Текст книги "Екатерина Дашкова: Жизнь во власти и в опале"
Автор книги: Александр Воронцов-Дашков
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)
Дашкова, как и многие ее современники, считала обязанностью дворян-землевладельцев охранять свое одушевленное движимое имущество от ущерба и излишней эксплуатации. Их долгом было защищать и обеспечивать всем необходимым для хорошей жизни рабочую силу, трудившуюся в имениях. В самом деле, патернализм казался совершенно разумным, поскольку благоденствие крестьян было нужно для богатства и процветания землевладельца. Дашкова не была свирепой или жестокой хозяйкой, но не была она и необычайно щедрой или исключительно либеральной. Благоразумие и здравый смысл всегда определяли ее действия, поскольку она прекрасно понимала, что крепостное право составляло экономическое основание ее жизни. Столкнувшись с противоречием между институтом крепостничества, необходимым для ее финансового благополучия, и идеалами Просвещения, она предпочла первый. Плохое обращение с крепостными является экономически ошибочным и, в конце концов, неэффективным. Дашкова представила обычный аргумент: было бы сумасшествием уничтожать собственное имущество. При этом она полностью осознавала антигуманные черты крепостного права, например, насильственный набор в армию, продажу крестьян в отдаленные деревни с разлучением семей, неограниченную и деспотическую власть хозяев над своими холопами без всяких законных прав. В письме Александру, написанном во время правления Павла, она осудила жестокое насилие помещика Михаила Каменского[266]266
АКВ. Т. 5. С. 191–193.
[Закрыть]. Конечно, необходимо было возместить нанесенный вред, наказать обидчиков и выплатить компенсации, но Дашкова была уверена, что помещики-садисты в России – редкость.
Очевидно, она судила по своему собственному опыту, поскольку по всем рассказам она была доброй помещицей, хорошо заботившейся о своих крестьянах. Журнал Марты Вильмот фиксирует, что участь дашковских крестьян была сравнительно лучше, чем у тех, кто жил в более бедных областях России, а княгиня стремилась быть просвещенной хозяйкой – рациональным организатором и добросовестным управляющим своих имений, следящим за счастьем и процветанием крепостных. Так, Дашкова разгневалась, когда ее дочь продала сотню душ из деревни Коротово. Она выкупила их обратно за четыре тысячи рублей и, чтобы покрыть свои расходы, установила оброк в семь рублей на четыре года, а потом снизила его до двух рублей[267]267
Веселая Г. А. Послание княгини Е. Р. Дашковой. С. 113–124.
[Закрыть]. Это не была чрезмерно большая сумма, как заявил Семевский, но она не была и столь великодушной, как это описывала Дашкова. «Я обложила ее [Анастасии] крестьян только оброком, таким легким, таким незначительным, что они почитали себя счастливыми. Те из них, которые раньше покинули свои дома, теперь возвратились» (192/180)[268]268
Семевский В. И. Княгиня Екатерина Романовна Дашкова. С. 417–418.
[Закрыть]. Она была весьма практична и разбиралась в финансовых делах, поскольку в то время денежный оброк крестьян составлял в среднем от двух до пяти рублей, и Дашкова считала, что три рубля были вполне нормальной суммой[269]269
АКВ. Т. 21. С. 420.
[Закрыть]. В отличие от дочери она не была бездумно жестокой или бесчеловечной со своими крепостными, и поэтому унаследованные Анастасией крестьяне просили оставить их в собственности семьи Воронцовых[270]270
Marresse М. L. A Woman’s Kingdom. P. 194.
[Закрыть]. В итоге, ученица Дидро и Вольтера, чья жизнь была столь необычна, стала рациональной и экономной, озабоченной собственным благосостоянием и независимостью распорядительницей одушевленной собственности.
Защита крепостничества на основе лишь экономических факторов не могла удовлетворить Дидро. Философ настаивал на том, что свобода гораздо более важна и что через какое-то время она приведет к большему процветанию и продуктивности. Он высказал свой взгляд на крепостничество, которое приравнял к рабству в своих записках Екатерине и комментариях к «Наказу». Вместе с Вольтером и Руссо, идеи которых отличались лишь по вопросу о распределении собственности, он настаивал на немедленной и полной отмене крепостного права. Основанный на российской реальности и определяющей роли сословий ответ Дашковой был отнюдь не демократическим и не эгалитарным. Она оценила проблему реформ в контексте установленной иерархии, существующих законов и общественного блага. Хотя она была женщиной, искавшей независимости и самоопределения, ее аргумент несет отпечаток распространенного в России XVIII века идеала иерархического государства и четко определенных каст, в котором индивидуумы принадлежали к конкретной социальной группе или сословию, определявшему по закону их права и обязанности. Конечно, были и исключения, самое яркое из них – Михаил Ломоносов, сын богатого государственного крестьянина из Архангельской губернии, ставший к концу жизни владельцем крепостных. Для Дашковой преждевременное применение абстрактных философских понятий «человеческого достоинства» и «свободы» поставит под угрозу существующую иерархию, подорвет ведущую роль дворянства и ослабит контроль, необходимый для сохранения установленного порядка.
Дашкова защищала свое элитарное положение в российском обществе и отклонила вопрос о личной зависимости крестьян, предложив в ответ факт обязательной службы части дворянства. Если дворянство когда-нибудь реализует свое освобождение от службы монарху, она первой подпишет декларацию о крестьянской свободе. Дашкова прекрасно знала, но предпочла проигнорировать множество реальных дворянских свобод. Она не упомянула, что манифест о вольности дворянства 1762 года фактически освободил его от обязательной службы в армии и в государственной бюрократии. Следовательно, дворяне могли выйти в отставку, вернуться в свои усадьбы и вести такую жизнь, какую им заблагорассудится. Дашкова также знала, что Екатерина в начале февраля 1763 года созвала комиссию по вопросам вольностей дворянства и приказала Сенату действовать в соответствии с распоряжением, отданным Петром III годом ранее. Муж княгини был чрезвычайно обрадован перспективами «освобождения», а Екатерина II описывала восторг князя Дашкова, «плачущего и вне себя от радости и, прибежав ко мне, говорил: „Государь [Петр III] достоин, дабы ему воздвигнуть статую золотую; он всему дворянству дал вольность“, и с тем едет в Сенат, чтоб там объявить. Я ему сказала: „Разве вы были крепостными и вас продавали доныне?“»[271]271
Екатерина II. Мемуары. С. 711–712.
[Закрыть]. Кроме того, отец Дашковой участвовал в сочинении указанного манифеста, хотя Екатерина высмеяла и приуменьшила его участие: «Роман Воронцов и генерал-прокурор думали великое дело делать, доложа Государю [Петру III], дабы дать волю дворянству, а в самом деле выпросили не что иное окроме того, чтоб всяк был волен служить и не служить»[272]272
Путь к трону. С. 48.
[Закрыть].
Дашкова, к ее чести, не утверждала, что владение крепостными есть фундаментальное право дворянства. В то время как некоторые ее современники считали крестьян особой породой людей, не способных управлять собой и своим имуществом, Дашкова полагала, что их состояние было результатом исторических причин и социальных факторов и что оно может быть улучшено соответствующим образованием и постепенной подготовкой к самостоятельности. Поэтому она прибегла к распространенному аргументу, состоявшему в том, что образование должно предшествовать освобождению и что внедрение просвещенных идей неизбежно приведет к положительным переменам и реформам в обществе и в состоянии личности. Свобода без соответствующей подготовки и образования низших слоев общества ввергнет Россию в анархию и хаос. Дашкова предлагала либерализацию посредством образования всех уровней общества, а не только крестьянства. Ирония состояла в том, что, посвятив свою жизнь образованию, она очень мало сделала для крепостных. Она не предложила никаких реформ или необходимых мер в качестве первого шага к отмене крепостного права; нет также никаких свидетельств о том, что она обучала грамоте крестьян из своих имений. Сферой ее главных интересов, скорее, была педагогическая миссия двух академий, которые она позже возглавляла. Среди ее тогдашних проектов были значительное расширение академической гимназии и устройство публичных лекций[273]273
Тишкин Г. А. Е. Р. Дашкова и учебная деятельность в Петербургской Академии наук. С. 190–207.
[Закрыть].
Позиция Дашковой отражала взгляды придворной «дворянской оппозиции» и членов группы Панина. Они не столько заботились об отмене крепостничества, сколько о государственном регулировании крайностей и взвешенных реформах. В их среде бытовала надежда на то, что хороший пример со стороны просвещенных помещиков улучшит ситуацию. Хотя некоторые передовые помещики открыли начальные школы для крестьян, обучение было в основном прикладным или ремесленным, направленным на то, чтобы лучше обслуживать усадьбу или развлекать хозяев. Крепостных учили быть художниками, музыкантами, актерами, танцорами и певцами. В то время как отношение Дашковой было, видимо, типичным, существовали и исключения, такие как умеренные реформы Дмитрия Голицына или гораздо более радикальные сочинения Александра Радищева. Следующее поколение продолжит их усилия. Например, племянник Дашковой Михаил Воронцов откроет школу для крестьянских детей (почти исключительно мальчиков) в Андреевском – имении, которое он унаследует от дяди Александра. Школа эта была основана на идеях квакера Джозефа Ланкастера, развившего систему, при которой младшим помогали в учебе старшие, более продвинутые ученики. 5 мая 1820 года вместе с братьями Николаем и Александром Тургеневыми, П. А. Вяземским и А. С. Меншиковым Михаил подписал и отправил императору Александру I так называемую «Записку», призывавшую к освобождению крестьян.
Дашкова главным образом интересовалась практическими экономическими идеями и их применением в существовавших в России условиях. Несмотря на ее увлечение идеями Просвещения с их акцентом на правах личности, зависимость российской экономики от крепостного права и владение душами мало ее волновали. Она завершила описание дискуссии в «Записках» на весьма театральном моменте, когда Дидро был, наконец, убежден ею и сбит с толку: «Дидро вскочил со стула, будто подброшенный неведомой силой. Он зашагал большими шагами и, плюнув в сердцах, проговорил одним духом: „Какая вы удивительная женщина! Вы перевернули представления, которые я вынашивал в течение двадцати лет и которыми так дорожил“» (93/99). Это довольно сомнительно: Дашкова, скорее всего, никак не повлияла на мнение Дидро, и он остался решительным врагом рабства во всех его проявлениях. Более точно отражает ситуацию его письмо к Дашковой, датированное 3 апреля 1771 года, в котором он, видимо, продолжал парижский разговор: «У каждого века есть свой отличительный дух. Дух нашего времени – дух свободы»[274]274
Дашкова Е. Р. Записки княгини Е. Р. Дашковой / Ред. А. И. Герцен. С. 363.
[Закрыть].
Перед тем как покинуть Париж, Дашкова хотела посетить Версаль в день, когда публика могла наблюдать, как Людовик XV и его семья принимают пищу во время торжественных обедов (grand couvert). Чтобы отправиться туда незамеченной, она приняла все меры предосторожности и маскировки. Она приготовила лошадей и наняла экипаж за городом, чтобы доехать с детьми до ворот Версальского парка. Версаль был доступен, поскольку ворота совсем не охранялись. Незамеченные, они прошли немного по парку, смешавшись с толпой, жаждавшей увидеть застольные привычки королевской семьи. Наконец, их препроводили в комнату, показавшуюся грязной и запущенной, где они ждали выхода королевской семьи. Дашкова «видела, как вошел Людовик XV, дофин, его супруга, принцессы Аделаида и Виктория, как они сели за стол и стали есть с большим аппетитом» (95/101). Экскурсия и успешный обман бдительности властей доставили Дашковой удовольствие. Когда герцог Шуазель, министр иностранных дел и фактически первый министр Франции, услышал о приключении Дашковой, он не поверил своим ушам. Он предложил устроить прием в ее честь. Для Дашковой, однако, это было невозможно, поскольку Шуазель когда-то оскорбил Екатерину. Используя свой псевдоним, она ответила, что мадам Михалкова не может принять приглашение и предпочитает в этом случае «осмотреть достопримечательности, а не знакомиться с высокопоставленными лицами, которых она, безусловно, ценит и уважает» (95/102).
Из Парижа Дашкова отправилась в Экс-ан-Прованс, чтобы провести там зиму с Кэтрин Гамильтон, ее отцом, братом, теткой, леди Райдер и другими английскими семьями. Она отдала дань местным минеральным источникам, продолжила изучать английский и путешествовала с Кэтрин в Монпелье, Марсель, Йер и вдоль Королевского канала. Несмотря на беззаботную жизнь на юге Франции, Дашкова осознавала политические перемены и приближавшиеся социальные потрясения в стране. Местный парламент провинции был распущен, а адресованные ей письма, особенно из Парижа, просматривались с подозрением и тщательно изучались. В одном из таких писем Дидро, по словам Дашковой, «показывал глубину и живость его ума» и точно предсказывал большие перемены в обществе и «свершившуюся во Франции революцию» (96/102).
В «Записках» Дашкова представляет разрушение приличий и порядка во Франции через свое понимание приличного поведения и ощущение принадлежности к социальной и интеллектуальной элите. Относясь критически к знакомым ей формам абсолютизма, она обычно болезненно реагировала на любое ограничение ее личной свободы. Она вполне сознавала себя дворянкой и в кризисные моменты весьма охотно вспоминала о своем высоком статусе. Например, Дашкова описывает вечер в Лионе, когда она была на спектакле в местном театре вместе с Каменской, Кэтрин Гамильтон и леди Райдер. Они с удивлением обнаружили, что их ложу заняли четыре «дурно воспитанные» женщины из Лиона, как Дашкова саркастически их назвала, которые отказались уйти, даже когда капельдинер объяснил им, что ложа предназначена «знатным иностранкам» (97/103). В рукописной копии «Записок», которую читал А. С. Пушкин, дашковская характеристика этих женщин из Лиона подчеркнута. На полях поэт написал: «Дидро, учитель и апостол равенства, которым автор восхищается, так бы не выразился»[275]275
Гилельсон М. И. Пушкин и «Записки» Дашковой. С. 144.
[Закрыть]. Рассерженная, что ее место в театре занято другими, Дашкова пошла к выходу и попала в значительно более неприятную и даже опасную ситуацию. Солдаты, охранявшие вход в театр, прикладами мушкетов сдерживали беспорядочную толпу. Попавшая в общую давку, Дашкова получила удар и чуть не упала на пол. Чтобы высвободиться, она отбросила свой маскарад простолюдинки, вернула себе титул, пол и связанные с ними привилегии и назвалась княгиней Дашковой. Когда солдаты препровождали ее к экипажу, Дашкова пожаловалась на жестокое обращение, которому подверглась, однако последствий это не имело.
Весной 1771 года настало время отправиться в Швейцарию для встречи с Вольтером, писателем, который повлиял на нее в ее юные годы более, чем кто-либо другой. На следующий день после прибытия в Женеву она поинтересовалась, может ли он ее принять. В четверг, 9 мая 1771 года, «Фернейский старик», как Вольтер сам себя называл, «почти поседевший и дряхлый»[276]276
Дашкова Е. Р. Записки княгини Е. Р. Дашковой / Ред. А. И. Герцен. С. 380.
[Закрыть], пригласил Дашкову и сопровождавшую ее компанию поужинать с ним и его племянницей[277]277
Там же.
[Закрыть]. Дашкова вместе с Кэтрин Гамильтон, Каменской, леди Райдер и Иваном Воронцовым прибыла в замок Ферней для встречи с ослабевшим и больным философом, которому было уже семьдесят шесть. Дашкова следовала по стопам других русских, таких как братья Шуваловы и Дмитрий Голицын, выразивших свое уважение фернейскому мудрецу. 10 мая, в день встречи, Дашкова было полна ожиданий, воображая себя слушающей с благоговением слова своего учителя. Театральная и нарочитая манера Вольтера немедленно ее разочаровала. Он казался неискренним и притворным, когда «поднял обе руки, как делают в театре», и воскликнул: «До чего же ангельский голос!» (99/105). Когда Дашкова подарила Вольтеру экземпляр переведенной на французский язык проповеди митрополита Платона, произнесенной у могилы Петра Великого, он, еще не прочитав, назвал ее одним из лучших когда-либо написанных документов и уверил княгиню, что это произведение достойно «самого греческого Платона!»[278]278
Там же. С. 381.
[Закрыть].
Но Дашкова тоже играла роль, поскольку во время этого путешествия по Европе она прилагала все усилия, чтобы реабилитировать себя в глазах Екатерины и вернуть ее дружбу. Слова Дашковой были продуманы заранее, она произнесла их, прекрасно понимая, что они дойдут до императрицы. У Вольтера она заметила вытканный на шелке профиль Екатерины, изготовленный Филиппом де ла Салем. Когда разговор перешел на Екатерину, она посмотрела на портрет и ее глаза наполнились слезам и. Она надеялась, что Вольтер напишет Екатерине, что произошло и как Дашкова предана ей. Через пять дней после встречи Вольтер действительно высоко оценил Дашкову в письме Екатерине, назвав ее верноподданной императрицы и описав, как глаза Дашковой затуманились, когда она увидела портрет[279]279
Reddaway Е. Documents of Catherine the Great. P. 108 (письмо, датированное 15 мая 1771 г.).
[Закрыть]. Екатерина ответила в июне 1771 года, что четырехчасовой разговор Вольтера с Дашковой служит доказательством дружбы между императрицей и ее верноподданной[280]280
СИРИО. Т. 13. С. 122.
[Закрыть]. Спектакль имел желаемый эффект: по возвращении в Петербург Дашкова встретит изрядно смягчившуюся к ней императрицу.
Из-за того, что Вольтер сильно страдал от нескольких болезней, среди которых было геморроидальное кровотечение, слуга и племянница помогали ему устроиться за столом, причем он встал на колени в кресле, повернувшись спиной к гостям, одетый в robe de chambre[281]281
Домашний халат (фр.).
[Закрыть], поскольку давно не мог одеться никак иначе. Оценивая племянницу Вольтера, которая была его любовницей и автором нескольких рассказов и, по крайней мере, одной пьесы, Дашкова сочла, что «ум ее был слишком неповоротлив» (99/105). В общем, беседа за ужином была неинтересной, а сам первый визит – разочаровывающим. На следующий день, однако, княгиня смогла провести некоторое время с Вольтером наедине в его кабинете и в саду с великолепным видом на Альпы. Теперь она нашла его «таким, каким представляла, читая его произведения» (99–100/105). Они обсуждали политику, турецкую войну и переговоры о мире, а особенно «северную Семирамиду», то есть Екатерину. В письме своему другу, философу Мармонтелю, от 21 июня 1771 года Вольтер писал, что Дашкова, так же как Екатерина, предана идеям Просвещения и что она – «героиня, которая борется за вас»[282]282
Voltaire. Oeuvre compete. V. 47. P. 458–459. Цит. по: Нивьер А. Е. Р. Дашкова и французские философы. С. 50.
[Закрыть]. Тем не менее Дашкова почувствовала легкое разочарование и не описала в подробностях свои разговоры с Вольтером в отличие от бесед с Дидро.
Будучи в Женеве, она получала большое удовольствие от общения с Жаном Юбером, швейцарским художником, известным более всего по его изображениям домашней жизни Вольтера, которые купила Екатерина по рекомендации барона Гримма. По вечерам Юбер отправлялся на лодке кататься по Женевскому озеру с Дашковой и ее друзьями. Укрепив российский флаг на самой большой лодке своей крошечной флотилии, Дашкова и Каменская распевали русские песни на прекрасном швейцарском озере. В Женеве княгиня также подружилась с Авраамом Веселовским, дипломатом, который во времена царствования Петра I отверг свою страну и отказался вернуться в Россию из-за того, что был вовлечен в политические интриги вокруг царевича Алексея. Его старшая дочь вышла замуж за близкого друга и издателя Вольтера Габриеля Крамера.
С большим сожалением Дашкова покинула Женеву и отправилась вниз по Рейну на двух больших лодках, одна из которых везла экипаж и другие ее пожитки. В городах, в которых они останавливались, они вместе с Каменской сходили на берег в черных платьях и соломенных шляпах. Так они оставались неузнанными и могли делать, что хотели. Иногда они возвращались с купленной провизией, чтобы устроить обед прямо на лодке. Карлсруэ, судя по названию[283]283
По легенде, идея основать город Карлсруэ (Karlsruhe) возникла у маркграфа Карла Вильгельма в 1715 году, когда он, утомившись от охоты, заснул под деревом на одном из местных лугов и ему приснился город, где можно было отдохнуть. Ruhe по-немецки – тишина, покой, отдых (прим. переводчика).
[Закрыть], предположительное место для отдыха, не стало таковым для Дашковой. Ее опять узнали, когда она наняла два экипажа, чтобы посетить тамошний великолепный дворец в стиле барокко, построенный по образцу Версаля, и парк Шлоссгартен. Карл Фридрих, маркграф Баденский, считал себя просвещенным абсолютным сувереном, который отменил пытки и крепостное право в своем государстве. Поэтому он очень интересовал Дашкову, однако она отклонила приглашение появиться при дворе под тем предлогом, что взяла с собой только повседневную одежду для путешествий. Маркграфиня Каролина Луиза не желала даже слышать об этом. Репутация Карлсруэ как «двора муз» стала результатом ее интереса к искусствам и естественным наукам. Она переписывалась с выдающимися мыслителями, поэтами и музыкантами: Вольтер, Гердер, Гёте, Клопшток и Глюк были среди многих ее гостей при дворе. Маркграфиня напомнила русской гостье, что они обе награждены орденом Святой Екатерины, и Дашковой пришлось уступить. После продолжительной прогулки по парку она насладилась концертом и беседой за ужином с хозяевами и гостями. Этот вечер стал тем более памятным для Дашковой, что внучка маркграфини Луиза впоследствии стала императрицей Елизаветой Алексеевной, женой Александра I.
Из Карлсруэ Дашкова отправилась в Дюссельдорф, а затем во Франкфурт, где познакомилась с Владимиром Орловым – младшим из братьев Орловых. Он закончил Лейпцигский университет и в момент их встречи был директором Академии наук. Дашкова нашла, что «человек он был недалекий и, обучаясь в Германии, усвоил только самоуверенный тон и совершенно ни на чем не основанную убежденность в своей учености». Они обсуждали Руссо, которого Дашкова оценивала как «красноречивого, но опасного писателя» (102/107). В «Записках» Дашкова вкладывает в уста Екатерины ту же оценку. Когда княгиня упоминает «Новую Элоизу», императрица отвечает: «Это очень опасный автор… Его искусное перо кружит юные головы» (185/174). После французской революции Дашкова дистанцировалась от «опасного автора», но в юности Руссо был одним из ее любимцев, а ее московская библиотека содержала больше книг Руссо, чем любого другого писателя, включая Вольтера.
Двенадцатого/первого июня 1771 года она написала брату Александру о встрече с Вольтером, который прекрасно о ней отзывался[284]284
АКВ. Т. 5. С. 180–181.
[Закрыть]. Что же касается всего остального, она была озабочена и чувствовала себя плохо. Ее сын заболел в Страсбурге, поэтому они собирались на три месяца в Спа, чтобы он выздоровел. Она сожалела, что Семен и отец не хотят иметь с ней дела и никогда не пишут. Завершая свое большое путешествие по Европе, Дашкова вернулась в Спа, чтобы проехать тем же маршрутом в обратном направлении – в Россию. В Спа она часто встречалась с Карлом, будущим королем Швеции, известным во время правления брата под именем герцога Сюдерманландского; позже он станет неожиданным связующим звеном между Дашковой и Американским философским обществом. Эти месяцы для нее были большей частью грустны, поскольку подходило время расставаться с Кэтрин Гамильтон и семьей Райдер и отправляться в Россию. В то лето в Спа ей удалили опухоль на ноге – операция продержала ее в постели несколько недель. Как княгиня не была печальна, она все же обещала своим приятелям, что через пять лет вернется в Спа и они все будут жить вместе в пока еще строившемся доме на Променаде семи часов. Это обещание Дашкова намеревалась сдержать. Когда ее друзья покинули Спа, Дашкова отправилась в Берлин через Дрезден, где в течение нескольких дней провела большую часть времени в Галерее старых мастеров, «в прекрасной картинной галерее, которую я тщательно осматривала, не переставая восхищаться ее шедеврами» (103/108). В Берлине она еще раз насладилась теплым приемом.
Из Петербурга пришли сплетни, что ее главный враг при дворе Григорий Орлов начал свое неизбежное падение и восходит звезда Потемкина. Пора было возвращаться в Россию, где, как она надеялась, ее ждали более счастливые времена. Ее сразу же встретили трагические новости, когда в Риге она получила письмо от Александра, сообщавшего, что разразилась эпидемия чумы, заставившая его удалиться в Андреевское – имение в 112 верстах[285]285
120 километров (прим. переводчика).
[Закрыть] к востоку от Москвы. Москва особенно сильно пострадала от большой чумы 1769–1771 годов, потеряв до одной пятой своего населения, что привело к народным волнениям и бунту в сентябре 1771 года. Дашкова ответила, что не поедет в Троицкое, поскольку не хочет подвергать детей опасности эпидемии[286]286
АКВ. Т. 5. С. 178–180.
[Закрыть]. Она узнала от управляющего о приходе болезни в ее имение, где многие умерли и введен карантин. Вернувшись домой в столицу, Дашкова осознала, что у нее нет собственного жилища и ей некуда идти. Чтобы покрыть издержки на путешествие, она поручила Никите Панину продать ее петербургский дом. Она была вне себя, когда узнала, что он продал его за бесценок близкому другу своей любовницы, мадам Талызиной. В 1764 году Дашкова купила дом с большим садом на участке, который сегодня простирается от Гороховой улицы вдоль Фонтанки до Загородного проспекта. Она заплатила 14 тысяч рублей, а в 1771 году А. Л. Щербачев купил его за шесть тысяч – менее чем за половину первоначальной цены[287]287
РГАДА. Ф. 285. Оп… 1. Д. 423. Л. 114.
[Закрыть]. Дашкова была настолько разгневана, что в «Записках», спустя тридцать лет, все еще вспоминала с горечью свой финансовый провал. Больше никогда она не поручит свои финансы кому-либо другому. Она решила, что должна винить только себя за то, что разрешила Панину управлять ее делами, и тверже, чем когда-либо, решила взять под полный контроль свою собственность.
Больная и страдающая, Дашкова обратилась к сестре Елизавете, хотя между ними и существовала неприязнь. После замужества в 1765 году с Александром Полянским Елизавета жила в его доме на Английской набережной, 28[288]288
РГИА. Ф. 1329. Оп. 2. Д. 31. Л. 106 об.
[Закрыть]. Устроившись в доме сестры, Дашкова рассталась с Каменской, которая также отправилась жить к своей сестре. Компаньон Александра Лафермьер писал ему, что Дашкова принимает многих визитеров, кроме Панина, которому она, видимо, не могла простить продажу дома. Кроме того, Каменская покинула службу у княгини после ужасного скандала, что было даже к лучшему, поскольку она, уверял Лафермьер, деспотична и совершенно лишена такта. Возможно, в Англии некоторым женщинам она нравилась, но только потому, что общалась исключительно с женщинами[289]289
АКВ. Т. 29. С. 203.
[Закрыть]. Касательно этого разрыва Дашкова писала Александру, что готова обсуждать с ним и далее свои прошлые отношения с Каменской. По поводу же самой себя Дашкова, не вдаваясь в подробности, выразила удивление, что недостаток благопристойности (bienséance) шокировал его. Ради тех, кто открыто любит ее, она сделает все, независимо от того, кто они; она всегда искала психологического и эмоционального удовлетворения в дружбе, но к сожалению, она не смогла найти его с Каменской[290]290
Там же. Т. 12. С. 366–367.
[Закрыть].
Через некоторое время Дашкова покинула дом сестры и сняла себе небольшой домик. Появились признаки улучшения отношения к ней при дворе, и императрица стала к ней добрее: «Я была крайне удивлена этим поступком, который вовсе не походил на обращение императрицы со мной в течение десяти лет, прошедших со времени ее восшествия на престол» (105/110). Екатерина подарила ей десять тысяч рублей на расходы, но Дашкова не была счастлива от такой, как она считала, жалкой суммы. Вскоре, однако, она получила еще 60 тысяч на покупку или постройку дома[291]291
РГИА. Ф. 468. Оп… 1. Д. 3886. Л. 200, 202, 168 об., 121.
[Закрыть]. Из этой суммы Дашкова, чтобы наладить отношения с отцом, вернула ему 23 тысячи в уплату долга и дала некоторую сумму дочери. Отец в это время казался более благосклонным, хотя почти десять лет он не имел с ней никаких дел, отказывался ее видеть, не отвечал на письма и никак ей не помогал. Весной, после того как потеплело, Дашкова с детьми переехала в загородный дом на Петергофской дороге, но их преследовали дальнейшие несчастья – сын слег с высокой температурой. Лечил его Джон Сэмюел Роджерсон, выдающийся шотландский доктор, проведший полвека в России в качестве придворного врача Екатерины II, Павла I и Александра I. Более двух недель Дашкова провела у постели сына, а когда он стал выздоравливать, слегла сама, опустошенная и измученная заботами и многими бессонными ночами.
Ее отношения с Екатериной неизбежно становились все более напряженными в связи с событиями вокруг приближающегося совершеннолетия Павла. Павел, как единственный законный наследник своего отца и последний мужской потомок Петра, обладал сильными законными претензиями на престол. Он достиг совершеннолетия в 1772 году, но Екатерина воспользовалась его предстоящей через год женитьбой на принцессе Вильгельмине Гессен-Дармштадтской и отложила официальную церемонию признания. Совершеннолетие Павла вызвало при дворе кризис. Ухудшила ситуацию для Екатерины серьезная ссора с Григорием Орловым из-за его неверности, а весной того же года, через месяц после удаления Орлова от двора, несколько офицеров гвардейского Преображенского полка составили заговор, чтобы лишить Екатерину трона и провозгласить Павла императором. Екатерина подавила мятеж, арестовала гвардейцев и возвысила Александра Васильчикова как нового фаворита. Звезда Панина начала подниматься, а вместе с ней и звезда Дашковой, однако вскоре княгине опять предстояло попасть в немилость.
В первые месяцы 1773 года отношения Панина с Екатериной резко испортились и оставались неясными до женитьбы Павла в сентябре. Григорий Орлов был возвращен в Петербург, ему вернули звания и должности. Теперь партия Орловых поменялась ролями с партией Панина, нашептывая Екатерине слухи о заговорах и подозрения, что Панин настроил «молодой двор» Павла против нее. Они не упускали возможности вовлечь Панина и его сторонников в реальные и мнимые интриги, подобные делу Зальдерна. Каспар фон Зальдерн, протеже Панина немецкого происхождения, оказался отвратительной личностью; известный взяточник и вымогатель, он присвоил 12 тысяч рублей, посланных датчанами в подарок Дашковой[292]292
Ransel D. L. The Politics of Catherinian Russia. P. 242.
[Закрыть]. Затем он спровоцировал неудавшуюся попытку установить совместное правление Павла и его матери. Панин, однако, дистанцировался от фон Зальдерна и смог пережить этот кризис.
После того как Павел, достигнув совершеннолетия, не смог получить власть, Панин обратился к своим сторонникам и к масонским группам за помощью в достижении своей цели – ограничения власти монарха. Примерно через полвека племянник Дениса Фонвизина, бывший декабрист Михаил Фонвизин, написал в мемуарах, как его отец рассказывал, что, когда Павел достиг совершеннолетия и женился на принцессе Вильгельмине, братья Панины, Дашкова, Н. В. Репнин и некоторые другие составили заговор, чтобы сместить Екатерину и посадить на трон Павла. Согласно Фонвизину, Павел согласился принять и одобрить конституцию, которая ограничила бы царскую власть и установила бы Сенат как высшее законодательное учреждение. Со своим секретарем Денисом Фонвизиным, автором «Бригадира» и еще не написанного тогда «Недоросля», Панин сочинил проект по введению в России конституции. Очевидно, летом 1773 года он вместе с ближайшими помощниками составил план возведения Павла на фон. П. Б. Бакунин раскрыл деятельность партии Панина, заговорщики признались, Екатерина простила их, приказала разъехаться по своим имениям и держала под присмотром[293]293
Фонвизин Д. И. Сочинения и письма. Т. 2. С. 127–129; Записки М. А. Фонвизина // PC. Т. 42 (1884). С. 62; Лозинская Л. Я. Во главе двух академий. С. 56–57.
[Закрыть]. Рассказ Фонвизина ненадежен и содержит множество ошибок и противоречий. Хотя подтверждающих свидетельств мало, но в свете близости Дашковой к Панину кажется вероятным, что она также участвовала в работе его группы. Однако Дашкова категорически отрицала участие в каких-либо заговорах против Екатерины и, в отличие от дел Хитрово и Мировича, не упомянула этот случай в «Записках». И все же ее политические взлеты и падения при дворе продолжали точно отражать все превратности судьбы партии Панина[294]294
Елисеева О. И. Вельможная Москва. С. 52–59.
[Закрыть].
