Текст книги "Екатерина Дашкова: Жизнь во власти и в опале"
Автор книги: Александр Воронцов-Дашков
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)
Павел никогда не выказывал той решимости и дисциплины, которые характеризовали карьеру матери. Фактически его долговые обязательства были столь велики, что в июле 1799 года Дашкова послала сыну девять тысяч рублей, а в октябре – еще 24 тысячи, чтобы покрыть долги[695]695
Чечулин Н. Д. Записки княгини Дашковой. С. 283–284.
[Закрыть]. Во время царствования Александра I он вернулся в Москву, открыто жил там со своей любовницей и некоторое время был предводителем московского дворянства.
Проблемы с детьми, а также внезапная смерть Елизаветы Долгорукой, молодой женщины, которая бескорыстно помогала Дашковой до отъезда в ссылку, привели к возобновлению приступов депрессии. Дашкова высказала свои самые мрачные чувства, когда написала об отвращении к жизни и о том, что с удовлетворением лишь ждет смерти, которая освободит ее от моральных и физических страданий[696]696
АКВ. Т. 5. С. 270–271.
[Закрыть]. Дружба и поддержка Александра были единственным утешением Дашковой в это время. Она посетила его в имении, где провела подряд шесть недель, продолжая работать «английским садовником». Зимой 1800/01 года она съездила из Москвы в Андреевское, возможно, в последний раз. В ту зиму Александр не стал переселяться в Москву и Дашкова присоединилась к нему в усадьбе, чтобы вместе встретить Новый год. Обстановка была тихой и грустной, когда сестра и брат, вельможи ушедшего екатерининского времени, приветствовали новое столетие одни, вдали от шума и суеты политической жизни столицы. Все же они обсуждали текущие события, и у Дашковой появилось странное, оказавшееся точным предчувствие, что император Павел не доживет до конца наступающего года. Так завершился для них эпохальный XVIII век. Это был век революций во Франции и Америке, век Вольтера, Дидро, Бенджамина Франклина и Декларации независимости, а для Дашковой, прежде всего, – век Екатерины.
Позже в этом же месяце, когда Александр напомнил ей о новогоднем предсказании, Дашкова осталась убежденной в том, что Павел I не увидит 1802 года. Возможно также, что она уловила слухи о неизбежном свержении императора. В самом деле, группа заговорщиков убила Павла во время дворцового переворота в ночь с 11 на 12 марта 1801 года, и сын Александр I сменил его на троне. Вследствие этого изгнание Дашковой прекратилось, и 19 марта, через неделю после убийства, она пишет новому императору полное энтузиазма и поддержки письмо, выражая в нем свою «любовь и приверженность»[697]697
РГИА. Ф. 938. Оп.1. Д. 386. Л. 7–8.
[Закрыть]. Она благодарила теперь царя Александра и его супругу Елизавету, которые, будучи еще великим князем и великой княгиней, послали ей в ссылку свои портреты в знак сочувствия. Дашковой нравился император, которого она знала с детства, но его супругой она восхищалась даже больше: «Ум, образованность, скромность, изящество, приветливость и такт в сочетании с редкой для ее возраста осмотрительностью – все в ней привлекало» (222/204). Император Александр убедил брата Дашковой вернуться в Петербург и вновь принять активное участие в государственных делах, а Дашкова последовала за братом в столицу. Племянник Дмитрий Татищев принес ей приглашение, и она прожила в его доме на Английской набережной май и июнь 1801 года. Она проделывала это путешествие между Москвой и Петербургом множество раз. Оно длилось около недели, поскольку в ее годы поездки были трудны, и она продвигалась медленно, короткими перегонами, даже по ночам, когда она пыталась спать в импровизированной постели в экипаже.
Петербург и особенно двор изменились за время ее семилетнего отсутствия. Она больше не чувствовала себя здесь как дома и в конце июля с чувством облегчения вернулась в Москву, чтобы присутствовать на коронации. Для подготовки Дашкова заняла 44 тысячи рублей в банке, чтобы купить необходимые платья и экипажи и покрыть дополнительные расходы. Согласно некоторым источникам, император возместил ей большую часть расходов, но она отложила 19 500 рублей, чтобы оплатить – в который раз – вексель Павла[698]698
Огарков В. В. Е. Р. Дашкова. С. 66.
[Закрыть]. Из уважения к ее возрасту и поскольку она теперь считалась одной из первых дам двора, во время торжественного въезда их величеств в Москву ее экипаж следовал сразу за экипажами царской семьи. Хотя было большой честью для Дашковой выступать такой важной персоной на коронации, но душу ее это больше не трогало, она даже не захотела рассказать о церемонии в «Записках»: «Так как я не люблю ни церемоний, ни этикета, ни парадных обедов, то больше об этом говорить не буду» (223/205).
В это время либерально мыслящий Семен, идеи которого во многом были близки молодому императору, готовился посетить Россию. В правление Павла он жил как частное лицо в Англии и теперь, летом 1802 года, хотел приехать в Петербург. Новый император вернул Семена на должность и восстановил всю его конфискованную Павлом собственность. Несмотря на неприязнь, существовавшую между Дашковой и братом, годы смягчили их чувства, а их споры со временем утихли. В переписке с Семеном Дашкова посвящала его во все трудности ссылки и выражала опасение, что, возможно, никогда его больше не увидит. Она благодарила его за теплые письма и была очень рада встретить его сына Михаила, который вызвал «полный восторг»[699]699
АКВ. Т. 5. С. 282–283.
[Закрыть]. Дашкова хотела увидеться с младшим братом в последний раз и сожалела только о том, что он не привезет своих детей к ней в Москву и Троицкое. Поэтому в июле 1802 года она опять приехала в Петербург, чтобы встретиться с Семеном, который остановился с дочерью Екатериной у Александра. Дашкова завещает своей племяннице Екатерине осыпанный бриллиантами портрет Екатерины II, врученный ей как фрейлине. 8 сентября 1802 года молодой император Александр назначил убеленного сединами Александра Воронцова российским канцлером, а осенью того же года – первым российским министром иностранных дел. Но Александр шел не в ногу с новым поколением в Петербурге. Император окружил себя молодыми людьми с новыми идеями, и Александр недолго оставался на своем посту; он был канцлером только два года. В феврале 1804 года он покинул Петербург и уехал в Москву, а затем в Андреевское.
Двор императора Александра был нарочито простым, без помпы и расточительности двора его бабушки, и Дашкова обижалась, когда слышала, как критикуют Екатерину II и хвалят Петра I. Хотя Дашкова считала, что Екатерина унизила ее, она никогда открыто не осуждала императрицу: «Правда, я прошла молчанием или только слегка коснулась тех душевных потрясений, которые были следствием неблагодарности людей, обманувших мою безграничную доверенность им»[700]700
Dashkova Е. R. Memoirs of the Princess Daschkaw / Ed. M. Bradford. V. 1. P. XXXVI.
[Закрыть]. Дашкова знала, что руководящее положение, которого она достигла в обществе, зависело от покровительства другой женщины. Она чувствовала себя не на месте при александровском дворе, где, согласно Дашковой, в основном «единодушно поносили царствование Екатерины II и внушали молодому монарху, что женщина никогда не сумеет управлять империей» (224/206).
Вдобавок она была поражена милитаристским духом столицы. Дашкова видела «парадную» армию прусского типа, против которой она возражала в правления Петра III и Павла I и которую Александр продолжал развивать. Восприятие Дашковой военной формы было двояким и часто скроенным в соответствии с историческим моментом. С одной стороны, она была инструментом подавления и регламентации, а с другой – воплощала возможности освобождения и преобразований, как, например, форма, которую она надела во время переворота. Теперь в Петербурге преобладали сержанты для муштры, и у нее было чувство, что Россия готовится к войне. Она не подозревала, что примерно через десять лет армия Наполеона будет стоять у ворот Москвы.
Осенью Дашкова покинула Петербург навсегда и вернулась в Троицкое. Английский путешественник Реджинальд Гербер описал ее во время царствования Александра I. Она все еще носила то же пальто и звезду, что и в Коротове, выражая тем самым сохранившееся ощущение внутренней ссылки: «Она, конечно, потеряла свою былую красоту, но все еще сохраняла свои причуды; ее обычная одежда – это мужское длинное пальто и ночной колпак, а также звезда»[701]701
Cross A. G. Contemporary British Responses. P. 59.
[Закрыть]. Дашкова, однако, не собиралась сидеть и ждать конца своих дней. Последнее десятилетие ее жизни было также и наиболее продуктивным; она заново прошла всю свою жизнь в автобиографии – главном достижении ее литературной карьеры. За некоторое время до этого члены Российской академии пригласили ее вновь возглавить академию, а непременный секретарь, выдающийся академик И. И. Лепехин, написал приглашение. В ответном письме, полученном в академии 25 мая 1801 года, Дашкова отклонила предложение, ссылаясь на слабое здоровье, и почти сразу этот пост занял А. А. Нартов[702]702
СПФА РАН. Ф. 8. Оп. 5. Д. 61. Л. 1, 1 об.
[Закрыть]. Дашкова, однако, решила укрепить свой собственный, индивидуальный голос, вернувшись на общественную арену посредством «Записок» – ее истории (Mon histoire[703]703
«Моя история» (фр.) – французское название мемуаров Дашковой.
[Закрыть]).
ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ
В последнее десятилетие своей жизни, которое соответствовало первому десятилетию нового века, Дашкова жила летом в своем поместье, а весной и осенью и зимой – в Москве. Визит сестер Марты и Кэтрин Вильмот на некоторое время омолодил Дашкову, отвлек ее от одиночества и чувства приближающегося конца. Они были англо-ирландскими кузинами Кэтрин Гамильтон и старшими дочерьми Эдварда Вильмота из ирландского Корка, с которым Дашкова встречалась в Англии в 1776 году и еще раз в 1780-м. Когда их брат умер, Кэтрин Гамильтон уговорила их посетить ее дорогую старую подругу Дашкову в России. В июне 1803 года, несмотря на войну между Францией и Британией, Марта покинула Англию и отправилась в Россию, где прожила пять лет. В Петербурге она остановилась на некоторое время в доме племянницы Дашковой Анны Полянской и немедленно услышала множество сплетен и пренебрежительных комментариев о княгине. Анна уверила ее, что Дашкова – жестокая, мстительная, неукротимая личность, погубившая многие жизни и живущая в жалкой пустынной местности вдалеке от общества образованных людей[704]704
Шугуров М. Ф. Мисс Вильмот и княгиня Дашкова. С. 154.
[Закрыть]. Неблагодарная племянница ругала свою тетку, хотя не так давно Дашкова, не обращая внимания на семейные ссоры, устроила Анну при дворе, а затем завещала ей три тысячи рублей.
Другие рассказывали Марте о чудаковатой старухе, которая ведет затворническую жизнь, скаредна и имеет отвратительный характер. Пережиток прошлого века, она встречается только с такими же «обломками» екатерининского царствования, чтобы сыграть в карты, хотя и ненавидит проигрывать. Услышанные Мартой истории совсем не совпадали с тем, что рассказывала Кэтрин Гамильтон о храброй молодой женщине, которая благородно, со шпагой в руке, участвовала в революции 1762 года. Вильмот была так напугана, что попросила помощи у британского посланника Дж. Уоррена, обещавшего ей свою защиту.
Наконец она прибыла в Троицкое, которое, к ее облегчению, совсем не было пустыней. Большой заметный кирпичный дом, покрытый белой штукатуркой, стоял на берегу реки Протвы. Прекрасные сады вели к полосе темного леса, тянувшейся за горизонт. Подъезжая к дому мимо церкви с высокой отдельно стоящей колокольней, она могла видеть и другие строения: театр, школу верховой езды, лазарет, конюшни, дом управляющего, гостевой дом и службы. В особом загоне пасся огромный английский бык. Несмотря на суровую русскую погоду, в теплице росли теплолюбивые растения и тропические фрукты – персики, апельсины и ананасы. Марту приветствовала энергичная пожилая женщина с живым умным лицом. Дашкова была одета в свое обычное старое темно-коричневое длинное мужское пальто, украшенное ради торжественного случая серебряной звездой, в ночной колпак, а вокруг шеи был намотан шелковый платок, когда-то подаренный ей Кэтрин Гамильтон.
Марта почувствовала себя более уверенно, когда Дашкова ласково и тепло ее приветствовала, хотя общение было затруднено. Марта не знала русского, а ее французский был очень плох, тогда как Дашкова говорила на ломаном английском «с необычными выражениями», а в трудных случаях свободно использовала слова, заимствованные из французского, немецкого, итальянского и, как из последнего резерва, даже русского[705]705
Wilmot М. and С. Russian Journals. P. 201. Г. А. Веселая исказила слова Вильмот, переведя их как «с необычайной выразительностью». На самом деле Вильмот пишет, что Дашкова говорила по-английски плохо: in her broken English and with her unaccountable expressions. Ближе по смыслу перевод: «с необычными выражениями».
[Закрыть]. Марта стала любовью последних лет Дашковой и заполнила пустоту, созданную отсутствием детей. Герцен писал: «После Екатерины она со всем пылом голодного сердца привязалась к Гамильтон. И под старость дружба, материнская, бесконечно нежная, согрела ее жизнь; я говорю о мисс Вильмот, издательнице ее записок»[706]706
Герцен А. И. Княгиня Е. Р. Дашкова. С. 397.
[Закрыть].
Дашкова окружила себя портретами Марты, которые были на табакерке, в спальне и один в натуральную величину в гостиной в Москве. Две женщины стали очень близки; их отношения были одним из немногих светлых моментов в конце жизни Дашковой. Когда Дашкова стала беспокоиться о своем ухудшавшемся здоровье, она обратилась к императрице Марии Федоровне с просьбой в случае ее смерти взять Марту Вильмот под свое крыло[707]707
МДБ. С. 158–161; Dashkova Е. R. Memoirs of the Princess Daschkaw / Ed. M. Bradford/V. 2. P. 206–209; письмо от 13 июля 1806 г.
[Закрыть]. Через несколько лет Дашкова высказала ту же просьбу императрице Елизавете, которая ответила: «Во всяком случае, мисс Вильмот может быть уверена, что я все, что могу, готова сделать для нее, согласно с вашим желанием»[708]708
Dashkova E. R. Memoirs of the Princess Daschkaw / Ed. M. Bradford. V. 2. P. 205.
[Закрыть]. Дашкова также отложила пять тысяч рублей в фонд дома сирот, откуда Марта Вильмот могла брать деньги в случае необходимости. Наконец, она перевела некоторую сумму Марте прямо в Англию. Со своей стороны, Марта назовет свою первую дочь Кэтрин Энн Дашков в честь женщины, которую считала своей «русской матерью». Сестра Марты Кэтрин Вильмот присоединилась к ним в сентябре 1805 года и оставалась до июля 1807-го. Так в последние годы жизни Дашкова полагалась на дружбу других женщин, в частности, двух сестер Вильмот и Анны Исленьевой.
Когда приехала Кэтрин Вильмот, Дашкова устраивала для молодых женщин всевозможные развлечения и поездки. Живя в Москве, они посещали бесконечные концерты, музыкальные вечера и спектакли в частных дворянских театрах или в Большом театре. В своем дневнике Марта Вильмот часто отмечает посещения легкомысленных французских комических опер, которые ей нравились. Они катались на санях, участвовали в сельских праздниках, слушали русские народные и цыганские песни и приобщались к духовному в путешествиях в Троице-Сергиев монастырь и в Ростов Великий. Зимой, укутанные в меха и собольи муфты, они быстро скользили на полозьях. В иных случаях вспаханные дороги с глубокими колеями были сущим мучением, и несчастные лошади тратили как минимум полчаса, чтобы вытащить экипаж из очередной бездонной ямы, пока женщин бросало во все стороны вместе с их подушками, бюварами и собачками. Они приезжали в синяках, измотанные и не в духе.
Сестер Вильмот интересовала культурная и музыкальная жизнь России, поэтому их дневники и письма являются богатейшим источником сведений о русской народной музыке, обычаях и одежде, а также о повседневной жизни в русской усадьбе, деревне и городе. В письмах домой они писали о театре в Троицком, где во время их пребывания крепостные актеры исполняли пьесы каждую неделю, и об оркестре, составленном из крестьянских музыкантов, которых Дашкова посылала в усадебные оркестры других помещиков для обучения. Марта брала уроки игры на гитаре и гуслях. В ее дневнике есть описания песен и танцев, свидетельницей которых она была главным образом в Троицком и Круглом. Она записывала и переводила тексты оригинальных народных песен – результат поездок и экспедиций в деревни Калужской и Могилевской губерний, добавляла к ним сведения о их содержании, месте в сельских традициях и ритуалах, а также определения таких слов, как «балалайка», «лапти» и «гудец»[709]709
Гудец, гудок, гудел ка – «род скрыпки без выемок по бокам, с плоским дном и покрышкою, о трех струнах, выходящей из обычая у народа, как и балалайка» (Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. I. «А-3». М., 1978. С. 405 (прим. переводчика).
[Закрыть]. Дашкова руководила ими, поскольку сестры не владели в достаточной степени русским языком, и в результате их работа представляет собой интересный ранний пример транскрипции и сохранения русских народных традиций.
Дашкова также проявляла интерес к местным народным обычаям своей страны – в духе все возрастающей тенденции в России с середины XVIII века, когда они стали объектом внимания. Из пятнадцати песен, собранных Мартой, девять принадлежали к народной традиции. Музыкальный альбом Дашковой «Recueil des airs composés par son altesse Madame la Princesse de Daschkow née Comtesse de Worontzow»[710]710
«Сборник арий, сочиненных ее высочеством мадам княгиней де Дашков, урожденной графиней де Воронцов» (фр.) (прим. переводчика).
[Закрыть], который она составила во время пребывания сестер Вильмот, напротив, главным образом отражал музыкальные вкусы ее юности. Ее репертуар состоял из аранжировок русских, украинских и польских народных песен, а также примерно из тридцати сочинений, обработанных для сопровождения клавесина. Они включали романсы, арии на итальянские, русские, французские и английские тексты, ее английский духовный гимн, ряд танцевальных пьес (контрдансы и мазурки), три анданте и один романс с аккомпанементом, а также отрывок из популярной оперы Джованни Паизиелло «La Molinara» (1788)[711]711
Пряшникова М. П. Музыка в жизни Е. Р. Дашковой. С. 155.
[Закрыть]. Включение Дашковой в свой альбом романсов и гимна на английские тексты выделяют ее из главных тенденций музыкальных вкусов в России XVIII века, в которых доминировали влияния французской песни и комической оперы, итальянской оперы, музыкального театра и мастеров австрийской и немецкой классики – Баха, Гайдна, Моцарта и раннего Бетховена.
В зимний сезон они посещали обеды, балы и маскарады в домах круга друзей и знакомых Дашковой: А. И. Маврокордато, П. Л. Санти, А. М. Голицына, А. Г. Орлова, Н. И. Куракина, И. П. Салтыкова, И. А. Остермана и прочих московских вельмож. В другое время княгиня организовывала вечера в своем доме для соратников – некогда влиятельных людей екатерининской эпохи. Эти в прошлом могущественные придворные и кавалеры, а ныне рыцари зеленого стола, собирались у нее для игры в карты и политических дискуссий[712]712
Глинка С. Н. Записки. С. 233.
[Закрыть]. Теперь в отставке, многие из бывших врагов давно позабыли прошлые распри. В один голос они восхваляли Екатерину и столь же единодушно критиковали Александра I за то, что он слишком молод и неопытен.
В 1803 году Марта и Дашкова посетили бал в русском стиле, который дал когда-то заклятый враг княгини Алексей Орлов, известный в Москве развлечениями в его роскошной усадьбе Нескучное[713]713
В настоящее время – это здание Президиума Российской академии наук, где висит копия портрета Дашковой как бывшего директора.
[Закрыть]. В перерыве между полонезом и контрдансом его дочь Анна, которая в будущем раздаст огромное состояние Орлова и уйдет в монастырь, исполнила традиционные танцы – казачок и цыганочку[714]714
Dashkova Е. R. Memoirs of the Princess Daschkaw / Ed. M. Bradford. V. 2. P. 232.
[Закрыть]. По просьбе Дашковой она также спела несколько русских народных песен. Кэтрин Вильмот рассказывала, что в таких случаях Дашкова обычно приезжала на бал, когда еще не зажигали свечи: «Другая странность княгини – это ее привычка всюду приезжать первой»[715]715
Wilmot M. and C. Russian Journals. P. 354.
[Закрыть]. Сотни восковых свеч в хрустальных канделябрах и медных подсвечниках освещали главный зал. Вокруг зала и в соседней комнате были установлены столы с нераспечатанными колодами карт. Когда собиралось достаточно гостей, музыканты играли полонез. Старшие, наиболее важные гости танцевали первые несколько туров и удалялись к карточным столам заняться вистом и другими играми. Молодежь продолжала танцевать английский променад, мазурку, котильон и менуэт en deux et en quatre[716]716
По два и по четыре (фр.).
[Закрыть].
Вдовы обычно не танцевали, а в пустых сплетнях Дашкова видела мало толку, поэтому она занималась тем, что наблюдала за всем критическим взглядом. Новые порядки вызывали у нее отвращение, поскольку полонез заменил менуэт и в моду входил вальс со своей бесконечной повторяемостью и шокирующей физической близостью. Дашкова, которая «совершенно не умеет скрывать своих чувств», была груба со многими гостями на балу и открыто критиковала новый стиль их одежды[717]717
Ibid. P. 360.
[Закрыть]. На ее вкус, мода стала слишком французской и слишком республиканской. К концу XVIII века вместе с растущей популярностью и влиянием Руссо появился новый дух предромантизма с акцентом на культе природы и «естественном». Юбки с фижмами (les paniers), корсажи из китового уса и мушки исчезали. Мода обратилась к стилизованной естественности, основанной на классических моделях древних Греции и Рима или на игривой, театральной репрезентации сельской жизни. В первые десятилетия нового века, с 1800 по 1815 год, доминировала новая мода, в которой француженки старались выглядеть как римлянки в туниках. На самом деле, как считала Дашкова, они носили не что иное, как тонкие, облегающие ночные рубашки с талиями под самыми подмышками и непристойно обнажали лодыжки. Павел I требовал от всех напудренных париков, но во время александровского царствования молодые люди и женщины перестали их носить. В Москве Дашкова оказалась среди таких независимых и откровенных светских львиц, как Анастасия Офросимова, которая не руководствовалась и не стесняла себя принятыми нормами приличного поведения. Их прямая и откровенная манера приводила в ужас многих светских людей. В конце концов Дашкова исчезала в задней комнате, где играла в карты. Она любила вист и фараон, которые стали очень популярны в модном обществе. Затем она уезжала задолго до завершающего котильона.
Сестры Вильмот жили на Никитской в московском доме Дашковой, все еще не законченном, но, по их воспоминаниям, теплом и хорошо обставленном. Комнаты украшали мебель из красного дерева, обитая сафьяном, китайские безделушки и английские ковры. Обычной домашней одеждой Дашковой был суконный или камлотовый халат, в котором она чувствовала себя свободно, когда управляла большим домашним хозяйством, вела обширную переписку, читала, музицировала и рисовала. Некоторые висевшие на стенах картины были творениями самой княгини, а в нескольких комнатах стояли клавесины. Книги были везде. Кэтрин Вильмот в дневнике перечислила названия книг, которые она брала из огромной домашней библиотеки. Без сомнения, многие из них рекомендовала Дашкова в надежде погрузить молодую женщину в российскую историю и культуру. Все эти книги, в переводе или в оригинале, были на английском и французском. Список включал «Антидот», «Историю России» Левека, «Историю России» Ломоносова, «Взгляд на Российскую империю и жизнь Екатерины II» Тука, «Историю России» Щербатова, «Историю Российской империи при Петре Великом» Вольтера и исторические сочинения Карамзина в «прискорбном» переводе.
Часто они ездили в Троицкое. Усадебный дом там был хоть и меньше, но столь же великолепен, красноречиво говоря о богатстве хозяйки и ее большом интересе к искусству, истории и путешествиям. Главная приемная была украшена принадлежавшим кисти Вигилиуса Эриксена портретом Екатерины в офицерском мундире на белом коне «в самый день умерщвления мужа»[718]718
Wilmot K. The Grand Tours of Katherine Wilmot. P. 134.
[Закрыть]. Портреты Екатерины, окруженные почти религиозным почитанием, были в каждой комнате дома. Столовая находилась напротив двери, ведшей в гостиную, обитую красным сафьяном и уставленную позолоченной мебелью. Там же находилась галерея портретов тех, кто сыграл важную роль в жизни Дашковой. Почетное место было отведено покойному мужу, хотя рядом висели Екатерина – «властная дама» в горностаевой мантии с вышитыми на шлейфе орлами – и ее внук Александр I «во всем своем императорском достоинстве»[719]719
Ibid. P. 137.
[Закрыть]. Там были также портреты Фридриха II, Станислава Понятовского и множества членов семьи – едва ли не все Воронцовы и Дашковы.
Марта и Кэтрин Вильмот пили кофе или чай в девять часов, затем шли гулять, заниматься, читать или писать. Когда было тепло, они сидели в решетчатой беседке, сделанной на китайский манер и окруженной розами. Место было идиллическим, если пренебречь комарами и осами, из-за которых приходилось закрывать лица легкими итальянскими вуалями. Вместе они гуляли по садовым дорожкам, разговаривая и смеясь. Днем они музицировали, пока обеденный колокол не звал к столу в половине второго или в два. Еда была всегда существенной и сочетала местные русские блюда с экзотическими. Обычно обед состоял из фаршированных яиц, супа, часто приготовленного из местной рыбы, гидромеля[720]720
Гидромель (фр. – hydromel) – прохладительный напиток: на стакан теплой воды сок одного лимона и ложка меда (прим. переводчика).
[Закрыть] или кваса. Затем подавали жареное мясо с солеными огурчиками, осетровую икру, молочного поросенка, сливки и салаты. На десерт были финики и варенье из роз, яблочный пирог, медовые соты, маринованные сливы или крымские и сибирские яблоки. Чай пили в шесть, а «обильный горячий ужин» следовал в половине десятого или в десять.
В течение дня женщины часто обменивались записочками. Они выражали трогательное отношение Дашковой к Марте, когда по утру княгиня приглашала ее выпить вместе кофе или вечером писала: «С тяжелым сердцем и слабой надеждой заснуть я ложусь в постель. Лучше бы я осталась рядом с вами и смотрела на мое дорогое дитя». Постоянно беспокоясь о здоровье Марты, ее головных болях и действии прописанных лекарств, Дашкова обращалась к ней «мое английское дитя» и «мартышка», тогда как Марта называла княгиню «матушка» или татап russe[721]721
Русская мать (фр.).
[Закрыть]. Марта изучала русский, итальянский и французский языки, а Дашкова называла себя ее учителем французского (votre maitre de langue française). Она мягко журила Марту, когда та «делала много ошибок, потому что спешила», но затем ободряюще уверяла, что при таком новом методе обучения она «быстро достигнет успехов». Иногда депрессия и сознание близкой смерти охватывали Дашкову, и она писала о себе: «Не скорбите о ее смерти, жизнь не была для нее счастьем»[722]722
RIA, 12. L 25.
[Закрыть].
Чтобы защититься от мрачного настроения и депрессии, Дашкова проводила дни и ночи в работе. Кэтрин описала необычайное трудолюбие и энергию княгини: «Княгиня оригинальна во всем, манера ее речи своеобразна; она все умеет делать – помогает каменщикам возводить стены, собственными руками прокладывает дороги, кормит коров; сочиняет музыку, поет и играет на музыкальных инструментах, пишет статьи, лущит зерно, поправляет священника в церкви, если тот неточен в службе, в своем театре исправляет ошибки актеров; она доктор, аптекарь, ветеринар, плотник, судья, адвокат»[723]723
Wilmot М. and С. Russian Journals. P. 201.
[Закрыть].
За время пребывания сестер Дашкова вырыла на территории усадьбы пруд и посадила фруктовые деревья – яблони, груши, вишни и сливы. По вечерам в дополнение к своей деловой переписке она писала ученым, друзьям и членам семьи. Ее письма были прямыми, искренними и лишенными какой-либо искусственности или ханжества. Они указывали на большое разнообразие ее интересов, среди которых политика, военное дело, новости, книги, российские и зарубежные издания, наука, медицина и т. д. Часто она писала о своем здоровье, о необходимости пить крапивный сок для лечения постоянного кашля, о простых подробностях повседневной жизни и о природе.
Особенно показательным является одно из писем Дашковой к Кэтрин Гамильтон. Хотя оно не датировано, содержащиеся в нем самооценка и самоанализ были, вероятно, следствием работы княгини над «Записками» 1804–1805 годов[724]724
МДБ. С. 118–125; Memoirs of the Princess Daschkaw. V. 2. P. 148–156.
[Закрыть]. Дашкова защищалась от обвинений в том, что она раздражительная, гордая, тщеславная, жестокая, язвительная и жадная. Она категорически отвергла всякое представление о ней как о женщине гениальной, но признала, что жизнь ее была посвящена разуму. Не была она и ученым, поскольку ее образование никогда не было методичным, но более делом вдохновения. Замужняя жизнь, ответственность за воспитание детей и случайное и традиционное образование отвлекали ее и не позволяли заняться науками, исследованием и писательством. Следовательно, традиционное женское образование XVIII века и замкнутость в домашней сфере мешали и препятствовали Дашковой: «Потом началась семейная жизнь, дети, болезни и после горе – обстоятельства, как вы видите, вовсе не благоприятные кабинетным трудам, которые я так любила»[725]725
Dashkova E. R. Memoirs of the Princess Daschkaw / Ed. M. Bradford. V. 2. P. 151.
[Закрыть].
Некоторые комментаторы, продолжает Дашкова, писали, что она упряма, самоуверенна и эгоистична, но она считает, что на самом деле была добровольной рабыней мужа, свекрови и гувернантки детей Каменской. Даже друзья могли управлять ею, если только хотели. Имея в виду свое мнимое тщеславие, Дашкова заявляла, что никогда не считала себя привлекательной и это вызывало в ней чувство неуверенности. Хотя оно никогда не ограничивало ее мысли и действия, княгиня с трудом скрывала низкую самооценку, и все могли видеть это по ее лицу. Поэтому в ее манерах всегда было нечто неуклюжее, что некоторые неверно воспринимали как высокомерие или несдержанность. Действительно, ее неуверенность выражалась в скрытности, которая неправильно истолковывалась в обществе и создавала ложное впечатление о том, что Дашкова говорила и делала: «Я старалась закрыть под маской холодного, бесчувственного вида душевной скорби о потери самого любезного мне существа»[726]726
Ibid. P. 154.
[Закрыть]. Многие из тех, кто судил ее, отмечали, что княгиня могла быть недоброй, неугомонной и эгоистичной, но большинство этих оценок относилось к ее действиям во время дворцового переворота 1762 года. Не отрицая этих обвинений, Дашкова объясняла, что тогда она была очень молода и неопытна. Думая, возможно, о Екатерине, Дашкова писала, что главным образом мерила других своими мерками и часто наивно переоценивала людей. Такие завышенные оценки преследовали ее всю жизнь, несмотря на повторявшиеся уроки горького опыта. Все равно после мужа Екатерина оставалась первейшим воплощением ее идеалов, а те, кто окружал императрицу при дворе, были врагами.
Озабоченная своей ролью в исторических событиях в России XVIII века и тем, как историки оценивали ее место и вклад в царствование Екатерины, она читала и писала о своей жизни. Несмотря на ее сложные и часто антагонистические личные отношения с императрицей, восхваление и публичное прославление Екатерины представляли собой защиту и оправдание собственных действий и решений Дашковой[727]727
Елисеева О. И. Екатерина II и Е. Р. Дашкова. С. 19–34.
[Закрыть]. В «Записках» она решилась представить свою версию прошлого, увиденного ее часто весьма необъективным взглядом. С гневом она прочла «Историю, или Анекдоты о революции в России 1762 года» Рюльера и «Жизнь Екатерины II, российской императрицы» Кастерб – труды, которые, по ее мнению, оклеветали Екатерину. Основанная на «Истории» Рюльера работа Кастерб, согласно Дашковой, использовала необоснованные сплетни и слухи; апокрифические письма в первом издании раздражали ее больше всего[728]728
Корнилович-Зубашева О. Княгиня Е. Р. Дашкова за чтением. С. 361; Griffiths D. М. Castéra-Tooke. Р. 51–54.
[Закрыть].
Решение написать автобиографию было прежде всего ответом на ошибки и неточности, с которыми другие описывали ее отношения с Екатериной. В «Записках» она упомянула, что прочитала две хвалебные истории о Екатерине и, исправив некоторые фактические неточности, представила их как противоядия к заблуждениям во французских сочинениях: «Я недавно читала два сочинения на Русском языке; первое: „Жизнь Екатерины Великой“; другое – „Анекдоты царствования Екатерины II“. Оба они написаны в патриотическом духе и с чувством преданности государыне. Впрочем, надо заметить, что в обоих допущена очень грубая ошибка; в них говорится, что Екатерина знала Греческий и Латинский язык и что в числе новейших языков она предпочитала Французский как самый легкий для разговора. Я положительно утверждаю, что императрица не знала ни Латинскаго, ни Греческаго и если она говорила с иностранцами на Французском предпочитательно своему родному Немецкому, то единственно потому, что ей хотелось заставить Россию забыть, что она была Немка» (192–93/-)[729]729
Дашкова Е. Р. Записки княгини Е. Р. Дашковой / Ред. А. И. Герцен. С. 245–246. Дашкова имеет в виду «Жизнь Екатерины Великой, Императрицы и Самодержицы Всероссийския, с ея портретом» Георга Фрайхерра фон Танненберга (пер. с нем. И. Срезневского. М., 1801) и «Подлинные анекдоты Императрицы Екатерины И» (М., 1806). Дашкова упоминает эти книги в более позднем добавлении к «Запискам», следовательно, она, вероятно, читала вторую работу во время редактирования своей рукописи в 1806 году. Действительно, она могла принимать участие в издании последней книги, поскольку «К. Д.» («княгиня Дашкова») – это псевдоним, который она использовала ранее. Я благодарю Джун Пачут Фаррис из Чикагского университета за идентификацию этих двух работ.
[Закрыть].
