Текст книги "Екатерина Дашкова: Жизнь во власти и в опале"
Автор книги: Александр Воронцов-Дашков
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)
ЗАГОВОР
С характерной для нее энергией Дашкова готовила себя к жизни, позволявшей избежать душного заточения детства и существовать вне рамок привычного женского быта того времени. Всегда стремившаяся узнать больше о других странах, культурах и формах правления, Дашкова старалась найти посланников иностранных дворов и выдающихся представителей мира политики, науки и искусства, чтобы задать им множество вопросов. Вовлеченность клана Воронцовых в государственные дела вызвала интерес Дашковой к дипломатической и правительственной службе. Дома она слышала обсуждения жгучих социальных и политических проблем современности и знакомилась с приходящими из-за границы новыми интересными идеями. Не испытывая никакого смущения при разговорах с высокими иностранными сановниками, она жадно слушала их рассказы о далеких странах и путешествовала туда в своем воображении. Ее мечты о карьере на мировой сцене остались бы, наверное, мечтами, если бы не одна встреча, изменившая жизнь Дашковой навсегда. Зимой 1758/59 года великий князь Петр и его жена Екатерина были приглашены на ужин, организованный в их честь во дворце канцлера. Рожденная как принцесса Софья Фредерика Августа Доротея Анхальт-Цербстская в балтийском порту Штеттине в 1729 году, будущая императрица была крещена Екатериной при переходе в православие перед свадьбой с Петром в 1745 году. Дашкова подпала под обаяние Екатерины и, несмотря на споры и ссоры, которые ждали их впереди, навсегда осталась верна этому страстному увлечению. Она старалась не замечать недостатков Екатерины, и ее преданность оставалась практически неколебимой[72]72
Девиз на гербе рода Воронцовых гласил: Semper immota fides – «Вечная неколебимая верность» (лат.) (прим. переводчика).
[Закрыть], несмотря на многочисленные разочарования. Она поняла, что только с вмешательством Екатерины ее жизнь, предназначавшаяся для выполнения обычных и ожидаемых ролей жены и матери, навсегда изменилась и взяла курс на заговор и открытое восстание.
С самого начала Екатерина, как старшая, поощряла и одобряла мечты Дашковой о преображении страны и новых возможностях для женщин. Дашкова была околдована женщиной вдвое старше ее: ей было пятнадцать, а великой княгине – тридцать. Герцен писал, что «с первого свидания Дашкова любит Екатерину страстно, „обожает ее“» и что «она верила и хотела верить в идеальную Екатерину»[73]73
Герцен А. И. Княгиня Е. Р. Дашкова. С. 373, 393.
[Закрыть]. В письме своей подруге Кэтрин Гамильтон Дашкова признается, что в юности «земным моим идеалом была Екатерина; я с наслаждением и пылкой любовью следила за блистательными успехами ее славы в полном убеждении, что с ними неразрывно соединяется счастье народа…»[74]74
МДБ. С. 124.
[Закрыть]. Будущая императрица представлялась ей идеалом просвещенного монарха, который гарантирует процветание подданных во время своего великодушного и благоразумного правления. Она будет источником счастья и безопасности, царицей-философом, которая с помощью равно просвещенных советников, таких как Дашкова, уничтожит все формы деспотизма принятием и проведением в жизнь разумных законов. Дашкова весь вечер разговаривала с Екатериной, получая огромное удовольствие и интеллектуальное удовлетворение от беседы с остроумной, любезной и опытной женщиной.
Образованная и начитанная, Екатерина переписывалась с Вольтером, Дидро и д’Аламбером и также была сторонницей принципов французского Просвещения. Она сильно отличалась от императрицы Елизаветы, которую считала ленивой, недисциплинированной и не заинтересованной в развитии своего ума. Дашкова тогда еще не знала, что Елизавета была гораздо менее расчетлива, чем Екатерина, и что ее необыкновенная щедрость была гораздо более чистосердечной и искренней. Тем не менее молодой и восприимчивой Дашковой тогда казалось, что они с Екатериной просто созданы друг для друга и что их встреча – это встреча родственных душ. Действительно, про Екатерину, так же как и про Дашкову, часто говорили, что «она имеет мужской ум», но Дашкова видела в Екатерине женщину, чьи идеи и круг чтения точно соответствовали ее собственным. Их воспитание и опыт детства были во многом схожи – они выросли, читая одних и тех же авторов, они имели одинаковые интеллектуальные склонности. Екатерина тоже была захвачена трудами Вольтера, писателей французского Просвещения и авторов «Энциклопедии» – Дидро, д’Аламбера, Монтескье, Бейля и Буало. Умная и драматичная переписка мадам де Севинье с дочерью глубоко тронула их и предвосхитила их сложные и трагические отношения с собственными детьми[75]75
Woronzoff-Dashkoff A. E. R. Dashkova’s Moscow Library, 68.
[Закрыть].
Дашкова напишет с энтузиазмом, что они с Екатериной были единственными женщинами в России, которые читали книги. Конечно, это было преувеличением, поскольку ко времени сочинения «Записок» Дашкова была знакома и сотрудничала с Екатериной Княжниной, дочерью А. П. Сумарокова и женой драматурга Я. В. Княжнина. Ее первая публикация появилась в 1759 году, и при дворе императрицы Елизаветы ее называли страстной любительницей муз. Около 1760 года Елизавета Хераскова, жена писателя Михаила Хераскова, также публиковала свои поэмы. Дашкова могла слышать и о писательнице Марии Сушковой.
Казалось, у Дашковой и Екатерины было много общего. Амбициозные и в избытке наделенные чувством собственного достоинства, они обе оставили мемуары, по характеру в первую очередь полемические, написанные для объяснения и оправдания частных и публичных поступков авторов. Множество похожих и общих мотивов появилось в обоих текстах: обе женщины описывают свою печаль, меланхолию, разочарование в своем окружении, а также угнетающее влияние воспитания на их энергичные и счастливые натуры. В жизни обеих важную роль играла дружба со старшей женщиной, которой для Дашковой была Екатерина, а для самой Екатерины – живая и независимая графиня Бентинк. Графиня рассталась с мужем, умела скакать на лошади, «как профессиональный наездник», предположительно имела ребенка вне брака и жила с другой женщиной, фрейлейн Донеп, скорее всего, в лесбийских отношениях.
Как и Дашкова, Екатерина бунтовала против употребления обычной косметики – обязательных белил для кожи и румян для щек. Обе женщины считали себя чувствительными, подверженными приступам депрессии и склонности к самоубийству, хотя мысли о смерти преследовали Дашкову всю жизнь, а Екатерину – только в юности. Благодаря любви к чтению они смогли вынести сильное чувство одиночества. В своих писаниях они особо подчеркивали ощущение ненужности, нежелательности, поскольку все внимание в их семьях было направлено на других родственников, особенно на братьев. Они хотели быть замечены, оценены, но более всего – они хотели быть любимы. Эти две женщины нашли общий язык, основанный на сходных мыслях о «сиротстве» в своих семьях и на растущем желании участвовать и преуспевать в мире политики. Их стремления считались в то время совершенно неподобающими молодым женщинам. Так, семья Дашковой никогда не оценит и не одобрит ее достижений. Наконец, важные мотивы их мемуаров – болезни и рождение детей; обе женщины представляют их поворотными пунктами в жизни, моментами, когда они собирали все силы, преодолевали несчастья и вступали на новый путь.
Несмотря на множество основанных на общих влияниях и прочитанных текстах параллелей, которые обнаруживались в их жизни, понимание и применение идей Просвещения неизбежно привели Дашкову и Екатерину к прямому конфликту. К моменту их встречи Екатерина была уже опытным царедворцем; безжалостная и честолюбивая, она достигла совершенства в придворных интригах. Дашкова же была наивным идеалистом, страстно верившим в возможности нового порядка, основанного на новых началах. Екатерина нуждалась в поддержке при дворе, и ее мотивы были в основном политическими. 1744–1759 годы были для нее чрезвычайно трудными. Брак с Петром оказался неудачным, она чувствовала себя одинокой при дворе, ее положение там было шатким. В начале дружбы с Дашковой Екатерина попала в немилость из-за сотрудничества с Алексеем Бестужевым-Рюминым. Она была немецкой принцессой, чужой для русского придворного общества, тогда как Дашкова принадлежала к одной из самых могущественных семей в России. Выказывая свою неприязнь и страх перед Воронцовыми, Екатерина писала: «…тут находилась еще одна персона, брат княгинин, Семен Романович Воронцов, которого Елизавета Романовна, да по ней и Петр III, чрезвычайно любили. Отец же Воронцовых, Роман Ларионович, опаснее всех был по своему сварливому и перемечливому нраву»[76]76
Екатерина II. Мемуары. С. 706.
[Закрыть].
Екатерина продолжала потакать наивной девушке, поскольку нуждалась в ее дружбе и надеялась, что это поможет ей нейтрализовать влияние всего семейства. Дашкова же думала, что нашла свой идеал – женщину – образец самосозидания и личных достижений, с которой она может работать и сотрудничать на общественном поприще. И прежде всего Дашкова воображала себя работающей рука об руку с Екатериной над преобразованием российского общества. В конце их судьбоносной первой встречи Екатерина подарила Дашковой богато украшенный веер, который та хранила всю жизнь как талисман, символизирующий их союз, и передала Марте Вильмот незадолго до смерти. Дарение веера особенно символично, поскольку женщины использовали его и как маску, и как средство общения без слов.
За встречей последовала оживленная переписка. Екатерина послала юной Дашковой некоторые свои сочинения, хотя и с соблюдением предосторожностей, так как в 1758 году при дворе уже был скандал, когда обнаружились некоторые ее конфиденциальные письма генералу С. Ф. Апраксину. Она полагалась на благоразумность Дашковой: «Но я знаю, что Вы не решитесь лгать мне. Вы также ненавидите этот порок, как и я. Итак, скажите мне просто, для чего Вы вот уже три дня держите у себя эту безделицу, которую могли бы прочесть в полчаса? Убедительно прошу Вас возвратить ее мне, так как меня она начинает уже беспокоить; я знаю по опыту, как иногда вещи самые невинные становятся вредными. Снизойдите к моей слабости и будьте уверены в моей признательности и дружбе на всю жизнь»[77]77
Справочный том к запискам Е. Р. Дашковой. С. 104–105.
[Закрыть].
Екатерина постоянно сжигала письма Дашковой и просила ту делать то же самое с ее письмами. К счастью, Дашкова не выполнила просьбу и они сохранились до наших дней[78]78
Копии писем Екатерины на французском языке хранятся в архиве BFP и были опубликованы в: Dachkova Е. R. Mon histoire. С. 227–254.
[Закрыть].
Женщины обменивались книгами. Дашкова послала великой княгине копии своих ранних писаний – она продолжала эту практику и после коронации Екатерины. Открытость и искренность чувств Дашковой к Екатерине не совпадает с образом злонамеренной ведьмы-интриганки, нарисованным Рюльером и др. В 1762 году с портрета Екатерины II кисти П. Ротари сделали гравюру, надписи на которой были взяты у Дашковой, Ломоносова, Сумарокова и др. Юношеский энтузиазм Дашковой по отношению к императрице выразился в четверостишии, озаглавленном «Надпись к портрету Екатерины II». Это пример взволнованного юношеского произведения, подобного тем, которые она сочиняла и ранее:
Природа в свет ТЕБЯ стараясь произвесть,
Дары свои на ТЯ едину истощила,
Чтобы на верьх ТЕБЯ величества возвесть,
И награждая всем, она нас наградила[79]79
Французский перевод можно найти в RIA 12 L 25. 21 августа 1762 года из Петербурга Михаил Воронцов послал Александру другой французский перевод стихов Дашковой (АКВ. Т. 31. С. 183).
[Закрыть].
Екатерина поддерживала Дашкову, которую считала умнее большинства мужчин[80]80
Храповицкий А. В. Памятные записки. С. 187.
[Закрыть]. На ранние литературные опыты подруги она отвечала с жаром, хотя и не вполне искренне, и, что неудивительно, особенно похвалила «Надпись»: «Что за стихи и что за проза! И это в семнадцать лет! Я прошу Вас и умоляю; никоим образом не забрасывайте такого замечательного таланта. Может быть, я могу показаться далеко не беспристрастным судьей в этом деле, моя дорогая княгиня, ибо благодаря Вашей дружбе ко мне, я же являюсь предметом Ваших излияний. Упрекайте меня в тщеславии, во всем, в чем хотите, а я все-таки скажу, что Ваше четверостишие – одно из самых звучных, какие мне приходилось встречать, и ничто не заставит меня ценить его менее высоко»[81]81
Справочный том к запискам Е. Р. Дашковой. С. 101–102.
[Закрыть].
Единственным соперником Екатерины в борьбе за сердце Дашковой был молодой князь, которого она встретила летом 1758 года. Ее дядя, тетка и кузина были с Елизаветой в Петергофе и Царском Селе – загородных резиденциях императрицы. Дашкова осталась одна, читая и утоляя свою любовь к музыке посещениями опер-буфф в постановке Джованни Локателли в императорском Летнем саду. Итальянский музыкальный театр Локателли, дававший представления в Петербурге с конца 1750-х до начала 1760-х годов, был очень популярен при дворе. Одним особенно жарким летним вечером Дашкова, решив, что ей следует прогуляться после ужина, послала свой экипаж вперед и пошла с подругой по темной и пустынной улице. Почти сразу же из темноты появилась высокая, показавшаяся ей огромной черная фигура мужчины. Поначалу испугавшись, Дашкова вскоре была очарована милыми чертами прекрасного молодого человека, его вежливым разговором и сдержанной скромностью. Но Михаил-Кондрат Дашков не был тем, кем хотел казаться, и имел плохую репутацию. Встреча была подстроена, поскольку его перестали принимать во многих солидных домах Петербурга, включая дом канцлера, что делало невозможным его общение с членами семьи Воронцовых. Кажется, он допустил «непростительную неосторожность» и был вовлечен в скандальный роман с кузиной Дашковой Анной. Это могло помешать любым контактам Дашковой с ее будущим мужем, однако непреклонный дух молодой женщины не мог позволить мелким препятствиям встать на ее пути: «Словом, мы не были знакомы и, казалось, нашему союзу никогда не бывать, но Небеса распорядились иначе. Ничто не могло помешать нам бесповоротно отдать сердца друг другу» (18/41).
На самом деле, небеса не имели к этому никакого отношения. В отличие от Екатерины, умной уже по первому впечатлению, князь не мог привлечь Дашкову умом. Скорее, она была очарована его стильной одеждой, изысканными манерами, обходительностью и княжеским титулом. Дашкова титула не имела, ее отец и дядя Иван стали графами только в 1760 году. Выбрав в спутники жизни князя, Дашкова показала, что не может совершенно порвать с условностями своего времени. Она была в гораздо большей степени продуктом придворного общества с его акцентом на элегантность, внешний блеск и иерархию, чем могла себе признаться. Но то, что этот выбор был неприемлем для семьи, отвечало ее глубоко укорененному чувству непокорности и продолжающемуся соперничеству с кузиной Анной. Замужество было для нее возможным бегством от всего, что она ненавидела в Петербурге. Летом в городе никого не было, но она чувствовала необходимость поделиться с кем-нибудь своими чувствами. Она сразу же написала своему лучшему другу, брату Александру, с которым регулярно обменивалась семейными новостями и придворными сплетнями. 20 июля 1758 года пятнадцатилетняя Дашкова сообщила Александру в Париж о своих сердечных делах и пообещала дать ему знать через «три недели, месяц или немного позже… о согласии (или отказе), что князь Дашков, которому она позволила просить ее руки, получит от ее семьи». Во всем этом таился дух заговора, страх быть раскрытой. Переписка по поводу возможного замужества казалась ей столь интимной и личной, что она пообещала написать брату больше, только если он будет писать в ответ шифром[82]82
АКВ. Т. 5. С. 157–158.
[Закрыть].
Если принять во внимание секретность помолвки, то утверждение Рюльера о том, что она заставила Михаила Дашкова жениться, кажется очень подозрительным. Он неубедительно описывает, как настойчивая Дашкова немедленно объявила о своих планах дяде, который, в свою очередь, вызвал ее поклонника на разговор относительно намерений последнего[83]83
Рюльер пишет, что Дашкова встретила своего будущего мужа и сказала Михаилу Воронцову: «Дядюшка! Князь Дашков мне делает честь своим предложением и просит моей руки» (Рюльер К.-К. История и анекдоты революции в России в 1762 г. С. 282).
[Закрыть]. Уже изрядно скомпрометированный молодой человек оказался в безвыходном положении, поскольку едва ли мог позволить себе еще раз опозориться перед одним из самых могущественных людей империи. Дашкова была возмущена и яростно опровергала эти измышления, заявляя, что ее будущий муж нашел третье лицо для переговоров с ее семьей, которая в конечном счете не возражала, и что будущая свекровь также дала свое согласие и благословение, несмотря на то, что она уже подобрала сыну другую невесту. Тем не менее сомнительно, что, идя против принятых условностей и самостоятельно организуя свое замужество, Дашкова получила одобрение семьи. Жена канцлера, из-за болезни которой свадьба была отложена, так и не появилась на церемонии, потому что не смогла забыть неприличное поведение Дашкова по отношению к ее дочери, хотя Анна Воронцова годом ранее вышла замуж за Александра Строганова. «Очень скромная» церемония прошла 14 февраля 1759 года – пятнадцатилетняя девушка вышла замуж за двадцатидвухлетнего Михаила Ивановича Дашкова.
Дашкова получила от отца сильно урезанное приданое в 10 тысяч рублей и имущество, оценивавшееся примерно в 13 тысяч, тогда как ее сестра Мария лишь годом ранее получила почти в два раза больше – от 30 до 40 тысяч[84]84
АКВ. Т. 5. С. 16; Суворин А. А. Княгиня Катерина Романовна Дашкова. С. 20–21; См. перевод Томаса Ньюлина списка приданого Дашковой в: Russian Women, 1698–1917. P. 60–63.
[Закрыть]. Роман Воронцов никогда не был особенно щедр по отношению к детям, в случае же Дашковой он даже не обеспечил ее средствами к существованию, что сказалось позже, когда она особенно нуждалась в его финансовой поддержке. Хуже того, ее муж, любивший азартные игры и широкую жизнь, спустил все приданое в первый год совместной жизни; его долги были так велики, что Дашкова была вынуждена продать приобретенное имение, чтобы их заплатить[85]85
Чечулин Н. Д. Записки княгини Дашковой. С. 319; Суворин А. А. Княгиня Катерина Романовна Дашкова. С. 20.
[Закрыть]. Несмотря на обиду, которую она могла чувствовать из-за малости приданого и финансовых горестей, Дашкова очень старалась быть хорошей и почтительной дочерью. Она регулярно писала отцу о своем здоровье, крещении дочери и других семейных событиях[86]86
СПФИРИ РАН. Ф. 36. Оп… 1. Д. 1069.
[Закрыть]. Но Роман Воронцов оставался холодным, отстраненным и отвечал редко. Дашкова была задета. Положение еще более ухудшилось, когда в мае она отправилась на юг от Москвы для встречи с семьей мужа и свекровью. Это путешествие, казалось, предопределило многие трудности и нелегкое течение ее брака. Дорога между Петербургом и Москвой была ненадежной и утомительной. Княгиня подскакивала в жесткой карете на выбоинах, камнях и устланных бревнами переездах. Она проедет по этой дороге несчетное количество раз в своей жизни.
Дашкова и ее супруг были во многом полными противоположностями. Он был красив, с мягкими манерами, общителен и дружелюбен; будучи хорошим танцором, чувствовал себя как дома в сверкании и вихре балов и светских событий. Она была склонна к размышлениям, серьезна, прямодушна и решительна. Более того, они пришли из двух разных миров, сосуществовавших в России XVIII века. Семья Дашковой была богата и могущественна, ее члены принадлежали к петербургскому обществу, считавшему себя западным и просвещенным. Ее муж происходил из старого московского патриархального семейства. Именно через семью мужа молодая женщина погрузилась в новую для нее, незнакомую русскую жизнь. Вдали от петербургского двора она иногда чувствовала себя иностранкой в чужом краю. Столь различное происхождение новобрачных обязательно должно было сказаться на их семейной жизни. Хотя женитьба ее сына представляла собой союз старого московского дворянства и властвующей петербургской элиты, Анастасия Дашкова не любила и не одобряла свою невестку. Анастасия была племянницей Натальи Нарышкиной, матери Петра Великого, третьей женой и вдовой Ивана Дашкова. Семья Дашковых, вместе с горсткой других русских семейств, вела свое происхождение от легендарного Рюрика, с которым теперь в родство вступила и Екатерина. Члены семьи служили своей стране как воеводы, стольники и бояре, но к XVIII столетию они уже не находились в центре политической власти, их влияние ослабло. Те, кто удалился от двора или ушел из армии и более не служил в Петербурге, жили в Москве и усадьбах, окружавших древнюю столицу России. Так Дашкова, зараженная наиболее прогрессивными идеями своего времени, оказалась в затхлом мире старого московского дворянства среди стареющих, смотрящих в прошлое родственников. Они проводили время, вспоминая былую славу своих предков и обсуждая генеалогические проблемы.
В Москве новобрачные поселились в доме Дашкова в Леонтьевском переулке недалеко от Тверской улицы. Анастасия Дашкова не понимала необычных манер невестки, ее независимого духа, любви к наукам, интереса к тому, что казалось радикальными французскими идеями, и нежелания согласиться с приличиями и общепринятыми нормами женского поведения. Фактически эти две женщины едва могли общаться друг с другом, поскольку свекровь не знала французского, а Дашкова плохо говорила по-русски. Сначала Анастасия Дашкова пыталась скрывать неприязнь к Екатерине. Семен Воронцов, посетивший их в Москве, написал отцу, что сестра в очень хороших отношениях со своей новой семьей, а свекровь «любит мою сестру»[87]87
АКВ. Т. 16. С. 4.
[Закрыть]. Екатерина также прилагала все усилия, чтобы привыкнуть к семье мужа. Надеясь стать к ней ближе, она начала усиленно изучать русский язык. Несмотря на все усилия, она не могла быть идеальной женой и матерью, довольствуясь домашним хозяйством и воспитанием детей. Занятия исключительно семейными проблемами никогда ей не нравились, несмотря на все попытки убедить себя в обратном, и она продолжала поддерживать контакты с московской группой передовых писателей и мыслителей.
Дашкова забеременела и 21 февраля 1760 года после мучительных родов, длившихся двадцать часов, произвела на свет дочь, которую назвали Анастасией в честь бабушки. Ребенок родился нездоровым и, по мнению самой Дашковой, недоразвитым. Опустошенная физической и эмоциональной травмой своих первых родов, Дашкова тем не менее заметила разочарование мужа и свекрови. Была некая ирония в том, что от женщины, мечтавшей о создании альтернативной генеалогии, основанной на женской дружбе, теперь ожидали производства наследника мужского пола для сохранения фамилии Дашковых. Отношения со свекровью оставались натянутыми. В мае того же года Дашкова, набравшись сил, покинула Москву вместе с мужем и трехмесячной дочерью. Княгиня чувствовала облегчение, хотя Анастасия Дашкова и сопровождала их. Они отправились на юг через Серпухов в Троицкое – наследное имение Дашковых в Калужской губернии, примерно в 60 верстах от Москвы. Первым из семьи, кто владел этими землями, был Иван Дашков, который проявил себя в 1612 году вместе с князем Пожарским в битве с польскими интервентами у Арбатских ворот Москвы. Расположенное в мягком, пасторальном ландшафте на высоких берегах реки Протвы имение станет любимым местом жительства Дашковой и местом ее упокоения. Хотя имение было в полном разорении, Дашкова почувствовала себя здесь свободнее и уютнее. Казалось, время летело в окружении ее любимых книг и клавесина – она вернулась к чтению, писательству и музицированию.
Ее уединение было прервано только визитом Семена, который осенью 1760 года путешествовал по России, инспектируя семейные владения. Опять он пишет домой о сестре, поддерживая мнение о том, что Дашкова счастлива среди своих новых родственников[88]88
Там же. С. 35, 39.
[Закрыть]. К концу года отпуск Михаила Дашкова из Преображенского полка закончился и семья вернулась в Москву. Екатерина не желала возвращения мужа в Петербург, в то время как доктора запретили ей путешествовать из-за новой беременности. Она написала отцу, умоляя его употребить свое влияние и добиться продления отпуска мужа на пять месяцев, но безуспешно: Дашков должен был явиться в полк. С его отъездом Екатерина заболела лихорадкой и горячкой, а затем впала в депрессию, рыдания и апатию до такой степени, что перестала писать мужу. Она знала, что пока она страдает от одиночества, эмоциональной боли и физического неудобства своего положения, ее муж ведет приятную жизнь молодого офицера в столице – играет, пьет, участвует в карнавалах и санных праздниках в Ораниенбауме. Она также подозревала, что он не был столпом супружеской верности.
Положение стало особенно трудным в последнюю неделю беременности. Была зима, повитуху уже вызвали к началу родов, и в этот самый неподходящий момент потрясенная Дашкова узнала от служанки, что муж вернулся в Москву. Но вместо того чтобы кинуться к постели рожающей жены, он самым невероятным образом остановился в доме своей тетки. Между супругами явно не все было в порядке, и Дашкова признавалась, что больше всего ее бесило малейшее подозрение в его неверности. «Нужно представить себе семнадцатилетнюю… женщину, с горячей головой, живым воображением» (22/44), как Дашкова описывала себя, которая решила все в одно мгновение. Вопреки их энергичным возражениям, акушерка и старая служанка получили приказ помочь шатающейся и еле стоящей на ногах Дашковой спуститься по лестнице вниз, где ее путь прервали начавшиеся схватки. Боясь, что звук проезжающих саней будет услышан и ее эскапада раскроется, Дашкова с помощью двух женщин дошла холодной и снежной московской ночью до конца улицы, где схватки опять настигли ее. Каким-то невероятным образом достигнув цели, она поднялась по длинной лестнице и, несмотря на боль, предстала перед потрясенным мужем, который бросился объяснять ей, что схватил простуду и не хотел ее заразить. Дашкова потеряла сознание; испуганная свекровь доставила ее домой, и меньше чем через час она родила сына, которого назвали, как и отца, Михаилом. Это был здоровый мальчик: она произвела на свет не просто ребенка, а желанного наследника. Весь дом Дашковых радовался той ночью. Призвали священника для благодарственной службы в честь рождения ребенка – долгожданного продолжения фамилии Дашковых. Физически и эмоционально опустошенная напряжением последних двух дней, Дашкова не могла сдерживать рыдания. Муж, который теперь спал в соседней комнате, пытался развеселить ее, посылая смешные и даже ребяческие записки. Дашкова приходила в себя медленно, однако она была молода, и вскоре силы вернулись к ней. Она восстановила порядок и гармонию в семье – пусть лишь на время.
Оставив младенца на попечении свекрови, Дашкова с мужем и дочерью вернулась в Петербург после двухлетнего отсутствия 28 июня 1761 года – ровно за год до событий, навсегда изменивших ее жизнь и историю России. «День этот год спустя стал самым памятным и славным днем для моей родины» (25/46), – писала Дашкова. Следующие двенадцать месяцев будут посвящены главным образом планированию и осуществлению заговора с целью свержения ее крестного – императора Петра III. Дашкова была счастлива сбежать от чопорной жизни в семействе мужа и вернуться в знакомое столичное окружение, где она «была рада… не чувствовать себя постоянно сбитой с толку теми обычаями, с какими мне приходилось сталкиваться в Москве» (24/46). Подъезжая к снятому мужем особняку и глядя из окна кареты на широкие проспекты и строгую красоту ее родного европейского города, она почувствовала себя, наконец, дома. Но никто ее здесь не встречал, поэтому она немедленно отправилась с визитами к дяде и отцу – их обоих не было в городе. Радость, с которой она вернулась в столицу, была подпорчена еще и матросами из Адмиралтейства, которые в ее отсутствие вломились в дом и ограбили его.
В то лето императрица Елизавета жила в Петергофе, а великая княгиня Екатерина – в Ораниенбауме, тогда как великий князь Петр готовился к занятию трона, окружая себя влиятельными аристократами. Однако у Дашковой не было желания возвращаться к малому двору Петра, и она получила разрешение жить в доме отца, расположенном на берегу Финского залива[89]89
В настоящее время – деревня Мартышкино, улица Дачная.
[Закрыть]. Проведенные в Москве годы и материнство изменили ее, она стала взрослой. Когда Дашкова, наконец, встретилась со своими родными, они заметили, что она не очень хорошо выглядит, похудела и осунулась. Не менее бунтарская и идеалистичная, она уже больше не была наивной пятнадцатилетней девочкой. Если в прошлом она презирала фривольность елизаветинского двора, теперь она совершенно не выносила идеализацию Петром Фридриха II Прусского и его нелепые военные игры с льстивыми голштинскими солдатами. Еще более усложняло ситуацию то, что рядом с ним оказалась Елизавета Воронцова, его любовница и сестра Дашковой. Петр, Елизавета и их окружение отправлялись в императорскую резиденцию в Ораниенбауме и там к своему полному удовольствию вместе с голштинскими гвардейцами играли в войну. Они маршировали с воображаемой армией, курили, пьянствовали и по-немецки общались с «генералами», которых Дашкова описывала следующими словами: «Эти голштинские генералы были из прусских унтер-офицеров, либо из сыновей голштинских и немецких сапожников, покинувших родительские дома» (26/47). Она считала отвратительными такие глупые и ребяческие развлечения; ее собственные «игры» с Преображенской гвардией будут настоящими и серьезными.
Дашкова, восприимчивая и эрудированная женщина, смотрела на развлечения сестры с презрением и насмешкой. В «Записках» она язвительно описывала двор Петра в ряде изрядно театрализованных сцен, в которых часто высказывала свои мнения и суждения мужским голосом[90]90
О театральности в «Записках» см.: Levitt М. С. Virtue Must Advertise: Self-Presentation in Princess Dashkova’s Memoirs // The Princess and the Patriot. P. 39–56.
[Закрыть]. Дашкова при малейшей возможности искала общения с Екатериной, и ее склонность к великой княгине не прошла незамеченной. Согласно ее рассказу, Петр III как-то отвел ее в сторону и предупредил, что «разумнее и безопаснее иметь дело с такими простаками, как мы, чем с великими умами, которые выбрасывают лимон, выжав из него сок» (25–26/47). На самом деле, предостережение Петра раскрывает собственные опасения Дашковой касательно Екатерины, выдавая ее чувства относительно склонности ее подруги использовать людей. Таким образом, она заставляет Петра повторить высказывание Кастера, которое Петр не мог знать, поскольку оно было напечатано после его смерти, и которое сама Дашкова прочла много позже. Кастера написал: «Когда она (Екатерина II. – А. В.-Д.) использовала кого-нибудь, как ей хотелось… она поступала с ним, как обычно мы поступаем с апельсином: высасывая сок, мы выбрасываем кожуру в окно»[91]91
Castéra J. H. Life of Catherine II. V. 1. P. 330. В большинстве случаев Дашкова не соглашается с Кастера. См.: Корнилович-Зубашева О. Княгиня Е. Р. Дашкова за чтением Кастера. С. 355–370.
[Закрыть]. Дашкова могла также знать, что Вольтер процитировал высказывание Фридриха II о нем: «Не беспокойтесь: мы выжмем апельсин, а затем, когда проглотим сок, выбросим его»[92]92
Davidson /. Voltaire in Exile. P. 7.
[Закрыть]. Итак, Дашкова просто заменила апельсин на лимон, вложила свое мнение в чужие уста и тем самым дистанцировалась от личных чувств, дав их высказать Петру, ее признанному врагу.
Дашкова не нуждалась в советах Петра и не считала его авторитетом. Поскольку она была его крестницей, Дашкова чувствовала, что может открыто бранить его за жульничество в его любимой карточной игре campis[93]93
«За большим столом и со многими, с превеликим хохотанием и криком, забавлялся он в любимую свою игру кампию, которую игру также не видывал я никогда до того времени» (Болотов А. Т. Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков. М., 1986. С. 425). Кампия – карточная игра; набор, колода карт (см.: Словарь русского языка XVIII века. Вып. 9. Из – Каста. СПб., 1997. С. 228). Прим. переводчика.
[Закрыть]. Он не соблюдал правила и после проигрыша партии кидал еще одну золотую монету, чтобы его не исключили, пока, наконец, Дашкова не отказалась играть с ним. Она также дерзко исправляла хронологические неточности в его исторических анекдотах или спорила с ним по юридическим вопросам. Во дворце на обеде перед приблизительно восемьюдесятью гостями опьяневший Петр начал объяснять необходимость отрубить голову некоему прапорщику из кавалергардов за интрижку с племянницей императрицы Елизаветы. Дашкова возмутилась и стала при всех с ним спорить, объясняя, что такой незначительный проступок не может служить основанием для казни. Более того, Петр, должно быть, забыл, что смертная казнь была отменена в России в 1753 году указом императрицы. Изумленный великий князь попытался обратить все в шутку, показав язык своей вредной крестнице. Однако это столкновение наделало при дворе много шума, и Герцен посчитал, что именно открытое противостояние Дашковой положило начало ее политической карьере.
