Текст книги "Ванька-ротный"

Автор книги: Александр Шумилин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 98 страниц) [доступный отрывок для чтения: 35 страниц]

На одной из остановок меня вызвали в вагон к командиру роты, он был крайне и приятно удивлен, что из четырех командиров взводов, я был совершенно трезв. Старший лейтенант сам не прикладывался в эшелоне к вину, но и мне ничего не сказал по этому поводу. Он просто запомнил на дальнейшее этот факт.

– Эшелон подойдёт к станции Селижарово, разгружаться будем на рассвете. Выгрузка должна пройти организованно. Безо всякой сутолоки и беготни. Не исключен налёт немецкой авиации. Взвод не распускать, держать всех в строю! Из вагона строем и бегом сразу за станцию! Твой взвод пойдёт на марше замыкающим! Если я отлучусь, ты останешься за меня. Всё ясно?

– Разрешите идти?

– Бутылки все выбросить по дороге! При разгрузке никаких бутылок не должно остаться в вагонах!

– Всё будет сделано, товарищ старший лейтенант!

– Надеюсь на тебя. Ступай к себе в вагон!

У меня поднялось настроение и я, широко ступая, пошёл в сторону своего вагона. Вот я и получил веское подтверждение своему отношению к водке и выпивке своих солдат.

Занеся ногу на стремянку, я легко вскочил в открытую дверь, перемахнул [25]25
  Гвардейцы и Разведчики не пригибаются, они перемахивают.


[Закрыть]под доской-перекладиной и позвал к себе старшину.

– Меня сейчас вызывал к себе командир роты и приказал покончить с вином. Если через час я найду в вагоне хоть одну бутылку спиртного, пеняй на себя. Даю тебе двадцать минут на выполнение приказа ротного! И никаких допиваний и прикладываний! Всё понял? Смотри, чтоб ни в мешках, ни в противогазных сумках, ни за пазухой не осталось ни у кого!

– Всё будет сделано, товарищ лейтенант!

Солдаты, видя крутой поворот, не дожидаясь, пока старшина начнёт трясти их мешки, стали выбрасывать в открытую дверь бутылки. Бросали пустые, недопитые, бросали и целые. Вздыхали, охали, шутили и даже стонали.

– Вот счастье подвалит человеку! Пойдёт по опушке леса, вдоль насыпи, глядь, а у него под ногами, как божий дар, бутылка с белой головкой лежит!

– Слышь, Спиридоныч?

– Ладно, кончай зубы скалить, и без тебя на душе кошки скребут!

– Нет, Спиридоныч, ты в этом деле не крути! Ты её бросай легонько, по-умному, чтобы не разбилась, чтоб человек мог её целую найти! Вот бы душа возрадовалась, случись у меня такое на пути!

– Все бутылки выбросить, сделаю досмотр! – сказал старшина и добавил, – Если у кого что найду, разговор будет короткий! Все поняли? Поворачивайся и быстрей!

– Нет, ты послушай! От такого случая заикой можно остаться. Шёл, шёл – и бутылка водки целенькая перед тобой лежит!

Ночь подошла и навалилась незаметно с разговорами и возней. Солдаты избавились от бутылок, легли на нары и притихли. Лежали на нарах, не раздеваясь, подоткнув под головы свои скатки и мешки.

Колеса мерно постукивали на стыках. Выглянешь в проём полуоткрытой двери, длинный состав, как сороконожка, ползёт по одноколейному пути. Вагоны пошатываются, доски скрипят, а состав бежит по рельсам, то, замедляя, то, ускоряя свой ход.

Где-то у Селижарова мы должны занять оборону. Подошёл немец к этой линии [26]26
  Положение линии фронта в августе 1941 года.


[Закрыть]или нет? Ночью поезд несколько раз останавливался. Паровоз надрывно фыркал, издавал короткие визгливые гудки. Потом, видно набравшись сил, подавал протяжный голос, остервенело дергал вагоны и вдоль состава шёл перезвон цепей. Вагоны рывками трогались с места, и поезд снова набирая скорость бежал торопливо вперёд.

Я несколько раз просыпался и каждый раз слышал, то удары буферных тарелок, то мерный стук бегущих колес, то абсолютную тишину и дружный храп солдат. Я поднимал голову, смотрел в проём двери, где на чёрном фоне, мелькающей земли, маячил серый контур сидящего у дверей часового. То ли он сидя спал, то ли просто задумался, опустив голову.

Света в вагоне не было, его зажигать не полагалось. Фигуру часового было видно, когда он курил. По огоньку папиросы, зажатой в кулаке, можно было определить, куда он смотрит, сидит ли он или стоит. Дневальные у дверей сидели молча, они или курили, или полусонно кивали головой на ходу.

Дневальные у дверей сидели тихо. Они не торопясь, дымили и прислушивались к звукам бежавшей ночи. Но за шумом перестука колёс и за скрипом вагона вряд ли услышишь гул самолёта. Ночью мы проехали Зубцов, сделали остановку в Ржеве и, свернув в сторону по другому пути, покатили на Торжок и Кувшиново [27]27
  Зубцов – Ржев – Торжок – Кувшиново.


[Закрыть].

Где-то в Кувшинове к составу прицепили ещё один паровоз. Дело пошло веселей. Потому что ползли мы всё время медленно в гору. К утру паровозы, дымя и бросая искры, |вдруг|заторопились и, посвистывая, друг другу, стали набирать скорость. Вправо и влево весело замелькали опушки леса. Темные очертания бугров и лощин закружились то в одну, то в другую сторону. |Покрытые белым туманом поля и перелески. Вагоны бежали, поскрипывая и постукивая на стыках.|А вагоны покачиваясь бежали по стальному пути, поскрипывая и вздыхая, как живые.

Солдаты похрапывали на нарах. Они не ведали и не знали, что слышат в последний раз мерный стук колес, надрывистый, сиплый гудок паровоза, позвякивание цепей, пронзительный скрип буферных тарелок, покачивание разбежавшихся вагонов.

Перед рассветом поезд затормозил, загрохотал на входных стрелках у семафора, подкатил к какой-то станции и замер на месте. Потом как бы нехотя, попятился назад, и вдоль вагонов забегали люди.

Вначале было трудно разобрать, что они кричали. Но вот вдоль вагонов полетела одна, вторая команда. И, наконец, громкий голос связного, просунувшего голову в открытую дверь, возвестил, что мы приехали и приступили к разгрузке.

Нужно было с вечера предупредить своих солдат, чтобы к утру приготовили все своё снаряжение. А теперь они возились с шинелями и ремнями, касками и вещмешками. Кое-кто в толчее может забыть и свою винтовку, ведь они к ней не совсем приучены, как приучили их с детства по утрам надевать штаны.

Нужно сказать старшине, чтобы всё снаряжение проверил. И всё же, к моему неудовольствию, тот самый настырный и шустрый солдат ухитрился оставить на нарах каску и противогаз.

Старшина подал команду, и солдаты дружно вывалили из вагона. Взвод построился и поспешил за пределы станции. В предрассветных сумерках слышались голоса, крики и топот бегущих по мостовой солдат.

Я послал к командиру роты связного и стал дожидаться ротного построения. Из общей толчеи повозок, лошадей и солдат постепенно стали отделяться взвода, повозки, роты и, наконец, весь вываливший наружу эшелон вытянулся на дороге в походную колонну.

У вагонов и открытых платформ ещё остались люди, они грузили в повозки грузы, скатывали по настилам на землю тяжелые кухни.

Рота тронулась и пошла вслед за уходящей колонной. Мощеная дорога медленно поднималась вверх, и через некоторое время мы вышли из низины на свет. Несколько гудков паровоза долетело до нас со спины и как прощальный последний голос живого мира, они потонули в предрассветном пространстве.

***

Мы шли по булыжной дороге, медленно забираясь в гору. Перед нами постепенно открывался далекий и сумрачный горизонт. Поднявшись на гребень, мы впервые увидели бесконечную даль. Первый взгляд всегда оставляет в памяти неизгладимую картину. Мы, с каждым шагом удаляясь от Селижарова. Шли молча, не меняя и не ускоряя свой шаг.

Колонна растянулась по дороге и разорвалась. Наконец, одна из рот свернула в сторону, а мы продолжали идти куда-то вперёд. Каждая рота самостоятельно определяла свой путь. Мы шли, стуча железными набойками сапог по неровной поверхности неширокой дороги. Мимо медленно, меняясь местами, проплывали поля и леса. Солдаты посматривали по сторонам, думая, что они приближаются к линии фронта, но кругом по-прежнему всё было тихо и сумрачно. Тишина! Зловещая тишина! Кругом такое спокойствие и такое безмолвие, что казалось, в ушах звенит, после лязга и грохота колёс товарного поезда. Теперь грохот поезда и шум людских голосов остались далеко позади. Серое утро встретило нас мелким дождём и прохладой. Булыжная мостовая кончилась, и теперь мы шли по грунтовой дороге.

Если ротный, идущий впереди, не прибавляет шага, значит, идти ещё далеко. Обычно дальние переходы войска преодолевают, не торопясь, экономят силы, распределяя их на весь маршрут.

Опытный командир сразу после выхода задает неторопливый и размерный шаг. Хотя на марше строй быстро нарушается, но всё равно кто-то идёт впереди, а кто-то, шаркая ногами, тащится сзади. Я шёл сзади и следил, чтобы никто не отстал. Мне было поручено смотреть за отстающими солдатами. Я снимал груз с плеч отставшего солдата, сажал его на телегу и возвращался в конец строя. Через некоторое время отдохнувший солдат отправлялся догонять своих товарищей, а его место в повозке занимал новый обессилевший.

Недалеко от дороги, с правой стороны, показалась деревня. Серые крыши, крытые дранкой, прилепились друг к другу. Избы стояли без всякого порядка и строя. Когда мы поравнялись с домами, то заметили, что нет петушиного крика, совершенно не слышно лая собак, бабы с ведрами нигде не мелькают, кринок на заборах нигде не висит, всё оцепенело в молчаливом рассвете. Казалось, что деревня вымерла от какой-то страшной болезни.

Скорее всего, подумал я, жителей деревни эвакуировали. Что это? Война близко? Или линия фронта проходит где-то рядом? По моим расчётам мы успели пройти километров тридцать. За деревней снова показался лес, а за лесом поле. Дорога свернула круто влево и пошла лениво вниз. Мы пошли по наваленному хворосту, огибая болото, и вошли в редкий лес. Кусты и трава, грязь и земля, широкие полосы снятого дерна, следы повозок, лошадей и машин, кучи брошенного строительного мусора, песка и гравия, подмокшие мешки с серым цементом – всё это были следы каких-то строительных работ. Здесь рыли, а здесь копали, здесь клали, зарывали бревна и ставили столбы, лили бетон, засыпали песок, ровняли землю, укладывали дерн, прибивая его деревянными колышками. Здесь проходила линия обороны. Мы пришли на передний край укрепрайона [28]28
  Сводка № 113 от 22.09.41: «297 пульбат занял оборону на рубеже Радухово, Семеново Село, Вязовня для содействия частям 22А».


[Закрыть]. После недолгого совещания со взводными, командир роты объявил:

– Карты района у вас на руках не будет, командирам взводов не положено. Пойдём знакомиться с местностью, обойдём пешком весь район обороны.

И он повёл нас по переднему краю роты. Мы гуськом пробирались сквозь густые заросли кустов и деревьев, пригибались и перепрыгивали траншеи, неотступно следуя за ним. Мы взбирались на насыпи, перемахивали через хода сообщения и за короткое время обошли весь район обороны роты. Теперь, уточнив границы взводов, сектора обстрела и наблюдения, мы должны были развести по окопам своих солдат.

Приказа занять оборону ещё не поступало, поэтому благоустройство и дооборудование позиций было не наше дело. Взводам нужно было рассредоточиться по всей линии участка и ждать боевого приказа сверху. Мы заняли небольшую землянку, я выставил охрану, назначил смены часовых и объявил распорядок дня. На всё это уйдёт не так уж много солдатского времени. Солдаты в армии всего неделю, к полевой жизни на открытом воздухе не приучены. Всё они делают не так и очень медленно, часто рассуждают и дают ненужные советы.

Четверо солдат во время перехода потерли ноги, неумело и наспех завернули портянки. До учебных занятий и боевой плановой подготовки дело не дошло, сейчас было важно приучить солдат к ритму жизни в полевых условиях. Некоторые к вечеру стали поглядывать на дорогу, полагая, что ночевать их поведут в деревню. Они не рассчитывали вот так на земле остаться на ночь и лежать в сыром окопе на дне. Они и не думали, что их дом и постель отныне будет только земля.

Окопная жизнь началась для них как-то сразу, без всяких вступлений и подготовки. В землянке весь взвод разместиться не мог, часть людей осталась на ночь в открытых окопах без крыши. Каждый мог на место ночевки принести себе охапку хвороста или соломы, если где-то под боком была возможность её найти.

Ещё вчера, лежа в вагоне на сухих шершавых не струганных досках, они потягивали из горлышка сладковатый портвейн, курили папиросы и беззаботно пускали табачный дым под потолок. Сегодня, устав от марш-броска, они попали в сырые липкие окопы. От непривычки руки и ноги потяжелели, хребет и шея болели, а снять с себя что-нибудь и сбросить на землю солдату было не положено. В чём есть солдат на ногах, в том и ложись! Да ещё винтовку свою покрепче прижми. Это тебе не с бабой в мягкой постели в обнимку валяться!

Тут трёт ремень, тут тянет лямка противогаза, врезаются в плечи постромки вещмешка, и режет плечо ремень винтовки и их нельзя ни сбросить, ни снять. Всё, что надели и повесили на солдата, – это как родинки на теле у него, их не снимают на ночь когда ложатся спать. А тут каска, противогаз, винтовка, патронташ, набитый патронами, поясной ремень, саперная лопата, заплечный мешок, фляга, кружка, котелок, пара гранат, НЗ сухарей, запасные портянки, кусок мыла и другое барахло. Всё это солдат должен носить на себе вместе с сапогами, шинелью и собственным телом, пока не убьют, пока не протянет где-нибудь ноги. В этой упряжке отныне он должен ходить, есть, спать, стоять, сидеть, бегать, ползать, стрелять. Солдат должен всегда пребывать в полной выкладке даже оглушенный, пробитый пулей, разорванный бомбой на мелкие куски. Солдата могут освободить от амуниции и груза, [только] когда его убьёт. Вот когда они ему будут мешать, и можно сказать, без них он вполне обойдётся. [Но] всё это было у солдат впереди, а этот день был только началом.

А сейчас, солдаты валились от усталости на дно сырых окопов и траншей. Они желали только расслабиться. Им безразлична была окружающая природа, цветущая осень, горящие багряным огнём макушки деревьев и синие дали. Нас в училище маршами и бросками гоняли беспощадно, что-что, а физически на ногах мы стояли крепко. Для меня пройти тридцать вёрст – одно удовольствие, никакой усталости. Я ходил, как на пружинах.

С утра я солдат включил в работу. Они, ничего не понимая, копались в земле. Я знал по опыту, что солдат надо сразу втянуть в работу и в суровый режим. Главное сейчас не дать солдату разомлеть и расслабиться. Впереди будет немало тяжких переходов, и каждый раз после них нужно иметь запас сил. В этом, вероятно, мудрость физической закалки солдата. Теперь, когда рота вышла на рубеж обороны, обстановка могла измениться каждую минуту, об этом меня предупредил командир роты.

Мы стояли на скате высоты, а впереди в заболоченной низине, виден был расцвеченный осенью лес. За лесом в любой момент могли появиться немцы, но пока там, впереди, всё было спокойно и тихо.

Вечером, когда меня вызвали к командиру роты, я слышал там разговор на счёт немцев. Прибывший из штаба батальона офицер рассказал, что они были верхами впереди километров двадцать и слышали на западе артиллерийскую стрельбу. Орудия били залпами. Настоящая канонада! Слово "канонада" в рассказе офицера звучало солидно и весомо. Я сам никогда не слыхал гула артиллерийской канонады и мог её только представлять по сюжетам кино. А этот незнакомый офицер слышал её в отдалении. Ему исключительно повезло! Он успел побывать на линии огня и фронта [29]29
  Письмо с фронта от 24.09.1941, ДКА, ППС № 812, 297 опаб, 3-я рота. «С 21 сентября нахожусь на фронте, около г. Осташков. От города противник в 26 километрах. Третий день стоит канонада. Летает авиация. Самочувствие хорошее. Думаю, что военный человек не способен на более глубокие мысли. Я погрубел и даже поглупел».


[Закрыть].

Когда я вернулся в расположение своего взвода и подозвал старшину. Я посмотрел на него многозначительно и сказал:

– Люди слышали впереди канонаду!

– Это наши наверняка! – уверенно сказал старшина.

– Я тоже так думаю, – согласился я, – иначе и быть не может! Устроить канонаду могли только наши!

Я вспомнил, как мальчишками мы играли в военную игру. "Ты за кого?", – "Я, за красных!"

– Все хотели быть за "красных", – произнес я задумчиво вслух.

– Чего за красных? – переспросил старшина.

– Да так, ничего! – ответил я, вздыхая.

Я никак не предполагал, что на Западном фронте у нас нет ни снарядов, ни артиллерии. На фронтовых складах вообще отсутствовали боеприпасы, а у отступающих солдат давно кончились ружейные патроны. Вот почему многие, кто бежал и отступал от немцев, побросали свои винтовки.

Прошло несколько дней, из-за леса, где по рассказу офицера из штаба громыхала канонада, появились маленькие группы солдат. Они шли без противогазов, без касок и без винтовок, в не застегнутых шинелях, как говорят, душа нараспашку. Когда мы их остановили и спросили, кто они и откуда идут, где сейчас бои и грохот нашей канонады, они очень удивились и отрицательно помотали головами.

– Мы идём оттуда! – и они неопределенно показали в сторону леса.

– Никакой канонады там не было! – ответил сержант.

Ничего конкретного о боях и о нашей артиллерии они сказать не могли. Они шли через леса и болота, без продуктов питания и без курева. Они проходили большую деревню и видели, как жители из колхозных амбаров тащили зерно и увозили его по своим домам на телегах. В деревне они разжились двумя краюхами хлеба. Местные жители брали зерно открыто, не прячась. Как они говорили, забирают свою кровную долю, добытую трудом.

– Картошку колхозную не копают – пояснил рассказчик, – она в зиму останется на полях, своей в огородах полно.

– Что это? – подумал я, – Безвластие и возвращение к частной собственности, к единоличному хозяйству?

– Пока были свои, хозяйство было общее. А теперь каждый сам по себе! – сказал солдат в распахнутой шинели.

– В деревне бабы и старики ходят в открытую, а мужики и парни призывного возраста по избам прячутся. На глаза не лезут. Войну в деревне хотят переждать, – пояснил другой солдат.

– А почему их заранее не эвакуировали? – спросил кто-то из наших солдат, – Здесь, в этой местности из деревень всех вывезли!

– Не знаю! – ответил тот.

– Нам об этом ничего не известно! – добавил рассказчик.

Окруженцам показали дорогу на Селижарово, там располагались штабы и тыловые части, там, на местах была Советская власть.

Раздобыв у наших ребят на дорогу хлеба и горсть махорки на всех, окруженцы отправились по дороге на Селижарово.

***

Ночь прошла беспокойно. На душе осталась смута и неприятное волнение. Кругом было по-прежнему тихо и с военной точки зрения вполне спокойно. Мы не знали, что перед нами наших войск давно уже нет.

Утром снова над позициями появились дождевые облака. Ударил раскатисто гром и покатился над лесом. Может наш офицер из штаба перепутал раскаты грома с фронтовой канонадой, и "заливал" нам на счёт передовой? Заморосил мелкий дождь. Над землей нависла серая непроглядная мгла.

В первый раз я видел, чтобы лохматые темные облака своими хвостами цеплялись за землю. И тут я вспомнил. Ведь мы находимся на Валдайской гряде. Взвод занимает позицию между озерами Сиг и Волго. Сзади нас находится шоссе Осташков – Селижарово, а в деревне Язово расположился наш командир роты. Мы находимся на линии обороны, которая проходит по окраине деревни Вязовня [30]30
  Сигово – Вязовня – Язово – Селижарово.


[Закрыть].

Впереди лес. За лесом – дорога и деревни Ясенское, Пустоша и Семеново. За дорогой высота 288, а далее деревня Косарево и железная дорога со станцией Сигово [31]31
  Названия деревень указаны автором по карте 5-и км ГШКА, дата выпуска VIII 41.


[Закрыть].

Я смотрел у офицера штаба карту, когда он приезжал. Я зарисовал план местности без нанесения огневых точек и рубежа обороны. По общей схеме обороны укрепрайона взвод занимал не самую первую линию окопов и ДОТов. Я узнал, что нас вывели временно на этот рубеж. Инженерные сооружения на этой линии не были ещё готовы. Мы должны были следить за качеством работ и принимать у строителей каждый объект. Мы следили за количеством бетона, чистотой засыпаемого гравия, за пригодностью опалубки, за толщиной бетонных перекрытий.

Никто не знал, что через неделю из штаба фронта придёт приказ, и нас в срочном порядке перебросят на другой участок УРа, в район Сычевки [32]32
  В район, на 19 км юго-восточнее Оленино.


[Закрыть]. Нам придётся много дней идти пешком через леса, поля и деревни по разбитым и залитым дождём и грязью дорогам. Мы будем преодолевать крутые спуски и подъёмы, и, наконец, к 20 сентября [33]33
  Вероятно к 04 октября, так как в письме с фронта сказано: «С 21.09. нахожусь на фронте».


[Закрыть]выйдем на левый фланг нашего укрепрайона, где среди многих деревень одну называют – Шентропаловка.

И действительно, через неделю мы получили приказ, сняться и совершить марш в указанный район. Мы вылезли наверх из обшарканных боками шинелей ходов сообщений, потолкались с непривычки у обвисших кустов. Кое-как подровняв солдат, я подал команду:

– "Шагом марш!" – и взвод, шагнув, пошёл по дороге на новое место.

Мы взяли направление на Язово, где нас дожидался командир роты. Подойдя к Язовским избам, мы остановились около крайней избы, у крыльца. Здесь толпился народ, наш брат солдаты и местные жители. На крыльце сидели и стояли ребята из третьего взвода. Это были солдаты Луконина и среди них несколько местных девиц. Милашки, укрытые поверх кацавеек цветистыми платками, сидели на перилах и болтали ногами. На улице было темно. Цветов на шалях не было видно, они вплотную боками сидели с солдатами и изредка, певуче произносили:

– "Ой! Ай!", – и визгливо без умолку хихикали.

Солдаты в годах, что были постарше, держались в стороне. Они дымили папиросами и посматривали на перила.

Я остановил у крыльца своих солдат, поднялся по ступенькам и вошёл в избу доложить старшему лейтенанту, что четвёртый взвод прибыл в полном составе.

– Придётся подождать, лейтенант, не все ещё в сборе! Как только все подойдут, я выйду на крыльцо и подам команду к ротному построению.

– Мне можно выйти на улицу?

– Да! Иди, погуляй!

Я вышел из избы, сошёл с крыльца и сказал старшине:

– Никому не расходиться! Построение роты будет здесь! Я пойду, посмотрю повозки. Остаешься за меня!

Я пошёл вдоль деревни к сараям, где располагался ротный обоз. Деревня небольшая, дома все стоят по одной стороне. Дорога идёт по наклонной, и дома ступеньками забираются вверх. Я спросил солдата повозочного, всё ли готово, так как мне придётся идти опять сзади и подбирать отставших от роты бойцов. Я прошёлся по деревне, просто так, без дела, закурил папироску и вернулся назад.

Небо было тёмное, закрытое плотными облаками; вот дадут команду следовать отдельно от роты без карты, то в такой темноте можно запросто сбиться с пути. Компас в планшете есть, а карта на весь маршрут отсутствует. Нужно на всякий случай посмотреть дорогу на карте командира роты. Когда я подошёл к крыльцу, две молодухи уже крутились около моих солдат. Они о чём-то говорили и махали руками. "Не хватает гармошки", – подумал я.

Солдаты помоложе были оживлены. Но вот на крыльцо выбежал связной и передал команду ротного выходить на построение. Солдаты неровными рядами зашагали по зыбкой и скользкой земле, оставив девчат на пороге в ночной темноте, не обняв их на прощанье и не сказав им сердечных слов. На крыльце появился командир роты.

Взвод пристроился сзади роты, я получил соответствующее указание на счёт отстающих бойцов, и рота медленно, пошатываясь, стала подниматься вверх по размытой дождём дороге.

В темноте мы упорно двигали ногами и вскоре дошли до |следующей|деревни. Пройдя деревню, мы стали снова подниматься в гору. И только вступив на мощеную дорогу, мы взяли размеренный шаг, зашагали уверенно, чувствуя под ногами твердую опору. На слякоть и лужи уже никто не обращал внимания. Через лужи и грязь шли напрямик, брызгая, где водой, где жижей. И когда старшина предложил запеть, взвод, раскачиваясь и подстроив ногу, затянул солдатскую песню.

Когда идёшь под солдатские голоса, когда прислушиваешься к словам запевалы, к неровному стуку сапог, то забываешь о дороге, о воде, о лужах и грязи. |Об усталости, километрах пройденного и оставшегося впереди долгого пути.|Если солдаты по своей охоте распоются, то за одной походной песней с присвистом следует другая. Так шагают они среди ночи, подсвистывая нужные куплеты |и места|. Но стоит сделать в пути небольшой привал, после него выходят они, на дорогу молча, встают в строй неохотно, и потом по дороге уже не поют. Протянет запевала свой первый куплет, а подтягивать некому, никто не хочет, и получается, что он пропел вроде петуха. Пропел, а там хоть не рассветай |вовсе|!

Предупреждаю, что эта книга про солдат и про войну, про людское горе – без любви и без наслаждений!

В пути по дороге рота прошла заброшенную деревню. В темноте стояли избы, прячась, друг за друга. Между изб сновали неясные фигуры солдат, слышен был негромкий говор, позвякивание уздечек и фырканье лошадей. Наши тыловые подразделения и обозники батальона собирались в дальний и нелегкий путь. Кое-где среди неуклюжих изб мелькали огоньки папирос, по ним можно было видеть, сколько там толпилось людей. В темноте слышалось хлопанье дверей, скрип отворяемых ворот и топот солдатских ног по ступенькам. Всех сборов нельзя было рассмотреть, ночь загораживала от нас людей и повозки.

Воздух был прохладный и сырой. В низинах и вдоль опушек леса скапливался густой туман. К ночи в воздухе появилась прохлада.

Вот и деревня осталась позади. Впереди и в стороне, если посмотреть, кругом темно и ничего не видно. Чувствуешь под ногами дорогу, а поворотов её не видно. А она то поднимается на бугор, то сползает и сваливается снова в низину. Неясные очертания опушки леса проползают назад. Дорога забирается в непроглядный сумрак леса и вновь выбегает в серую пелену полей и кустов. А бесконечные дали горизонта, что нас поразили накануне, теперь не были видны. Потеряв счёт времени и пройденному пути, я не мог точно сказать, где мы в данный момент находимся. У нас, |даже|у лейтенантов не было ручных часов, чтобы определять время по стрелкам.

По часам можно было бы сказать, сколько прошли и где на дороге мы находимся. Говорят, у немцев все солдаты ходят при часах. А здесь топаешь по дороге и не знаешь, сколько тебе ещё осталось идти.

Я давно заметил, что один солдат стал отставать от взвода. Немного отстав, он ускорял свой шаг и догонял идущих сзади солдат. К концу марша он стал делать это чаще. Я поравнялся с ним и заглянул ему в лицо. Это был пожилой солдат, небольшого роста. Он как-то неестественно прихрамывал, стараясь перенести вес тела на пятку.

– Наверное, ноги стёр? – прикинул я, и обратился к солдату, – Ты что же братец, портянки не умеешь заворачивать?

– Нет, товарищ лейтенант. У меня на правой ноге пальцев нету!

– Как, это нету?

– Мне пальцы в больнице отрезали. Когда ещё был молодым. Обморозил сильно, вот и отрезали!

– Позволь, но как же ты попал на фронт?

– Не знаю. На комиссии сказали "годен".

– Как годен? К нестроевой службе в тылу ты, может быть, и годен. А у нас хоть и в возрасте солдаты, но все с руками и ногами считаются годными к войне.

– Пальцы у меня на руках есть. Стрелять могу. Вот и послали. Сказали, будешь сидеть под землей в ДОТе, там ходить не больно нужно.

– Ну, ты и даёшь!

– Ты на комиссии говорил, что у тебя пальцев на ноге не хватает? Показывал врачам ногу?

– Я думал, что они сами знают про то.

– Ну, вот что! До Селижарова осталось два часа ходьбы, полезай на телегу! Доедешь до места – пойдёшь в батальонную санроту. Скажешь, что я тебя прислал на медкомиссию, покажешь им ногу. Понял?

– Ладно, товарищ лейтенант!

– Да не ладно, а "Есть сходить в санчасть", нужно отвечать.

– Есть, так точно!

Я взял винтовку, противогаз и обоймы с патронами у бойца, положил всё на ротную повозку и сказал повозочному солдату, что это всё останется у него: "Солдата довезёшь на подводе до Селижарова, покажешь, где стоит санчасть. Ты своих обозников знаешь".

После короткого десятиминутного привала рота встала и тронулась снова вперёд. Остался последний небольшой переход.

Я буду рассказывать, не торопясь, всё по порядку, достаточно подробно, день за днём до самого конца войны. Мне повезло, я с боями прошёл большой и тяжелый путь. Кто хочет знать правду о войне, пусть не торопится!

Обычно к концу марша привалы становятся чаще и по времени проходят быстрей. Солдатам объявили, что осталось идти пять-шесть километров. Услышав, что до днёвки идти совсем недолго, солдаты оживились и прибавили шагу.

Всем хотелось побыстрее дойти до места, повалиться на землю, вытянуть ноги и закрыть глаза. Впереди ещё не показались станционные постройки Селижарова, а рота свернула с дороги и оказалась в лесу. Здесь роту остановили, рассредоточили, солдаты сразу повалились |на землю|и распластались кто где. Я приказал составить винтовки в козлы и выделить часовых для охраны и порядка.

Кое-кто ещё нашёл силы, потопал ногами, повозил, пошаркал подметкой по траве, стараясь в темноте нащупать сухое место. Но большинство легло там, где их остановили. Они валились на землю, как падают мертвые, подбитые пулей тела. Только часовые остаток ночи торчали вертикально, как пни.

Мы со старшиной не могли сразу лечь, у нас были разные дела, нас вызывал к себе Архипов. Освободились мы, а на небе уже легла серая полоса рассвета. День обещал быть светлым и не дождливым, [но] бестолковым. |Нас без конца вызывали, что-то важное сообщали и наконец велели сидеть и просто чего-то ждать.|Тыловые службы вечно не дают нам покоя. То им представь списки, то распишись в получении вещевой книжки, то тебе хотят выдать яловые сапоги, которые ты давно получил |и они у тебя на ногах|.

С рассветом, когда |поднялось осеннее солнце и|налетевший ветер стал разгонять облака, со стороны дороги вдруг потянуло приятно дымком. Громыхая по булыжной мостовой, с дороги свернула батальонная кухня. Она с горящими топками мягко вкатилась в лес, побудку солдат делать было не надо. Этот знакомый |и желанный|запах и фырканье лошадей, позвякивание уздечек и цепей, |в один миг поднял на ноги лежащих на земле солдат|человека поднимает на ноги без набатного колокола. В этот момент даже спящий солдат, не открывая глаз, способен подставить под черпак свой котелок.

Старшина установил сразу железный порядок, чтобы никакой ловкач не втёрся без очереди. За это проворные и шустрые проныры беспощадно карались. Их отставляли в сторону у всех на виду, и им полагалось приблизиться к кухне самыми последними. Этот метод очень воспитывал солдат, вырабатывал у них уважение к другим и развивал чувство товарищества.

А повар неумолим, он подсчитывает в уме каждый черпак и автоматически остановится на какой-то ему одному известной цифре. Первым делом он с силой захлопывает железную крышку над горячим котлом, и если у кухни остались солдаты с пустыми котелками, то от повара тут достанется нашему старшине. Вот почему наваристый запах кухни в первую очередь должен учуять сам старшина.

Для этого он к утру ставит на пост толкового часового, который должен зорко следить за дорогой и заранее знать, откуда покажется пара лошадей с одной оглоблей на цепях посередине. И как только он узреет дымящийся грибок кухонной трубы и по ветру почует запах съестного, он непременно должен будить старшину.

Старшина сразу, без суеты приступает к делу. Ему нужно по счету получить энное количество буханок хлеба, по весу принять кучу сахара и насыпанную мерой махорку. И весь этот ворох продуктов он должен разделить и раздать своим солдатам. Порции должны быть достаточно точными, чтобы ни у кого из солдат не было ни обид, ни сомнений. Каждый солдат будет приглядываться к порции соседа. Перед кухней и перед старшиной, как перед богом все одинаковы и все равны.