Текст книги "Князья веры. Кн. 1. Патриарх всея Руси"

Автор книги: Александр Антонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 29 страниц)

– О, святейший отец, как раз и не следует давать движение тому, о чём просили правитель и царь. Пусть ещё два-три года русская церковь остаётся зависимой от твоей церкви, от Царьградской. Два-три года! – горячо закончил Богдан. Затем он решительно подошёл к толмачу и бесцеремонно вывел его из кельи. А захлопнув дверь, достал из внутреннего кармана кожаную кису, положил её на налой. – Святейший отец, забудьте на два года, зачем приезжали! Два года! – Бельский взял руку патриарха, поцеловал её, а потом крепко пожал. С тем и покинул келью.

Спустя полчаса Бельский уехал из Пафнутьева монастыря, держа путь на Верею, чтобы вернуться в Москву через Смоленскую заставу. Ничто не испугало Богдана, ни ночь, ни глухой лес, где и волки и медведи могли выйти на дорогу.

...И прошло несколько месяцев, как Богдан побеседовал с Иоакимом. Вестей от него в Москву не приходило. И Богдан радовался: всё идёт как задумано. Зато каждый месяц в Антиохию, то с оказией, то с гонцами, от московских иерархов летели запросы. Годунов был в большой обиде на Иоакима. Иов недоумевал: столько заверений и – всё на ветер. И снова писал ласковые письма Иоакиму, отправлял их с купцами. Но шли в Антиохию и другие грамотки, да больше с гнилью.

На красный товар цену набить можно. А как продать то, что ничего не стоит? Уж Богдану бы не знать, что за такой товар и полушки не дадут. Да вот и в нём он находил выгоду. Писали ему прелестные грамотки безместные попы, которых находил он в кабаках и в трущобах близ Облепихина двора у Земляного вала. В Старом кабаке, гудевшем денно и нощно словно пчелиный рой, и варил свои прелестные грамотки Богдан. Там, среди кадей с пивом, рядом со стойкой, где красовался целовальник в свете факела, Богдан находил грамотного безместного попа-питуха и посему нищего, поил его вволю, и тот писал потом какую угодно ересь. А там прелестные грамотки летели с торговыми гостями, со странниками в Путивль, в Киев, в Корсунь и дальше, попадали в руки греческих купцов, и они за денежки, полученные от людишек Богдана, доставляли грамотки патриарху Иоакиму да патриарху Иеремии.

Странник-монах Феоклит прячет в пути грамотки надёжно. Он юрок и хитёр. Идёт по дороге на Путивль какой день, а лисьи глазки остры – всё видят, лисий носок чуток – всё чует. Мышку учует Феоклит в траве, волка в густом лесу выглядит. Мышку, чтобы хапнуть, а от волка – стрекача вовремя дать. И твердит Феоклит в пути вместо молитвы седмицу раз да ещё многажды раз по седмице всё записанное в грамотке:

– «Знай, владыко византийской церкви Иеремия, како на Руси веру чтят. Многие люди, забыв Бога и православную христианскую веру, тем прелестникам-скоморохам следуют, сходятся по вечерам на бесчинные позорища. На улицах и на полях богомерзких скверных песни поют всякие, бесовские игры устраивают. Да в городах и уездах прелестники и малоумные людишки в бесовские сонмища сходятся. Многие люди мужского и женского полу по зорям и в ночи чародействуют, бесчинствуют, творят блудодейство и скачут через огнища. Како же держать на престоле русской церкви человече, не могущего крепить бразды?»

Прелестные грамотки надёжно творили своё дело. Ни на один запрос Иова не отвечали ни Антиохия, ни Константинополь. Будто и не было на Руси Иоакима, будто и не давал он слова правителю Годунову да митрополиту Иову.

Богдан и Дионисий иного пока и не желали.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
СТРАННИК НИКОЛАЙ

Минул год, как митрополит Иов проводил в дорогу Антиохийского патриарха Иоакима. Это был год тщетных ожиданий и терпеливого бдения. Иов перестал сетовать на Иоакима, понял, что духовному отцу не просто добиться согласия от других первосвятителей внять просьбе русских иерархов об учреждении патриаршества на Руси. И всё-таки Иов был полон веры в то, что всякое богоугодное, благое побуждение даст свои плоды, ибо сие угодно Всевышнему творцу.

Совсем по-другому воспринял годовое молчание Иоакима Борис Годунов. Правитель был сильно недоволен Антиохийским патриархом. В конце концов, считал он, за такие богатые дары надо расплачиваться. В отлику от Иова Борис каждодневно ждал вестей из Константинополя, где должна была решиться судьба русской церкви. Борис часто говорил Иову:

– Отче владыко, блажен, кто верует. Меня же посетило сомнение и не покидает: забыл о нас патриарх Иоаким.

– Бог простит твоё сомнение, сын мой, если укрепишь свою веру молитвой. Всякому плоду должно созреть.

– А злой умысел? Нет ли ему места? И ты знаешь – от кого...

– Ведомо мне, что сей человек честолюбив, любостяжателен, ан подличать не горазд.

– Зачем же он якшается с пролазой Богданом? Зачем Богдан перехватил Иоакима, держал с ним беседу?

– Верую и надеюсь, что не во вред церкви. – Иов кой-что знал о хитростях Дионисия и Бельского, но не придавал сему особой цены.

Годунов был другого мнения о происках Дионисия и Богдана. Нет, Дионисий не смирился с тем, что потерял престол главы русской церкви, что он не первый иерарх. Да и Богдан от зависти сгорал, видя во всём успехи Годунова. Но спорить с Иовом Борис не хотел и лишь попросил:

– Отче владыко, чем искать рыбу в мутной воде, пошлём-ка гонцов из Посольского приказа. Пусть дьяк Щелкалов попечётся, чтобы плод ко времени созрел. А под лежачую колоду вода не течёт.

– Уповай на Бога, сын мой, – упорствовал Иов. – Да пошлёт тебе Господь по сердцу твоему и все намерения твои исполнит. Вещает мне душа, что близок час путника-иноземца.

Борис всегда охотно внимал словам Иова, принимал их к сердцу. Он верил не столько в его провидческий дар, сколько в житейскую мудрость, в ясность ума, в чистоту помыслов. Иов вносил в него дух умиротворения, и этим даром своего высокочтимого друга Борис особенно дорожил. Как много принял он советов от Иова, которые приносили ему жизненное равновесие и уверенность.

А Иов, в свою очередь, был признателен Борису за высокочтимость его сана, но не личности. Сам он любил Бориса не за то, что правитель благоволил к нему, а за то, что великую пользу России нёс, за то, что его дела украшали царствование Фёдора. Всё содеянное Годуновым Иов оценивал не только как служитель, как глава православной церкви, но и как просвещённый человек эпохи – сочинитель.

В ночные часы, склонившись у налоя над писчей бумагой, освещённой пламенем восковой свечи, он писал о венценосном государе России и о том, кого Господь Бог уравнял с венценосцем – о правителе Борисе Годунове, о его влиянии на умы и сердца россиян. Как рождалось то, что писал Иов, он не мог бы сказать. Знал одно: всё сказанное о Борисе поднималось из глубин души.

«В счастливые дни Фёдора Иоанновича строил под ним Державу великий шурин и Слуга его, муж верховный, единственный в России не только саном, но и разумом высоким, храбростию, верою к Богу. Его помыслом цвела сия Держава в тишине велелепной, к изумлению людей и самого Царя, ко славе Правителя не только в нашем отечестве, но и в дальних пределах вселенных, откуда знаменитые Послы являлись здесь с дарами многоценными рабски благоветь перед Царём и дивиться светлой красоте лица, мудрости, добродетели Правителя среди народа, им счастливого, среди столицы, им украшенной».

Рука Иова, движимая искренностью помыслов, была тверда, письмо светилось ясностью мысли, чистотою душевного порыва. Иов дал обет писать только правду. И никакую ложь в похвалу пред ликом Богоматери Владимирской он не мог бы написать. Сей дубовый налой, на котором лежала рукопись, не знал ни хулы, ни извета.

Иов писал широкое полотно. Он не забывал говорить о сподвижниках Бориса, которые вместе с правителем укрепляли Русь, ставили города. И новые города, которые закладывал Борис, отмечались в сочинениях датою рождения. Так сохранял для потомков Иов годы закладки Курска, Воронежа, Оскола, даты появления сибирских порубежных городов.

Гордость россиянина двигала пером Иова, когда он писал о русской армии, о ратных силах, созданных Борисом. По мнению иноземных современников, навещавших Москву, они лучшие в Европе.

Иов так и запишет: по мнению иноземных гостей.

Писал Иов в дни ожидания вестей из Царьграда и о том, как Борис заботился о процветании наук. С одобрения царя Борис позвал в Москву английского философа, математика и астролога Джона Ли, потому «как думали, чтобы пользоваться его советами для открытия новых земель на Северо-Востоке, за Сибирию».

Борис не боялся просвещения народа, посылал сынов России за знаниями в Европу, способствовал каждому, кто жаждал наук. «И если я не знаю его мысли, то вижу дела его, благоприятные для образования России», – говорил Годунов Иову.

Смущение и страх Божий, однако, посетят Иова, когда Борис преступит законы Божеские и Христовы, когда возьмёт на душу несмываемый грех. Но об этом Иов напишет потом.

А пока нужно было встречать ещё одного греческого гостя, посланника патриарха Иоакима священника Николая.

Он появился в Кремле неожиданно: на заставах его не заметили среди путников, не задержали в воротах Фроловой башни Кремля. Лишь у дворца Бориса Годунова Николая остановили и по его просьбе отвели в палаты митрополита Иова.

Когда митрополит узнал, что путник из Антиохии от патриарха Иоакима, то не мешкая повёл его к Годунову. Борису уже доложили о Николае. И правитель встретил гостя так, как встречал именитых послов – в Грановитой палате. Борис догадался, что греческий гость таился не случайно. Видимо, его предупредили, что он должен кого-то опасаться в Московии. Борис с нетерпением ждал, когда гостя можно будет обо всём расспросить. И лишь только слуги Бориса покинули Посольскую палату, он попросил Иова:

– Владыко, спрашивай гостя, с чем пожаловал.

– Странник, как тебя зовут? Какие вести ты принёс от патриарха Иоакима? – спросил Иов.

– Крещён Николаем, владыко. А теперь слушайте, что повторю многажды. Патриарх вернулся из России расстроенным. Его грудь теснило горе. На долгом пути он не раз был притесняем неизвестными ему вашими противниками. Его подкупали. И однажды он даже осквернил руки мздой. Он отдал эти золотые монеты на обновление храма... Вернувшись в Антиохию, патриарх недолго побыл дома. Он отправился в Константинополь и нашёл путь к сердцу патриарха Иеремии. Два наставника веры в молениях и беседах сошлись мыслью о том, чтобы созвать Антиохийский и Константинопольский Соборы. А там и Вселенский Собор...

– Двинулись вешние воды, владыко! – воскликнул Борис и обнял Иова.

Митрополит согласно кивнул головой и спросил Николая:

– Когда же будет Константинопольский Собор?

Греческий гость не торопился выкладывать все вести. Видно было, как он устал, проделав долгий путь. Его сутана была в дорожной пыли, чёрная, ещё без седины борода спуталась, лицо было покрыто грязью. Но, видя нетерпение русских, Николай продолжал рассказывать:

– Молитвы первосвятителей дошли до Господа Бога. В Константинополе Собор состоялся. Просьба царя Фёдора об открытии в России патриаршества одобрена.

– Где же грамота, закрепляющая дозволение? – спросил Борис Иова, выслушав его перевод. Иов задал этот вопрос Николаю и добавил:

– Мы не можем поверить тебе, сын мой, на слово.

– Всевышний велел набраться терпения, – ответил Николай. – Ещё не сказали своего слова патриархи Иерусалимский и Александрийский.

– Когда же они соберутся? – спросил Иов.

– Я отправился в путь за неделю до того, как уйти в Александрию и Иерусалим посланцам патриарха Иеремии. Вселенский Собор будет только после Рождества Христова.

Радость правителя и митрополита померкла.

– Сколько же нам годить?! – воскликнул горько Борис. – Почти год! Мне ведомо, что Константинопольский патриарх первейший. Его слово сказано. Какие столпы выше? Отчего замотчание?

– Ты прав, сын мой. Аще сто сорок лет назад великий князь Московский Василий Тёмный добыл у Царьграда свободу русской церкви. Да мнимой она оказалась. Тем паче нам нужен престол. Но над нами есть Бог – без его воли не бысть нам. Такоже Вселенский Собор благословения для...

Грек Николай стоял перед московитами печальный. Понял он, что не порадовал их своей вестью. А ведь думал через сие дары от правителя получить. И стал горячо доказывать, что Иоаким верен слову и добьётся своего:

– Веруйте и надейтесь, что первосвятитель Иоаким, столь усердно исполняющий свой долг, принесёт русской православной церкви долгожданную независимость...

– О чём он с жаром толкует? – спросил Борис. – Пусть не подумает, что мы веретеники, своё он получит.

– Не печалься, сын мой, – сказал Иов Николаю, – ты принёс нам ублажение, и мы выразим тебе почёт.

– Отче владыко, попекись о госте, – попросил Борис Иова и покинул Грановитую.

Митрополит повёл Николая в свои палаты. Он распорядился, чтобы путнику сменили одежды, дали вымыться и накормили.

– Отдохни, сын мой, а после вечерни мы побеседуем, – сказал Иов и велел слуге ухаживать за Николаем.

Но Николай не уходил вслед за слугой. Он смотрел на Иова глазами-маслинами с мольбой.

– Что смущает твою душу, сын мой? – спросил Иов.

– Грешен, владыко. Перед лицом правителя утаил многое, с чем пришёл, – ответил Николай.

– Да простит тебя Всевышний: блажен, кто исповедуется.

Иов привёл гостя в трапезную, позвал услужителя, велел принести закуски, вина. И когда остались одни, спросил:

– Сие будет от имени святейшего Иоакима?

– Да, отче. Горько сие произносить, владыко. Позорные люди чернят вашу веру и шлют прелестные грамотки в Антиохию и в Константинополь. В них предупреждение Вселенским патриархам не давать патриаршества Руси до тех пор... – Николай замешкался.

– Говори не сумняшеся, сын мой! – попросил Иов.

– Пока кто-то не изгонит из православной церкви всех, кого обуяла ересь.

– Еда? Сии мужи названы?

– Там есть твоё имя, владыко, вкупе с епископами Александром, Варлаамом, Геласием. А довёл нам всё монах Феоклит Знаменскова монастыря.

«Господи, Феоклит, сын мой славный, пусть наградит тебя Всевышний за сей подвиг во имя веры», – помолился Иов. Он приблизился к Николаю, положил руку на плечо и тихо сказал:

– Помолимся, сын мой, и ты очистишься от скверны, кою так долго нёс. – Иов прошёл в передний угол трапезной, где стоял большой иконостас и опустился на колени.

Николай встал рядом. И оба прочитали молитву: «Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие моё...» Молитва принесла в их души умиротворение. Они вернулись к столу, Иов велел гостю выпить вина и закусить.

– Враги веры живут от века. И несть числа Иудиному племени, – садясь к столу, сказал Николай.

– Забудь о них, сын мой. Мы сотворили молитву, и души наши чисты, – попытался успокоить Иов Николая. – Как вкусишь пищи, тебя отведут мыться и отдыхать. А мне пора в собор. – И митрополит ушёл.

Он отправился в Благовещенский собор справлять вечерню, на которой присутствовал царь. После вечерни, как всегда, царь Фёдор подошёл к Иову поблагодарить за богослужение.

– Ты льёшь елей словес, как велит Бог. Спасибо, владыко. – И продолжал: – Слышал я, что прибыл гость из Антиохии, да будто бы радостные вести принёс. Как хорошо всё, как боголепно...

– Пусть не покидает тебя, государь, боголепие отныне и присно.

– Аллилуия! – произнёс Фёдор. Он заметил, что Иов сегодня не полностью отдал себя службе: что-то беспокоило его. Но спрашивать не стал, решил, что сам скажет, если важное...

Однако митрополит не хотел тревожить царя тем, что касалось прежде всего церкви. Хотя и знал, что первый радетель веры может на него обидеться. Подумал сей же миг, что пусть лучше об этом скажет царю правитель. И сразу же, как только царь покинул собор, Иов отправился к Борису.

Правитель был не один. Беседовал с дядей Григорием, управляющим Дворцовым приказом – дворецким царя Фёдора.

Увидев печальное лицо митрополита, Борис поспешил навстречу.

– Что случилось, отче владыко?

– Ничего. Устал ноне, сын мой. – И Иов грустно улыбнулся. – День вельми долог. – Но глаза Иова были нацелены на дворецкого, и Борис понял митрополита. У Иова было доброе отношение к Григорию Годунову, человеку бескорыстному, честному, крепкой веры. Но то, что составляло тайну церкви, Иову не хотелось при нём разглашать. Борис понял всё без слов и сказал Григорию:

– Дядюшка, навести моих чад. Я тебя позову.

Григорий молча ушёл на другую половину дворца.

– Сын мой, – начал Иов, – наш гость из Антиохии открылся мне в том, чего не сказал при тебе: клевету поганую недруги наши отправляют в прелестных грамотках в Константинополь и Антиохию. В ереси обвиняют иерархов церкви, пятно кладут на них за раскол якобы.

– Ведал я, что сие так будет, владыко. Вот тебе и обернулась встреча Богдана с патриархом порухой, вот и всплыли происки Дионисия. Оттого и молчали первосвятители полный год. Ты же, владыко, не допускал и мысли о их вине. А они вон смолу варят да на тебя льют.

– Но что им надо, корысть в чём?

– Да в том, чтобы над нами встать! Против тебя и меня они выступают, – горячился Борис.

– Истинно так, сын мой! – И подумал Иов: «Тако же плут Дионисий, смолу топил-выливал с того часу, как блудом с Богданом покрылся». – И воскликнул: – Да покарает их Господь Бог за злые деяния, нечестивцев.

– Согласен с тобой, владыко. Токмо движения к цели сие не сделает. Нам теперь отмываться след. Дионисию же пора укорот сделать. Там и Богдан присмиреет. Пусть государь исполнит свою волю, постриг назначит, – жёстко произнёс Борис.

Иов хотя и был склонен к той же мере, но возразил, потому как всё было бы похоже на месть с его стороны.

– Сын мой, сие не край терпению. Пока лишим сана да попом отправим в приход под строгий надзор епископа.

– Ой, не обмишурься, отче владыко. Как бы себе дороже не стало, – заметил Борис, но настаивать не решился. Иову лучше знать, как поступить в своей «епархии», подумал правитель. Спросил о другом: – Сколько намерен гостить на Москве грек Николай?

– Сие в нашей воле.

– Вот и пусть собирается не мешкая. А с ним в пару я пошлю Сильвестра. Свои-то уши лучше услышат.

– Уж не ведуна ли? – удивился митрополит.

Годунов посмотрел на Иова весёлыми глазами.

– Да ты не сомневайся, владыко. Он же не нехристь, он нашей веры и на поругание её не отдаст.

– Ежели совесть твоя чиста... – неохотно согласился Иов.

...Николай провёл в Москве три дня. За это время Борисов человек нашёл ведуна Сильвестра. Да кто и знал, что он ведовством занимается? Торговый гость – вот кто был Сильвестр. Всю Европу исходил-изъездил со своими товарами – паволоками и узорочьем – до испанского города Сан-Себастьяно добирался, в Италии, в Греции побывал. Говорил по-испански и по-гречески. Теперь вот в Персию путь метил, да Борис перехватил. Сильвестру велели прийти в Белый город. Там, в рубленом ставце первостроителя Конона Фёдорова, его ждал Борис. Белый город был весь в строительных лесах, возводились боярские каменные палаты. И Борис часто приходил сюда к Конону узнать, не нарушают ли бояре гармонии в стройке.

Встретились Годунов и Сильвестр. Оба хороши, да Сильвестр красивее Бориса. Было ему лет тридцать, статен, широкоплеч торговый гость. Грива рыжих волос, рыжая борода – всё пламенело. И лишь глаза весенней зеленью играли. На плечи накинут польский кафтан – кунтуш со шнурами, с откидными рукавами.

– Ты мне в инока обернись, – пошутил Борис. – Ишь, женихом вырядился.

– Обернулся бы, да нужды нет. А вот как в Царьград пошлёшь, чего ж, и обернусь.

– Завтра и выходить, – продолжал Борис, нисколько не подумав, откуда Сильвестру знать, в какие земли его посылают.

– Однако даров ещё Николаю не собрали. Да и в дорогу нам корм не определили. А надо нам по десять рублей серебром. Деньжура крылышки расправит и понесёт.

– Знаешь, зачем посылаю? – спросил Борис, пока ещё не отдавая себе отчёта в том, что слышит от Сильвестра.

– Вижу... Вот престол патриарший на Москве узрел. Да к нему дорога не пробита, никто не подойдёт. Пойду пробивать. Поклонюсь святейшему Иеремии да скажу, чтобы поспешил с благословением русской церкви. – На лице у Сильвестра гуляла лукавая улыбка, глаза были дерзкие, независимые. Приневоль, так и не пойдёт Сильвестр никуда.

Борис только теперь вдруг ощутил страх перед этим загадочным человеком. «Осподи, откуда сие озарение? Сатанинское ли, Божеское ли? Слава Отцу и Сыну и Святому духу, что сей ведун во друзьях, а не во врагах моих!» – словно молитву произнёс Борис. И тогда он сказал:

– Коль всё ведомо тебе, вот деньги и иди. – Борис отсчитал двенадцать рублей. – Сам купишь лошадь и платье. Да в Боровск выезжай.

Сильвестр чувствовал, как по телу Бориса пробегает дрожь. Он знал, откуда она, посмеивался. Но судьбу не испытывал. Ведомо было ему ещё и то, что в Боровске, где велено ждать Николая, он пробудет три дня и уйдёт один. А Николай до Боровска не дойдёт. Нет, не сказал он о том душевном своём озарении Борису, потупил глаза. Сильвестру было жаль Николая. Да как помочь? Он ведь только предвидел судьбу, но не распоряжался ею. Богом было начертано Сильвестру видеть, знать, но он же, Всевышний, не позволял ему вмешиваться в судьбы людей. Они подвластны только Богу.

Борис в это время присматривался к ведуну, пытался понять, откуда у человека такая сила, почему Бог наградил так щедро, приравнял к святым духам. Но знал Борис за Сильвестром и то, что, помимо умения предвидеть, он был ещё хорошим умельцем, знал тонкие ремесла: оружейное да ювелирное. Однако сие мало интересовало Бориса. Нужен ему был Сильвестр как лазутчик, как исполнитель его тайной воли. Надёжен был во всём этот лихой ярославский гость.

– Спасибо, государь-правитель, – ответил Сильвестр. – Как всё узнал, так и сделаю. Завтра к вечеру в Боровске буду, на постоялом дворе приткнусь, келаря с обозом ждать.

– В таком разе иди.

– Иду, боярин, – ответил Сильвестр.

Борис в этот миг лишь мельком глянул в оконце, а Сильвестра уже и след простыл: ни половицы не скрипнули, ни дверь не шелохнулась.

– Наваждение, – поёжился от озноба Борис. Он осмотрел ставец, да в нём и мышь не спрячется, и вышел на стройку Белого города.

Сильвестр со сборами не замешкался. Спустился к Москве-реке и берегом прошёл в Китай-город, на торжище. Там купил плащ с капюшоном, в каких ходят странники, в оружейном ряду выбрал сулебу болгарских мастеров, тут же заглянул на кружечный двор, медовухи выпил: за удачу в пути. Ходил по базару приметный человек, все на него внимание обращали, даже шиши объезжего дворянина Зюзина, коим в круг входило всяких тёмных людишек высвечивать, глаз с Сильвестра не спускали. Да только как с непутёвого-юродивого, божьего человека. А он и казался всем таким, куда и басота делась: рыж, лохмат, криворот, зенки лупатые, шалые, скособоченный и хромой. Ночами нечистую силу пугать хорош. Пришёл в горшечный ряд и поёт:

– Ще куплю хлеба печёного, сала копчёного, зелья кручёного, овса нетолчёного.

С тем присловьем появился в конном ряду. Выбирал коня недолго, купил неказистого, пегой масти, ан сухопарого да на ногу лёгкого. Да ещё с хитринкой в глазах, под стать новому хозяину. Седельце тоже не ахти какое красное выбрал, но крепкое и удобное. Припасы дорожные будто сами собой в суму перемётную собрались, перекинул её через луку и – в путь.

Как через заставу проходил, стражники над ним посмеивались: идёт мужик лапотный, козла ведёт, козёл упирается, рогами норовит мужика поддать, мужик взбрыкивает, за мягкое место хватается. Стражники хохочут, за животы взялись. Да тут же мигом бледнеть со страху начали: мужик-то и не мужик, а воин в доспехах, на боевом коне. Ишь, поскакал словно ветер, в ушах свистит! Поди догони! А кто вдогон пойдёт? Нехай его скачет, нечистая сила. Благо объезжего нет вблизи.

* * *

Той порой и Николай готовился в путь. Иов благословил его, наказал с первой же оказией слать вести в Москву. Он наградил Николая деньгами, подарками, конём, одеждой. На прощание сказал:

– До Боровска пойдёшь с обозом. А в Боровске тебя ожидает попутчик Сильвестр. Ему всё ведомо, с чем ты идёшь. И в Антиохию тебя проводит, и в Царьград пойдёт.

Услужитель Иова проводил Николая до Пафнутьевского подворья. Оттуда вскоре же вышел обоз Пафнутьева монастыря. Николай располагался в возке рядом с келарем. Как выехали из Москвы, задремал на мягком сене. Конь его шёл следом за возком на поводу. К реке Наре подошли уже затемно. Да путь продолжали. Видел зоркий келарь, что за обозом в вечерней мгле тени какие-то стали мелькать. Их было трое, тех татей ночных. Они не нагоняли обоз да и не показывались вблизи, пока брод не миновали да на подъём не пошли. Тут и налетели, словно волки, да к келарскому возку, схватили Николая с лёту, по голове ударили и – в лес. Пока монахи из-под горы поднимались – келарь-то впереди ехал, – татей и след простыл. И успел-то Николай раз крикнуть что-то по-своему.

Пропали тати, как ночные тени, а какие они навыгляд, келарь не смог бы описать: кони – вороные и сами все в чёрном да проворные, как духи. Ну есть кромешники-опричники. Только мётел у седел не было. Это келарь заметил.

А как страх за свою жизнь миновал, то подумал келарь, что надо митрополита уведомить о беде, постигшей греческого гостя. И повелел келарь одному из монахов вернуться в Москву на коне странника, явиться в митрополитовы палаты и рассказать, как тати украли Николая.