Текст книги "Ванька-ротный"

Автор книги: Александр Шумилин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 98 страниц) [доступный отрывок для чтения: 35 страниц]

Кой-какие сведения о войне они получали из опроса пленных. Но допросы не всегда выявляли истинное положение вещей. Допрос майора взятого нами 10 декабря в д. Алексеевское в дивизии ни чего не дал. А допрашивали его лично в присутствии генерала Березина. Вот и поставил генерал нас под расстрел зенитных батарей. Потом после, вспоминая и сопоставляя факты, я часто приходил к выводу, что Березин, один промах делал за другим, но ловко скрывал их и выдавал за неуспехи других.

На пленных немцев обычно составляли опросные листы. Командиров полков знакомили с ними. Командирам рот их не показывали, и сведений о противнике, который стоял перед нашим фронтом, мы не имели. Чем меньше знают командиры рот, тем лучше!

Но вот вопрос! Пленных допрашивали, составляли опросные листы, складывали их в архив, накапливали опыт. А кто, когда в полку или дивизии держал в руках опросный лист нашего ротного офицера или солдата?

Политотделы о ротах имели политдонесения. Но что мог написать Савенков, если он один раз взглянул на роту с опушки леса, из-под ёлки.

Если завести с солдатом разговор о войне, то он откровенно своё мнение не выложит. В те времена нужно было больше помалкивать. На передовой солдат находился короткое время. Спроси его, – фамилию командира роты, командира взвода или старшины, он скажет:

– Не знаю!

– Ну, a номер полка?

– Откуда мне знать?

|– А номер дивизии?

– У нас генерал, наверное есть? Вот его и спросите!|

Разговор с солдатом о войне трудное дело! К солдату нужен подход! С ним вместе нужно под пулями побывать. Помёрзнуть в снегу. Голод и холод прочувствовать. Тогда он поймёт, с кем имеет дело. Ответит по делу.

Перекинься с ним на передке одним двумя словами, может и скажет, что у него на душе. О чём он думает? И, что про войну соображает?

|А когда разрывов нет и пули не летят, у него другое на душе, ему пожрать охота.|

А в другой раз он может и прихвастнуть на счёт войны Иди и подумай над смыслом его слов. |Повернёшься к нему, – А, как твоя фамилия?

– Вы вот фамилии моей не знаете, а хотите, чтобы я знал номер полка! А если без трепотни скажет он, то только солдат солдата понимает с полуслова. Хочешь узнать правду? Побудь с ним рядом, хоть ты и офицер и ротный начальник.|

Стрелковая рота это кровавый след на снегу. Истина, она в чём? Как говорил апостол Павел, – "Сам испытуй!".

9-я полевая армия немцев, как вы помните, во главе с генерал-полковником фон Штраусом, сжатая с двух сторон, отходила к Старице. Во Ржеве у немцев были большие запаси боеприпасов и они хотели остановить нас на новом рубеже. Прикрывая отход своих войск и обозов, немцы пятились и остервенело огрызались на каждом шагу.

В районе деревни Полубратково [119]119
  Полубратово.


[Закрыть]мы напоролись на них. Из-за поворота дороги показалась небольшая группа немецких солдат. Я подал команду, – все залегли. Рота переходила дорогу и залегла по обе стороны от неё. Одна половина роты в кустах, а другая оказалась на ветру. Немцы не видели нас, приблизились метров на тридцать, мы открыли огонь. Стрельба длилась не долго. Мы уложили с десяток, так что ни один не ушёл. Дела наши шли хорошо.

Но вот из-за поворота дороги показались немецкие самоходки. Стрельба с нашей стороны прекратилась и мы уткнули головы в снег. Но группа моих солдат оказалась отрезанной на той стороне дороги. Мы переходили дорогу, и большая часть роты успела перейти в кусты. Это и спасло нас. Немцы в нашу сторону не посмотрели.

А те, кто остался в открытом поле на моих глазах были расстреляны. Бежать по глубокому снегу солдатам было некуда. И они остались лежать в снегу до весны.

Немецкая колона подобрала своих убитых и раненых, и загрохотав гусеницами, прошла мимо нас. Кругом опять стало тихо.

Я передал командование ротой старшине Лоскутову и приказал ему выдвинуться вперёд на опушку леса, а ординарцу велел мне сделать перевязку. Пулевая рана во время первой перестрелки оказалась касательной, хотя в голенище валенка была входная дыра и показалась кровь. Ординарец сделал мне перевязку. Портянку пришлось заменить. Вскоре мы с ним по следам догнали свою роту.

Я получил приказ из батальона обойти деревню Бахово [120]120
  или Баково.


[Закрыть]и к утру занять исходное положение на северной опушке леса, с той стороны реки. Речка вытекает из болота в районе деревни Блиново.

Рота сползла на заднице с крутого бугра на лёд, и когда все съехали, мы повернули на юго-запад и пошли по замерзшему руслу реки. Виляла она и крутилась. Мы подвигались в заданном направлении, теряя на повороты и обходы много времени.

В зимний период ночью ориентироваться вообще трудно. Складки местности сглажены и укрыты толстым слоем снега. В сереющей ночной мгле трудно отыскать характерные ориентиры. Сколько мы прошли изгибов, где мы находимся в данный момент? Никому не известно!

Карты наши, старого выпуска и сличать их с местностью, скажу вам, дело мудреное. В жизненных отношениях между людьми я по молодости тогда разбирался плохо. Стоял всегда за правду, искал во всём истину. А вот карты и местность я знал и читал хорошо.

Раньше мне никогда не приходилось ходить по замерзшему руслу. Я не знал, что на поверхности льда, под толстым слоем снега, может появиться и скапливаться вода. Она может затопить сравнительно большое пространство. Она не сразу, когда идёшь, выступает в следах. Вот почему вся рота незаметно зашла на залитое водой пространство.

Снег был глубокий. Мы не сразу заметили воду в следах. Обнаружили мы её, когда она захлюпала в портянках и с валенок побежали ручьи.

Обморожение ног у целой роты! – мелькнуло в голове. И я, не раздумывая, повернул солдат обратно.

Мы быстро дошли до леса. Зашли в его глубину, так чтобы не видно было огня и я велел развести небольшие костры.

– Выжимайте портянки, сушите их над огнём и вытирайте ими внутри свои валенки!

– И держите над огнём мокрые валенки подальше. Мокрые валенки быстро не высушишь. Сверху подсушишь, а внутри горячо и сыро.

Несколько человек, которые шли сзади, в воду по своей лени не попали. Ноги у них были сухие. Я послал в батальон двоих доложить о случившемся.

Остальные сидели у костров, сушили валенки и грели голые пятки. Ноги сунули поближе к огню и шевелили грязными пальцами. |Под ногами у каждого лежала куча сухого валежника.|

От мокрых портянок и валенок валил белый пар, застилая солдатские лица и разнося противный запах в лесу.

Некоторые, что были пошустрей, набивали снегом [котелки] и кипятили водицу. Пока рота пускала пары и гоняла чаи, комбат пустил вперёд другую стрелковую роту. Полк на ходу получил пополнение. В батальоне теперь было две стрелковые роты.

Наша, считай, получила передышку на целые сутки. На рассвете следующего дня мы должны были пойти на деревню.

Без потерь её не взять, – подумал я, переворачивая валенок. Если бы не вода, лежать бы нам сейчас под той деревней.

Утро наступило как-то сразу. Из роты, что ушла вместо нас вперёд, появились первые раненные. К вечеру за мной прислали связного, меня вызывали в батальон.

При встрече комбат, конечно высказал своё неудовольствие и велел, как он выразился, непромокаемую вывести немедленно на исходное положение вперёд.

– Атаку четвертой роты немцы отбили! – добавил он.

О потерях, что они были большие он ничего не сказал. Не хотел, чтобы я был в курсе дела.

– Ты со своими выходишь на опушку леса и занимаешь исходное положение! Телефонную связь тебе дадим!

Каждый умирает в одиночку!

Здесь, в непосредственной близи от деревни, костров не разведёшь. Хотя солдаты не всё, как следует подсушили, но что сделаешь, приказ есть приказ, нужно ложиться в снег. На теле досохнет!

Впереди нас, на снегу в открытом поле лежат раненые и убитые четвертой стрелковой роты, которую вместо нас послали на деревню. Одни будут ждать темноты, другие останутся здесь до весны.

Мои солдаты довольны, что на марше залезли в воду и промочили ноги до колен. Зато пока живой! Один день да наш!

– Вот так бы каждый день! – услышал я разговор среди моих солдат.

– Пусть посылают! Мы хоть по горло в воду! А потом подальше в лес, шмутки сушить!

– А вон Лёнька и Егор остались сухие! Им море по колен!

– Чего по колен? Они, как доходяги, всегда сзади топают!

Ночь прошла без стрельбы. Часть раненых успела ползком выбраться к лесу. Утром, как обычно, заработали немецкие батареи. Немец взметал в небо снежные сугробы, облака снега и дыма летели вверх от замерзшей земли. Сюда на опушку леса снаряды не долетали. Они рвали остатки роты, которая лежала впереди. По разрыву снарядов и по звуку немецких пулемётов можно было представить, что творилось на передке. Немцы не выдерживали, когда русские подползали слишком близко. Они начинали нервничать, торопиться, и метаться по деревне.

А сейчас, прислушиваясь к разрывам и спокойному рокоту их пулемётов, было похоже, что живых солдат, лежащих впереди не осталось совсем.

Видно очень нужна была эта деревня и нашим, и немцам. Одни не жалели стволов и снарядов, другие не считали и не жалели своих солдат.

А что сделаешь, если на то категорический приказ из штаба дивизии или ещё даже с самого верха. Взять деревню любой ценой! А с одними винтовками не всегда получается.

Но вот и на опушку леса, где мы лежим, немцы бросили первый снаряд. Он пролетел над головой и глухо ударил сзади между деревьев. Второй при подлёте затих и через секунду рванулся рядом.

На душе кошки скребут, когда их пускают по одному. Вот завыл третий. Твой он или пронесёт? Лучше бы бросили сразу десяток и заткнули стволы. А эти одиночные, как бритвой по горлу! Резанёт или нет?

Мы лежим метрах в ста позади наступавшей роты, дым и гарь разрывов ветром сдувает на нас. Да ещё эти одиночные, как серпом по мягкому месту. Хотя, если подумать, нам лучше чем им.

К полудню небо нахмурилось. В лесу потемнело. Казалось, что зимний день уже близится к концу. И вот тяжелые хлопья снега стремительно понеслись сплошной пеленой к земле. Стрельба с немецкой стороны прекратилась. Немцы зачехлили свои стволы.

Используя затишье, к опушке леса побежали раненые, ползком подались тяжелые, доложить по телефону явились связные.

– Командир роты жив? – спросил я связных.

– Жив! Там с ним человек десять живых осталось!

Я позвонил в батальон, доложил комбату обстановку и просил прислать санитаров с волокушами, для отправки в тыл тяжело раненых.

На следующий день, собрав остатки роты, их снова пустили вперёд, рассчитывая под снежную завесу малыми силами ворваться в деревню. Но новый мощный налёт похоронил в снегу небольшую отважную группу.

Живой цели перед немцами не было, они прекратили стрельбу. Деревню нахрапом не возьмёшь! Штабные запросили передышки. В батальоне практически осталась опять одна стрелковая рота.

Пушка и два станковых пулемета из батальона куда-то исчезли, а с одними винтовками на деревню в открытую не пойдёшь. В этом только что убедились.

А снег всё валил и валил, укрывая изорванную чёрными плешинами землю. За несколько дней навалило целые сугробы.

Ночью по телефону я получил приказ перейти к обороне. Солдаты обтоптали снег вокруг себя и залегли за стволы деревьев на самой опушке леса. Ночью из штаба не звонили.

Смерть телефониста

Утром, когда рассвело, телефонист окликнул меня.

– Товарищ лейтенант! Вас вызывают к телефону!

Телефонист сидел на поваленной березе, привалившись спиной к стволу толстой ели. Я подошёл к нему и протянул руку за трубкой. Он поднял на меня свои глаза и подал мне телефонную трубку. Рука его с трубкой застыла, задержалась на мгновение в воздухе. Я взялся за трубку и легонько потянул её на себя, а пальцы телефониста почему-то не разжимались. Я поглядел на парнишку и хотел было сказать: – "Давай трубку! Чего держишь её?".

Но готовая фраза оборвалась у меня на полуслове. Комок подкатил к горлу. Я проглотил слюну и увидел. На белом лбу у паренька появилось маленькое розовое пятнышко, совсем меньше копейки. Пятнышко быстро покраснело и налилось алой кровью.

Кровь в виде тонкой струйки поползла к его бровям и переносице. Глаза телефониста по-прежнему смотрела на меня.

У меня мелькнула мысль. Как пуля могла прилететь со стороны немцев, если я своим телом прикрываю, солдата с той стороны. Откуда она взялась? Пуля прилетела неслышно! Ни щелчка! Ни малейшего звука! Только красное пятнышко появилось на солдатском лбу!

Рука телефониста упала и коснулась снега. Трубка телефона вывалилась у него из руки. А глаза чистые, как живые, с грустью и тоской продолжали смотреть на меня.

Солдаты, стоявшие рядом, умолкли и оцепенели увидев ручеек алой крови сбегавший по его лицу. Тонкая струйка сбежала к переносице, обошла вокруг губ и остановилась на подбородке. Здесь она задержалась и крупными каплями стала падать на шершавую шинель и в раскрытую ладонь руки. Он ронял капли крови, и даже мертвый собирал в горстку по капельке свою кровь. Глаза его были устремлены на меня, как на живого свидетеля этого последнего мгновения. Так исчезла ещё одна жизнь. Он отдал её за Родину без вздоха и сожаления.

Прошло несколько томительных минут, пока один из солдат не обратил внимание на дребезжащий телефон. Солдат поднял трубку с земли, приложил её к уху и обратился ко мне.

– Вас товарищ лейтенант!

Я махнул рукой. Мне било не до трубки. Я пошевелился, повел в стороны плечами, поднял локти вверх, подвигал туда-сюда спиной. Боли нигде не было.

– Нигде не болит? – спросили солдаты.

– Пуля не должна пролететь мимо меня!

– Ну-ка посмотри! На спине, в полушубке вырванный клок меха есть?

Солдаты осмотрели полушубок со спины. Они поковыряли пальцами в старых дырах.

– Так не больно? А так?

– Нет, не болит!

– Ну-ка раздевайтесь, товарищ лейтенант! Будем под полушубком искать, а то в этой шерсти ни черта не видно!

– Пуля, она когда насквозь, её сразу не учуешь. Потом заболит!

– А ты откуда, знаешь?

– Старики говорили!

Я снял портупею, скинул полушубок и почувствовал, как холодная струйка побежала у меня по спине.

– Снимайте гимнастерку! На белом нательном белье пятно крови сразу будет видать. С меня стянули гимнастерку, погладили руками по нательной рубахе. Помогли снять последнюю солдатскую рубаху с завязками, но крови нигде не нашли.

– А что там, сырое на спине? – спросил я солдата.

– Это вы вспотели!

Я стоял перед солдатами в полуголом виде. Солдаты тыкали пальцами, ковыряли мои родинки.

– Ну вы и счастливый, товарищ лейтенант! Сколько у вас родинок!

Кто-то предложил потереть спину снегом.

– Кровь, она сразу не пойдёт!

– Пулю, стерву, сразу не учуешь!

– Вот намедни, был случай! Идёт Егор, а у него кровь из рукава. Лёнька больной, а Егор здоровый мужик! Лёнька ему и говорит: – "У тебя Егор кровь из руки течёт!" А он оборачивается и спрашивает:

– Ну да! Где ж она?

– С рукава капает.

– Сняли шинель, засучили рукав, а у него пулей клок шкуры содрало! А ведь шёл человек и рука не болела!

Я посмотрел на солдат. Вижу, пошли фронтовые рассказы. Взял у солдата нательную рубашку с завязками, стряхнул её, чтобы вытряхнуть вшей, осмотрел её, растянул рукава и стал одеваться.

До деревни недалеко. Метров четыреста будет. Как пролетела пуля? Откуда она взялась? Из всех стоявших кучкой выбрала себе одну жертву. Как нелепо всё получилось!

Пока я раздевался и одевался, на телефон никто внимания не обращал. Какие тут телефонные разговоры! Командира роты на вшивость и на пули проверяли! И когда мне снова передали трубку, я услышал недовольный голос комбата. Я не стал рассказывать ему, что здесь произошло. Подумаешь потеря! Смерть одного телефониста! Когда целая рота только что легла под деревней! Целая сотня легла и исчезла в снегу. По телефону я получил приказ готовить роту к наступлению.

– Даю тебе два дня! Разведай деревню и подготовь солдат брать её штурмом на рассвете!

К вечеру я велел ординарцу почистить диски и автомат. Набить диски патронами, и обмотать автомат чистым бинтом.

– Возьмём с собой бинокль и пару гранат! Приготовь чистые маскхалаты! Ночью пойдём под деревню!

– Вещмешок с барахлом оставишь здесь! Бинты не забудь!

Я решил, что под деревню мы с ординарцем выйдем перед рассветом. Найдём подходящее место, ляжем в снег и будем вести наблюдение целый день до следующей ночи.

Ночь прошла без стрельбы. Немцев никто не беспокоил. Снегопад прекратился. Заметно похолодало. В воздухе поблескивая закружились редкие снежинки.

В полной темноте мы покинули опушку леса и двинулись вперёд увязая в глубоком снегу.

Из деревни в нашу сторону изредка летели ракеты. При взлёте мерцающего огня мы валились в снег, опускали головы и ждали когда ударившись она, ткнётся в снег и зашипит угасая.

Осветительная ракета гасла. Наступала черная темнота. Мы поднимали головы, снова вставали на ноги и, вскидывая вверх коленки, продвигались вперёд. До деревни оставалось метров двести не более, но мы хотели подойти ещё ближе, чтобы разглядеть немцев и их огневые средства.

Если летящую ракету проводишь взглядом до самой земли, то когда она упадёт и погаснет, вокруг себя ничего не увидишь. Все эти нужные моменты в нашем деле имели значение. Когда на переднем крае тихо и немец светит ракетами, волноваться нечего, он тебя не видит.

Пустит дежурный пулемётчик со скуки поверх снега очередь трассирующих и пойдут они волнистой змейкой освещая след на снегу.

Сначала мы шли во весь рост. Вязли в снегу по колено. Попробовали ползти. Снег рыхлей, тяжелый. Проползли метров десять, вспотели и дух не могли перевести. На лежку в снегу нужно подходить без горячки! Я тронул ординарца за плечо, поднялся на ноги и пошёл вскидывая ноги.

При ходьбе нельзя делать резких движений. Наблюдатель издали может тебя заметить. Лохматый заснеженный куст показался чуть впереди и правей. К нему мы повернули и направили свои стопы.

Ночью зимой вообще трудно держать направление. Ориентиры размыты, прямой путь по ним не возьмёшь, расстояния скрадены, снежное пространство обманчиво, оглянешься назад, а следы твои заворачивают куда-то в сторону.

Нужно иметь собачий нюх, чтобы пройти в открытом поле и не сбиться с прямой.

Вглядываясь в серую мглу, часто присаживаясь, мы наконец подошли к кусту. Под кустом сразу легли и откинулись на спину.

Нужно отдышаться, надо прийти в себя, собраться с мыслями и оглядеться кругом. Скоро придёт рассвет.

Под кустом сугроб. Я повернулся со спины и лёг на него так, чтобы не высовываться и иметь хороший обзор всей деревни.

Через некоторое время небо просветлело. За ветками куста с рыхлым налётом стали видны очертания сараев и отдельных домов.

Совсем близко от нас стояли два амбара и отдельный сарай. С опушки леса было не видно, что они стоят на отшибе. Они даже днём, при взгляде в бинокль терялись между снежными крышами домов. Это хорошо, что мы их обнаружили.

Мы обошли деревню слева и теперь находились, против левой её половины, а четвёртая рота накануне наступала с опушки леса против правого её крыла. И остатки роты лежали где-то в снегу далеко правей.

До полного рассвета оставалось, немного. Я повернул голову вправо и посмотрел на опушку леса. Мягко, чуть розовея, на востоке в облаках появился рассвет. Острые макушки деревьев почернели на фоне утреннего неба. Крыши домов, в отличие от снега в поле, стали заметно светлей. Я опустил на лицо марлевую сетку, выпустив её из-под капюшона на голове. Ординарец последовал моему примеру.

Сколько мы так пролежали, трудно оказать. Мелкий снежок продолжал серебриться в воздухе. Это хорошо! Видимость ограничена! Нас не обнаружат, а нам от сюда всё видно хорошо.

Лёжа за белым, заснеженным кустом, я вспомнил, как полз задом от зениток. Если бы не белое ветвистое дерево меня бы расстреляли тогда в упор. Всему этому я помаленьку обучал своего ординарца. Парень он был тощий и худой, мускулишек особых у него не было, но наше ратное дело он соображал хорошо. Вообще он был аккуратным, шустрым и толковым ординарцем. А это немалое дело! Это не денщик у командира полка! Тот чистит сапоги, полотенце подаёт для умывания, за водкой куда нужно бегает. А этот в разведку должен уметь ходить, соображать за целую роту. Считай после старшины Лоскутова, он третье лицо в роте по всем и по боевым делам. Коснись, если выйдут из строя лейтенант и старшина Лоскутов, кого вызовет комбат по телефону и спросит, почему не взяли деревню, – его, ординарца!

Сухой мелкий снег крутился у нас перед глазами, но смотреть не мешал. Там из-за угла дома дымила немецкая кухня. В дом, что стоял у раскидистого дерева входили к выходили немцы. Эх! Была бы сейчас какая-нибудь задрипанная пушка! А там чуть левее, по движению в воздухе рук можно было узнать немецких телефонистов. Они между домами натягивали провод. Видно немцы основательно и на долго решили обосноваться здесь. Но где стоит их артиллерия? Куда нацелились их пулеметы?

Я показал ординарцу рукой, чтобы он смотрел за сараем. Как бы не пряталась немцы и не маскировались, подумал я, они в течении короткого зимнего дня должны выдать себя, если сидят в амбарах или в сарае. Без движения, на холоде, в пустом сарае долго не просидишь. Пройтись захотят. Обязательно выглянут. Если в амбарах и сарае нет никого, то их можно будет ночью занять потихоньку. А потом на рассвете целой ротой рвануть на деревню. Я показал ординарцу варежкой, мол, внимательней смотри. Так думал я, наблюдая через марлю за деревней.

Марля иногда шевелилась, её подхватывал ветер, она мешала смотреть. Я отломал от куста, торчащего из снега, кусок сухой ветки и проковырял в марле два отверстия и мой взгляд упал на основание куста.

Мне показалось, что у меня под носом что-то шевелилось. Когда я присмотрелся, то увидел в снегу небольшое отверстие, из которого шёл белый дымок.

Я удивился, откинул марлю на капюшон и посмотрел ещё раз на снежный бугор. Из дыры по-прежнему подымался дымок, как из трубы тлеющего на углях самовара. Подхваченный лёгким движением ветра, он таял в морозном воздухе.

– Это мне показалось! – подумал я, – Глаза утомились! Долго смотрел! А может я сплю? И это мне снится во сне? Надо попробовать!

Я снимаю варежку, протягиваю руку назад и несколько раз щиплю себя за ягодицу. Чувствую боль. И убедившись, что всё наяву, я показываю ординарцу на снег, на отверстие и на белый дым, медленно ползущий оттуда. Ординарец утвердительно кивает головой.

– Мы лежим на немецком блиндаже, – подумал я.

Небольшой бугор снега, это блиндаж. А край бугра, это торцы бревен или сами накаты. Снегу навалило много. Печная железная труба где-то внизу. А вот, где у блиндажа выход, из-за снежного бугра не видно.

День уже кончался. Серые сумерки ночи стали незаметно ползти по земле. Я знаком подозвал к себе ординарца. Оттянув ему капюшон маскхалата и клапан папки шёпотом сказал: – Приготовь гранату! Я буду откапывать снег до трубы. Как докопаю, выдернешь чеку из гранаты и спустишь её в трубу! Всё ясно?

Надев варежку, я стал рукой разгребать снег вокруг отверстия. Расширив воронку и углубив её, я скинул варежку и опустил руку вниз. Пальцами я нащупал что-то холодное и твердое.

Я осторожно подался вперёд, вытянул шею и посмотрел на дно воронки. Внизу на дне воронки было человеческое лицо. Под снежным бугром лежал раненный русский солдат.

Мы очистили ему голову и лицо от снега. Он лежал без памяти, но живой и дышал. Это был не дым, как мне показалось в начале, это был легкий белый пар, который выходил у него из ноздрей. Работу по очистке его тела мы проделали в несколько этапов. Когда мы добрались до поясного ремня, на бедрах и ногах осталось немного снега. Когда весь снег с солдата был убран, мы увидели, что он ранен в обе ноги. Кровь мелкими пятнами успела просочиться сквозь ватные штаны. Ноги солдату побило осколками.

Солдат лежал с закрытыми глазами. Посмотришь на него, он как будто забывшись и устав, спит непробудным и глубоким сном. Холод и снег сковали его раны и остановили кровотечение.

Видно он потерял не так много крови, чтобы под снегом угаснуть совсем. А говорят на ветру человек, засыпая, замерзает мгновенно.

Снег припорошил его, укрыл от переохлаждения и мороза, вот он и остался живой. Он лежал на спине и над ним за эти дни насыпало целую кучу снега. Ровное дыхание образовало отверстие в снегу. Мы приняли его за немецкую печную трубу.

Пока мы возились с раненым, ночь навалилась совсем. Я велел ординарцу отправиться в роту.

– Из роты возьмёшь с собой четырех толковых ребят, санитарную волокушу и катушку телефонного провода!

– Я до твоего возвращения останусь здесь.

– Оставь мне гранаты и свой автомат!

– Вернёшься назад, солдат сюда не води! Оставь их с катушкой в лощине. Волокушу и конец телефонного провода сам дотащишь сюда!

– Давай быстро! И действуй осторожно! Немцы не должны нас здесь заметить!

Ординарец, как тень скользнул по снегу и исчез. Прошло часа два, когда я сзади услышал его сопение. На последнем отрезке пути он ползком подбирался по нашим следам.

Мы отгребли снег из-под раненого солдата, подтолкнули край волокуши ему под бок и осторожно перевалили. Я приготовился прикрыть ему варежкой рот, если он от боли вдруг закричит или охнет. Но солдат видно был терпеливый, он не вздохнул, не застонал и даже не пикнул. Мы его уложили на волокушу, он был в забытьи.

Волокуша оснащена боковыми ремнями. Мы его приторочили к ней. Когда всё было готово, за нос волокуши был привязан конец телефонного провода, мы пригнулись и тихо пошли вдоль него.

Снежное поле было ровное, с небольшим уклоном в нашу сторону, так что тянуть за провод потом будет легко.

Спустившись в лощинку, я лёг на спину и развалился на снегу. Полежав и отдохнув немного, я подозвал к себе солдат.

– Вот провод! На том конце волокуша. В ней лежит раненый. Вы будете тянуть за провод, а я выйду на край поля и буду наблюдать.

– Работать спокойно! Провод рывками не дергать! Если волокуша застрянет, один из вас по моей команде ползёт туда.

– Имейте в виду! Немец не должен здесь никого обнаружить! За это отвечаете головой!

Вскоре на снегу показался приплюснутый нос волокуши. Раненый покачивался на ходу вместе с ней.

Мне важно было убрать раненого солдат с нашего пути, да и долг был перед ним. Мы после воды сушились в лесу, а он пошёл вместо нас умирать под деревню.

Когда волокушу скатили вниз, я приказал ординару со строгостью проследить за солдатами, чтобы они без всякого шума с волокушей дошли до леса. Я полагался на него. Он был парень понятливый и толковый.

– Я в роту приду потом! Я полежу, послушаю здесь.

– Ты их проводи до лесной дороги!

– Отвезете раненого в санвзвод! – сказал я солдатам.

Я остался лежать в низине. Хотел сам убедиться, что мы не встревожили немцев. Для нас здесь был реальный шанс без шума и без особых потерь ворваться в деревню. Ворвёмся! А там, что будет! Главное сейчас не наделать шума.

Как мне потом доложили, раненого благополучно доставили фельдшеру. Но кто он? Как его фамилия? Я так и не узнал. Война надавила на хребет, позвонить фельдшеру не было времени.

Я ещё раз утвердился в мысли, что вместо нас пошли на смерть эти солдаты. Мы обязаны были, обнаружив, спасти его.

Утро и короткий день пролетели быстро. Я урывками спал. Меня часто будили. То комбат вызывал к телефону, то во взводе у старшины появились раненные.

Завтра с рассветом пойдём, на деревню. Нужно ещё успеть проверить снаряжение и оружие у солдат. В мешках у солдат чего только нет. Ходят гремят, как стадо коров пустыми консервными банками. Постучал у одного по мешку на спине.

– Это чего?

– Это? Это, где успеть на лучинках согреть водицы!

У того в мешке рядом с пустым котелком горсть мороженной картошки. Они, как булыжные камни стучат по котелку.

У этого две ложки запасные из "ляменя", говорит, сам сделал.

– У тебя нет ложки браток? Для своего солдата это можно! Подходи выбирай! Бери, бери любую! Какая на тебя смотрит? Гони горсть табаку! Пару сухарей! Можешь пайку сахару дать в придачу.

Если при выходе на деревню, у одного из них чего-нибудь брякнет в мешке, считай погубили всё дело и целую роту!

Я велел сержанту, который заправлял у нас снабжением, собрать у солдат заплечные мешки. Забрать и сложить, их в ротную повозку!

– Выложить из мешков гранаты и патроны! – приказал я солдатам.

Если не проверить солдат, они на деревню пойдут без запаса патрон и гранат. В роте найдутся такие.

Солдаты, правда, сомневались. У них проверят мешки и потрясут барахло. Я при всех объявил:

– Сержант перед ротой головой отвечает! Если кто из солдат потом предъявит претензии!

Слову "претензии" они поверили. Оно пришлось им по душе.

Сержант исполнил всё, как я приказал. Получил на роту чистые маскхалаты. Отобрал у солдат мешки. Я проверил оружие и амуницию и доложил в батальон, что рота к выходу на деревню готова.

Я не стал рассказывать комбату о двух амбарах и сарае. Утром следующего дня, как я и предполагал, всё вышло "шито-крыто" и гладко. Мы без потерь ворвались в деревню.

Немцы, увидев наших солдат между домов, они подумали, что мы их обошли с тылу и разбежались в разные стороны. Они несколько минут отстрелись из последних домов |с правого края деревни|, но увидев, что мы готовы отрезать им путь, заметались в панике и побежали по снежному полю. И только спустя часа два, когда связисты размотали в деревню телефонную связь, я от комбата получил строгий приказ преследовать отступавшего противника. Над деревней в это время разорвалась два первых немецких снаряда.

А кого собственно догонять? Не побежим же мы, как дураки, по снежному полю за немцами! Мы пойдём по дороге и не торопясь. Мы всё понимаем. Нас хотят поскорей выставить из этой деревни.

Вот так и живём! Деревни берём мы, а спать в ней будут другие! Не справедливо ведь, правда!

Я, конечно, пекусь не о себе. Так солдаты думают. Вон послушайте, что они говорят!

– Взяли деревню! Она наша! Отдайте её нам хоть на два дня! Пожалуйста отдыхайте! Спитя! Чай кипятитя! Картошку варитя! А то ширь! И опять на снег вываливай. Справедливости нету.

Штабные, они тее, не лыком шитые! У них палатки в лесу имеются, а первым делом лезут в избу, где спать потеплей! А мы этого тепла всю зиму не видели. Где уж нам? Опять за немцем гонись!

– Ладно, иди! А то баба на печке приснится! А тебе на неё сейчас смотреть, даже во сне, никак нельзя!

– Давай, давай иди! У нас дела поважней! Нам нужно за Родину воевать! Энтих на немца с ружьём не пошлёшь. Они этому не обучены. Они по проволоки привыкли орать. Потом после войны будут заливать, так мол и так, брали деревни.

– А в чём ты сомневаешься? Всегда это было так! Одни сидели сзади, другие шли впереди. А вон, говорят, у немцев ротный сидит за три километра от передовой. А наш лейтенант вместе с солдатами под пулями матерится. За то мы и берём деревни. А немцы, сам видишь, драпают и бегут.