Текст книги "Ванька-ротный"

Автор книги: Александр Шумилин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 98 страниц) [доступный отрывок для чтения: 35 страниц]

Опоздай мы на минуту – взлетели бы вместе с мостом. Не успели мы сделать и нескольких шагов по дороге, как сзади нас, над рекой раздались два мощных взрыва. В воздух полетели доски и бревна, вздыбилась земля, в небо поднялись фонтаны воды.

Мы сразу повалились на дорогу. Упали, кто где стоял, не зная, как укрыться от взрывов. Некоторое время мы лежали, прильнув к холодным камням мостовой. Мы думали, что у сапёров ещё не взорвано несколько поставленных зарядов. Сверху на нас стали падать деревянные обломки, нас обдало водой. В воздухе носилась водяная пыль и брызги. Такое впечатление, как будто тяжёлые налитые дождём тучи, нависшие над рекой, не выдержали своей тяжести и с грохотом хлынули на землю.

Мы были уверены, что сапёры, взорвав мост, нас тут же догонят, покажут нам дорогу и направление, куда нам следует идти. Но пока мы, оглушённые, мокрые и окончательно обессиленные, поднимались, отряхивались и приходили в себя, сапёры в темноте бесследно исчезли.

Мы поднялись наверх, и вышли на бугор. Перед нашим взором предстал город, охваченный огнём. Всё кругом – и дома, и заборы, разбитые стекла, и сорванные рамы с петель, обрушенные стены, осевшие крыши, безлюдные улицы отражались, как в кривом зеркале и колебались в потоках нагретого воздуха. Перед взором куда-то всё плыло.

Город был брошен. Людей на улицах не было видно. Где искать нам дорогу? Куда поворачивать? И куда вообще нам идти? Мы стояли и смотрели на пылающие дома. Огромные чёрные клубы дыма, они как гигантских размеров шары, переваливались, крутились, и медленно уползали вверх. Не слышно было ни грохота, ни стрельбы. Потрескивали и шипели объятые пламенем деревянные переборки домов. В воздухе стоял противный запах гари. Под ногами, на мостовой, серый слой лёгкого пепла. Прошёл по нему первым, видны твои следы. Летящая сверху гарь и зола оседает у тебя на плечах и на каске. Яркие искры и горящие огоньки углей носятся в воздухе и сверкают на темном фоне пространства.

Мы сунулись было по одной из улиц, но горячий воздух отбросил нас обратно. Оглядевшись кругом, мы подалась в другую сторону, где было меньше огня. Что там воздух, и кислород! Продохнуть, перевести дух было нечем!

Солдаты валились с ног, дорога их довела до изнеможения. За сутки пути мы ни разу не присели! Когда-то от этого города до укрепрайона весь путь мы проделали за три перехода. После каждого ночного перехода солдаты имели целый день отдыха и горячее питание. Три перехода! А теперь? Весь семидесятикилометровый путь пройден нами за сутки!

Мы полагали, что в городе стоят войска, что здесь на крутом берегу выгодная линия обороны. Мы думали, что нас здесь встретят, дадут отдохнуть, и конечно накормят. А потом уж пошлют на новую точку обороны. Кроме небольшого запаса хлеба и сухарей у нас с собой ничего не было.

Измученный и усталый человек всегда на кого-то надеется. Надеется, что кто-то другой позаботиться о нём и поможет. Солдат вышел с оружием, вынес на себе патроны, прошёл такой путь, а здесь! Кроме огня и дыма – ни одной живой души! Здесь нас не только никто не встретил, но и котелка похлебки никто не сварил! |Чем они собственно были здесь заняты?|

Мы никак не рассчитывали, что в таком большом городе мы будем одни, что город брошен, что нам нужно снова идти и искать себе дорогу. До сих пор у нас была надежда и уверенность, что нам нужно только добраться до Ржева. Все свои силы мы рассчитали и истратили на этот переход.

Но где мы разошлись с немцами, почему они не обстреляли нас при подходе к городу? Возможно, нас укрыла темнота? Возможно, они нас приняли за своих, за взвод немецких солдат, неспеша и спокойно шагавших по дороге к берегу Волги. |Но нет, это (могло быть) исключено!|

Но скорее всего наши сапёры поторопились, закричали нам, когда мы перебегали мост, – "Давай скорей! К берегу подошли немецкие танки!". Никаких танков на том берегу не было видно. Шума моторов не было слышно. Просто они хотели побыстрее закончить свои дела на мосту.

Здесь на улицах и в домах было совершенно пусто. Ни одной живой души! Даже ночные обитатели, любимицы старушек – кошки, куда-то исчезли. О собаках я не говорю!

Мы стояли на развилке дорог, перед нами разбитый бомбой, пылающий [огнём] каменный дом. Внутренность его охватило пламя. Видно, что дом загорелся |от падающих сверху углей|потом, от брошенных зажигалок. Фугасная бомба дома не зажигает.

Солдат, с веснушками, молодой паренёк, |самый молодой и шустрый во взводе|побежал к горящему дому. Он хотел заскочить в нижний этаж, ещё не охваченный пламенем.

– Куда в пекло полез? – закричал старшина, – Вернись назад! Живьём сгореть захотел!

– Я ложку хотел поискать, – ответил он, возвращаясь к стоявшим солдатам.

– У него ложки нет! – подхватил кто-то из стоявших солдат.

– Он её по дороге потерял. Растяпа!

– Ну и дела!

– Он, товарищ лейтенант, щец со свининкой собрался похлебать. Сунулся в карман, а ложки на месте нету!

– Ты случайно не к тёще притопал на блины?

– Нет. С чего ты взял? Чего вы смеетесь?

– А ложка тебе зачем?

– Думаешь, что сюда сейчас подъедет кухня?

– Всем стоять на мосте! По домам не шарить! Слышали все? Это приказ лейтенанта! – пробасил старшина.

Я стоял и смотрел на огонь. Вспоминал, как раньше в юности, подкладывая в горящую печку дров [52]52
  В Москве, в деревянном доме на Большой Переяславской улице было печное отопление.


[Закрыть], сидел и смотрел, как шевелятся огненные поленья охваченные пылающими красками. На горящие дрова и огонь можно было подолгу смотреть и думать. И теперь я стоял, смотрел на огонь и думал. Мне нужно было собраться с мыслями. Мне нужно было решить задачу со многими неизвестными. В какую сторону вести своих солдат, где их лучше устроить на ночлег?

Днём, вспомнил я, когда мы шагали сюда, над нами строй за строем гудели самолёты. Вот их работа! Немцы, взяв Зубцов, прорвались к Старице. Они боялись флангового удара со стороны Ржева, разбомбили и подожгли его. Они сделали всё по науке, направив в сторону города авиацию. Бомбёжкой города они прикрыли свои войска, рвавшиеся на Калинин. Действуя расчетливо и по науке, они, однако на этот раз дали ошибку. Предполагая, что в городе находятся наши войска, и что они рассредоточились по домам, и только ждут удобного момента для атаки. И немцы огромный запас бомбового груза обрушили на совершенно пустой город. Самолёты весь день 10 октября бомбили пустынные улицы, а наши войска, которые накануне тянулись к городу, покинули его ещё ночью. Сверху не видно это идут войска или разрозненные мелкие группы. Гражданское население покинуло город тоже перед рассветом. Так что немцы напрасно бомбили и подожгли тогда город.

И вот мы, последний взвод солдат, проходим по горящим улицам Ржева.

Видите, на скольких страницах уложилась одна только ночь. Длинная, бесконечная и один тяжелый день 10-го октября 1941 года. А сколько их будет потом, бессонных, невыносимых, кровавых и не по силам тяжелых!

Глава 4. Ржев

Октябрь 1941 года

Прежде чем рассказать о нашем пребывании в горящем Ржеве, я хотел бы коснуться несколько истории и облика этого города, каким он предстал перед нами тогда. Я не располагаю подробными данными по истории этого края. Но меня интересуют города Ржев, Старица и особенно Белый. С ними связаны долгие и тяжелые годы войны.

Ржев довольно старый город на Руси. Об этом сообщает одна из ранних летописей. Впервые в летописях Ржев упоминается в 1216 году, когда князь Святослав пытался захватить город со своей дружиной. Ржев тогда не сдался. Но в начале следующего века, город пал от нашествия Литвы. И только после Куликовской битвы и разгрома орд Мамая, город освободился от иноземного ига.

В 1485 году Ржев вошёл в состав Московского княжества. Во время Ливонской войны Ржев был снова захвачен литовцами и поляками. Во Ржеве некоторое время находился Лжедмитрий III, когда поляки вторглись в пределы Руси.

В старину на верхней Волге шла бойкая торговля и развивались ремёсла. В те далёкие времена люди селились в основном по берегам рек и перевозили грузы по воде. Лодки и струги вероятно были первым транспортным средством и появились раньше, чем телеги и гужевые дороги. Волга в те далекие времена служила главной транспортной дорогой.

Широкое развитие ремёсла и торговля получили, когда через Ржев прошла Виндавская железная дорога. Теперь она называется Рижская. В 1941 году во Ржеве проживало 54 тысячи жителей. Город до войны был в основном деревянный. Строительный лес здесь был доступен и дёшев. Ржев и сейчас с запада окружают большие массивы леса.

Улицы в то время были кривые и узкие. Дома деревянные одноэтажные, крытые железом, щепой и дранкой. Каменные постройки и дома были разбросаны по городу. Они в основном стояли в центре и на крутом берегу, при въезде в город.

Мостовые, тротуары и газовые фонари были только на основных проезжих улицах |, которые служили магистралями|. По ним в мирное время с раннего утра и до позднего вечера громыхали телеги ломовых извозчиков, да скрипели неторопливые крестьянские подводы.

Из города по главным направлениям выходило пять основных дорог. Первая столбовая шла на Старицу и Калинин. Вторая мощёная шла на Зубцов и Волоколамск. Третья, почти совсем разбитая, петляла лесами и болотами в сторону Нелидово. Четвёртая, совершенно не годная для войсковых обозов и артиллерии, шла вдоль левого берега Волги на Селижарово. От неё, если повернуть на север, можно было уйти на Торжок. И последняя пятая подходила к городу Ржеву из-за Волги, по ней мы ночью через мост вошли в Ржев. Вот собственно все пути и дороги, которые проходят через Ржев |и выходят из города; все выходы и выходы в город и из города|.

Я представлял себе по памяти их примерное расположение |этих пяти дорог|. Но, находясь среди узких и запутанных улиц, я не мог разобраться и выбрать нужное нам направление. Я видел когда-то карту этого района, но не думал тогда, что мне придётся вести своих солдат через пустой и безлюдный город. Если бы знать заранее, я запомнил бы всё как следует. А теперь я шёл, и с усилием извлекал из памяти расположение этих пяти дорог.

Я по компасу выбрал улицу идущую в северном направлении. Мы тронулись и пошли по ней. Но улица вскоре круто завернула и вывела нас обратно на берег Волги. Без карты трудно было определить, где мы находимся в данный момент и куда нам следует лучше идти.

Карты города у нас с собой не было, а из горящего города нужно было поскорей уходить. Пожар охватил всю южную часть и вокзальную сторону города.

Я смотрел на море огня и думал, – город сгорит за ближайшие дни. Пламя повсюду бушует, гудит и набирает силу! Огонь перебрасывается с одного здания на другое в одно мгновение. Это происходит так быстро, что не успеваешь даже глазом моргнуть. Разогретая до предела стена соседнего деревянного дома покрывается слоем огня в доли секунды. Лизнул её огонь широкой кистью красного пламени, и она из бледно-серой вдруг стала ярко-огнедышащей. Через несколько дней в городе останутся голые каменные стены и пустые коробки домов, обгорелые остовы печей и одиноко торчащие в небо трубы. Кое-где из золы и пепла будут торчать спинки железных кроватей, обгоревшие листы железной кровли. Над городом повиснет сизо-чёрным облаком удушливый запах палёного жилья, сгоревшего тряпья и отбросов.

Мы стоим на углу двух мощёных улиц, слева и справа пылают дома. Мне нужно снова выбрать направление по какой из этих улиц лучше идти. Куда ведут эти дороги? По какой из них мы выйдем на северную окраину города? Мои солдаты стоят позади. У них нет сил зря двигать ногами. Они стоят и ждут когда мы со старшиной Сениным выберем улицу |, по которой нужно идти. Они выжидательно смотрят мне в спину.|. Я это чувствую и тороплюсь.

Но вот наконец я решаюсь и делаю шаг в сторону улицы, что уходит влево. Солдаты трогаются с места и мы медленно уходим куда-то в темноту. Идти приходится часто прижимаясь к одной стороне улицы, другая охвачена пылающим огнём |и едкими облаками дыма, который жжёт|и режет глаза. Иногда приходится по одному, прикрыв лицо рукавом шинели, перебегать вдоль узкого пространства между пожарами.

Говорят, что при кремации умерших людей, они в огне начинают шевелить и двигать суставами. Возможно от огня натягиваются сухожилия. Случается это или нет, утверждать не берусь. А вот во Ржеве, в горящих домах я сам видел, как домашние вещи, детские коляски, железные кровати, луженые самовары в неистовом огне корежились, кривились и изгибались, как живые.

В огне рушилось всё, не только крыши и стены. Вверх улетали железные листы кровли, сгорали и ломались, как спички, толстые бревна, от огня рушились раскаленные кирпичные стены.

Но вот позади остались огненные клубы дыма и пылающие здания. Мы медленно уходим в темноту пустынных улиц и закоулков. Мощеная булыжником мостовая должна нас вывести на тихую окраину города.

Солдатам нужен отдых. Считай, уже целые сутки мы на ногах! Силы у людей уже на исходе!

Мы долго и медленно идём стуча стальными подковами сапог по мостовой и этот звук солдатских сапог раздается в гробовой тишине особенно зловеще. Тёмная улица неожиданно свернула и так же внезапно оборвалась на краю открытого непроглядного поля. Мы оказались на окраине Ржева.

Самым последним у дороги стоял небольшой деревянный дом. Окна закрыты плотными ставнями. Дверь поперёк опоясана стальной перекладиной, а на неё навешен массивный замок. Склад, не склад! На магазин тоже не похоже! По середине дома высокое в четыре ступеньки крыльцо. Крыша железная, а под ней нет никакой казенной вывески.

Мы вышли из города неожиданно и поэтому сразу остановились. Вперёд, в темноту уходила мощёная дорога |, по которой мы только что шли|. Я огляделся кругом. Рядом со мной старшина Сенин, солдаты чуть сзади стоят у забора. Небольшие деревянные дома, больше похожи на деревенские избы. Они чернеют по обе стороны улицы сзади. Впереди открытое поле и никакой практической видимости на сотню шагов. Здесь воздух чист. Носом потянешь – ни запаха, ни гари. Только осевшая ранее копоть першила в горле.

– Где заночуем? – спросил я старшину, – Дома все маленькие. В один дом все не влезут.

Старшина не успел ответить. Кто-то из стоявших сзади солдат чиркнул спичкой и решил закурить. На мелькнувший огонь из темноты, со стороны открытой дороги сразу полоснул пулемёт горящими трассирующими пулями. Пули шли выше над головой, на уровне крыш, и я решил, что ложиться не надо. Старшина Сенин тоже остался стоять, сопровождая их взглядом. Мы смотрели вперёд, туда, где дорога уходила в темноту и резко опускалась вниз. От туда, из низины в нашу сторону летели горящие пули. Следом за первой очередью, ещё несколько длинных очередей разрезали темноту и задребезжали по соседней железной крыше. Мы невольно пригнули головы, но остались стоять. Было слышно, как ударили они и завизжали по кровельному железу.

Но что в этом обстреле было странного и необычного? Ни окрика – "Стой! Кто идёт!", – ни других русских слов |и матерщины, ни немецких|, ни окрика. Я не подал своим солдатам команду – «Ложись!». Всё произошло само собой в одно мгновение. Солдаты увидели пули, быстро отбежали назад и теперь, прижав животы, лежали в придорожной канаве. Мы со старшиной стояли и смотрели, откуда бьёт пулемёт.

– Кто это, немцы или наши? – сказал я вслух глухим негромким голосом, – Если это наши, почему не окликнули, как положено и бьют без разбора по своим?

– Это немцы, товарищ лейтенант! – сказал старшина хриповатым басом, – Они могли подойти к городу по железной дороге со стороны Оленино!

Я поднялся по ступенькам на открытое со всех сторон крыльцо и решил с высоты посмотреть, откуда бьёт пулемёт. Они не должны меня видеть в темноте, решил я, прямое попадание почти невозможно.

Старшина оглянулся назад, он что-то сказал лежавшим в канаве солдатам. Солдаты по возрасту все были гораздо старше меня. Их жизненный опыт подсказал им, что здесь стоять нельзя, можно схлопотать пулю. Они сразу отбежали назад и спрятались в канаву. А я, на то и лейтенант, чтобы стоять на крыльце и смотреть вперёд на дорогу. Я должен решать, что делать дальше.

Мы со старшиной переждали обстрел, хотя каждый из нас мог получить шальную пулю в живот, возьми пулемётчик прицел несколько ниже.

Под пулями мы были впервые и естественно не совсем понимали, как они убивают людей. У нас при себе даже перевязочных средств не было. При отправке из Москвы все думали и полагали, что по прибытии на фронт нам их выдадут и всем обеспечат. Но обстановка сложилась так, что мы остались без перевязочных средств.

Мы стояли по-прежнему и смотрели в темноту, я на высоком крыльце, а старшина на четыре ступеньки ниже.

– А может это наши? – спросил я старшину, спускаясь по ступенькам на землю.

– У наших, лейтенант, я трассирующих не видал.

Мы стояли в раздумьи, молчали и не знали что делать. Посвист пуль на время прекратился. Но вот пули снова со звоном ударили по крыше и заставили нас пригнуться |было поднявшихся солдат|. Первый раз над моей головой повизгивали настоящие пули. Они издавали какой-то противный дребезжащий звук. Я не представлял себе, что они могут вот так просто царапнуть и лишить жизни человека. А солдаты мои разбирались в этом лучше меня. Они сразу прикинули, что соваться вперёд им не следует.

Я видел впереди, как пули, пролетая над самым бугром, цепляли за землю и веером разлетались вверх и в разные стороны. |Я понял сразу, что ложиться на землю нет никакого смысла.|Пулемёт ещё раз полоснул в нашу сторону, пулемётчик видно хотел взять прицел чуть ниже, но впереди на мощёной дороге веером вырос горящий сноп трассирующих пуль. Они, ударяясь о камни дороги и летели веером вверх. Мне стало ясно, что мы находимся в мёртвом пространстве. Стоим в таком месте, в промежутке местности, куда пули не залетят. Старшина видимо тоже подумал об этом.

– Но позвольте спросить? – обратился я мысленно сам к себе. Как они тогда могли увидеть огонь зажжённой спички или папироски, если пулемёт задевает пулями за камни на дороге, когда пытается взять прицел несколько ниже? Кто-то у них там стоит во весь рост и корректирует огонь пулемёта, а пулемётчик стреляет из положения лежа. Пулемёт явно хочет нащупать нас и пытается пустить очередь под основание дома, но это ему не удается.

Мы отошли с Сениным от крыльца, пули теперь грохотали по железной крыши с нашей стороны. Не зная, что делать и что предпринять, я в нерешительности стоял за углом дома и думал. Я смотрел на дорогу и вспоминал подходящий пример из учебной практики в военном училище, но ответа для себя не находил. Не могу же я позорно бежать от первой встречной пули или очереди из пулемёта.

Я оглянулся назад. Солдаты больше не курили. Их лица из-под касок торчали над канавой. На лицах у них было недоумение.

– Что он ждёт? Чего он собственно хочет?

– Нужно скорей уходить! А он стоит и тянет время!

– Возьмёт, да ещё прикажет, – "Вперёд по-пластунски!".

Но, к сожалению, было темно, чьи это были лица, по фамилиям назвать я не мог. А по делу, нужно было бы знать своих солдат, кто из них в канаве боязливо пригнулся.

Стрельба прекратилась. Я точно заметил, откуда бил пулемёт. Бугор, за которым скрывалась дорога, был ближе к немецкому пулемёту, чем от меня. Я мог его достать настильным огнём, взяв прицел по летящим навстречу пулям. Я мог срезать тех, кто стоит во весь рост около пулемёта.

– Старшина! – сказал я твёрдо, – Ручной пулемёт на крыльцо быстро!

– Что вы, товарищ лейтенант! Мы перевязочных средств не имеем!

– Давай пулемёт! Тебе говорят! Я буду сам стрелять! Пулемётчика оставь у забора!

Солдаты в канаве попятились назад.

– Я потом себе всю жизнь не прощу, что на глазах у всех немецкого пулемёта испугался!

Старшина позвал пулемётчика, взял у него из рук ручной пулемёт, поставил его на крыльцо, положил рядом диск, набитый патронами и отошёл за угол дома.

– Правильно сделал, – сказал я, ложась на крыльцо, – Рисковать сразу вдвоём совсем не надо.

Я поставил планку прицела на нужную дистанцию, ударом ладони вогнал диск под защелку в патронник, закинул за локоть ремень, прижал приклад пулемёта к плечу и щеке, и стал спокойно ждать появления трассирующего огонька над переломом дороги. Из стрелкового оружия я стрелял отлично. Я долго ждал появления трассирующего огонька и вот он мелькнул наконец в темноте, и я нажал на гашетку.

Пять пуль, ещё пять и снова короткая очередь в ту сторону. Прицельный огонь нужно вести короткими очередями, успокаивал я сам себя.

– Веди огонь прицельно, спокойно, не торопись! – говорил я сам себе, пустив под обрез дороги ещё три короткие очереди.

– Товарищ лейтенант! Пулемёт замолчал! Заткнулся при первом же вашем выстреле! – пробасил старшина, выходя из-за угла дома.

Я даю ещё три короткие очереди, вглядываюсь и чутко вслушиваюсь в темноту, и подымаюсь с крыльца. Я велю старшине забрать пулемёт и отдать пулемётчику.

– Ну вот, старшина, теперь полный порядок! Теперь у меня на душе благодать и покой! Как это тебе лучше выразить?

– Теперь можно спокойно топать обратно и искать другую дорогу!

– Но с солдатами нашими мы с тобой горя хлебнём!

– Попомни мои слова!

И действительно, старшина потом с ними попал в плен, а мне эти слова надолго запомнились.

У меня было хорошее настроение. Я заставил замолчать немецкий пулемёт. Хотя, по сути дела, я ничего особенного не сделал.

– Пошли назад! – подал я команду, повернулся обратно и пошёл вдоль забора. Возможно, немцы успели переправиться через Волгу и подобраться, к городу с этой стороны. Не по своим же я стрелял?

Солдаты вылезли из канавы, разогнули спины, закинули через плечо свои винтовки, и пошли, скобля набойками сапог по мостовой.

– Ну и трусливы же они, – подумал я, искоса посматривая в их сторону. У всех солидный возраст и внушительный вид. Когда не стреляют, они говорят, рассуждают обо всём уверенно и даже настырно. Наверное, чем меньше знает человек, тем больше он в своем мнении уверен. И это идут, скобля сапогами по мостовой, мои солдаты, с которыми мне завтра начинать настоящую войну. Услышали повизгивание пуль, – и попрятались! |Попали под пули, попадали все в канаву!|

А может я зря, может я не прав? Возможно, я ошибаюсь? У них сейчас действительно усталый и замученный вид. Ведь мы без малого прошли километров семьдесят и за сутки на марше ни разу не присели. Мы шли весь вечер, всю ночь, и потом весь день. Теперь уже ночь, и теперь ещё конца дороги не видно! Они просто устали и валятся с ног, вот и завалились в канаву, чтобы отдохнуть. Я помоложе и держусь на ногах, а для них полежать в канаве, – давно желанный отдых.

Как считать этот обстрел? Началом войны? Боевым крещением? Или первым испугом? Сорокалетние солдаты мои не только не захотели вести перестрелку, но и по их твёрдому убеждению они должны воевать только в подземных ДОТах. Они никак не предполагали попасть простыми солдатами, стрелками, в пехоту. Годными к строевой службе они себя не считали, потому, как они были отобраны сидеть под землей |в бетонных капонирах|. На поверхности земли могли воевать я, старшина Сенин и солдат Захаркин. Все остальные были специалисты и могли обслуживать только подземную технику. Их и на фронт отправили с тем, чтобы сидеть в укрепрайоне, а не бегать |как дуракам|наперевес с винтовками, и под пулями кричать, – «Ура!». О многом передумал я тогда, шагая по тёмным улицам Ржева.

Завернув за угол, мы пошли обратно в город. Через некоторое время мы добрались до другой мощеной улицы, уходящей на север |в северную сторону города|. По ней мы свернули в темноту, и пошли по новому направлению.

В городе по-прежнему было безлюдно, безмолвно и тихо. Только звонкие удары стальных набоек солдатских сапог раскатисто и резко гремели по каменной мостовой.

Я иду и разглядываю фасады домов, дубовые ворота и глухие заборы. Я шагаю по середине булыжной улице, смотрю по сторонам и пытаюсь понять, что собственно особенного и примечательного в облике этого города. Куда девалось пятидесятитысячное население города? Через два дня дома, улицы и весь город исчезнут в огне, и образ старого города останется лишь в памяти живых людей. Совсем недавно здесь бурлила настоящая жизнь и кипели людские страсти. Дни уходили в заботах и труде. В домах жили люди, в печах кипели чугуны, на плитах шипели сковородки, на углях пыхтели самовары, скрипели половицы, хлопали двери, на веревках висело белье, у сараев кололи дрова и складывали их вдоль забора в поленницы, по улице грохотали телеги. И что характерного? Куда не взгляни, кругом одноэтажные, деревянные с глухими заборами собственные дома и ворота, запертые на засовы и запоры. Окна домов плотно закрыты двустворчатыми ставнями. Стекла берегут или воров опасаются?

Стоят среди них и ветхие, совсем покосившиеся домишки, крытые дранкой, позеленевшей от времени. Крыши у некоторых из них поросли мелким мхом, похожим на бархат.

Ржев разнолик. Но большая часть домов ещё крепка и на совесть сколочена. На улице стояли и двухэтажные деревянные жилые дома. В них, по всему, видно, жили рабочие люди. Дома эти фасадами выходили прямо на улицу, окна у них были настежь раскрыты, двери болтались на обвисших петлях. В домах гуляли сквозняки и ветер, на улицу доносились изнутри разные запахи. Пахло жильём, кухонной утварью, керосиновой гарью, чем-то кислым, вроде прокисшей вареной картошки или квашеной капустой. Мы уже целые сутки ничего не ели, от этих кухонных запахов мутило сознание, подкашивались ноги, урчало в животе.

Старшина Сенин настояний злодей! Зря он тогда на пожаре обругал старательного солдата Захаркина. Из раскрытого окна явственно подуло запахом квашеной капусты. Вот сейчас бы щец со свининкой? Вся бы усталость прошла!

Старшина Сенин шагает рядом. Он потягивает из кулака папироску и молчит. Вот и он повёл носом в сторону открытого окна, мотнул головой как бык, но ничего не сказал. Молчат и солдаты, улавливая запах.

Ладно! – решаю я. Не буду на счёт кислых щей разговор заводить. У старшины нюх лучше, чем у меня. Когда мы подходили из-за Волги ко Ржеву, света и самого пожара за лесом не было видно. Старшина тогда повернул ко мне голову и сказал:

– Пахнет гарью, лейтенант! Город Ржев где-то рядом, должно быть горит.

Я шёл тогда по дороге и запаха гари не чувствовал. Вот и сейчас, проходя мимо раскрытых окон, в нос мне ударил запах подгорелой картошки на сале. Старшина покрутил носом, потёр ладонью за ухом, помял небритый подбородок, взглянул сердито в ту сторону и, глубоко вздохнув, молча ускорил шаг.

– Братцы, съестным пахнет! – сказал громко кто-то из солдат.

– Топай, топай! – услышал я голос Захаркина, – На меня за ложку орали! – А сами? – Чуть палёной картошкой запахло, слюни потекли!

– Не отставать! – басом крикнул старшина.

Солдаты прибавили шагу и сразу как-то сгорбились и приуныли.

Не все жилые дома одинаково серые и друг на друга похожие. Фасадами смотрят на улицу коммунальные. А частные и собственные в основном прячутся за заборами. У ветхих домишек завалинки из земли, а совсем древние и полуразрушенные опустились в землю и вросли по самые окна в неё. Века простояли, а теперь наравне с другими доживают свой последний день.

Улица, улица! Всё здесь притихло и ждёт приближения огненной бури!

Дома, как живые люди. Они разные на характер, на вид, и на манер: серые, темные, гладкие и корявые, сгорбленные и прямые с могучей красой и осанкой, по виду вроде, как наш старшина. Все они разные и вместе с тем чем-то похожие, по виду своих крылечек, наличников, дверей, и окон.

Все они были когда-то заново срублены |умелой и мозолистой рукой|Много лет простояли, служили людям, были для них родными. У многих людей прошло здесь детство и юность, незаметно и тихо протекла целая жизнь. У каждого здесь свой уголок, своя на ощупь знакомая калитка, распахнутая на улицу дверь, скрипучая лестница или половица, небольшая комната и дешёвые обои на стене.

Здесь в рамке под стеклом на стене висят фотографии, когда-то здесь живших людей, все они давно ушли из этой жизни, не оставив свой след на земле. Вон открытое окошко с ситцевой занавеской и горшком герани на окне. Всё это сегодня стоит и ждёт последнего часа. Всё завтра сгорит, превратиться в кучу серой золы и ненужного пепла. Не станет ни города, ни знакомой улицы, ни родного дома, где раньше был и жил человек. И будут они потом лишь являться человеку во сне. Родного дома ему никогда не забыть!

Пожар где-то сзади бушует и ревёт. Пламя вдоль улиц движется всё быстрее.

А может, в этих домах окруженных заборами сидят и затаились живые люди? Ну скажем, владелец дома – бывший торгаш, или с частным патентом ломовой извозчик, скопивший золотишко, или какое другое добро. Сидит он внутри и ждёт перемены власти. А раз мы идём и стучим сапогами по мостовой, значит власть ещё на месте и не переменилась.

Сгорите вы отступники живьём вместе со своим добром, если в ожидании новой власти вы будете настойчивы и упорны. Нельзя предавать свою землю и русский народ. Напрасно вы затаились и заперлись на засовы. Крыша и стены дома, заборы, окна и двери нагреются незаметно, пламя охватит всё разом кругом. Сгорите вы в страшном огне, и пикнуть не успеете.

Солдаты идут по булыжной мостовой, гремят стальными подковами среди безмолвия ночи.

Зря они скрываются и прячутся от нас. Мы простые солдаты и такие же русские люди. Нас тоже ждёт неизвестность. Нам нужно только спросить, куда ведёт эта дорога? У нас нет сил стучаться подряд в каждый запертый дом |, где сидят тихо отшельники, закрылись и затаились|и спрашивать о дороге. И не знают они того, что в «Великой Германии» собственность охраняется законом только, для немцев. А остальные, другие и прочие нации подлежат ликвидации вместе с добром. Нам, солдатам войны чужого добра и барахла не надо. Нам, как нищему, пожар во Ржеве не страшен. Солдату винтовка ремнём натерла плечо, мешок вещевой, набитый патронами лямками режет шею. Так рассуждал я, шагая по мёртвому городу.

Улица, улица! Пустынна ты и тиха! Дрожишь ты и колеблешься в отблесках пламени пожара и темени ночи! Что будет завтра с тобой при ярком солнечном свете? Мы, те последние, кто шагает по твоей мостовой!

На углу двухэтажного дома, прямо на мостовой, вниз лицом лежал человек в солдатской шинели. Он лежал и не шевелился.

До сих пор мы ни разу не видели убитого. И это, для нас было конечно ново и необычно. Солдаты все сразу обступили его. Они стояли и смотрели на него сверху и глазами искали темные следы крови на мостовой. Каждый по-своему думал и представлял, как это случилось, и как смерть настигла его. Вот они трассирующие, горящие в темноте свинцовые пули. Одна такая быстрая и проворная, как маленькая пчёлка прилетела, ужалила, и нет человека, и солдата не стало! Осталась шинель, сапоги и бесформенное тело убитого, лежащее на мостовой.