и перьев.
Теоретически псевдоним давал Дашковой некоторую степень мобильности и свободы действий, чтобы посвятить себя собственным проектам и интересам. Многие русские совершали тогда вояжи под чужим именем, подражая Петру I, который пользовался псевдонимом «Петр Михайлов». Особы королевских и царских кровей, путешествуя инкогнито, участвовали в своего рода маскараде, поскольку все прекрасно знали, кто они. Для Дашковой, однако, этот маскарад был чем-то гораздо более серьезным, нежели игры или балы ее детства. Надевая различные личины, она пыталась всячески сбить с толку шпионов Екатерины. Маскировка даст ей, путешествующей знаменитости и подозрительной заговорщице, изгнанной из Петербурга, некоторую степень защиты от посторонних глаз. Утаивание было теперь образом жизни для Дашковой, скрывавшей чувства и никогда не выражавшей открыто своего разочарования. Она скрывала под сменявшими друг друга масками неудовлетворенность, которую испытывала при дворе, горечь разрыва с Екатериной, печали ее личной жизни. Официально она ехала в Европу ради улучшения здоровья и образования своих детей, чтобы избавить их от таких грубых и порочных учителей, как семинарист Кутейкин, отставной сержант Цыфиркин и немец Вральман, которых Фонвизин обессмертил в своей пьесе. Выказывая большую заботу о своих детях и молчаливо делая то, что, по ее мнению, приличествовало матери и вдове, Дашкова готовилась покинуть Россию.
